ласково:
   --  Ах,  наивная  вы  девушка,  да  разве  так  нужно приходить  в нашу
организацию! Подумайте, если  вы действительно хотите  здесь работать.  Есть
другой,  гораздо  более надежный способ  для  таких,  как  вы.  Потолкайтесь
как-нибудь вечерком на пятачке между "Националом" и "Интуристом", поговорите
с тамошними девочками, они вам ке расскажут. Желаю удачи.
   Я даже не  сразу  поняла, о  чем это  он.  А когда поняла,  оскорбилась
ужасно. Но только в первый момент. Потом догадалась,  что  он говорил  не  в
шутку. Потом решила, что это даже забавно. И наконец поняла, что приду  туда
обязательно, на этот обозначенный  майором  пятачок. Приду,  потому  что для
одинокой, брошенной  всеми  девчонки,  отставной  спортсменки международного
класса,  фронтовой  сестрички,  профессиональной  убийцы  и  верной  подруги
поклявшейся  отомстить,  другого  пути  просто  нет.  Профессия  вербованной
валютной  проститутки  казалась не более  чем  изящным  дополнением  к  моей
безумной биографии. И было так.
   -- Папаша, ты меня узнаешь?
   -- Нет, доченька, иди домой, пожалуйста.
   -- А если повнимательнее  взглянуть, папаша? Ты телевизор-то  смотрел в
последнее время?
   "Папаша"  подходит  к  черной "Волге" с  соответствующим  очень  крутым
номером,  около  него тусуется  мальчик в сером плаще  поперек себя шире, за
рулем скучает водила в звании не  ниже капитана, судя по возрасту.  "Папаша"
смотрит на меня еще раз и вдруг широко улыбается.
   -- Ты эта... Лозова, что ли?
   -- Так точно, товарищ полковник, извините, если ошиблась! Не желаете ли
провести вечер со знаменитой фигуристкой?
   -- Садись, фигуристка, у меня сегодня настроение хорошее. Поехали.
   --  Господин, можно вас на  минутку? -- теперь я  говорю по-немецки,  с
акцентом, но весьма сносно. -- Вы были  когда-нибудь в Дортмунде? Да?  А три
года назад?  Ах, вы даже посещаете  турниры по  фигурному катанию. Тогда  вы
наверняка должны меня помнить.
   Конечно, он не помнит меня,  козел,  но воспоминание  о Дортмунде и мое
спортивное  прошлое добавляют  романтики  в  наше  знакомство.  Романтики  и
полсотни марок.
   --  Мистер, эй,  мистер,  я  могу предложить  вам  нечто необычное.  --
Английский  у  меня  безупречен,  и высокий шикарно  одетый  негр  реагирует
мгновенно.
   -- Вы русский девушка? -- спрашивает он строго.
   --  Да,  -- соглашаюсь я  уже по-русски.  --  Комсомолка,  спортсменка,
мастер по фигурному катанию.
   --  О!  --  восклицает  он.  --  Спортсменка! Окей,  -- и,  перейдя  на
английский, довольно подробно  излагает  свои анатомические пристрастия.  --
Очен хотэлос бы, -- завершает он зачем-то по-русски.
   --  В  жопу,  что ли?  --  отзываюсь я  тоже по-русски и поясняю на его
языке: -- Пожалуйста, за отдельную плату.
   --  О, йез!  -- радуется он. -- В  джопу!  Джопу, оф корз!  И мы едем в
отель.
   -- Лозова! -- окликает меня кто-то. Я оборачиваюсь равнодушно.
   -- Ты что, не Лозова?
   -- Нет, я -- Лозова.
   -- Так какого черта ты тут слоняешься?
   --Деньги зарабатываю.
   -- Ты что, с ума сошла?!
   На  нем дорогой  плащ,  в  руках шикарный  импортный  "дипломат", виски
седые, вокруг глаз морщинки. Я его не узнаю. И хамлю:
   -- А ты кто такой?!
   -- А это важно? -- парирует он с достоинством. -- Я из спорткомитета.
   -- Ну и что? -- говорю я. -- Для вас особая такса, что ли?
   -- Дура! -- говорит он. -- Иди отсюда, до добра это дело не доведет.
   --До добра?  -- Я начинаю хохотать. --  Дядя, я с  вашим спорткомитетом
долго  трахалась. Мне в этой системе даже денежку платили.  Вот только здесь
больше  платят, понимаешь? Нет, не то  чтобы  очень много, но здесь  платят,
регулярно платят, понимаешь? В вашем гребаном спорткомитете пенсий почему-то
не выдают, а выступать на льду я больше  не хочу, ты  понимаешь, обрыдло мне
все на вашем льду, понимаешь,  мне в койке интереснее, дядя. Хочешь со  мной
вечерок провести? Я, правда, дорого беру. Но я  очень неординарна, дядя.  Не
хочешь? Жаль.
   Он протянул мне бумажку в пятьдесят долларов вместе со своей визиткой и
пояснил:
   -  Небольшая  пенсия  от  спорткомитета. И  бросай  это  дело, подруга.
Вспомнишь потом, что я был прав.
   Я вспомнила. Потом. Конечно,  он был прав. Но говорил  тогда  совсем не
то,  что думал. Я  это почувствовала, но не поняла. И просто взяла пятьдесят
долларов.  Это  был некислые деньги  по тем  временам.  А визитку  выбросила
кажется, в тот же день. Чего мне было ему звонить?
   -- Сестра!.- окликает меня высокая крашеная блондинка
   С первого взгляда вижу: из наших. Отзываюсь:
   -- Чего надо, дорогая?
   -- Не на своем месте стоишь.
   -- Ты  в этом уверена, сестра? -- спрашиваю  нагло хотя подозреваю, что
права она. Я еще новенькая и  не  все их законы изучила.  Но один  закон мне
известен с детства: наглость города  берет. Или  по-другому, мягче: если сам
себе не поможешь, никто тебе не поможет.
   --  Ты кому  платишь-то,  чува? -- невозмутимо,  но  жестко  спрашивает
блондинка.
   -- То есть как это кому? Кэпу, естественно. Кэп -- это капитан Синюков,
представитель ГУВД в "Интуристе".
   -- И все? -- интересуется она с ядовитой улыбочкой.
   -- Все. Больше я никому здесь не должна.
   -- А это  тебе  сейчас ребята  объяснят, кому ты должна. Произносит она
это лениво,  небрежно, чуть  ли не зевая.  Так разговаривала обычно  уличная
шпана у  нас в Свердловске перед очередной махаловкой стенка на стенку. И я,
вспомнив детство и уловив нужный тон, отвечаю ей:
   -- Ну, пойдем выйдем, побалакаем с твоими корешами. Если чего должна --
все заплачу.
   Мы  проходим  в  удивительно  грязный  и  пустынный  дворик  одного  из
факультетов МГУ.  Поразительно, как рядом с шикарными отелями уживаются  все
эти помойки,  кособокие  гаражи и  обшарпанные трансформаторные будки. Вот в
таком пейзаже и встретили меня два рослых парня, упакованные по люксу и явно
спортивного вида.
   -- Ну, и кто вы такие? -- спросила я.
   -- Налоговая инспекция,  --  хохотнул тот, что выгляди  постарше. -- За
первый  месяц  плата вперед --  сотня  баксов Я  повернулась к блондинке и с
достоинством спросила
   -- Сестра, это вот этим двум пидорам я должна что-то платить?
   Пидоры дружно шагнули в мою сторону. Обиделись. "Стоять, козлы вонючие!
--  крикнула  я  резко,  и они  остановились.  --  Я  рэкетирам  платить  не
собираюсь.  Очевидно,  мальчики, занимавшиеся  натуральным  рэкэтом  термина
этого еще не знали (все-таки, учитывай, перестройка едва-едва началась) и на
рэкетиров оскорбились сильнее,  чем на козлов. Ну и потом стояла я перед шми
совершенно  вызывающе:  миниатюрная  фигуристочка  метр  шестьдесят  пять  с
прической, да еще  после Афганистана  я - кожа да кости, коротенькая кожаная
курташка, очень узкая юбка и туфли на каблучках. А сумочка такая, что  в ней
и  дамский пистолет с  трудом поместится. В общем по-моему, они меня даже не
бить собирались, а просто схватить,  поднять и подержать на весу, пока я  не
приду  в  чувство.  Так мне  показалось по их движениям.  Но мне не довелось
узнать,  что они собирались  со  мной делать. А  им  не довелось узнать, что
сделала  с ними я. Точнее, что --  они потом  разглядели, а вот как -- этого
даже - Лизка (так звали блондинку) понять не успела.
   Я сломала себе каблук на левой туфле, которая не сразу слетела  с ноги,
и  слегка порвала  юбку, выполняя классический удар  в прыжке  с  разворота.
Больше  потерь с моей  стороны не  было,  а  у  этих  придурков  на  поверку
оказалось три перелома конечностей и одно сотрясение мозга на двоих. Второго
сотрясения,  очевидно,  не  случилось   по  причине   отсутствия  мозгов   у
сотрясаемого.
   Короче, они  лежали  под ржавой стенкой  гаража, а  я,  войдя  в  раж и
страшно матерясь по-афгански, объяснила намерть перепуганной Лизке, что убью
в этом районе включая опера Синюкова и его гэбэшного куратора, еще хотъ одна
сволочь потребует от меня денег.
   В общем,  после  этого  случая среди  своих меня сильно уважали, начали
ласково звать  "наша Афгани"  и даже взяли  за правило приглашать на местные
разборки с клиентами, нерадивыми сутенерами и шальным зачетом.
   Был  и  другой  результат у  этой  махаловки  в  дворике. Буквально  на
следующий день меня в кабинет к  Кэпу. И кого же я там увидела? Ну, конечно,
дорогого своего спорткомитетчика.
   -- Что ж, здравствуй, Лозова, -- сказал он многозначительно.
   -- Что ж,  здравствуй, Куницин, -- откликнулась я из
девательским тоном, благо запомнила его фамилию с визитки.

   Чего мне было терять?
   -- Зачем нарываешься, Лозова?
   -- На что нарываюсь?
   -- На серьезные проблемы. Ты фильмы про разведчиков любишь?
   --  Ах  вот   оно  что!  Значит,  теперь  ваша  контора  спорткомитетом
называется?
   -- Красиво  отвечаешь,  Лозова.  Хочешь  у  нас работать?  Раньше  ведь
хотела.
   --  Не  спорю, хотела. Только  в  "семерку" работать  не пойду. Там  за
вредность мало доплачивают, а работа -- собачья.
   -- Два -- ноль в твою пользу, Лозова. Где поднатаска лась, в Афгане или
здесь? Где структуру органов узнала?
   --  Так я  тебе и раскололась,  гражданин  начальник,  меня  на понт не
возьмешь!
   Синюков,  который  в присутствии  Куницина буквально  сидел  по  стойке
"смирно", от  моего развязного  тона  и  совершенно непозволительных  реплик
дурел, ну просто  как таракан  от  дихлофоса. Наш  безумный диалог с матерым
гэбэшником, казалось, вогнал его в транс, ставший прямым результатом решения
непосильной проблемы: сумасшедшая я или суперагент всех разведок мира.
   --  Лозова,  я  сдаюсь,  --  сказал  Куницин.  --  Теперь  слушай  меня
внимательно. Работать будешь на ПГУ, конкретно -- на восьмой отдел.
   Я закатила  глаза и принялась  кусать нижнюю тубу, с понтом, мучительно
вспоминая  специфику  восьмого  отдела,  хотя  структуру   Первого  главного
управления никогда на самом деле не знала.
   -- Арабский Восток,  -- подсказал Куницин, -- Палестина, Египет,  Иран,
Афганистан,  Пакистан   --  твои  любимые  края.  Будешь  работать  с   этой
клиентурой. В первую очередь.  Связь через меня по телефону.  Об остальном я
финансы, договоримся при следующей встрече.  Согласна,  Лозова? "Господи, ну
конечно!  Моя с трудом скрываемая радость убедила  его. Да если  б ты  знал,
подполковник Куницин,  какую  змею  ты  пригрел на  груди!  -  думала  я, от
восторга переходя  на стихи: -- Весной возвращаются блудные птицы на родину.
Что же их ждет впереди?.." Сбылась мечта идиотки.
   -- Мужик, хочешь отсосу? Удивительно, что чем богаче были клиенты,  тем
больше они любили эту фамильярщину и похабщину.
   Мужик  согласился сразу. Приехали мы с ним  в  очень парную квартиру, и
оказался он крупным военспецом Бельгии. Очевидно, ему не объяснили,  что все
советские люди работают на КГБ, и в постели после  изрядной дозы выпитого он
начал рассказывать о своей работе в общем, встречались мы с ним  не однажды.
И  информация  текла,   естественно,  в  пятый  отдел,  по  территориальному
признаку, но  славу  приносила  все  равно  нашему,  восьмому. А  арабы  мне
попадались все  какие-то вялые, бесцветные. Курочка по зернышку с них что-то
клевала,  но  это все был детский  лепет рядом с моим  Шарлем, рядом с  моей
первой  главной  вербовкой,  на  которой я поднялась,  благодаря  которой  и
получила в конечном счете офицерское звание и "скромную" офицерскую зарплату
в семьсот рублей.
   Я  вспомнила:  столько  же  получали  в  Афгане   майоры,   принимавшие
командование полком, и то лишь восемьдесят пятого года...
   С  кого я получала больше: с клиентов или с хозяев? Не знаю. Честно, не
помню. Тошнило меня и от тех, и  от тех. А цель... Цель все еще была далеко,
безумно далеко. Прошел целый год.  И снова  летали  пушистые снежинки улицей
Горького, и  снова  искрились в витринах пластмассовые елки с  металлическим
блеском, которые так нравились всем нам в детстве... С Новым годом.
   С Новым годом! Ни ласковый голос
   Ни крик, от которого хрипнешь,
   Не пробудит ни толики нового в этом болоте,
   Разгуляйся по миру пурга ли, убийства ли,
   вирусный грипп ли
   --С Новым годом, уроды! Ну как вы паскудно живете!
   Где вы видели новое? Мир безнадежно вторичен.
   Мир устал от себя и давно уже к смерти готов.
   С Новым годом! Мы рвемся сквозь ужас бунтов и опричнин
   В апокалипсис черно-кровавых грядущих годов.
   С Новым годом! Не с новым, а просто с Еще Одним Годом!
   Как нелеп и кошмарен бессмысленный времяворот!
   Четырем миллиардам наивных несчастных уродов
   Я желаю удачи и счастья! Я -- такой же урод.

   Глава вторая

   Бледный декабрьский рассвет. В квартире тепло и уютно. На улице тихо. Я
сняла  себе хатку  за  двести  хрустов  в  нешумном зеленом  районе у  метро
"Академическая".  Правда,   с   балкона  открывался  вид  на  большую  вечно
развороченную  помойку,  но  сейчас ее  запорошило  чистым-чистым  свежайшим
снегом.
   Накануне я  не  принимала клиентов,  отлично выспалась  и  даже не пила
вечером ни грамма. Настроение было удивительно благостным.
   Когда очень долго  сидишь  в  дерьме, перестаешь  чувствовать  запах --
только тепло и мягкость. Хорошо!
   Позвонила Лизка.
   -- Чува! Меня позвали на вернисаж в Домжур. Хочешь, вместе пойдем?
   -- Чей вернисаж-то? -- лениво поинтересовалась я.
   --  Да  я  фамилию не запомнила.  Какой-то наш авангардист. Приехал  из
Парижа. Говорят, очень  стремные  у  него картины  -- с эротикой, с  ужасами
какими-то.  В общем,  совершенно пижонская  выставка.  И  народ  подбирается
соответствующий: элита, богема, шишки всякие, иностранцы...
   -- Что-то вроде Малой Грузинской? -- зевнула я.
   --Ну, примерно, -- сказала Лизка, -- только этого хрена с горы уже весь
мир знает.
   --Ясненько... Тебя, значит, пригласили. А я с кем пойду?
   -- Таньк,  ты  чего? Не проспалась, что ли?  Наклеишь там  кого-нибудь.
Такие люди будут!..
   -- Тогда я не пойму, это работа или отдых?
   --  Да отдых это, отдых! Все. В девятнадцать ноль-ноль у входа. Домжур.
Запомнила?
   Весь день  я  моталась  по магазинам. Выходной так  выходной. До Нового
года оставалось несколько дней, до дня  рождения  -- еще  меньше, и я вообще
решила  устроить  себе рождественские  каникулы с подарками.  Купила  разных
вкусностей  к столу, хорошего вина, здоровый  пузырь  французского  шампуня,
краску для  волос обычную (Шварцкопф), но  она меня вполне устраивала, новые
золотые сережки, крем-пудру,  помаду, лак для ногтей и наконец  раскрутилась
на  платье  --  итальянское, шикарное,  темно-синее,  облегающее --  за  сто
двадцать пять рубликов, как сейчас помню, в "Москвичке" на Калининском. Дома
помыла  голову,  покрасилась  и вся  в  предвкушении  чего-то  значительного
поехала на тачке в Домжур.
   Сам Леонид Валеев, заезжий  гений лет пятидесяти,  мо-танувший из Союза
еще при Хрущеве, мне не понравился. Выглядел он шизиком,  этаким молодящимся
хипарем-переростком:  вытертые джинсы, вельветовый пиджак,  пестрая рубашка,
яркий шейный платок, спасибо на ногах не кроссовки, шевелюра растрепанная, а
виски -- седые. Разговаривал странно, не то чтобы с французским акцентом, но
как-то  неправильно.  На  женщин  внимания  не обращал. Картины  же его были
действительно интересные, но для меня слишком уж мудреные.
   Лизка весь вечер обрабатывала своего француза, я ей не мешала. Меня уже
тошнило от иностранцев. Наши розовощекие мальчики из цекамола тоже совсем не
возбуждали. Шампанское, апельсины, конфеты, пирожные -- Gee обычно. И потом,
что мне -- стоять в  уголочке и одиноко грызть эклер? Сделалось скучно. Даже
грустно.  Художники были посимпатичнее комсомольцев, но они клубились  возле
Валеева, а  у меня он вызывал почти брезгливое чувство. Надо было  на что-то
решаться -- не пропадать же вечеру совсем!
   Я выделила в толпе единственного военного -- немолодого майора танковых
войск и, наблюдая  за ним с довольно близкого  расстояния, пыталась угадать,
где служил этот свирепого вида офицер с  боевым шрамом через все лицо. Майор
посмотрел  на  меня  раз-другой,  и  тут  я поняла,  что  взгляд  его вполне
осмыслен. Он явно заинтересовался мной, быть может, еще раньше, чем я им. Ну
что ж, майор,  во второй мировой ты участвовать  не мог --  под  стол пешком
ходил тогда, а про Афган нам с тобой будет что вспомнить...
   Вдруг кто-то тронул меня за руку и вкрадчиво произнес:
   -- Девушка, а я, кажется, знаю, как вас зовут.
   -- Возможно, -- равнодушно откликнулась я, не поворачивая головы и этим
испытанным приемом усиливая интерес к себе. К тому времени меня уже почти не
узнавали   (спортсменов   забывают  быстрее,   чем  артистов  или   дикторов
телевидения), и мне откровенно польстило такое начало разговора.
   -- Татьяна Лозова, -- сказал он практически утвердительным тоном.
   -- К сожалению, -- кивнула я, все еще глядя в сторону.
   -- Юрий Хвастовский, -- представился кавалер и добавил: -- К счастью.
   Вот тут уже  я не могла не посмотреть на него. Передо мной стоял парень
лет тридцати, невысокий,  в скромном  сером  костюме  и темной  рубашке  без
галстука, его простое открытое лицо украшали  пышные соломенного цвета усы и
ярко-голубые улыбчивые глаза. Он понравился мне сразу.
   -- Ах, вы  и есть Юрий Хвастовский! -- картинно всплеснула я руками. --
Какая приятная неожиданность! А вот  скажите, пожалуйста, вы Хвастовский или
Хвостовский?
   -- Друзья  частенько зовут меня просто Хвост, -- ответил Юрий серьезно,
не  реагируя на подколки, -- но вообще-то я Хвастовский и  вполне оправдываю
свою фамилию.
   Так впервые за год не я  наклеила мужика,  а  он меня наклеил.  Нет,
пытались-то многие, но я  их посылала: работа  есть работа.  А после  работы
бывала только  усталость  и  равнодушие ко  всему,  если  не  отвращение. Мы
разговорились. Он оказался  худредом  из  "Московского  рабочего",  семь лет
назад окончившим "полиграф" и на тот момент  уже довольно известным (в своем
кругу)  книжным  графиком. После  второго бокала шампанского мы  перешли  на
"ты", и Юра спросил:
   -- Ты водку пьешь?
   -- Иногда, -- ответила я уклончиво.
   --  Поехали ко мне  на  работу.  Колька  вчера из Швеции  приехал, мы с
ребятами  хорошо погудели, и  в  холодильнике  осталось  полбутылки шикарной
водки  "Абсолют".  Небось  и не  слыхала  про такую?  Закусон тоже  остался.
Поехали? А то Валеев надоел уже, и все эти пижоны с апельсинами -- тоже.
   Согласилась  я  сразу.  И  мы  поехали. Юра был на машине, и уже  через
десять  минут, припарковавшись  во  дворе  перед монументальным  зданием  на
Чистых  прудах  и взяв  у  вахтера ключи, мы  поднялись по притихшей в  этот
поздний  час  широкой  лестнице  на  четвертый  этаж, протопали  по гулкому,
совершенно пустому  длинному коридору, напомнившему мне  коридоры Лубянки, и
спрятались в уютной худредовской комнатенке, все стены которой были обклеены
рисунками,  эскизами,  фотографиями,  красивыми   картинками  из   импортных
журналов и шутливыми вырезками из газет. На столах царил рабочий кавардак, а
книжный  шкаф  венчали  ряды  пустых  бутылок  и  коробок  из-под  фирменных
напитков.  Словом, обычный  редакционный  антураж, с  которым  я столкнулась
впервые, но сразу влюбилась в него. Юра расчистил один  из столов, извлек из
холодильника все,  что в нем было, и под водку с леными  огурчиками, салом и
маринованными грибами ня потянуло  излить  ему  душу.  Как говорил  один мой
Знакомый, душу номер два. Нет, я ничего не врала,  просто было много такого,
о чем я говорить и не хотела, и не  могла. Юре было страшно интересно все  о
моем  спортивном  прошлом.  По-моему,  он  просто  как  мальчишка  радовался
знакомству  со  знаменитостью. И  я вспоминала,  я  рассказывала,  даже  про
Виталия Ивановича, даже про Машку, а потом  незаметно для самой себя  начала
рассказывать про Афган. Юра слушал, от  удивления перестав задавать вопросы,
но, кажется, верил мне, хотя поверить было нелегко. Я это пон