всех веках было много-много
религиозных войн и  показательных казней. Моисей был романтиком, мечтателем.
Ленин тоже ответил. Он сказал:  "Убей врага". Может, не совсем так, но смысл
многих его призывов сводился к этому. И  появились  лагеря смерти для врагов
народа, для  врагов  нации, для врагов человечества --  в  общем, для  всех,
потому  что  все люди  --  кому-то враги. Ленин  был прагматиком, циником  и
шизофреником. Потом ответил Дедушка. Ответил хитрее всех. Может, потому, что
у предыдущих  Пороков вначале была  теория,  а  уж  потом практика. Ба-зотти
сначала наубивал себе вволю, а уж потом философствовал. От прямого ответа он
уходит, зато раскладывает все по полочкам.
   Первое: убийство  не может быть  самоцелью. Второе:  убийство не  может
быть  способом  сведения  счетов.  Третье: убийство не может  быть средством
запугивания. Четвертое: убийство не может быть способом решения той или иной
проблемы. Пятое:  убийство  не может  быть наказанием. Шестое:  убийство  не
может быть условием научного  эксперимента. Эти довольно четкие формулировки
получили в шестидесятые годы название "шести запретов Базотти --  Балаша"  и
даже  обсуждались  на  каких-то  форумах  по правам человека.  Но  из  шести
запретов  логически  вытекает,  что  во  всех   остальных  случаях  убийства
допустимы.  И  это  плохо. Не  хочу думать за  убийц,  но уверен, что  можно
насочинять еще десяток совершенно злодейских мотивировок, не подпадающих под
вышеперечисленные запреты. Как  говорится, всего не предусмотришь. Поэтому я
придумал собственную  формулировку.  Она короткая и очень простая. Я заменяю
заповедь "Не убий"  на заповедь "Убий как  можно меньше".  Для обычных людей
это одно и то  же, потому что меньше всего --  это  и  есть ноль убийств,  и
обычные граждане могут  себе такое позволить.  Для  нас, профессионалов, все
немножечко сложнее.
   -- Понятно, -- вклинилась я наконец, -- но это не ответ на мой вопрос.
   --  А ты погоди,  --  сказал Сергей,  -- я  же лекцию читаю и просил не
перебивать. Вопрос очень серьезный. Принципиальный вопрос. Так вот.
   В  математике  существует такое понятие  -- асимптота. Прямая линия,  к
которой бесконечно  приближается кривая  некой зависимости. И в  природе,  в
реальной   жизни,   есть  очень   много  асимптотических  процессов.  Полное
отсутствие убийств -- это и есть асимптота, нулевая отметка, ось  координат,
мы никогда ее  не  пересечем. Но бесконечно  приближаться к цели  не  только
можем, но  и должны.  Пока же  стремление рвануть к нулю по прямой  вызывало
либо  жуткие  колебания по  синусоиде,  либо вообще пугающе быстрый взлет по
экспоненте -- вперед и вверх, к концу света...
   -- Серега, -- сказала я ему, --  какой же ты зануда! Тебя спросили, как
поживаешь, а ты и впрямь рассказывать начал.

   -- Сейчас обижусь, -- надулся он, на самом деле едва скрывая улыбку. --
Это же гениальная концепция.
   -- Все гениальное -- просто, -- подколола я. -- А у тебя какая-то заумь
пошла.
   --  Ну,  это  просто  ты очень-очень  глупая  девочка. Примерно  так  и
закончился  тот  исторический разговор. Потом  мы стали целоваться, потом  я
вспомнила, что кое-чего мне еще  нельзя, а вот сигарету и фужер  коньяку  --
запросто. И меня это порадовало. Представляешь, порадовало! Хотя еще полчаса
назад жить не  хотелось.  Так что я, кроме шуток, наш разговор  историческим
назвала. И помню его  до  сих  пор.  И  верю в эту его  концепцию.  По одной
простой причине: мне тогда сразу -- понимаешь, сразу -- расхотелось убивать.
   Вот только, к сожалению, не навсегда. Но это уже о другом.
   Состояние мое быстро улучшалось. И физическое, и  моральное.  Уже через
неделю я начала активно работать, а  приблизительно через месяц Сергей вдруг
спросил:
   --  Помнишь,  я говорил тебе о секрете молодости Фернандо Базотти?  Для
тебя  настало время узнать эту тайну.  Послезавтра  мы  полетим  в  Непал на
встречу с великим гуру свами Шактивенандой. Он вызывает нас, точнее -- тебя.
   --Меня?
   - Конечно, тебя, я-то уже прошел у него курс обучения.
   - Обучения чему?
   - Полному контролю над собой.
   - Более полного, чем в карате, я не знаю.
   -- А я  уже знаю, -- сказал Сергей. -- И ты  узнаешь. Просто  я не могу
тебе ничего говорить раньше времени. то помешает.  У гуру своя очень сложная
методика. К нему нельзя приехать когда вздумается,  нельзя приехать, не зная
ничего или, наоборот, зная слишком много. Важна каждая мелочь.
   -- Слушай, ты что, относишься всерьез ко всей этой  магии?  -- спросила
я,  откровенно удивляясь. --  Ты же  мне сам объяснял, что всех тантристов и
кришнаитов придумали  для  нас  товарищи  из Пятого главного управления КГБ,
чтобы от классовой борьбы отвлекать.
   -- Ну, во-первых,  их не придумали, тантристы  и кришнаиты еще  до того
были,   КГБ  просто  наводнил  страну  недоброкачественной  информацией   по
эзотерике,  психологии, оккультизму. А во-вторых,  ты  путаешь  Божий  дар с
яичницей,   то   есть   восточные   духовные   практики   с  черной  магией.
Действительно, из-за этих  гэбэшных  штучек  у нас  каша в голове. А меж тем
Шактивенанда владеет просто  блестящей методикой, дающей яркие  практические
результаты.  Внешний вид Дедушки  -- лучшее тому подтверждение. И ни в каких
богов верить не надо, надо просто серьезно отнестись к своему здоровью.
   --  Погоди, -- возразила я, -- но ведь любое  средство помогает, только
если в него верить или, как ты говоришь,  серьезно к нему относиться.  А мне
бормотать эти тантры-шмантры просто смешно.
   -- Здесь другой случай, -- терпеливо объяснил  Сергей. -- Никаких мантр
бормотать  не придется.  И потом  я  же сказал: серьезно отнестись к  своему
здоровью,  а  не к методике.  Над  методикой  можешь  хохотать и  издеваться
сколько тебе угодно. Вот только вряд ли удастся, -- добавил он после паузы.
   И оказался, как всегда, прав.  Мне стало  не  до смеха, когда я увидела
Шактивенанду, а тем более когда осталась с ним наедине.
   До Катманду мы летели. Через Ташкент. До Бхактапура ехали  автобусом, а
дальше шли пешком. Мне показалось, километров двадцать. Поднимались все выше
и выше. Уже  без всяких приборов можно  было почувствовать, что воздух здесь
сильно разреженный. Вспоминался Афган. Подумалось вдруг совершенно некстати,
что "вертушка" на такой высоте не смогла  бы  зависнуть и даже резкий маневр
при  внезапном обстреле было бы  нелегко  совершить.  А вот на  тех  уступах
хорошо поставить парочку  пулеметов  и,  если  грамотно рассчитать, пожалуй,
можно с двух стволов полностью перекрыть  выход из  ущелья... В общем, когда
раздался грохот, я  крикнула Сергею:
   Глава седьмая

   Это было тридцатого апреля восемьдесят девятого года. Я запомнила дату.
Мы сидели с Тополем на Варшавке и я сказала:

   --  Слушай, давай, как весь  советский  народ, устроим  себе нормальный
сокращенный день. Все равно лично я уже ничего не  соображаю, голова пухнет,
а погода -- смотри какая!
   Он подбросил меня до дома на черной "Волге" с мигалкой, красавица Астра
встретила  у дверей,  виляя хвостом  с  неумеренным  для  двухлетней  собаки
восторгом, и я  почему-то,  как никогда, обрадовалась,  увидев  свою  верную
подругу.  Такой уж был день необычный. Словно  кто-то там  наверху нес очень
полный кувшин со счастьем и неосторожно расплескал его на моем пути.
   Я   открыла  все  окна   и  занялась  предпраздничной  уборкой  не   по
обязанности, а в охотку, напевая себе под нос песенки, любуясь протертыми от
пыли полками, чистым линолеумом на кухне и прозрачными до полной невидимости
стеклами.
   Сергей  тоже  пришел не  поздно. Он  мотался  весь  день  между  Старой
площадью  и Лубянкой, но и там уже начали готовиться к празднику. Обычно  из
ЦК Ясень приходил понурый, буквально раздавленный бюрократизмом и чудовищным
непониманием. Он все никак не мог привыкнуть к тому, что между людьми вообще
возможна    такая    пропасть.     Настоящая    бездна     разделяла     наш
авантюрно-демократический романтизм  и гниющее  болото партийного  аппарата,
создававшегося десятилетиями деспотии и маразма.
   В тот день Сергей пришел непривычно веселым.
   -- Тебя что, избрали Генсеком? -- спросила я.
   -- Ага, -- откликнулся он.  -- С параллельным  исполнением обязанностей
председателя КГБ, а Горбачева и Крючкова -- на пенсию.
   -- Ну, ты уж тогда и всех остальных гони.
   -- Обязательно, -- пообещал он. -- Знаешь,  на самом деле я  нашел  там
человека, с которым можно говорить.
   В аппарате ЦК. Это невероятная удача. Ну ладно, все! О работе больше ни
слова.  Завтра мы едем в лес жарить шашлыки и  пить сухое вино. А сегодня...
Смотри, что мне привез из Англии Шишкин.
   -- Шишкин -- это кто? -- Я действительно не могла вспомнить.
   --  Шишкин --  это майор из Четвертого  главка.  Ну, такой озабоченный,
помнишь?  Он даже  у своих  шпионов  на  допросах  всегда  норовит  выведать
что-нибудь новенькое о сексе. Но дело-то  не в Шишкине. Ты смотри! Это самый
последний  писк  в  лондонском  Сохо  и  "розовом  квартале"  Амстердама  --
"резиновые друзья" с древовидной поверхностью. Сегодня ночью ты узнаешь, что
такое могучий ствол настоящего Ясеня!
   -- Сережка, ты такой дурак!
   Я  переняла  любимое  выражение  его  сестры  Катюхи,  и  Сергею  очень
нравилось, когда я так говорила. У нас эта реплика служила сигналом к началу
всяких взаимных нежностей. Его ответ последовал  незамедлительно. К чему нам
было ждать ночи? Но в какой-то момент я вырвалась из его объятий и шепнула:
   --   Только   с  сегодняшнего  дня   никаких  "резиновых  друзей":   ни
древовидных, ни усатых, ни пупырчатых. Мы начинаем второй раунд.
   Он отпрянул в дурашливом  испуге, полюбовался на меня с расстояния, как
на картину, и спросил уже без улыбки:
   -- Ты это точно решила?
   -- Точно, -- сказала я.
   Я  не случайно запомнила эту  дату.  У некоторых народов днем  рождения
считается день зачатия, и это по-своему правильно.  Я потом считала, и врачи
мне считали -- все сходилось. Может, Нанда, сам о том не догадываясь, научил
меня регулировать месячный цикл  и управлять движением яйцеклетки?  А может,
это была просто счастливая случайность  счастливого  дня?  Но так или иначе,
счет второго раунда был открыт. В мою пользу.
   Девочка Маша  родилась второго февраля,  в  девяностом.  Зачем, зачем я
назвала ее Машей? А с другой стороны, как еще я могла ее назвать?
   Я  лежала  у  Грауэрмана,  в  роддоме  номер  один  на  Калининском,  и
четвертого мимо  наших  окон  с  утра  и  до вечера  текла необозримая толпа
москвичей на одном  из  самых крупных  митингов года. Трибуна была построена
неподалеку, и, открывая форточки, мы могли слышать выступавших. Но открывали
не  только форточки --  несмотря  на  холод,  открывали  окна, высовывались,
кричали лозунги вместе с толпой, махали руками и кто чем мог, чтобы привлечь
внимание. У  одной девчонки  нашелся красно-бело-синий платок,  и  мы все по
очереди торжественно размахивали им над уличной толпой как знаменем.
   Здорово было.
   А  вообще  в  тот  год  я не слишком  интересовалась политикой.  Больше
занимали меня пеленки, распашонки, детское питание "Семилак" и книжка Спока.
Я оказалась  вполне нормальной  бабой, умиляющейся крохотным пяткам, толстым
щечкам,   тому,  как  Машенька   держит  головку,  как  она  улыбается,  как
переворачивается... В общем,  как  там  у  классика:  все  счастливые  семьи
счастливы  одинаково,  и  рассказывать об этом скучно. К тому  же  теперь...
Впрочем, не буду забегать вперед. Сергей был более сдержан в своих чувствах,
он любил Машеньку как бы опосредованно, через меня, через мое к ней чувство,
ему  самому  в то  время ребенок был явно ни к чему.  На девочку,  причем не
только на поступки, но даже на эмоции в отношениях с ней, Сергею  не хватало
ни времени, ни  сил.  Шли  последние  полтора года перестройки,  приближался
решающий  момент  в  истории.  Все  дальнейшее  зависело  теперь  от  совсем
небольшой  горстки людей.  Возможно,  их  было всего  десять в  целом  мире,
возможно, чуть больше, возможно, меньше. Но  Ясень был одним из них -- это я
понимала.  Порой,  особенно в  девяносто  первом, он был  на грани  нервного
срыва. Целыми днями, а иногда и ночами пропадал в Кремле.
   Как-то  он  пришел  утром, я  только  проснулась  и,  стоя  на кухне  у
включенной  кофеварки, решила  вдруг  посоветоваться с  ним, а не  купить ли
импортные подгузники, или  теперь уже  поздно,  все-таки Машеньке второй год
пошел, но  что  поделать, ведь раньше-то  у нас об этих памперсах-щвамперсах
никто и не догадывался,  не знали,  что  они  вообще на свете  существуют...
Сергей  слушал,  слушал  мою  трескотню,  а потом посмотрел диким взглядом и
проворчал в сердцах:
   --  Мне  бы  твои проблемы! Вот  уж действительно, нашла  время и место
рожать и младенцев выкармливать!
   Он  выпил  кофе  и  ушел спать,  поставив  предварительно будильник. Он
всегда так делал, уверяя, что кофе для него -- снотворное. В тот день он мог
себе позволить отключиться лишь на два часа. А я все эти два часа  сидела на
кухне в обнимку с Машенькой и плакала.
   О  девятнадцатом августа мы знали еще  шестнадцатого. Поэтому паники не
было.  Было  тревожное  ожидание,  было  прослушивание  бесед на  знаменитом
гэбэшном  объекте АБЦ, были две бессонные ночи на телефоне, был молниеносный
полет  Сергея  в  Форос  и обратно  за четыре  часа,  и поездка  к Ельцину в
Архангельское,  и  переговоры с "Альфой". И  он только  твердил  все  время,
серо-зеленый от недосыпа и нервотрепки:
   -- Все идет по плану, пока все идет по плану.
   Уже потом Дедушка объяснил нам, что не все пошло по плану, но результат
в целом устроил его. Нас он устраивал тем более.
   Двадцать первого,  когда все уже  было  ясно.  Дедушка скинул по модему
шифровку,  из которой следовало,  что перед  нами стоит задача  юридического
оформления в новых  структурах власти,  после чего он  ждет нас к себе.  Как
можно скорее. И обязательно вдвоем. А старшим по СССР велел оставить Тополя,
которого очень уважал и в т год доверял ему уже как родному. Мы  поняли, что
готовится стратегически  важное совещание  на  высшем  уровне,  и  не только
собаку, но и малышку Машу оставили ма попечение Катюхи.
   Тетя Катя, как мы теперь ее звали,  все успешнее и увереннее  исполняла
роль  второй  мамы.  Безумная  перестроечная  журналистика,  в  которой  она
крутилась как белка  в  лесе, не оставляла никакой  возможности  для  личной
жизни. Парней-то  у нее было немерено, а  вот мужа найти среди  этой чехарды
оказалось  непросто. Катюха в свои  двадцать шесть  тоже  мечтала о ребенке,
особенно  о девочке. В  общем,  племянницу она  любила,  как родную  дочь, и
оставляя ей Машуню, мы с Сергеем не волновались ни за ту, ни за другую.
   На экстренном совещании у  Дедушки  присутствовали, естественно, Тимоти
Спрингер, Судзуки Кумахира, ставший теперь третьим человеком в службе ИКС, и
все   региональные  представители:  Клаус  Ван  Клоден   (Западная  Европа),
ухитрявшийся  одновременно ухлестывать за Алиной Заборски (Восточная Европа)
и Терезой Чикуито (Латинская Америка),  депутат  кнесета Узи Яар и член  ООП
Халим аль-Таан (оба -- Ближний Восток), отлично ладившие друг с другом, Сынь
Цзефэй (Дальний  Восток),  неожиданно бойко  начавший говорить  с Сергеем на
одном  из языков банту (у Ясеня до китайского как-то руки не дошли,  а  Сынь
вырос в Гонконге и слабо понимал, зачем ему может понадобиться русский, зато
они  оба воевали  в  Анголе,  где местное  население говорит  не  только  на
португальском,  но  и  на родном).  Было  еще  несколько человек из  Африки,
Штатов, Канады, Австралии, Юго-Восточной Азии, но я их не  запомнила, потому
что со всеми пообщаться физически  не успела. Совещание уложилось в три дня,
а потом Дедушка предложил нам провести неделю отпуска на Майами-Бич.
   -- Неужели вам не хочется просто поваляться на песке? -- спросил он.
   -- Хочется, -- ответили мы практически хором,
   -- Тогда  -- вперед! Я  разрешаю.  Точнее, санкционирую  и  осуществляю
практическое обеспечение вашего отпуска.
   И мы с Сергеем почувствовали, что действительно пора.

   -- Только без нашей девочки грустно, -- сказала я.
   -- Да ну! --  удивился Дедушка. -- Разве  такой  маленький ребенок даст
отдохнуть?
   -- Отдых -- понятие относительное,  --  объяснила  я. Пока работаем, мы
слишком редко видим свою дочку да и потом  пусть  Катя тоже в Карибском море
искупается. Возражений нет?
   Возражений не было.
   -- Я сгоняю за ними? -- предложил Сергей.
   --  Зачем?  --  удивился Дедушка.  --  Ты  же  отдыхать собрался, а  не
работать. Зубы еще разболятся  в полете. Зачем? Позвони,  и пусть немедленно
собираются к нам.
   Мы  позвонили  в  тот  же  вечер.  Катя  отказалась.  Она как  раз  уже
собиралась предупредить нас о своей срочной командировке в Осетию и передаче
Машеньки с рук на руки Лидии Михайловне, жене  дяди Семена. Мы пригласили их
обоих в Штаты, и они с удовольствием дали согласие  привезти нашу девочку, а
заодно  отметить на  пляжах  Флориды победу  российской демократии. Потом мы
звонили  Тополю и Кедру с Пальмой, выдали самые  свежие инструкции. Тополь с
восторгом, буквально взахлеб рассказывал нам о Бакатине, называя его Вадиком
и уверяя всех, что этому человеку  еще  поставят  памятник в  центре Москвы,
например, на  месте  Железного Феликса.  Потом мы звонили Платану,  Осокорю,
Рябине,  Вязу -- всем нашим. Я  даже Стасу  Чистякову звякнула из Майами. Мы
все  поздравляли друг  друга  с торжеством демократии, с началом счастливого
этапа в истории планеты, с Новым годом, с  Рождеством  Свободы, черт знает с
чем.  Никогда  не забуду совершенно  сказочного ощущения  эйфории,  ощущения
почти детского  восторга. Коммунизму конец! Свобода!  Мы  победили! Господи,
какая, на хер, свобода? Кто победил? Что изменилось?.. Как  мы  были наивны!
Даже поверить теперь трудно.
   Удар, жуткий отрезвляющий удар обрушился на нас очень скоро и совсем не
с той стороны,  откуда его  ждали. Победа  Ельцина  над ГКЧП,  предательство
Болдиным Горбачева,  чеченский суверенитет,  назревающий пожар в Югославии и
рассоединение  Украины  с  Россией  --  все, все, все  показалось  полнейшей
чепухой в одночасье, в один миг...
   Мы сидели  втроем в  резиденции Дедушки  и пили  чай. Это было на пятый
день нашего  пребывания в Америке,  и  пить что-нибудь спиртное казалось уже
совсем  невозможно будь  то шотландское  солодовое  виски  умопомрачительной
выдержки,  коллекционнейший  французский  коньяк или изысканные  итальянские
вина. Мы пили чай.
   Сосредоточенно, вдумчиво, медитативно.  Как  японцы.  Мы сидели  молча,
смотрели друг на друга  и оттягивались, пытаясь  прочувствовать  до мелочей,
как лучший в мире сорт редкого китайского чая проникает в самое сердце через
расширившиеся навстречу ему сосудики и сосуды. Такой чай пить с сахаром  как
бы даже оскорбительно, но сахарница в порядке соблюдения общих правил стояла
на столе.
   Вошел   Корнелио.   Шестидесятичетырехлетний  помощник   Базотти,   его
старейший  верный  соратник. Приблизился, наклонился к уху Дедушки, неслышно
пошевелил  губами. И Дедушка вмиг окаменел. Это не литературный образ -- это
констатация факта. Его лицо, плечи, руки сделались абсолютно неподвижными. А
потом   щеки   и  лоб  приобрели   в   один   миг   дикий,  неправдоподобный
голубовато-серый цвет.  Это было так  жутко, что хотелось закрыть  глаза, да
только глаза не слушались.
   -- Самолет разбился, -- проговорил Дедушка.
   Он  сказал это еле слышно, одними  губами и по-итальянски,  но  я сразу
поняла и даже не стала переспрашивать, какой  самолет. Я  перевела взгляд на
Сергея  и долго смотрела,  как он кладет  сахар  в свою маленькую чашечку  с
чаем: одну ложку, вторую, третью, пятую, десятую.  Чай перелился в блюдце, а
потом  и  блюдце  переполнилось,  и  рыжее  пятно  стало   расплываться   по
бело