ько почему
вы начинаете с парикмахерской?"
   Начинать с Советского Союза, думал тогда Сергей, означало тоже начинать
с  парикмахерской.  Конечно,  коммунисты  захватили  полмира  и  к  тому  же
контролируют  еще  многое  на  незахваченной  половине. Но  было  бы  наивно
считать, что корень  зла в них  и только в  них.  Во-первых,  до коммунистов
жизнь на земле  по большому счету лучше не бьиа, а во-вторых, неужели вторая
сторона, точ-нее - стороны допустили бы воцарение коммунизма, если бы это не
было выгодно кому-то еще? Неужели Антанта была не способна раздавить Красную
Армию, а старейшая знаменитая английская разведка не одолела бы ВЧК? Конечно
же, справиться с сошедшей с ума совдепией не представляло никакого труда для
Запада. Вот только  им Это  было не нужно.  Им  оказалось мало одной мировой
войны,  им необходима бьиа  вторая, и они  собственноручно вырастили сначала
Сталина, а затем Гитлера.
   Сильным мира сего нужна не победа демократии и благоденствие всех людей
на  планете,  совсем наоборот  - им  нужно  вечное  противостояние красных и
белых, зеленых и коричневых, желтых  и черных -- каких угодно, лишь  бы было
кому продавать оружие.  Потому что нигде нельзя столько заработать,  сколько
зарабатывают  на войне;  потому  что  можно  спокойно  кутить  на ворованные
деньги, только если те, у кого  их  украли, заняты войной. И, таким образом,
бунты, революции, путчи, войны не кончатся никогда, если не схватить за руку
сильных  мира  сего  -- этих  ястребов,  этих стервятников-труполюбов,  этих
мастаков убивать  чужими руками. Кто  они? В  общем-то, давно всем известно:
руководители государств,  финансовые  магнаты,  хозяева "фабрик  смерти", то
бишь  военных  заводов, генералы,  командующие войсками,  главари  мафиозных
кланов,  торгующих  оружием,  наркотиками  и  людьми.  Сильные  мира сего. С
помощью  чего же  они управляют миром? И тут  все  давно  известно. Деньги и
сила,  то есть банки и  спецслужбы.  Мир  опутан  сетью  тайных полиций. Это
глаза, уши, руки и  ноги сильных мира сего. Как можно победить их? Только их
же  собственным оружием.  Огромными  деньгами  и  мощнейшей  спецслужбой.  А
двигать на  них  хоть  конницу  Буденного,  хоть бронетанковую дивизию, хоть
эскадрилью стратегических бомбардировщиков  с термоядерным боезапасом -- все
одинаково глупо. С тем же успехом можно  тушить пожар керосином. Богов войны
не  испугаешь  никаким  оружием  уничтожения,  Князя  тьмы адское  пламя  не
обжигает. С  ними можно только хитростью, чтобы  их  же деньги против них  и
работали, чтобы их же верные охранники их и прикончили.
   Все эти странные идеи пришли Сергею в голову однажды по ходу очередного
разговора на кухне с дядей Семеном.
   -- Ну и что же ты предлагаешь? -- спросил тогда дядя Семен с улыбкой.
   -- Что я предлагаю? -- Сергей завелся,  раскраснелся и вещал уже как на
митинге, а не как на кухне. -- Я предлагаю создать --  конечно, с центром не
здесь,  а  где-нибудь  в  Европе  или  в  Америке  --  новую  сверхсекретную
международную, самую массовую и хорошо  оснащенную суперспецслужбу на деньги
всех стран -- членов ООН для борьбы со всеми спецслужбами мира. Вот.
   --  Красиво,  --  усмехнулся  дядя  Семен. --  Международный КГБ.  Бред
собачий!
   И  он  без  особого  труда  разбил в пух  и  прах  все  идеалистические
построения Сергея.
   Но идея суперспецслужбы по-прежнему не оставляла  юного правдоискателя.
Было в ней что-то, было.

   Глава десятая
   И БУДУТ ЕЖИКИ СКАКАТЬ...

   Спортсмен -- это  не профессия и даже не тип человека, спортсмен -- это
диагноз. Сергей Малин себе этот  диагноз поставил. И, как  всякий  настоящий
спортсмен,  без спорта он жить уже не мог, во всяком случае,  пока молод. По
принципу  "свято  место пусто  не  бывает" на  смену легкой  атлетике пришло
карате. Почему именно карате? Во-первых,  на закрытом  просмотре в ВТО, куда
он попал по знакомству, Сергею довелось увидеть  фильм с легендарным  Брюсом
Ли.  Ну, а во-вторых,  как  раз  в те времена это становилось модным. Именно
тогда  "Комсомольская  правда"  напечатала большую разоблачительную статью о
грандиозной идеологической диверсии, о  насаждении враждебной нам  восточной
философии  через распространение карате. А секции в большинстве своем  очень
сомнительного  качества  росли по  Москве  как  грибы.  За  мастеров  карате
выдавали себя самбисты,  дзюдоисты и просто ничего не знающие, кроме уличной
драки,  самозванцы. Но Сергею повезло -- он познакомился с настоящим сенсеем
Рамазаном    Джариповым,    который    выучился    японскому    единоборству
непосредственно у мастеров Страны восходящего солнца. Рамазан какое-то время
жил в  Токио, однако, как его туда занесло, никогда  не говорил. Собственно,
дога-Даться-то  было нетрудно, оставалось лишь загадкой,  почему в  тридцать
шесть лет шпиона уже списали в запас, но у  Сергея  хватало благоразумия  не
задавать прямых вопросов. И вообще сенсей -- это сенсей, не пристало ученику
совать нос в его личную жизнь.
   Была  и  еще одна  причина,  по  которой  Сережа  сменил  мирную легкую
атлетику на воинственное карате. Шел  уже  семьдесят восьмой год. Оруэлл еще
не  был  прочитан,  но  желание  бороться уже созрело. С  кем, как,  с  чего
начинать  --  все еще было совершенно  непонятно, но безумно  хотелось стать
сильным, сильнее всех, а карате  казалось как раз той  романтической,  почти
сказочной возможностью в одиночку и голыми руками  расправляться с десятками
вооруженных  злодеев. Нет, он  не  забыл  урок, полученный три года назад на
выпускном вечере, и теперь, став опытнее,  взрослее,  он тем более  понимал,
как мало может значить в этом мире физическая сила.
   Но  знал он и другое: бывает  в жизни,  когда  физическое превосходство
решает все. И примитивная борьба за самку -- не единственный пример из этого
ряда.
   Хотя  и  такая банальная ситуация возникла на  его пути еще раз, причем
теперь уже  инцидент был классический: Сергей защитил  девушку  от  уличного
хулигана, проводил ее  до  дома, они разговорились, он зашел на чашку  чая и
остался до  утра.  Красиво? Красиво.  Но  и  скучно  до оскомины. И  девушка
оказалась скучной.  Больше он с ней никогда  не встречался и даже забыл, как
ее  звали. Такое было для  Сергея  делом  обычным.  Ему и  с  ребятами-то со
многими было неинтересно, а уж с девчонками!.. Ну  что они понимают, что они
могут?  Только глупо  хихикать, строить глазки и  мечтать о  безумно скучной
семейной жизни:  образцовый муж,  умненькие  дети,  холодильник,  телевизор,
мебель,  машина,  дача...  Ужас! Легче удавиться. Он боялся связывать себя с
девушками   надолго,  он  просто   использовал  их  по  прямому   природному
назначению, по зову плоти, и потом забывал. Искал новых.  При этом благодаря
хорошему  воспитанию и весьма изворотливому уму  он ухитрялся  почти никогда
никого не обижать.
   А еще в глубине души, даже не всегда признаваясь в этом самому себе, он
мечтал  о  девушке,  которую  сможет  полюбить,  которая  сумеет  стать  его
спутницей  жизни,  о  девушке  такой  же, как  он сам,  --  профессиональной
спортсменке  и  одновременно воспитанной,  образованной,  эрудированной,  со
знанием языков  и  кучей  полезных навыков  --  словом,  это уже  получалась
какая-то  Мата  Хари.  Ну и  действительно, где такую искать? Всех таких уже
давно нашли соответствующие органы, а  значит,  отправляться на поиски нужно
именно  туда.  Круг  снова замыкался на этом  одновременно отвратительном  и
влекущем созвучии -- ка-гэ-бэ.  И он снова,  теперь уже  вполне по-взрослому
мечтал о разведке.
   Жизнь меж тем  катилась  своим чередом. Спорт, книги, стихи, девушки --
все это не было  главным в жизни. А что  же? Гидрогеология, которую он начал
вплотную  изучать  на третьем курсе?  Да  нет  же,  конечно!  Тогда,  может,
политика, будущая борьба за справедливость? Или,  наоборот, тихое конкретное
добро,  приносимое друзьям и родным людям: маме, Катюхе, дяде Семену? Он  не
знал этого. И главным в жизни оставался поиск главного.
   После третьего  курса  летом  он  попал  на  практику в Таджикистан.  И
почувствовал себя не  просто в другой стране,  он почувствовал себя в другом
мире,  в  другой эпохе.  Во-первых,  горы.  Не какие-нибудь там  Крымские, а
настоящие,   со  снежными   шапками   --   Памир.  Во-вторых,   традиционная
мусульманская  культура,  очень  относительно   задетая  советской  властью.
Таджики,  особенно в  горных районах,  жили  весьма оторванно от  остального
мира.  Многие совершенно не говорили по-русски,  и  Сергей довольно быстро в
элементарных пределах освоил таджикский вариант дари для  общения  с ними. А
общение  оказалось  необычайно  интересным для обеих  сторон.  Сергей и  его
друзья  из  столичного вуза  были  для горских  таджиков  как  инопланетяне.
Достаточно сказать, что в  ауле жил человек, имевший прозвище  Москвич  лишь
потому, что  однажды побывал в столице.  Со своей стороны, московские ребята
узнавали массу самых невероятных вещей из местной жизни.
   Неизгладимое впечатление оставил рассказ одного старика об Афганистане.
К нему  оттуда через прозрачную ную границу (Сергей тогда  впервые услышал о
про-эрачных границах) приходили родственники, и старик знал  не  из газет об
апрельской революции и  начавшейся  после нее  резне. Оставалось еще  восемь
месяцев до того  марта, когда Hyp Мухаммед Тараки прилетит  в Москву просить
военной  помощи у товарища Брежнева,  и почти полтора года до того  декабря,
когда  доблестная  команда полковника Бояринова будет брать дворец Амина,  а
потому в огромной стране, именуемой Советским Союзом, никто еще Афганистаном
не  интересовался. Здесь  же  для  некоторых  проблемы Кабула и Герата  были
вполне своими, и мудрый аксакал сказал Сергею:
   -- Будет большая война.
   Сказал по-русски --  очевидно,  хотел подчеркнуть особую важность этого
разговора.
   -- Где? Здесь? -- удивился Сергей.
   -- Здесь -- вряд ли, но и нам всем достанется.
   -- Кому? Таджикам?
   -- И-и-и-и, дорогой! Почему только таджикам?  Всем, дорогой. И  русским
здорово достанется.
   Не раз вспоминал после Малин  пророческие  слова старика. Вот ведь дед!
Разведчиком  не  был,  а  такую агентурную сеть  имел.  И  никакой  мистики,
никакого чуда предвидения -- просто хорошие источники информации.
   А потом из-за весьма характерной для  Средней Азии антисанитарии Сергей
подхватил  болезнь Боткина. Перед  самым  отлетом  в  Москву.  По-настоящему
скрутило  его уже  дома. Гепатит  -- штука  страшная,  ни  на  какую детскую
скарлатину, ветрянку и корь не похожа.  Пожалуй, именно тогда Сергей впервые
задумался о смерти. Около месяца он находился в тяжелом состоянии,  а  потом
еще  месяца два  еле таскал ноги. Вдобавок  ко всему врачи посадили  его  на
жесткую диету в течение  целого года.  Собственно,  после этого срока  диета
лишь слегка смягчилась, а вообще эскулапы обрекали его на  пожизненный отказ
от спиртного  и массы  вкусных вещей. Разумеется,  ни о каком спорте уже  не
могло быть и  речи.  В  институте  пришлось взять "академку".  На лекарства,
платных врачей и дорогие продукты из разрешенного списка уходила уйма денег.
Сбережения таяли, маминой зарплаты не хватало, Катюха стала подрабатывать на
почте --  в свои четырнадцать  лет  разносила  письма. Потом чуть не продали
машину. Папины "Жигули",  отданные дяде Семену  сразу  после  смерти Николая
Федоровича, вернулись  Сергею  весной  того  года: двенадцатого  апреля дядя
Семен,  как и  обещал, пригнал  машину -- точно в  день его двадцатилетия. И
Сергей еще только-только начал получать удовольствие от  вождения. Он так не
хотел лишаться  автомобиля, что  быстро нашел себе  заработок -- технические
переводы. Причем один из знакомых отца, работавший непосредственно в ВИНИТИ,
подбрасывал ему не только переводы  с английского, но и  хорошо оплачиваемые
переводы с арабского в основном по нефтедобывающей тематике и по холодильным
агрегатам. Малин  не был уверен, что работы египтян и  йеменцев представляли
серьезный интерес для отечественной  науки, но уж  это-то было точно не  его
дело. Главное -- они начали как-то выкарабкиваться и машину спасли.
   А потом случилось чудо. Сенсей Рамазан привел аку-пунктурщика, то  бишь
иглоукалывателя.  Двухмесячный  курс нетрадиционного лечения сделал то, чего
обыкновенные  врачи не могли добиться уже полтора года,  да и не добились бы
вообще  никогда.  Рамазан, правда, уверял, что,  помимо  акупунктуры, Сергею
помогло карате,  которое он по-настоящему  надолго  не  бросал,  а  по  ходу
сеансов иглоукалывания начал тренироваться  весьма активно. В  общем, новый,
восьмидесятый год  он встретил  уже  здоровым  человеком. Врач-акупунктурщик
разрешил и выпить, и закусить по-человечески.
   Вот только  праздник получился невеселый: началась война в Афганистане.
Мать не понимала, почему Сергей принимает так близко  к сердцу эту войну, но
переживала  вместе с сыном. Мать вообще стала плохо понимать  своего Сережу.
Наступил  олимпийский  год, год Московской  Олимпиады, а он  совсем  утратил
интерес  к спорту  (если  не считать  карате), даже по  телевизору ничего не
смотрел.
   Вообще это был короткий, но необычайно  чумной  пе-риод в жизни Малина.
Тяжелая  болезнь,   мысли  о  смерти,  нетрадиционное   лечение  и  глубокое
знакомство с восточными единоборствами развернули его  мировоззрение целиком
в сторону Востока. Ему вдруг почудилось, что Истина скрывается где-то там --
в горах Тибета, в мифической стране Шамбале. Он прочел все, что смог достать
на русском и  английском,  о  буддизме,  йоге, медитации, нирване  и наконец
неожиданно  для  самого  себя  пришел  к тантризму. В  Москве  существовала,
разумеется,  тайно тантрическая церковь -- Тантра Сангха. Впрочем,  довольно
скоро   Малин   выяснил,   что  это   не   настоящая  Тантра  Сангха,  гуру,
проповедовавший идеи Раджниша, -- в действительности самозванец, никогда  не
бывавший  в Индии и ни  в какие  таинства не посвященный, а молодые ребята и
девчонки, собирающиеся  у него,  просто  терпеть не  могут  советский  образ
жизни, бегут от  него,  огульно  отвергая вместе с ним западную культуру,  и
занимаются они не столько  изучением древнейшей  и  мудрейшей  тантри-ческой
философии, сколько более поздними  обрядами  некоторых тантрических сект,  а
именно групповым сексом. Однако это тоже было  оригинально и  ново, а потому
интересно.
   Чуть  позже  тяжело   заболела  мать,  и  увлечение  восточными  делами
закончилось. На карате  это, разумеется, не  распространялось. С карате было
уже слишком  серьезно  -- Сергей вот-вот должен был получить черный  пояс  и
право учить других, то есть гордое звание сенсея.
   Матери становилось все хуже. Врачи уверяли, что это не рак. Собственно,
они  просто не понимали, что  же это такое, но она  продолжала слабеть. И  в
восемьдесят первом ее все-таки положили в онкологию.
   Первого августа восьмидесятого Малину позвонил Гаврилыч.
   -- Ну что, дурик, видел Герда Вессига?  А  ведь мог прыгнуть выше него.
Точно тебе говорю, мог. Получил бы сегодня олимпийское золото.
   -- Да  ладно,  Гаврилыч, ну  его в  баню,  это золото!  Не до него  мне
сейчас. Мать болеет. Я и телевизор-то не смотрю.
   Тут Малин зачем-то соврал.  Не  мог он не смотреть прыжки  в  высоту на
Московской Олимпиаде. Но  по большому  счету ему действительно  было  не  до
легкой атлетики и вообще не до Олимпийских игр. Не только из-за матери.
   Неожиданная смерть Высоцкого, страшная толпа у театра на Таганке  и эти
жуткие  кощунственно праздничные  милиционеры  в белых  рубашках, пытавшиеся
разгонять тех кто пришел проститься с народным любимцем -- поэтом и актером.
   Полная потеря  интереса к геологии. Увлечение политикой и  литературой.
Решение поступать в иняз.
   И он поступил туда. Без всякого блата. Первым языком  выбрал  почему-то
итальянский. Вторым был английский.
   Вопрос, на какие деньги  жить, теперь уже не стоял. С осени  он  набрал
группу по карате  из детей академиков и  партфункционеров, пользуясь старыми
связями  отца,  и очень неплохо  стал зарабатывать.  К тому же, пока  болел,
перевел  с  английского  практически  для себя книжку одного  малоизвестного
негритянского автора из Южной Африки, случайно попавшую ему в руки, но вдруг
понравившуюся. С помощью все тех  же отцовских  знакомых пристроил перевод в
"Иностранку" и ждал теперь крупного гонорара. Что еще более ценно -- он ждал
новых  заказов  на  переводы. Катюха же как  раз закончила школу и с блеском
поступила на  журфак  МГУ. Еще  в  восьмом классе она  начала  печататься  в
"Пионерской правде", а теперь ей светили постоянные публикации в "Московском
комсомольце".  В общем,  дети окончательно  выросли и  готовы  были помогать
матери. Вот  только никак  не  получалось помочь  ей.  Страшная,  неумолимая
болезнь иссушала ее уже не по дням, а по часам. Не помогали ни лекарства, ни
связи на уровне Четвертого управления Минздрава,  ни знахари-целители. Ничто
не помогало.
   Они  похоронили  мать  в восемьдесят втором, в  самом конце  мая.  Лето
прошло в каком-то  душном московском кошмаре. Ни Сергей,  ни Катя не  смогли
поехать отдыхать. Не смогли позволить себе. Сергей отчаянно тренировался и с
лихорадочной скоростью  переводил  какую-то  муру  для "Иностранки".  Катюха
рвалась  корреспондентом в Афганистан. К  счастью, ее не пустили.  Очевидно,
просто по возрасту.
   Потом наступила осень. И  на них внезапно свалился одногруппник  Сергея
по геологоразведочному -- сомали-вЦ итальянского происхождения  Джованни. Он
не хотел Дорого платить за гостиницу и надеялся остановиться у Сергея, помня
о его большой квартире в самом центре Москвы. Надежды сомалийца оправдались.
Собственно, в институте они  не были такими  уж  друзьями, но теперь нашлась
уйма  общих интересов,  к  тому же  Джованни пришел  в полнейший восторг  от
малинского итальянского, а Катя худо-бедно разговаривала с ним по-английски,
так что он мог  совсем не напрягаться, вспоминая нелюбимый русский. В общем,
к  моменту  отъезда  в  свою  Африку  Джованни  пообещал  им  обоим  сделать
приглашения и принять у себя,  да  не  в Сомали,  а  под Неаполем,  на вилле
своего   дяди,  где  он  традиционно   проводил  каждый   декабрь,   включая
рождественскую неделю.
   Сергей не очень верил в эту  авантюру (кто их выпустит за  границу  для
частного  визита в капстрану!),  но приглашение  пришло невероятно быстро, и
Сергей первым пошел узнавать свои права  и обязанности. Начал, разумеется, с
комитета  ВЛКСМ.   Секретарь  Рафик   Хаматнуров  удивленно   поднял  брови,
присвистнул, помолчал с полминуты, покачиваясь на носках, и наконец попросил
прийти  на  следующий  день  сразу  в  партком.  Был  ли   Рафик  внештатным
сотрудником Лубянки, Малин  так и не  узнал. Скорее всего  -- да,  но  разве
стоило выяснять такую ерунду  спустя  годы? Тогда же очевидно  было  одно: с
этим  ведомством он знаком,  причем неплохо. В  парткоме, помимо секретаря и
его первого зама, Сергея поджидали еще двое в похожих  костюмах и с похожими
лицами. Не слишком скрывая  свою профессиональную принадлежность,  они сразу
представились как лейтенант Зубарев и майор Потапов. Вначале Зубарев долго и
нудно зачитывал  статьи  каких-то  законов, из  которых абсолютно невозможно
было  понять,  можно-таки простому  советскому  человеку  ехать  за  границу
навестить  друга  или нельзя? Затем Потапов  коротко и просто  объяснил, что
вопрос  о гостевом выезде будет, конечно, рассмотрен, однако на бюро райкома
его  все  равно  зарубят  без  лишних  объяснений,  более  того,  общение  с
подозрительным иностранцем, разумеется, не пойдет  Малину на плюс и  так или
иначе скажется  на его  дальнейшей учебе  и  карьере.  Потом опять заговорил
лейтенант.  Он сообщил,  что  в  принципе  можно оформить  эту  поездку  как
внеочередную языковую  практику для студента  Малина, причем довольно быстро
и, ну, скажем,