расшифрованное послание Сиропулоса:
   "Фантазма",  31  октября.  Рон -- Москве. Дедушка  идет на поправку, но
удивительно медленно. Гуляет по парку,  просит его  не беспокоить,  как и  в
прежние дни.  Вербе передает отдельный привет. Действуйте  по плану. Счастье
для всех".
   Рон -- это была кличка Сиропулоса, и Платан спросил:
   -- Кто там теперь будет вместо Базотти -- этот грек, что ли?
   --  Смотри, как  бы Базотти не стал  вместо тебя, -- угрюмо одернул его
Тополь.
   А Верба злобно смяла вылезший из принтера лист и бросила в корзину.
   -- Каждый  день одно и то же! Надоело все. Когда там ближайший  рейс на
Мельбурн?

   Глава двадцать третья

   В декабре у тесчима случился юбилей. Шестьдесят  лет  стукнуло.  Гостей
набежало десятка полтора, и вместе с их огромной семьей -- шесть человек для
одной квартиры все-таки очень много -- получилось  форменное столпотворение.
Дни  рождения Петр Васильевич  всегда отмечал  скромно, в кругу семьи, а тут
все-таки значительная дата --  решили  погудеть на широкую ногу.  Получилось
неплохо, весело даже: разговоры, тосты, песни.
   Вдруг в какой-то  момент Тимофей с удивлением обнаружил: праздник-то  у
тесчима, а  гости  все со  стороны  тещи.  Они давно  привыкли,  что у Петра
Васильевича   совсем    не   осталось   родственников:    родители   умерли,
братьев-сестер не  было, а бывшая жена и ее дети...  ну, тут уж  каждый  сам
решает, общаться с ними или не надо. А вот теперь, на юбилее,  обнаружилось,
что и  товарищей  у тесчима  нет. Пришли только  два отставных генштабовских
офицера --  хорошие  знакомые  последних  лет. А  где  школьные друзья,  где
однокашники  по училищу или  академии,  где фронтовые соратники-"эфиопы"? Не
бывает  же  так.  Петр  Васильевич  Чуханов  словно  вернулся  со  страшной,
испепелившей все и всех войны, только он один и остался чудом жив после  тех
сражений.
   Лев Савельевич, подполковник в отставке,  после третьей рюмки  принялся
вспоминать Афган, и по реакции тесчима, по отдельным его лаконичным репликам
Тимофей догадался,  что родственник его побывал  и там, не только в  Африке.
Слушать  было интересно. Второй офицер, дослужившийся лишь до майора, дальше
Западной  группы   войск  в  Германии  не  залетал,  да  и  оказался   менее
разговорчив.
   Часов  в  десять  все  начали  собираться.  И к  одиннадцати  полностью
рассосались.  Верунчик  на  правах  беременного  ребенка уползла  спать,  не
дождавшись  даже  полной  эвакуации  пьяных гостей. Непьющий  зять-спортсмен
поступил так же  из солидарности. Вера Афанасьевна,  смертельно уставшая  от
готовки, дремала в большой комнате перед телевизором, а Маринка, в очередной
раз не рассчитавшая свои силы, жаловалась на головную боль. И только Тимофей
с тесчимом  разгулялись,  разохотились и решили, продолжив банкет  на кухне,
поговорить по  душам.  В  лучших традициях их большой семьи  Тимофей  обещал
перемыть чудовищную  гору  посуды,  оставшейся  после праздника,  и  под это
обещание ему разрешили выпить еще, сколько заблагорассудится.
   ----  Давай,  Тимка, за  тебя!  --  провозгласил  неожиданно  тесчим  и
добавил: -- Хоть ты человек и не военный.
   --- Можно и за  меня,  -- согласился Тимофей, --  но праздник  все-таки
ваш.
   Опрокинули еще по одной.
   -- А вот скажите, Петр Васильич, вы, стало быть, и в Афгане воевали?
   -- Было  дело, -- признался тесчим. -- Где  я только  не воевал! Слыхал
про такую организацию -- Главное разведуправление Генштаба?
   Да  кто  же  про него теперь не слыхал?  "Аквариум" Суворова тиражом  в
миллион шарахнули, не меньше.
   -- "Аквариум", -- проворчал  тесчим.  -- Я  бы сам им  такой "аквариум"
написал! Да  разве об этом писать можно?  Резун людей не убивал.  Понимаешь?
Своими руками живых людей не убивал... Это важно. Ладно.  Вздрогнем. За тех,
кого уже не вернуть.
   Пошло  хорошо.  Даже очень. Под  квашеную  капустку. В конце  праздника
очень хорошо под квашеную капустку.
   --  Ты, брат, и  не представляешь, что это значит -- убить человека, --
продолжал тесчим.
   --  Почему  не  представляю?  --  обиделся  вдруг  Тимофей. --  Отлично
представляю.
   -- Э, брат, все вы дюже умные стали, книжек начитались всяких...
   -- При чем  здесь книжки? -- обиделся Тимофей еще больше, да и брякнул,
спьяну не подумав:  --  На моей совести, чтоб  вы знали, Петр Васильич,  два
трупа.
   -- Чего?! Ты так не шути, Тимка. Тесчим нахмурился и погрозил пальцем.
   -- А я  и не шучу, -- сказал Тимофей, теряя последний шанс свернуть эту
тему.
   И он рассказал все, очень подробно рассказал. Все, вплоть  до  жесткого
требования чекистки никому ни слова.
   "Да пошла она в  баню, коза рыжая! -- разобрало вдруг Тимофея.  -- Тоже
мне,  тайны  мадридского двора.  Два  месяца прошло. Давно уже  повесили это
убийство на кого надо, и  я никому, конечно, не нужен. А Петр Васильич -- Не
болтун. Боевой офицер ГРУ! Ему любую тайну доверь -- могила!"
   • После "Кремлевской де люкс" уверенность  в  этом  была стопроцентная.
Вот уж действительно закаляет характер.  А тесчим вдруг начал расспрашивать,
как выглядела та фээсбэшница в умопомрачительном звании полковника  да какие
глаза у  нее были. Как  звать?  Татьяна?  Да еще  Вячеславовна?  А  фамилия,
говоришь, Иванова? Забавно,  забавно.  А чего уж тут  забавного?  Вот  чудак
человек! Я ему про  убийство. Такое  признание сделал, а он какой-то девицей
интересуется. Может, права Маринка  может, и  вправду  бабник он, по ночам к
любовницам шастает?..
   Потом тесчим ушел спать, жестко заявив:
   -- С меня хватит. Шестьдесят -- возраст серьезный.
   А Тимофей, хлопнув  для бодрости еще одну уже в одиночестве, перешел  к
водным  процедурам,  то  есть   к  мытью   посуды,  в  страшном  смятении  и
беспокойстве.  Чем дольше он  мыл тарелки  и вилки, тем  сильнее  трезвел, и
пьяное его веселье сменялось постепенно почти мистическим ужасом.
   Что же он наделал, что  же натворил такое?! Он же совсем не знает этого
человека! С  чего  он  решил,  что  можно  довериться тесчиму? Ведь никакого
сочувствия, даже удивления никакого. А вдруг  он завтра пойдет и настучит  в
ментовницу? Да нет, чушь, Веру Афанасьевну-то он любит и Маринку вроде тоже,
не будет  он им пакостить. Да и что значит им -- себе ведь  напакостит. Нет,
никуда он не пойдет.
   "Не  пойдет  он  никуда",   --  повторил  Тимофей  про  себя,   пытаясь
успокоиться.
   Но  заснуть  в эту ночь ему было  все-таки очень трудно.  Первый  раз в
жизни  такое: отлично выпил,  закусил  отлично --  и не  может  заснуть. Вот
чертовщина! А Маринка рядом храпела. Ох, если узнает -- она ж его съест!
   Наутро ему  позвонили.  С  Лубянки.  Холодный голос  дежурного  офицера
объяснил, к  какому подъезду  прибыть. Тимофей сделался белый  как  молоко и
совершенно  потерял  дар  речи. Домочадцы ничего  не  заметили:  с  похмелья
Тимофей, бывало, по-всякому выглядел.
   Он  сначала не хотел  "лечиться"  --  все-таки  дело  такое, в солидную
контору идти, некрасиво как-то... А  потом понял, что без  привычной дозы не
дойдет даже до метро, и рыпил две рюмки коньяка.
   Маринке шепнул уже перед дверью:
   -- Вызвали меня.
   --Куда?
   -- Туда.
   А  пока ехал, даже не думал, что теперь с ним будет.  Только одна мысль
занимала  Тимофея  Редькина, поглощала полностью:  "Как  же  они успели  так
быстро? Как это возможно? Как?"

   Глава двадцать четвертая

   Вот  одного я, извини, понять  не могу:  зачем ты  "наружку"-то за  ним
установила?
   Они сидели втроем  на квартире у Тополя. Кедр раскуривал трубку, к чему
пристрастился в последнее время с целью в  очередной раз бросить курить, сам
хозяин  давил  в пепельнице  один  за другим тощие  бычки "Мор",  похожие на
пережаренную  соленую  соломку, а Верба досаживала пачку французских сигарет
"Руаяль", в которых ментола было явно больше, чем табака.
   -- Я открываю окно, -- объявила Верба. -- Лучше умереть  от мороза, чем
от удушья.
   -- Ты не ответила на вопрос, -- напомнил Тополь.
   -- Честно? -- спросила Верба. -- Сама не знаю. Это вы все, даже Пальма,
действуете на основании логики, а я доверяю только собственной интуиции.
   -- Красивый способ, -- похвалил  Тополь. --  Два месяца отслеживать все
перемещения какого-то инженера в отставке, чтобы потом, случайно  заглянув в
личное дело своего тестя, обнаружить знакомую рожу!
   --  А  сам-то!  --  обиделась Верба.  --  Снять  наблюдение  за  Ольгой
Разгоновой  аккурат накануне  поездки  Зарайского  в Старицу  на ее  машине,
накануне  убийства Шайтана.  И потом  те  же  два месяца робко наблюдать  со
стороны  зa  службой  безопасности  господина  Кузьмина,  которого  в  итоге
преспокойненько укокошивают, не спросив у  нас разрешения. Спасибо еще Ольги
с ним вместе не было
   -- А кстати, -- спросил Кедр, --  Клен не звонил? Что там новенького по
делу Кузьмина?
   --  Звонил, -- сказал Тополь. --  Пока  немного.  Убили  его ребята  из
"девятки".  Сама  по  себе забавная тенденция  Это уже не в  первый раз идет
отстрел  бандитов под видом охраны  важных лиц. Но самого Кузьмина!  Это уже
лихо. И неспроста. Платан внедрил  нашего  человека  в фирму  Кузьмина еще в
ноябре, так что полная информация будет буквально на днях.
   -- Эх, Леня, Леня, -- вздохнул Кедр, -- ты как был совком, так совком и
остался. "Полная  информация", "буквально на днях"... Ты  бы еще сказал, что
вы "работаете над этим вопросом".
   --  Вот! --  радостно  подхватила Верба. --  Женька на моей стороне. Ты
старый совковый бюрократ, Горбовский, а еще других критикуешь.
   -- Ладно, дамы  и  мужики. --  Кедр  поднялся. -- С вами хорошо, но мне
пора.  Держите  в курсе. Надо еще  до дома  доехать, мальчику обещал  сказку
перед сном рассказать.
   -- Мне бы ваши проблемы, господин  учитель, -- прокомментировал Тополь.
-- Помнишь старый еврейский анекдот?
   -- Ага, -- отозвался Кедр уже из прихожей, --  если учесть, что  именно
мой наряд дежурит сегодня на Старой площади, проблемы у меня совсем смешные.
   --  Кедр,  -- крикнула  Верба  на  прощание,--  хочешь сюжет для сказки
подброшу?
   --Спасибо, не надо. Твои  сказки,  Танечка, мы .оставим для  контролера
Семеныча. В прихожей хлопнула дверь.
   -- Какого контролера Семеныча? -- обалдела Верба.
   -- Веничка Ерофеев. "Москва -- Петушки", -- пояснил Тополь. -- Классику
помнить  надо.  Контролер Семеныч  очень  любил  эротические  истории, вроде
сказок Ше-херезады... Еще по чашечке кофе? Смотри, он даже не остыл.
   Они посидели молча. Потом Верба спросила:
   _ Тебе не кажется, что мы слишком надолго ушли на дно?
   --  Кажется. Но, ты  знаешь, вдруг обнаружилось, что  со дна все детали
просматриваются ничуть не хуже, чем с высоты птичьего полета.
   _  Точно, --  согласилась Верба.  --  Только в ушах шумит, а  потом  от
кессонной болезни глюки начинаются.
   Тополь даже не улыбнулся.
   -- Скажи мне лучше, Татьяна, честно скажи,  что  ты сделала с  Базотти?
Старик  третий  месяц в  себя  прийти  не может.  Дела  забросил,  чужих  не
принимает. Даже нас! И на связь не выходит.
   --  Что  я сделала  с Базотти?! Да это  он  хотел меня трахнуть, только
здоровьишка  не хватило.  По-моему,  об этом  знает  уже вся  желтая  пресса
Америки. Его там называют столетним  председателем фонда Би-Би-Эс, а меня --
юной фигуристкой из России. Жутко душещипательная история!
   --  Ты полагаешь,  его  кондратий хватил на  сексуальной  почве  или от
воспоминаний о Седом? Мы ни разу с тобой про это не говорили.
   -- Я думаю, -- сказала Верба, -- тут все сразу. Но к нему летал Анжей и
потом мне по секрету сообщил, что Дедушка больше прикидывается больным. Тоже
решил уйти на дно. Устал от всех и отдыхает.
   -- Нашел  время, -- буркнул Тополь.  -- Ну ладно. Ты  же собиралась про
своего Редькина рассказать.
   --  Правильно,  -- вспомнила Татьяна.  --  Так слушай, что  учинил этот
Редькин. Я ведь распорядилась сначала в камеру его отвести, чтоб посидел там
часочка полтора без всяких объяснений. А уж потом ко мне на допрос.
   -- Ах ты, зараза! -- укоризненно улыбнулся Тополь.
   --  Послушай,  моралист,  а кто  Разгонова  вызывал по  поводу  романа?
Думаешь, у него поджилки не тряслись? - С Разгоновым -- это была работа.
   -- Спасибо. А я, значит, развлекаюсь? -- начала закипать Верба.
   --  Ну, не совсем  развлекаешься.  Как бы это  поточнее?  При советской
власти говорили: "использовать служебное положение в личных целях".
   --  Ax,  так?!  Получается, я одна  такая  нехорошая:  транжирю  деньги
налогоплательщиков на личные удовольствия, в угоду собственному любопытству.
А все  остальные  у  нас самоотверженные борцы  за дело коммунизма,  то есть
демократизма, мудизма и альтруизма.
   -- Ясень  был  альтруистом,  -- откликнулся  Тополь,  нарочито сохраняя
спокойствие и серьезность.
   -- Ясень был, -- согласилась  Верба,  -- но  даже он  при этом  думал о
себе.  Вы  же ничего,  ничего  не  понимаете.  Вы нащупали  следы  страшного
заговора, вы  копаете  под бандитов,  а их отстреливают  одного  за  другим.
Наших, между прочим, тоже  отстреливают.  Вы копаете под Григорьева, копаете
под  правительство,  скоро   начнете  копать  под  президента,   но  ясности
по-прежнему  нет  --  кто же  главный злодей?  А  я уже  восемь  лет -- нет,
тринадцать! -- копаю только под Седого, знай долблю в одну точку с упорством
идиотки -- и поверь мне, этот заговор раскрою именно я.
   --  А-а-а,  --  протянул  Тополь,  --  тогда  надо быстрее  раскрывать.
Переворот-то, по оценкам Самшита и Клена, дня через три случится.
   Конечно,  он  ей  не верил. Ведь даже Ясень относился к проблеме Седого
странно, чего уж ждать от такого старого и рассудочного Тополя?
   -- Успею, -- злобно сказала Верба. -- За три дня успею. Однако вернемся
к нашим баранам.
   --  Да,  извини.  --  Тополь  встряхнулся  и  как ни в  чем  не  бывало
приготовился слушать.
   --  Вот что  учудил  Редькин. Он выболтал  своему  тестю всю историю  с
матрасом. По пьянке. И, обрати  внимание,  выболтал вчера. В общем, он был в
таком шоке  от молниеносного вызова на Лубянку,  что говорил  правду, только
правду и ничего,  кроме правды. И у меня  теперь нет сомнений: полковник ГРУ
Петр Васильевич  Чуханов  и майор танковых войск  Игнат Андреевич Никулин --
один и тот же человек.
   -- А как же шрам через все лицо?
   -- Ну, знаешь, "при современном развитии печатного дела на Западе"...
   -- А почему не полное изменение внешности?
   --  Так тебе все сразу и расскажи!  Дай  срок. Пока ясно одно: Чуханова
этого готовили настоящие профессионалы.
   -- Еще  бы, -- усмехнулся Тополь.  --  На  ГРУ в последнее время  много
дерьма вылили, но в одном их пока никто не упрекал -- в непрофессионализме.
   -- Да  тут, похоже, не только  ГРУ, -- сказала Верба. -- Я уже получила
справку с Ходынки. Настоящий Чуханов расстрелян как  предатель в  девяностом
году в марте. Семьи  у него не было. А Игнат Никулин -- по документу -- убит
в  Афганистане  в  январе  восемьдесят девятого. Две  половинки  разрезанной
купюры не  сходятся. Уже  интересно, правда?  Но  самое  интересное  дальше.
Чуханов  работал нелегалом  в Италии  и  был внедрен в  "Красные бригады". А
"Красные  бригады", ты  должен  помнить, Леня -- это  наш любимый на  глазах
расстрелянный Огур-цов-Четриоло, это Джулио  Пассотти, и  убийство  Гусева в
Занзибаре, и, наконец, Джинго, он же  Бернардо,  он же Паоло.  То есть Паоло
Ферито и Игнат Никулин -- одного поля ягоды.
   -- Ну, положим, это еще не доказано, ты слишком торопишься, Верба.
   -- Извини, ты мне сам велел поторапливаться.  Новый год настает, вместе
с ним переворот! Хорошие стихи?
   --  Замечательные. Только я все равно не понимаю, при чем  здесь Седой,
то есть тот человек, который убил Машу Чистякову и ее родителей. Ведь больше
мы ничего достоверного о Седом не знаем. При чем здесь он?
   -  О,  мон  женераль! Этого  вам, я боюсь,  не понять никогда!  Правда,
Тополь, я вполне серьезно. Мне  ведь уже  не нужны никакие доказательства. Я
их  для вас  теперь  собирать буду. А  сама я  поняла еще  весной в каком-то
смысле  с подачи Анжея, что Никулин был подослан ко мне Седым  точно так же,
как через год был подослан Паоло под видом  Бернардо. Понимаешь, за всю  мою
жизнь  у  меня  было  только  два настоящих  мужчины,  которые любили меня и
которых  любила  я, --  Хвастовский  и  Малин.  Оба они  появлялись в  самый
последний момент, чтобы асти меня... нет, не от смерти -- от Седого. А Седой
не делает  мне смерти.  Он желает чего-то другого.  Если  бы я  ыла верующим
человеком, я бы сказала,  что  он охотится  за  моей душой, потому что он --
дьявол. Но так уж вышло не верю я ни в Бога, ни в Князя тьмы.
   Тополь смотрел на нее сочувственно и печально.
   --  Слушай, Леня,  только не надо звонить Пальме -- попросила Верба. --
Оставь  мое здоровье  и  мою психику на совести доктора Ковальского. Подумай
лучше об итальянском нюансе в судьбе Игната Никулина.
   -- Как раз о нем я и думаю, -- неожиданно сказал  Тополь.  --  Все-таки
очень интересно, что по этому поводу скажет Дедушка.
   --  Мне  тоже  интересно.  Но  Дедушка не  выходит  на связь.  И  потом
последний  всплеск  его откровенности увял вместе  с последним  же всплеском
сексуальной  активности.  А как  он любит помолчать  о  некоторых вещах,  мы
знаем. Конечно, я  еще  доберусь до  Дедушки, обязательно  доберусь. Что ты,
меня не знаешь? Но только вначале я должна поговорить с Никулиным.
   -- А потом с Вициным и Моргуновым, -- задумчиво проговорил Тополь.
   -- И с псом Барбосом, -- добавила Верба. -- Ты  уже понял, наверно, мне
хотелось выманить его на Лубянку как бы  по поводу зятя. Он приходит, и  тут
появляюсь я  -- вся в белом.  Но болтливый алкоголик  Редькин все  испортил.
Никулин теперь знает, что я ищу его. И как поведет себя этот  старый матерый
волк -- одному Богу известно.
   -- Он еще не удрал? -- встрепенулся Тополь.
   --  Нет. И не  проглотил яд. И покушений на него не  было.  Я разрешила
вечером Редькину  позвонить домой  жене, успокоить. Тесчим  -- так он  зовет
своего тестя -- ведет себя тихо-мирно. О том же сообщает и Меньшиков.
   -- Ага, -- сказал Тополь,  -- там уже  и Кирилл. А я как раз хотел тебе
посоветовать  направить туда его  группу. Что  ж,  в  сложившейся  ситуации,
думаю, надо ехать к этому итальянцу Никулину прямо завтра.
   --  Что  это  ты  вдруг так  переменил  свое отношение  к  моим  личным
проблемам?  -- поддела его Верба.  -- Почуял  серьезную  угрозу национальной
безопасности?
   --Да  нет,  --  не  растерялся  Тополь,  -- просто, пока  твоих детских
капризор не  выполнишь, ты же все равно никому работать  не дашь. А работать
надо -- через три дня переворот, п-понимаешь.
   -- Скотина ты,  Горбовский, -- сказала  Верба, вставая. -- Ладно, поеду
я.
   -- Забыл  рассказать,---  поведал  Тополь уже  в прихожей. -- Последняя
хохма из коридоров Лубянки. Оказывается, Григорьев интересовался аж у самого
Скуратова, нельзя ли тебя привлечь к уголовной ответственности за превышение
пределов необходимой самообороны шестнадцатого октября на Рижском шоссе.
   --  Этот  Григорьев скоро у  меня допрыгается,  -- улыбнулась Верба. --
Помнишь, что я обещала с ним сделать?
   -- Помню, -- сказал Тополь.

   Глава двадцать пятая

   За стеклянными стенами зимнего  сада бушевала настоящая пурга, а по эту
сторону среди олеандров и глициний было тепло, тихо и уютно.  Восемь главных
фигур будущего переворота  сидели в мягких креслах с бокалами горячего вина,
а сам Ларионов  сидеть уже не мог. Он бродил меж экзотических  деревьев, как
тигр  в  уссурийской тайге, почуявший приближение  человека.  Потом  наконец
остановился и начал яростно рубить воздух ладонью:
   --Я уже не понимаю,  кто кому дышит в затылок. Я выслушал вас всех, и я
не  понимаю!  С  августа  месяца  мы планомерно давим этот  проклятый  РИСК,
добиваемся  значительного свертывания их операций и уме