л
убийцу, оказался переведен в  ПГУ и  в настоящее  время работал нелегалом  в
Танзании. Справку предоставил отдел кадров Лубянки.
   Непосредственные начальники Гусева, по всем  прямым и косвенным данным,
получались  абсолютно  не  замазаны в операции  двенадцатого  декабря. Ясное
дело:  задание  ему выдавало совсем  другое управление  -- обычная,  кстати,
практика  при   разработке   тайных   операций.   И   в  отсутствие   единой
информационной базы мне оставалось только ехать в Африку, а там  уже держать
пальцы на шее  Гусева. Но  только это  могло и не получиться без посторонней
помощи: все-таки профессиональный разведчик -- это вам не стукач-самоучка. К
тому же, чтобы встретиться  с  нелегалом,  необходимо заручиться  поддержкой
руководства ПГУ. Или как оно там теперь называлось -- СВР, что ли?
   Я занялась  этим, и один из замов Примакова  доверительно сообщил  мне,
что никакого Гусева в Ганзании давно нет, убили его там местные африканы еще
в восемьдесят шестом, но информация эта была  строго засекреченной вплоть до
прихода Бакатина, а  почему -- черт его разберет, особенно теперь... Так что
в  Танзанию  я  не поехала, просто связалась  с представителем  службы ИКС в
Дар-эс-Саламе и попросила прислать мне тамошние газеты за апрель восемьдесят
шестого.
   Интересные  оказались газеты. Капитана Гусева,  ну  то есть по  газетам
гражданина США Дэвида Олберти убили "случайно": он почему-то сидел на работе
в  воскресенье,   когда   произошел   взрыв   в  американском  торгпредстве.
Ответственность за террористический  акт взяли на себя итальянские  "Красные
бригады".  Подумать только -- где  Занбар  и где Рим?! И потом: только  один
убитый,  взрыв  в  Сходной  день,   торгпредство  США  --  как  это  все  не
по-Фаснобригадовски!  Короче,  я снова подняла итальянский  архив, запросила
все, что было известно службе ИКС о Фаснобригадовцах, потом копнула сведения
из  открытой  печати  об этой  организации,  перелопатила данные итальянской
контрразведки, КГБ, ЦРУ,  БНД и,  наконец,  Моссада. На это  угробилось  еще
недели три. Но я нашла что искала. Ма-а-аленькое недостающее звенышко.
   Растрелянный  на  наших  глазах Четриоло оказался  краснобригадовцем, и
весной  восемьдесят  шестого  именно  он  по  заданию  вышестоящих товарищей
выезжал куда-то в  Африку. В Моссаде не знали, куда именно.  Зато теперь это
отлично знала я.
   Возле моста у выезда  с  Нагорной случилась  очень  неприятная  авария:
грузовик, кажется, сто тридцать первый  "ЗИЛ", въехал в троллейбус, рогатого
развернуло  аж  на  встречную полосу, и с полдесятка  легковушек, пытаясь не
таранить  муниципальный транспорт, помяли  друг друга. Движение перегородили
капитально, я простояла в пробке минут сорок, а вдобавок еще хлестал  дождь,
не по-весеннему проливной, -- в общем, все двадцать четыре удовольствия.
   У меня  появилось дополнительное  время, чтобы подумать, о чем говорить
Сергею,  а  о чем  лучше помолчать,  о  чем советоваться  с Дедушкой, а  что
оставить при себе и ни с кем не делиться. Разве что Нандой. Ведь картинка-то
нарисовалась забавная.
   Седой, как выяснялось теперь, стоял  не только за спиной  КГБ, но  и за
спиной  "Красных  бригад".  Если, конечно,  не  предположить,  что  "Красные
бригады" --  это  просто  спецподразделение КГБ,  что-то вроде  легендарного
управления "В"  в составе ПГУ, из которого бежал в семьдесят  первом любимец
западных журналистов Олег Лялин.
   Так вот, получалось, что человек, заправляющий всем террором в Италии и
России, упорно охотится на юных, а  также не совсем юных бывших  фигуристок,
словно  какой-нибудь сексуальный  маньяк. Сначала  он  гробит  Машку,  затем
выходит на  меня,  но  тут  ему мешает  Ясень. Совершенно  случайно.  Или...
Нет-нет, это уже слишком.
   Почему Седой убивает Анатолия  Геннадиевича  и его жену? Потому что тот
знает, кто убил Машку.  Почему он охотится  за мной? Потому что я слышала их
разговор? Он  не может этого знать, ну, не может!  Не дьявол  же он, в конце
концов, --  просто  человек. Проверить  всех,  кто был  тогда в квартире  на
поминках? Глупость. И потом, я уже проверяла этих людей  -- ближайших друзей
и родственников. Конечно, там было несколько кадровых  гэбэшников, но они не
занимались в тот вечер слежкой за мной, я просто уверена, что не занимались.
Конечно, повсюду в квартире могли  быть натыканы "жуки",  но камеры следящее
-- это уж слишком!
   Таким образом, тайна моя  --  до сих пор тайна. Для  всех, кому я ее не
поведала. И  Бернардо хотел убрать  меня через  пять лет не как свидетеля. А
вообще хотел ли? Очевидно, нет. Что, если Седой планировал вербовать меня? Я
была ему интересна или... Я не  знала, что  "или", но  чувствовала: есть еще
какой-то нюанс.
   Дождь затихал, но пробка рассасывалась медленно. На промокшего до нитки
гаишника,   пытающегося   урезонить   ополоумевших  водителей,  больно  было
смотреть.
   Теперь  о роли Дедушки  во всей этой истории, продолжала  рассуждать я.
Делом Чистяковых он не хочет заниматься, полагая  его  рутинным политическим
убийством  эпохи Андропова,  а  в дело Фелоцци-Ферито не собирается вникать,
так как считает его тривиальной мафиозной разборкой времен  разгула "Красных
бригад"  и  премьера...  а, черт,  никогда не помню этих фамилий,  уж больно
часто у них премьеры меняются. Да, так почему Дедушка во все это не влезает?
Вариант номер раз: Дедушка прав.  Все так и  есть, а я просто дура больная с
буйной фантазией. Вариант номер два: Дедушка работает на  Седого.  Все очень
складно и убедительно. По фактам. А по  сути это такой сюр, что, если в него
поверить,  дальше ничего  невозможного уже не останется.  Президент  Клинтон
может  оказаться   мальчиком   на   побегушках,   а   президент   Ельцин  --
провинциальным статистом, говорящим  "кушать подано". Нет, Дедушка, конечно,
ни  на  кого  не  работает,  Дедушка  --  это  Дедушка.  "Высшая  инстанция.
Апеллировать  некому". На  столе  у  Эйзенхауэра  стояла, по  слухам,  такая
кличка.
   Итак,  вариант  номер  три:  Седой  играет  против  Дедушки,  но  не  в
оборонительной манере,  как все  якудзы, наркосиндикаты  международные, а  в
наступательной,  причем тайной и подлой. Работает Седой широко, с размахом и
предельно хитро. Денег таких, как уДедушки у него очевидно, нет,  да они ему
и  не  нужны.  У Седого  другие козыри: он пользуется  всей агентурной сетью
бывшего  СССР, которая -- надо  же это понимать -  никуда не пропала, даже с
приходом Бакатина. У  Седого на вооружении два старых чекистских принципа --
безграничная  ложь и беспредельная жестокость. И еще  третий, дополнительный
--  не  считаться  ни с какими  потерями при выполнении  задачи. Кто гибнет:
свои, чужие -- без разницы! Чужие -- это враги, свои --  просто человеческий
материал,  и тех, и  других можно и нужно пускать в расход. Собственно,  это
творчески  переработанный   тезис   небезызвестного  Игнатия  Лойолы.  Итак,
коммунистическая идеология,  иезуитская мораль  и  профессиональная  военная
подготовка -- вот тот  безумный коктейль,  против которого  даже  Дедушка со
всеми его деньгами и хитростью оказывается бессилен. Против лома нет приема.
   Ну и, конечно, люди  Седого есть в службе  ИКС, более того, они со всей
очевидностью внедрены  в ближайшее окружение  Базотги.  Иначе отчего Дедушка
иногда так  странно отвечает на некоторые  наши вопросы? Например, по поводу
полковника Чистякова. Или по поводу Андропова. Или по поводу  Ферито.  Седой
хитрее Дедушки и показывает свои уши только в самых крайних случаях, то есть
когда дело вдруг касается лично его. Тут-то и появляется ненавязчивый добрый
советчик.
   А в остальное  время  все  его агенты  работают себе тихо,  незаметно и
выжидают удобного  момента для  атаки. И только тех, кто им явно мешает, они
отстреливают -- так  же потихонечку, так  же  незаметненько, чужими  руками.
Почему-то  им мешал Чистяков. Теперь мешаем мы с Ясенем, и  нам об  этом уже
намекнули. Господи, какой апокалипсис я тут насочиняла!
   Крошечными  тычками,  сдвигаясь каждый  раз на  два-три  метра,  я  уже
добралась до следующего светофора на Зеленых горах, у стадиона, и дальше как
будто бы можно стало ехать, а не ползти.
   Ну  а если все действительно так, решила я вроде  подвести черту, тогда
на что надеяться, чего ради трепыхаться? Машку  уже не  вернуть, Машеньку --
тоже. Изменить  этот мир к лучшему явно  не удастся,  хотя, кажется, имен-но
этим занимаются  Дедушка и Сергей. Значит, смысл один -- отомстить. Но кому?
Что, если того  Седого уже  действительно  нет в живых? Андропов  это или не
Андропов, молоденьким он быть  никак  не мог. Уже тогда, а прошло еще девять
лет. В кого я буду  палить из  "магнума",  то  бишь из "тауруса"?  В  тайный
иезуитский орден? Во всю многотысячную агентуру? Да будьте вы прокляты!
   Такая  вдруг тоска навалилась! И зачем только я Лешку домой  отпустила!
Как  плохо сейчас одной в  этой машине,  в  этом  сумасшедшем потоке, в этом
ужасном городе!..
   А возле самого дома неожиданно выяснилось,  что  пока  еще есть в  кого
палить из "магнума". Тоска улетучилась, не до нее как-то стало.
   В  переулке,  перегородив одну полосу движения, стояли  две милицейские
машины  и  три  черные  "Волги".  Много  весьма  обеспокоенных  людей  очень
специального вида толклись около подъезда.  Тротуар аккурат под окнами нашей
квартиры был обильно  усыпан  битым  стеклом,  но я  еще  не успела  поднять
голову, чтобы уточнить, у нас ли вылетели стекла, когда меня увидел Рома  из
группы Ивлева и чуть не закричал:
   --Татьяна! Ну; слава Богу! Сергей Николаевич  уже чуть Лешку не уволил.
А мы вам звонили. Вы что, отключили в машине связь?
   -- Да. Мне надо было подумать, чтобы никто не отвлекал.
   -- Вы так не делайте больше.
   -- Да что, что случилось-то?!
   -- Кто-то бросил гранату в  вашу квартиру. "Лимонку". Его видели... тут
же напротив отделение  милиции...  на машине... на  другой  стороне улицы...
дверь сломали... под нашим контролем... обошлось без пожара...
   --- Без чего обошлось? -- переспросила я. Я его очень плохо слышала.
   -- Пожар не начался, слава Богу.
   --А-а-а...
   На меня вдруг накатило.  Очень  серьезно. Бывало и раньше. После Афгана
это у многих бывает. Глюки. Но так  как в тот раз, случилось впервые. Видела
я  все  вокруг  довольно  четко,  но  это  была  четкость  утреннего сна  за
какие-нибудь  секунды до пробуждения. Глаза  не  открываешь,  не  хочется, а
звуки  реального  мира  настойчиво  входят  в  твой  сон  и  вытесняют  его,
выдавливают. Рома разговаривал со мной, но был уже где-то далеко,  голос его
звучал  все  тише,  все   отрывочнее,  а  вот   нарастающий   гул   тяжелого
бомбардировщика был здесь, рядом, почти  над головой, и эхо близких разрывов
осатанело  металось  между  скал,  а  еще  был  крик  человека,  долго-долго
падающего с уступа горы в пропасть.
   Наверно, что-то не совсем обычное отразилось у меня на лице, потому что
Роман взял меня  под руку  и быстро повел наверх. Я понимала, куда  он ведет
меня,  но  это  была глупость,  я  знала,  что  все равно не  успею  увидеть
взорванную квартиру. Да и  кому это нужно -- смотреть такой неприятный  сон?
Бомбардировщик впечатался  в скалу, звук немыслимой силы ударил по ушам,  на
какую-то секунду  сделалось абсолютно тихо, и в этой  жуткой тишине я успела
открыть глаза и  увидеть не только черно-оранжевые клубы и  потоки каменного
крошева,  но и человека, который  как раз  долетел до  дна ущелья  и лег там
кучкой грязного тряпья на острых обломках... Все.
   Потом  был  Ясень.  Напряженный, нервный,  готовый взорваться  в  любую
минуту.
   -- Милицию можете сразу отпустить. Расследованием будет  заниматься наш
соответствующий отдел. Если я решу, что надо заниматься.
   -- Не получится, Сергей Николаевич, они уже протокол составили.
   --  Да?  Ну,  тогда пусть ко мне зайдет начальник. Пусть лично  ко  мне
зайдет.  Только  не  сейчас, а  минут  через двадцать. И еще,  Леша, телефон
принеси,  пожалуйста, с кухни, здесь же  ни черта  не работает. После  этого
все, кроме Татьяны, временно свободны.
   Мы закрылись в непострадавшей...  ну, скажем так, почти не пострадавшей
комнате, и Ясень быстро набрал номер по памяти.
   --  Кислый! -- почти  зарычал он. --  Кто там хватает трубку?! Позовите
Кислого. Это Малин. Кислый, ты что творишь, сволочь?!
   -- Это не я. Это Щеголь.
   Я встала совсем близко и могда теперь слышать все ответы с той стороны.
   -- Какой, блядь, Щеголь?! -- орал Сергей. -- Это твой человек?
   --  Да, но он, конечно, брус  шпановый и всегда чумовой был, любил бузу
затереть. Второй раз, сученок, с папой не посоветовался. Мы тут еще кумекали
над твоей  ксивой, а он, падла, решил замастырить по-своему, "апельсин" тебе
в очко залепил. Но  мы же беспредела  не потерпим, ты  же нас знаешь, Малин.
Так что, извини,  конечно, но Щеголь потянул локш. Его  закрыли  уже, ну, то
есть башку проломили.
   -- Да ты что! Куда так торопитесь?
   --  Закон, Малин.  Закон уважать  надо. В общем,  отдыхает он в той  же
брике  на Сретенке, во  дворе за церковкой, между Печатниковым  и бульваром.
Понял, где, да? Расскажи мусорам, они его мигом срисуют. Все, Малин, дело не
крути, ради Бога не крути -- большая буза может начаться. Ты понял? А с меня
причитается.
   Я слушала это все, совершенно ошалев от неожиданности. Последний  месяц
мы с Сергеем занимались слишком разными делами, я знала, конечно, что у него
там какие-то шуры-муры с ворами в законе, но от подробностей этих разработок
была далека.
   -- Кто это? -- выдохнула я наконец.
   -- Кислый? Вор  в законе, уважаемый человек,  очень крупный авторитет в
Москве, мы с ним прекрасно друг друга понимаем. Но вот случаются накладки.
   -  Накладки? Ни  хера себе! А при следующей неувязочке наш  дом  просто
накроют ракетным ударом?
   --  Перестань. Он  же  знал,  что  меня  нет в  квартире.  Это  обычное
бандитское запугивание.
   -- А то, что я стою в пробке  на Варшавке, твой Щеголь тоже знал?! Я же
должна была приехать на сорок минут Раньше.
   Ясень помолчал, вытер пот со лба, потом не слишком уверенно проговорил:
   -- Да нет, он бы убедился сначала, что в квартире пусто.
   .
   -- Кто?! Этот шизнугый? Шпана брусовая?
   --  Брус шпановый,  --  автоматически поправил Ясень означает "молодой,
подающий  надежды вор"...  То есть  ты  опять  хочешь мне  сказать,  что  ты
заговоренная? Думаешь опять повезло?
   --  Да вовсе я так не думаю! -- начала было я, но  вдруг почувствовала,
что совершенно не хочу рассказывать ему о чем я думаю на самом деле.  Потому
что на самом деле я знала: и Щеголь, и Кислый были исполнителями. Заказчиком
опять  выступал Седой. Вон как  он быстро  убрал этого гранатобросателя. Кто
теперь  что расскажет? От  "уважаемого человека" двух  слов  в  простоте  не
дождешься, будет своей феней и воровским законом голову морочить,  к тому же
он, вероятно, и не в курсе, кто управлял сегодня этим подающим надежды, даже
наверняка Кислый не  в курсе. А ведь все так  прозрачно! Из-за переговоров с
блатным миром "лимонками" средь бела дня не кидаются, а вот то, что я именно
сегодня  кое-что новенькое  узнала  и поняла о Седом,  -- это намного важнее
всех кислых и сладких. По этому  поводу можно и совсем квартиру спалить. Так
что, рыжая, говори спасибо, ты сегодня дешево отделалась.
   Ну а убивать меня он, конечно, не собирался. Убивать  ему не  интересно
-- это ж как дважды два. Вот Седой-то прекрасно знал, где я, в  какой пробке
стою и куда еду. Седой -- это же не авторитет какой-нибудь, это же Седой...
   Но ничего подобного Сергей от меня не услышал.
   -- Кончилось мое везение! --  крикнула я. -- Хватит  об этом!  Мне все,
все надоело!
   И  я   заплакала,  упав  ему  на   грудь.   Натурально  заплакала.   От
безнадежности. От страха. От одиночества.
   Если  вам  в  квартиру  никогда  не бросали гранату "Ф-И" называемую  в
народе "лимонкой", а  на фене, стало быть,  "апельсином",  очень трудно себе
представить, как выглядит комната после  взрыва. Некоторым, наверно, кажется
необычайно интересным  описать такое зрелище, но только  не мне. Осталось ли
что-нибудь  неповрежденным?  ну  разумеется,  кое-что  осталось.  Одно  могу
сказать  наверняка:  развлечения нам  хватило  надолго.  Раскапывание ценных
вещей и бумаг, ремонт, выбор  обоев, покупка мебели, люстры, всей техники...
да! -- замена окон, естественно, включая рамы...
   Вот в такой суете и закончилась весна девяносто второго.
   Странная  получилась   весна.   В  эту  пору   все  расцветать  должно,
просыпаться,  тянуться к  свету. А  во  мне  как  раз  тогда  все,  что  еще
оставалось  живого  и  теплого, свернулось  в  клубочек,  сжалось,  забилось
глубоко-глубоко и умерло.
   Трудно   сказать,  что   подействовало   сильнее:  собственные  выводы,
сделанные  под   дождем   в   той   безумной   пробке,   или   разорвавшаяся
граната-предупреждение, но  я  прекратила погоню за  зловещей тенью  Седого.
Испугалась? Да  нет,  я  как  бы перестала  понимать,  зачем это нужно. Цель
исчезла.  Уже  во  второй раз  и,  мне  казалось, в  последний.  Конечно,  я
ошибалась. Но  вместе  с  целью странным образом  исчез интерес к  работе, к
политике, к литературе, к живописи, к друзьям, вообще  к людям.  Наконец я с
грустью обнаружила, что исчезла и любовь к  Сергею. Жить вместе  с ним стало
привычкой -- вот и все. А зачем, ради чего? Опять непонятно.
   Сергей работал как  проклятый,  лично мотался по  тюрьмам и  зонам -- в
общем, совершенно задвинулся на своих ворах в законе.
   --  Погоди, воры еще будут сидеть у нас в правительстве, как минимум, в
парламенте,  --  говорил   он,   бывало,  с  непонятной  интонацией:  то  ли
восторгаясь этим, то ли приходя в ужас.
   А мне и про воров, и про парламент было как-то совсем неинтересно.
   -- Может, вы с Дедушкой меня уволите? -- спросила я однажды.
   -- Дурочка, из Причастных не увольняют, -- ласково обьяснил Сергей.
   -- А что же делают?
   -- За предательство -- в тюрьму пожизненно. А все остальное - прощают.
   -- Это Дедушка так придумал? Красиво.
   Предавать их я не собиралась. Но я уже говорила "их" а не "нас" --  вот
что было печально. Кризис грозил затянуться, и в июне я  снова отправилась в
Непал. Анжей искренне порадовался мне.  Нет, сексом мы заниматься  не стали.
Просто в очередной раз поговорили. С  кем  еще я могу  так  разговаривать? Я
поняла, какое  самое главное достоинство этого гениального  поляка: он умеет
разговаривать с  любым так, как человек только  сам с собой разговаривает, и
то не всегда: сто процентов честности и сто процентов понимания.
   -- Ты очень здорово продвинулась на пути к своей цели, -- сказал Нанда.
-- Тебе осталось совсем чуть-чуть. Но  -- помнишь? -- поможет не логика.  Ты
догадаешься,  где  найти  еще одно  недостающее  звено, но это  случится  не
сейчас, не  сегодня.  Сегодня  просто рано. Может быть,  даже  он  убьет еще
кого-нибудь и этим выдаст себя, но вряд ли. Ведь тебе в любом случае поможет
не логика.
   -- Пусть убивает. Мне все равно.
   -- Не  говори так. Так  нельзя говорить.  Так говорят люди, которые  не
видели смерть вблизи. Может, ты слишком давно не видела смерти вблизи.
   -- Что это значит? -- оторопела я.
   -- Не  могу сказать наверняка,  но думаю, единственное,  чем ты  сейчас
сможешь заниматься, -- это война.
   -- Что?!
   -- Это не совет. Просто приглашение подумать.
   И  все-таки  это был совет.  Нет, конечно,  я  сначала подумала. Я даже
очень долго думала. Я вдруг решила мота-нуться в Индию, где не  была ни разу
в  жизни,  поездила по древним святыням,  хлебнула  экзотики, неожиданно для
самой себя заинтересовавшись хоть чем-то, а заканчивая путешествие в Бомбее,
который  тогда  еще  не был  Мумбаем,  посетила  оружейный  магазин. И  там,
конечно, лежал мой  любимый  "таурус-44 магнум". И странный,  очень странный
продавец-индус предл