в те  времена,  когда  фирменная  персоналка  была диковинкой  и
предметом  зависти.  Так  что  в какой-то  момент  пришлось "мальчику  Тиме"
действительно поработать наборщиком, потом набор он перевесил на  Маринку, а
сам освоил верстку на "вентуре".
   В  конце  девяносто  третьего они  даже зарегистрировали  свою семейную
фирму, но момент был выбран  не  слишком удачный -- издательский  бизнес как
раз пошел на спад, платить налоги сделалось окончательно невыгодным, и фирму
в итоге пришлось похоронить. Знакомый с  бизнесом еще со времен перестройки,
Тимофей  не унывал. "Продал  же  я  однажды  восемь  тысяч веников! -- любил
повторять  он.  --  Значит,  и теперь прорвемся". Это еще  в  девяностом ему
предложили на реализацию  веники по очень низкой цене,  а  он не  поленился,
нашел через знакомых теток на трех рынках, и  за какие-нибудь две недели вся
партия товара ушла. С этой  операции они с Маринкой купили  себе видюшник, а
видюшник в девяностом году -- это  не  как сейчас,  когда  его  чуть ли не с
пенсии можно купить, видюшник тогда на полмашины тянул.
   Тимофей не унывал. Поработал  грузчиком в мебельном магазине,  потом --
водителем у коммерческого директора  там же, потом докатился до коммивояжера
(много  их развелось  нынче,  хотя большинство торговцев и  слова  такого не
слыхивали).  Тимофей  разносил  по  Москве и  втюхивал  китайские  карманные
радиоприемнички, якобы работающие  от солнечной батарейки.  Продавались  они
неплохо, но, конечно, с вениками не сравнить. Эхма! Раньше все лучше было.
   Тимофей завел движок и по старой водительской  привычке поднял капот --
проверить, все ли в порядке. Алик тоже с видом знатока осмотрел внутренности
машины.
   -- Тормозухи долей, -- сказал он, -- видишь, уровень недостаточный.
   --  Не  буду  я  ничего   доливать,   --  ответил  Тимофей.  --  Машине
четырнадцать тысяч от роду, и тормоза работают как звери.
   Выскочила Маринка.
   -- Вот я так и знала! Боковинки от дивана забьй.
   -- Ну и куда я их теперь засуну?
   Алик хотел посоветовать, куда  засунуть  боковинки, 'но,  увидев  рядом
Веру Афанасьевну, передумал.
   Неделю  назад  Редькины  купили  новую  мягкую  мебель,  старые  кресла
отправились на помойку, а старый  диван был  демонтирован  и  подготовлен  к
отправке на дачу. Ну и, конечно, заодно была проведена  генеральная уборка в
квартире, в ходе  которой обнаружилось  немыслимое  количество вещей  самого
разного  характера,  которые бросать  жалко, а  дома  держать  бессмысленно.
Маринка  с  матерью  вечно спорили  из-за  этого  барахла. Вера  Афанасьевна
норовила убрать, припрятать  на антресолях, охранить любую мелочишку, а дочь
рвалась  выкинуть  все,  сбросить с корабля  современности, как большевики в
семнадцатом. Приобретение  дачи в дальнем Подмосковье несколько сгладило эти
противоречия, но Тимофей, разгружая  горы хлама у  крыльца  весьма солидного
дома, всякий  раз прикидывал,  на какое время еще  хватит здешнего чердака и
чулана.  Конечно, заманчиво выбросить  все старье и купить все новое,  но на
какие шиши?
   Иногда  он вообще переставал понимать,  на  что  они живут. Перебиваясь
вроде  бы  мелкими  заработками,  очень  неплохо  питаются, бытовую  технику
покупают и вот хапнули новую тачку и новую мебель. Впрочем, на последние две
покупки деньги известно откуда.
   --  Ну  что,  с Богом? -- произнес тесчим  солидным  своим полковничьим
басом.
   Он всегда так говорил, провожая их в путь. Сам же дачу терпеть не мог и
был там всего раза два.
   -- Поехали, -- вяло отозвался Тимофей.
   --  Ну,  меня-то  до  метро  подкинете?  --  спросил  уже ошалевший  от
похмельного нетерпения Алик по пятому, наверное, разу.
   --  Мы тебя сейчас в помойку закинем,  -- несмешно пошутил  Тимофей, --
если еще раз спросишь. Тесчим строго сказал:
   --  На даче много не пей.  Маринка  говорит, там работы невпроворот.  А
приедете, мы с тобой тут вздрогнем. Хорошо?
   -- Хорошо, -- согласился Тимофей. -- Обязательно. Странный был человек,
этот  его тесчим. Женился  на  Вере Афанасьевне, когда той  уже  исполнилось
пятьдесят. Нет, Тимофей ничего не мог сказать -- женщина она была хоть куда:
красивая, представительная,  породистая  такая  и  всегда выглядела  лет  на
десять  моложе.  Работала  всю жизнь в  аппарате Министерства  культуры, но,
когда пришел Губенко, поругалась с кем-то и до пенсии скромно дорабатывала в
Некрасовской  библиотеке. Там,  в  библиотеке, и познакомилась  с  отставным
полковником Чухановым на пять лет ее старше.
   Муж  Веры Афанасьевны, Маринкин отец, умер  в  восемьдесят четвертом от
лейкемии.  Страшная это  болезнь, и даже Тимофею вспоминать было жутко,  как
ходили  они  гда все  в  больницу,  обманывали  его, говорили, что  он скоро
поправится,  а тот,  кажется,  чувствовал  уже. Отличный  был  мужик  Виктор
Иванович  --  инженер-электрик  любитель  преферанса,  анекдотов  и  хорошей
закуски, веселый такой, разговорчивый. С Тимофеем они всегда ладили.
   Отставной полковник был совсем другим,  но появился он вовремя -- когда
Вера Афанасьевна  уже не то чтобы тосковала по мужу, а скорее просто маялась
от одиночества и непонимания молодыми. Что это было -- любовь? Может быть. В
свои тридцать Тимофей плохо представлял,  что такое любовь после пятидесяти,
но брак оказался прочным. Маринка, правда, относилась к отчиму настороженно,
подозревала его во всех смертных грехах и в последнее время утверждала,  что
ходит он не вахтером сидеть в институт, а к любовнице. Все могло быть (отчим
--  человек предельно  скрытный),  но  Тимофея больше  интересовало  другое:
откуда  у  Петра  Васильевича  деньги?  Ну  хорошо,  раньше  была  приличная
полковничья пенсия -- это понятно. А потом, после путча и всех реформ?
   Когда оставшийся от Виктора Ивановича  "жигуленок" развалился буквально
на  ходу и с дачи его  приперли на веревке, чтобы  продать  на запчасти, кто
сказал: "Вам нужна новая машина"? Тесчим. А Маринка и говорит: "Нам на новую
пока не хватает, а развалюху брать  не хочется". -- "Сколько не хватает?" --
поинтересовался тесчим,  и по тону вопроса  было понятно, что  любопытство у
него не праздное. "Да штуки три не хватает, папа. -- Иногда, в минуту  жизни
трудную, Маринка называла его  папой, и отчим оттаивал,  становился не таким
суровым. -- Штуки три, папа, мы же  "Ниву" хотим для дачи". В итоге он выдал
на машину аж четыре  штуки.  Новенькими хрустящими стодолларовыми бумажками.
Номера подряд, а год выпуска --  восемьдесят восьмой. Никогда больше Тимофей
такой валюты не видел.  К тому же чувствовал: деньги у отчима не  последние.
Что и подтвердилось при покупке мебели. "Откуда?" -- мучил Тимофея проклятый
вопрос. С  полковничьей пенсии  этаких бабок не насшибаешь, на  синекуре  не
заработаешь.
   Удивительно,  что  никто  в  семье, кажется, даже Вера  Афанасьевна, не
знал, в  каких войсках дослужился  Петр  Васильевич до полковника,  по каким
городам  и весям пролегал его ратный путь. Не любил он вспоминать прошлое, и
Тимофей догадывался, что служил его отчим не совсем в войсках, а в тех самых
"органах", о которых  говорить не принято. Пил Петр Васильевич хоть и часто,
но немного и  сильно разговорчивее  от  водки не  становился. Однажды только
поведал вдруг в связи с каким-то телерепортажем,  что воевал в  свое время в
Эфиопии. Это  было интересное откровение. Про Афган, про Египет,  Никарагуа,
про Анголу  даже  слышать приходилось,  а  вот то, что офицеры наши  реально
сражались  в  Эфиопии,  было  для  Тимофея  новостью,  и  оставалось  только
предположить, что это эфиопы и озолотили тесчима на всю оставшуюся жизнь. Ну
и эфиоп их мать!
   --  С ручника снял?  -- спросила  Маринка, когда  они, высадив Алика, и
попрощавшись с ним, ехали уже по Кольцевой.
   Был такой  случай еще на  старых "Жигулях" -- двадцать километров пилил
он на ручнике  и стер задние  колодки в ноль. С тех пор вопрос стал дежурной
шуткой.
   Но сейчас Тимофей даже  не улыбнулся. Состояние было уж больно поганое,
впору  забыть не то  что о  ручнике,  но  даже о том, куда бензин  заливают.
Однако ручник был отпущен, а бак полон. Тимофей давил на газ и мечтал только
об одном: как он доедет до дачи, а там  у  него  в сарае припрятана  плоская
бутылочка   грузинского  коньяка.   По   октябрьской   погоде  коньяк  будет
прохладным,  а в  саду еще  наверняка остались поздние  сорта яблок, и можно
будет тут  же  закусить  сладким  анисовым, ярко-розовым, с  таким  чудесным
матовым налетом...

   Глава семнадцатая

   С самого утра позвонил  Тополь. -- Татьяна, что ты  собираешься сегодня
делать?
   -- Ты хочешь спросить, что я делаю сегодня вечером?
   -- Нет, я серьезно спрашиваю.
   -- А серьезно, -- сказала Верба, -- я собираюсь сегодня отдыхать.
   - Отличное  занятие для понедельника,  -- похвалил  Тополь.  --  Может,
тогда отдашь мне до вечера Лешку с каратом?
   --   А  что,  в   нашей   лавочке   уже  не   хватает  профессиональных
телохранителей?
   -- Нет,  Верба, мне просто нужны  именно эти  двое.  Мы  едем сейчас на
встречу с бандитами... Слушай, долго объяснять.  Отпусти ребят ко  мне,  а я
тебе еремеевских пришлю, если нужно.
   -- Не нужно, -- сказала Верба.
   И через пять минут Лешка с Маратом отчалили.
   Еще при  жизни Ясеня Лешка Ивлев нравился Вербе, нравился  как мужчина:
простое открытое лицо, живые, очень неглупые глаза, могучее  тело настоящего
культурис-та. Женат он не был и на Татьяну, рядом с которой проводил большую
часть жизни, засматривался порой тоже весьма недвусмысленно.
   Теперь  Ясеня не  стало, уже  и сороковой день  минул, а  Разгонов  был
далеко (да и при чем здесь Разгонов?). Постоянное присутствие Марата, как бы
спасавшее их от грехопадения, легко устранялось, но что-то все равно мешало,
что-то удерживало Татьяну от такого привычного шага навстречу мужчине. Вдруг
она поняла:  лечь в постель с  "прикрепленным",  с  личным телохранителем --
что-то удивительно пошлое  виделось в этом. А  во-вторых, секс перестал быть
ее  страстью, превратился не более чем  в привычку, в скучное,  однообразное
занятие независимо от смены партнеров.
   Она спела свою лебединую песню в августе, отдала Разгонову все; чего не
успела отдать Ясеню, она растратила себя до последней капли и теперь ощущала
внутри пустоту и ужас.
   Верба вдруг перестала понимать,  к  чему нужна вся  эта смешная  потная
возня с сопением и учащенным  дыханием. А вместе с  этим мало-помалу уходило
ощущение  общей осмысленности существования. Во, завернула формулировочку! А
ведь  можно сказать проще:  рыжая девочка Таня потеряла смысл жизни. Классно
звучит! Как будто она его когда-то находила. С самого детства смысл ее жизни
был в  том, чтобы  делать  все  наоборот.  Все  кому-то  назло.  Ну  и жизнь
поступала  с  ней  так же.  И они  сосуществовали,  как  давно  поругавшиеся
супруги: ненавидя друг друга  и не  имея сил разойтись.  Может  быть,  пора?
Ясень вот нашел в себе силы подставить голову под пули.
   А  два  последних  месяца заслуживали того,  чтобы  стать действительно
последними. Теперь для нее. Эта мысль все чаще приходила в  голову. Особенно
после той поездки к Дедушке... Нет, о Базотти даже не хотелось вспоминать. К
черту!
   Что она там обещала  Тополю?  Сидеть дома?  Значит, прямо сейчас поедет
гулять в лес --  вон какая погода отличная.  Вызвать для  охраны еремеевских
соколов? Фигу! Поедет в гордом одиночестве. Кому она вообще нужна?
   Примерно на пятнадцатом километре Рижской трассы оказалось, что кому-то
нужна.
   "Террано" странно  вильнул  влево. Похоже  на  прокол, да  только  этой
машине проколы  не страшны -- колеса бронированные:  со спущенными баллонами
поедут  на  специальных упругих ободах.  Почуяв неладное,  Татьяна  довольно
резко затормозила. И вовремя: джип развернуло едва  ли  не  поперек, а левое
переднее  колесо  отскочило  и,  вихляя,  покатилось  по  траве, покрывавшей
разделительную   полосу.  Тут   же  позади  остановилась  серебристо-зеленая
"Тойота-Кэмри" одной из последних моделей.
   Кто-то  решил  помочь? Да нет, вряд  ли. На таких  машинах добровольные
помощники не ездят. Да и много их там что-то, помощников этих.
   Двое вышли из задних дверей и направились в ее сторону.
   Старый  трюк. Только рассчитан плохо.  Вот если бы они подъехали, когда
она уже прикручивала на место колесо. А сейчас ей будет проще.
   Верба   не  торопясь   достала   из   "бардачка"  "беретту",  сняла   с
предохранителя и,  опустив  руку с пистолетом в карман куртки,  соскочила на
траву.  Двое  были  уже  совсем близко.  Она  захлопнула  дверцу и,  надежно
прикрытая от наступающих двумя бронестеклами, наблюдала за обстановкой. Рожи
были незнакомые и вели себя нагло.
   Что ж, будем учить молодых людей вежливости.
   Верба поставила  локоть на капот и сделала выстрел, специально направив
пулю немного в сторону и вверх.
   Они  даже  не  упали  на  землю. Они только вздрогнули  инстинктивно  и
пригнулись. Но продолжали идти.
   - Стоять!!! -- крикнула Верба, поднимая "беретту" Двумя руками и наводя
точно в лоб одному из бандитов.
   Или это ФСБ? Правда, в ведомстве Барсукова  не  очень принято одеваться
на   работу  в  спортивные  костюмы.  А  рожи-то  теперь  у  всех  одинаково
протокольные, или, как  Ясень  учил по фене, -- братские чувырла.  Но откуда
эти чувырла знают, что она не  будет убивать? Откуда?  Может, вдарить им  по
ногам?  Нет,  нельзя.  По  ногам хорошо  стрелять  одному человеку,  а  этих
четверо. Остальные не  поймут:  появился  раненый  --  значит,  стрельба  на
поражение. И тогда все, кранты, перестрелку  она не выиграет, тем более если
у них автомат, а должен быть автомат, ведь ребята на дело поехали...
   Верба  медленно   отступала,  продолжая  держать  на  мушке  того,  что
покрупнее. А  он, улыбаясь, достал  из кармана цепь и обкрутил  запястья  ее
концами. Второй, ростом поменьше,  наконец-то  поднял  руку  с  револьвером,
возможно, газовьм -- ведь ее тоже не хотели убивать.
   Ну что ж, ребята, поиграем в Джекки Чана!
   Верба остановилась, прикинула расстояние,  подпустила их чуть поближе и
с громким воплем ринулась вперед.
   И кто этим костоломам давал  информацию  об  объекте  захвата? О черном
поясе карате они явно не подозревали.
   Левый, с  пистолетом, даже не успел нажать на курок  и  рухнул от удара
каблуком в переносицу, правый,  готовясь к ее  второму молниеносному прыжку,
прикрывал лицо своей дурацкой натянутой цепью и получил подарок чуть пониже.
Он встретил ее  ногу на вдохе, и Вербе показалось, что она  слышит противный
хруст треснувшей грудины. А к  ней уже  спешил третий,  который  все видел и
потому подготовился посерьезнее. Даже стойка была у него вполне грамотная.
   "Учился, сволочь, читает каждое мое движение... Ну-ка, а вот так!"
   Ей все-таки  удалось заставить его  влепиться с размаху в  заднюю дверь
"Ниссана". Болезненно, но из строя  парень не вышел. Сейчас только озвереет,
а есть еще  четвертый. Почему же он по-прежнему сидит за рулем? Инвалид, что
ли? А может, крестный  папа? Драться по рангу не  полагается. Глупость какая
-- хозяин за рулем? Это, наверно, просто хитрость.
   Верба метнулась к машине и через открытое окошко приставила пистолет  к
виску водителя.
   --  Быстро вылезай! -- зашипела она, боковым  зрением продолжая следить
за каратистом, который уже поднимался с карачек.
   Водитель даже не шелохнулся.
   Что это, психологическое давление? Сейчас этот гад  поднимется  и снова
медленно пойдет на нее.
   Но  гад  неожиданно  обнаружил  в  траве  обрезок ржавой  трубы.  И  не
поднялся, а вскочил, не пошел, а рванулся к ней...
   Трудно  сказать, что  она заметила раньше:  обрезок  трубы  или  шприц,
сверкнувший в руке водителя. Времени на раздумья не осталось.
   У "беретты" хорошая  скорострельность. А  Татьяне  именно в тот  момент
очень захотелось жить...
   Потом она  вернулась к "Ниссану" и поняла, что не сумеет  прикрутить на
место колесо, ведь гайки можно  начинать собирать  уже от Триумфальной арки,
да  и  с полуосью,  кажется,  не все в порядке.  А тут еще зашевелился  этот
здоровенный козел со  стальной  цепью и  поломанной грудиной -- пришлось его
успокоить ногой в лицо.
   В конце концов  Вербе опять совсем расхотелось жить. Зачем она все  это
сделала? Что  будет дальше? Кто они, эти люди? Уехать в Москву на их машине?
Пожалуй. Там во  всем  и  разберемся. Позвонить Тополю? Нет,  лучше Клену, у
Тополя какое-то важное дело. У меня свои бандиты, у него -- свои. Цирк!
   Она  повесила  на плечо сумочку, взяла в руки трубку сотовой связи. Что
еще? Да  ничего, остальное можно потом. Набирая номер, пошла к "Тойоте".  Ей
не хотелось оставаться здесь. Здесь, где она только что убила  двоих. Они-то
не собирались ее убивать, а она...
   Верба сбилась  в наборе  номера и  нажала  на  кнопку  "flash". Открыла
дверцу чужого автомобиля, выдернула из салона труп. Труп был вполне обычный:
дырочка  в голове,  закрытые глаза, чуть перекошенный  рот, кровь, стекающая
под воротник рубашки.  Однако  Вербу почему-то  замутило. Глотнуть,  что ли,
каплю?  Жаль,  коньяк  в  "бардачке" "Ниссана",  а  возвращаться  --  плохая
примета. Она села, завела мотор и снова стала набирать номер Клена.
   Позади,  взвизгнув  тормозами,   остановился  сверкающий  черным  лаком
"Форд-Скорпио", и двое выскочили из него одновременно слева и справа.
   Верба буквально захохотала, вминая в пол такую податливую педаль газа.
   Было очень  здорово гнать по пустынной широкой трассе роскошную  машину
со  скоростью почти  двести в час и  следить  в зеркальце  заднего  вида  за
свирепым  черным  "скорпионом", который догоняет тебя, догоняет, но вряд  ли
догонит, а  если  вдруг, так  сам и пожалеет  об этом,  потому что здесь  на
заднем  сиденье лежат  "калаш"  и два  запасных  рожка,  а  она  теперь, как
лев-людоед, она опять узнала вкус крови, она его вспомнила  и будет убивать,
убивать, убивать их всех, потому что нельзя иначе, потому что в этот осенний
желто-голубой,  красно-зеленый,  яркий,  пестрый день, в этот  замечательный
день так невыносимо хочется жить, но умереть будет тоже здорово, в сущности,
это даже неважно -- жить или умереть...
   -- Клен! Вызывает Верба, как слышишь меня? Прием.
   Бандиты начали стрелять первыми. Вначале метили явно по колесам, но, не
попав, стали брать выше. Раздалось два щелчка по багажнику. Верба пригнулась
как  раз  вовремя:  очередная  пуля  пробила  заднее  стекло  и  разворотила
подголовник. Да,  если в первой машине была группа захвата, во второй сидели
просто киллеры. Значит, пора останавливаться и открывать ответный огонь. Или
все-таки попробовать оторваться? Чем "скорпион" лучше "Тойоты-Кэмри"?
   В этот момент она обгоняла сильно груженную "Ниву"
   с мягкой мебелью на верхнем багажнике. Черт! Не хватало ей только жертв
среди мирного населения! Отрываться, однозначно отрываться!
   -- Клен! -- заорала она в трубку. -- Где твои гребаные вертолетчики?

   Глава восемнадцатая

   Они специально поехали в понедельник, когда машин  поменьше. Да и осень
уже -- на трассе пусто-пусто. Тимофей выжимал из своего внедорожника все сто
десять, мог бы и больше, да уж больно расход бензина тогда возрастает, а еще
Маринка жаловалась, что от шума уши закладывает. Жаловаться она начинала уже
после  восьмидесяти. Что  да, то да, "Нива"  --  машина шумная: мотор ревет,
мосты  гудят,  верхний  багажник  поет  (с   грузом  особенно),  а  покрышки
вездеходные по асфальту  так просто  орут  как резаные. Но уж очень хотелось
поскорее  приехать,  и  потом  от  высокой  скорости самочувствие  у Тимофея
заметно улучшалось. Так всегда бывало.  Он и  покурил  с  удовольствием, и в
окошко смотрел  радостно  на залитые  солнцем  золотые и красные  леса.  Эх,
запоздалая в  этом году осень! А  разговаривать  было  необязательно  -- все
равно ни черта не слышно. Так, обменивались отдельными репликами.
   -- Смотр