минутку? -- ласково  так, неторопливо, словно
на танец приглашал.
   Я все еще смотрела  в  его глаза,  и жуткий холодок пробежал у  меня по
спине, словно и впрямь я увидела нечто, чего смертным видеть не полагается.
   --Yeah, yeah, of course',( Да, да, конечно (англ.).) -- пробормотала я,
забыв перейти на русский, и, торопливо извинившись перед итальянцем, пошла с
этим странным типом.
   Была какая-то чудовищная несообразность во всем его внешнем облике. Ну,
как если  бы Тэда Нили, игравшего Христа в  знаменитой  рок-опере  и еще  не
вышедшего из роли, попросили бы, наскоро  смазав грим и переодевшись в форму
полицейского,  поучаствовать  в   маленькой   сценке  --   арест  девушки  в
ресторане... Собственно, а с чего я решила, что это арест?
   Последняя  мысль  отрезвила  меня.  Мы  уже  вышли  из  зала.  Я  резко
остановилась и заявила развязным тоном:
   -- Гражданин начальник, а я никуда не пойду!
   -- А никуда и не надо идти. Постой здесь. Поговорим.
   --  Слушай, отвяжись, а? Ну некогда мне сейчас, -- попробовала я давить
на жалость.
   А он заговорил еще более странно:
   -- Нет,  Таня, именно сейчас  ты все бросишь  и  уйдешь отсюда.  Уйдешь
навсегда. Таня Лозова, опомнись! Чем ты занимаешься?  Я уже второй месяц ищу
тебя,  как  идиот,  а  ты,  оказывается, в  кабаке блядью  работаешь.  Таня,
проснись!
   "Господи,  --  подумала  я,  -- неужели  сумасшедший  поклонник?  Вроде
вымерли они все".
   Тон мой переменился
   -- Да  ты кто  такой?!  Иди  отсюда,  а то  сейчас  кричать  буду. Все.
Разговор окончен.
   И я решительно повернулась.
   Ловкость, с  которой  он остановил меня, взяв  за  локоть аккуратно, но
жестко, вновь  заставила задуматься  о  его  профессии. Но  мне  уже надоело
задумываться. Я  без  предупреждений резко  с  разворота ударила  его носком
правой ноги  под коленную чашечку. Любой другой  от  такого тычка разжал  бы
руку  и, может быть, даже  упал. Этот лишь  застонал, стиснув мой локоть еще
крепче.

   -- Дуреха, я же из милиции.
   -- Ты?! Из милиции?! А ну-ка ксиву покажи! -- озверела я.
   Он вынул книжечку.  Я прочла.  Не помню, какое там
было звание, но корочки оказались настоящие.
   Что ж, все прочие возможности были теперь исчерпаны. Свободной  рукой я
открыла  сумочку  и  выцарапала  заветный  пропуск,  который  невесть  зачем
потащила в тот день с собой.
   --  Смотри,  мусор! -- Я вся кипела. --  И передай своему  шефу,  чтобы
точнее согласовывал с нами действия. Чуть вербовку мне не завалил, идиот! --
буркнула  я  в довесок  уже явно лишнее,  но  вряд ли  в  тот  момент кто-то
записывал мои слова.
   Молодой человек  с  глазами Христа вздохнул  тяжко и извлек  из другого
кармана еще один документ, говоря при этом:
   -- О, Мадонна миа! Товарищ младший  лейтенант Лозова,  на  льду вы были
гораздо красивее. К чему такие грубые слова?
   Но  я его уже не слушала. Я тупо смотрела в его удостоверение,  слишком
хорошо знакомое мне  по форме, и  в  третий, в  пятый,  в  восемнадцатый раз
перечитывала:
   "Малин Сергей Николаевич, полковник..."
   -- За мной, лейтенант, -- скомандовал Малин, -- и быстро!
   -- А Бернардо? -- спросила я. -- Надо же хотя бы попрощаться, объяснить
ему что-то.
   -- Не надо, -- резко сказал полковник Малин.
   -- Нехорошо  как-то, --  продолжала хныкать я. --  Не  люблю я так,  не
по-людски это... И потом такая вербовка!.. С Кунициньм согласовано?
   --  Я не знаю и не хочу знать, кто такой Куницин, -- заявил Малин,  уже
выходя на улицу.
   После удара он явно приволакивал  ногу, но, несмотря на это, шел быстро
и был не очень склонен разговаривать.
   --  Подполковник  Куницин  --  мой  начальник  из  восьмого отдела,  --
сообщила я.
   Мы   уже   стояли   возле  машины   --  роскошного   джипа   совершенно
фантастического вида.  Это  был "Ниссан", но  я тогда еще  совсем  в них  не
разбиралась.
   - Я же работаю на ПГУ, -- сочла я необходимым доложить, так как восьмых
отделов в нашей конторе могло быть много.
   --  К  черту  твоего Куницина! К черту восьмой  отдел  и все ПТУ вместе
взятое! Ты больше там не работаешь. Поняла?
   -- Нет, -- сказала я.
   -- Садись.
   Я покорно села рядом с ним, и мы поехали.
   -- Черт! -- зашипел он на первом же светофоре. -- Ты машину водишь?
   --Ага.
   -- Тогда  садись за руль.  После твоих  фокусов  совершенно  невозможно
удерживать сцепление.
   -- Но у меня прав с собой нет, -- сказала я какую-то явную глупость.
   Он только улыбнулся и повторил, уже вставая:
   -- Садись. И побыстрее, пожалуйста.
   Почему я так слушалась этого  человека? Почему  верила  ему?  Почему не
задавала лишних вопросов? Пиетет по  отношению к высокому чину? Да нет, этим
я никогда не страдала, ни в ЦСКА, ни в Афгане,  ни теперь в ПТУ  -- чихала я
на все их чины. Майор Полушкин  был  достойнее  иных  генералов,  а Машка --
вообще  выше  всех.  И  тут я поняла: в этом моложавом,  лет тридцати на вид
гэбэшнике было что-то от Машки. Трудно сказать, что именно: этакое неуловимо
тонкое,  но  однозначное  сходство во  взгляде,  мимике,  интонациях...  И я
влюбилась в Малина сразу,  наверно, еще там,  когда,  почувствовав на  своем
плече его твердую руку, оглянулась и встретила эти глаза. Я влюбилась, но не
было на первом плане привычного возбуждения, просыпающейся страсти,  не было
радостного  жела  ния потрахаться не за деньги,  было  что-то совсем новое и
незнакомое...  Да нет  же!  Вру. Именно знакомое --  чувство локтя,  чувство
духовной близости, родства душ. Как с Машкой.
   Бред, подумала я. С Машкой мы прошли бок о бок  много лет, счастливых и
тяжелых, пропитавшихся  потом  изнурительных  тренировок и залитых  слепящим
светом софитов,  наша дружба  была  проверена временем  и  нелегкой борьбой,
спортивной злостью и злыми  языками, наша дружба была навеки  скована белыми
озерами ледовых арен и белым саваном того  декабрьского снегопада... А этот?
При чем здесь этот гэбэшный  пижон с полковничьей ксивой? Как он сказал мне:
"Таня, проснись"? И я проснулась.
   Я вспомнила, что  все  они мне враги. Я же работаю во вражьем  стане. В
глубоком  вражеском  тылу.  Какие,  к  черту, вербовки? Какие полковники?  Я
должна  убить  их  всех:  от  Куницина  до  Чебрикова  (Малин  будет  где-то
посередине), я должна, и я буду убивать, пока не найду главного -- Седого. А
потом... Я не знала, что будет потом, я не думала об  этом, я  просто должна
была помнить, что я резидент в страшном враждебном государстве, имя которому
КГБ. Вот только чей  я резидент? Конечно, я была всего лишь резидентом своей
собственной совести и  мести,  но  иногда,  задумываясь  над  этим вопросом,
воображала  себя  агентом  Тайного  Общества  Честных  Людей,  руководителем
которого была Машка.  Я  верила в эту абстрактную, нелогичную, романтическую
чушь, и это вдохновляло меня. И, значит, сегодня я сделала новый важный, шаг
на пути к  цели. Я сижу  в одной  машине с загадочным  полковником  ГБ, явно
благоволящим  ко  мне  неизвестно  почему,  может,  просто  потому,   что  я
знаменитая фигуристка Татьяна Лозова,  а может,  еще  проще -- потому  что я
красивая баба. Но это и  неважно. Важно втереться в доверие. А еще: пусть он
станет моим. Нет, не только  в постели, хотя и это уже хорошо. Я хочу, чтобы
он  вообще стал моим, потому что он нужен мне... Господи, какая каша была  в
голове!
   А загадочный полковник знай себе говорил:
   -- Здесь налево,  теперь прямо, на светофоре направо, еще  раз направо,
прямо до набережной, теперь до моста, на мост не надо, здесь  направо, опять
направо...
   Мы  ехали очень странно,  колесили  по  самому центру,  по  Кремлевской
набережной, по бульварам, по кривым московским переулкам, и, когда во второй
раз  попали на Арбатскую площадь,  я наконец поняла, что Малин  просто водит
кого-то кругами.
   -  От "хвоста"  отрываемся?  -- спросила я  деловито, прибавляя газу на
пустеющем к вечеру Суворовском бульваре.
   -- Товарищ младший  лейтенант,  -- укоризненно произнес Малин, --  чему
вас учат в вашем  ПТУ? Разве так отрываются от "хвоста"? С помощью кругового
движения "хвост"  только выявляют.  Отрываться  нам  пока не  нужно.  Сейчас
поедем домой.
   Остались позади  Никитские  ворота,  у Пушкинской  пришлось  постоять в
небольшой пробке. Малин все время  смотрел  в  боковое правое зеркальце, и я
только теперь заметила, что повернул он его под собственный взгляд.
   -- Так есть за нами "хвост"? -- поинтересовалась я.
   -- Есть, -- сказал Малин удовлетворенно.
   -- И где же он?
   -- Тормозни у Петровки на зеленый и внимательно посмотри назад.
   Я тормознула довольно резко, включила моргалку направо и тут же, словно
испугавшись своей ошибки, выключила.
   -- Молодец, -- похвалил Малин.
   И я увидела, как  сзади черная "Волга" с нейтральным служебным номером,
плавно, очень плавно  тормозя, накатом  подкрадывается к зеленому светофору,
из последних сил стараясь не перестроиться, но уже мигая  так же  судорожно,
как и я.
   --  А теперь на желтый  -- вперед. И  как можно резче. Педаль в пол, --
скомандовал Малин.
   На  столь  мощной  машине, как  "Ниссан-Патроль", я  никогда  раньше не
ездила,  и ощущение было  такое, будто  мы  взлетаем.  "Волга",  разумеется,
перестав  идиотически  подмигивать, ворвалась на Петровский бульвар  уже  на
красный.
   Малин, довольный, рассмеялся.
   -- Кто они? -- спросила я.
   -- Не знаю пока, до дома доедем -- будем разбираться. И мы  доехали  до
его  дома. Остановив машину  в чудесном тихом  переулке  у Покровских  ворот
возле шестиэтажного здания начала века, вошли в роскошный прохладный подъезд
и  пешком  поднялись  на второй этаж. Малин  открыл дверь ключом и пропустил
меня вперед.
   -- Прошу.  Располагайся. Гостиная налево. А я сейчас. Ничего особенного
в  доме  Малина  я  не  отметила.  -  Обычная  пижонская  хата в  центре,  с
четырехметровыми  потолками   и  прекрасным  паркетом.   Бывшая  коммуналка,
перепланированная  под отдельную после капремонта. Красивая мебель, японский
"ящик",   видюшник,   музыкальный   центр,   радиотелефон    "Панасоник"   с
автоответчиком  --  нормальный  уровень  для   полковника  ГБ  или  крупного
авантюриста.
   Он вошел и спросил:
   -- Что будешь пить?
   -- "Мартини бьянко", -- сказала я нагло.
   --  Недопила  с  иностранцем?  Понятно,  --  проговорил  Малин, и  я  с
известной долей восхищения отметила  его  профессиональную наблюдательность.
-- Бьянко нет -- есть россо. Сойдет?
   -- Сойдет, -- улыбнулась я.
   -- Ну и прекрасно. А я предпочту "Хэннеси".
   -- Это еще что такое?
   -- Лучший французский коньяк. Для меня, во всяком случае.
   --  Неужели лучший?  -- усомнилась я. -- Почему  я про него  никогда не
слыхала?
   -- А ты еще много о чем не  слыхала, -- резонно заметил он и, подойдя к
окну (не вплотную), осторожно поглядел на улицу сквозь тюлевые занавески. --
Хочешь посмотреть?
   Я  поднялась  из  кресла, пересекла  комнату и проследила  за  взглядом
Малина, спрятавшись за его спиной, словно опасалась выстрела.
   По ту сторону переулка  припарковалась давешняя  "Волга", а возле нее у
открытой дверцы стоял, покуривая, молодой человек кавказского вида в хорошем
костюме.  Время от  времени  он обводил взглядом  окна нашего дома, а правую
руку постоянно держал в кармане.
   --  Да,  -- сказал  Малин глубокомысленно,  --  пить  придется немножко
позже. Сначала решим формальные вопросы.
   Он взял трубку "Панасоника", нажал на  аппарате подряд несколько кнопок
непонятного мне назначения, после чего непрерывный гудок стал очень громким,
и набрал номер.
   --  Дежурный  лейтенант  Шурша  слушает, --  провозгласил телефон, и  я
догадалась, что это Малин включил селекгорный режим. Специально для меня?
   -- Лейтенант Шурша, с  вами говорит полковник  Малин.  Соедините  меня,
пожалуйста, с майором Еремеевым.
   После недолгого гудения и щелчков раздался новый голос:
   -- Майор Еремеев на проводе.
   -- Привет, Петр, есть интересная  работа  для твоих ребят. У меня перед
подъездом маячат какие-то типы на  черной "Волге".  Записывай  номер...  Они
меня вели от самого "Интуриста",  но я  их не знаю, не жду, и вообще они мне
даром не нужны,  однако очень интересно узнать, откуда такие идиоты берутся.
Все. Действуй,  Петр. Только еще одна маленькая просьба. Соедини меня сейчас
с руководством ПТУ.
   -- Вопрос какой?
   -- Вопрос кадровый.
   -- Хорошо.  Подожди,  сейчас  будешь говорить с полковником  Ивановским
Алексеем Власовичем. А я полетел.
   -- Счастливо, Петр... Але! Алексей Власович?
   --Товарищ полковник, Иваневский на совещании. Что ему передать?
   -- Ничего. Соедините меня тогда с Трегубовым. Он у себя?
   --Да, но...
   -- Никаких "но". Передайте, что это срочно.
   -- Малин? -- ворвался в комнату голос генерал-лейтенанта Трегубова, и я
почувствовала  себя  героиней  детективного  фильма.  Я  никогда  не  видела
Трегубова  и даже голоса его не  слышала, но  слишком  хорошо знала, кто это
такой. Это был заместитель начальника нашего Первого главного управления КГБ
СССР,  действительно  главного,  действительно  первого,  самого большого по
численности и самого престижного.
   --  Малин! -- прогремел  Трегубов.  --  Что у тебя там сегодня  на ночь
глядя?
   -- Иван Николаевич,  мне  нужно срочно  перевести  одного человечка  из
вашего  управления в  мое.  Оформить можно завтра,  но  в известность  я вас
ставлю именно  сегодня,  сейчас, потому что я  снял сотрудника  с  задания и
перебросил в силу необходимости и под свою ответственность на другой объект.
   -- Фамилия? -- осведомился Трегубов.
   -- Лозова Татьяна...
   -- Вячеславовна, -- подсказала я быстро и шепотом.
   -- ...Вячеславовна.
   -- Минуточку.
   Возникла пауза. Боже! Трегубов лично наводил обо мне справки.
   -- Забирай,  -- сказал он  наконец. -- Я  у  себя пометил.  Проблем  не
будет. Это все?
   -- Пока да, -- многозначительно ответил Малин и отключился.

   Смотал  пленку  на  автоответчике,  вынул кассету, убрал в коробочку и,
сделав наклейку, аккуратно  надписал. Положил  в ящик стола.  И только после
этого повернулся ко мне и сказал:
   --Ну?
   -- Ну и ну, -- откликнулась я растерянно и, честно говоря, еле переводя
дух от всего услышанного. -- Ты кто такой, Малин?
   -- Видишь ли, Таня, я и сам иногда не понимаю. Но сейчас мне еще важнее
узнать,  кто  ты такая. Давай наконец выпьем. Кажется, рабочий день все-таки
кончился.
   -- А эти? -- кивнула я в сторону улицы.
   -- А это уже не наша работа.
   -- Правда? --  переспросила я с сомнением.  И тут  за  окном послышался
шум: визг тормозов, стук автомобильных дверей, крики, топот и, кажется, даже
щелканье затворов.
   Малин взглянул на часы и торжествующе поднял вверх палец:
   -- Вот так надо работать! -- Потом добавил: -- К окну не подходи.  Чуть
позже. Я,  правда, думаю, стрельбы  не  будет,  но Бог их знает,  что это за
птицы. А впрочем, еремеевские ребята стрелять им не дадут.
   И, махнув рукой, он сам подошел к окну. Смотреть там было  уже особо не
на  что.  Пресловутых  кавказцев  растаскивали  по  двум  прибывшим  машинам
завернув за спины руки, а их  арестованную "Волгу" споро обыскивали еще двое
из  группы быстрого реагирования  очевидно  на предмет поисков оружия. Потом
все уехали
   -- Почему ты не вышел туда? -- спросила я.
   --  Зачем? Покрасоваться перед поверженным противником? Детский  сад. А
главное -- никогда не  надо  лишний  раз  светиться.  Что, если  они  вообще
преследовали не меня?
   -- А кого же? -- не поняла я.
   -- Да кого угодно: мою машину по указанному номеру, другого человека, с
которым меня спутали, тебя, наконец.
   -- Да брось ты! Меня-то зачем?
   -- Ах, девочка!..
   Тогда он первый раз назвал меня девочкой, и мне вдруг стало удивительно
приятно  почувствовать  себя  не  младшим  лейтенантом, не  шлюхой,  даже не
мастером спорта, а девочкой, просто девочкой.
   -- И  ты работаешь  в  ПГУ! Да  уж, не зря я тебя оттуда  уволил.  Тебе
учиться  надо. (Господи, опять  учиться. В который  раз мне это говорят?) Ну
ладно, сейчас сделаем по глоточку, и ты расскажешь о себе.
   --А   почему,   собственно,  я   должна   рассказывать   о   себе?   --
поинтересовалась я, когда мы  уже сделали  по глоточку и я  оценила тонкий и
терпкий вкус красного мартини.
   -- А потому, девочка, что я беру тебя на работу.
   -- В другое управление КГБ?
   --Да.
   -- В какое?
   -- В  Двадцать первое главное  управление. Для штатного офицера  КГБ  в
восемьдесят  седьмом  году это звучало примерно  как выражение "на  кудыкину
гору".
   -- Такого нет, -- сказала я жестко.
   -- Какая осведомленность!
   -- Так ведь, поди, не со школьницей разговариваешь.
   --  Ну вот что, нешкольница, слушай  меня внимательно. Даже самую малую
толику закрытой информации ть сможешь получить лишь после того, как вопрос о
твоем приеме на работу будет решен окончательно и положительным образом.
   --Понятно, -- процедила я,  закипая. -- Анкету я уже дала. Теперь  надо
душу  вывернуть.  А  если  я  не  хочу? Если я  откажусь  работать  в  вашем
управлении и вообще в сраном КГБ?!
   --Нет.- сказал полковник Малин холодно и властно.--  Отказаться  в этой
ситуации можем только мы.
   -- Да?! -- язвительно переспросила я, вскакивая и едва не принимая одну
из стоек  карате. -- Да? Ты так считаешь?  Ты,  кажется, звал меня девочкой.
Так  послушай,  мальчик,  послушай,  Сергунчик,  на  что  способна  эта,   с
позволения сказать,  девочка.  Знаешь,  что  я  сказала  полковнику Генштаба
Челобитникову, когда  он  в восемьдесят  пятом  в  Термезе  поздравил нас  с
победой на Саланге и добавил несколько  дежурных фраз из газеты "Правда"? "В
рот он ебисъ, ваш интернациональный  долг,  -- сказала я. -- Можете у себя в
Москве отдавать долги партии и правительству, а мы тут воюем, и афганоидам я
ничего  не должна. Я  просто их всех  ненавижу. За  то и  воюю".  Я никого и
никогда   не  боялась,  Сергунчик.  И  вашего  ГБ,  от  которого   весь  мир
содрогается,  я  тоже не  боюсь. Вы  считаете,  что  можете любого заставить
работать на  вас.  Нет, на вас работают только законченные сволочи  и трусы.
Ваша  сила,  ваша  власть держится на страхе. А  с  теми,  кто не  боится, с
такими, как Новодворская и Щаранский, вы  ничего  не можете сделать. Меня вы
можете  убить. Но я не  боюсь  мерти. Давно  уже не боюсь.  Что еще? Тюрьма,
зона? Зону я тоже не боюсь, хоть  и не была там. Я найду общий ЭДк с ворами,
и мы еще такое устроим, что от вашего живого места не останется. Так что это
вы должны меня бояться. Понял? Мальчик Сергунчик...
   Я села  и залпом выпила  полстакана  вермута.  Малин,  опустив  голову,
смотрел в стол -- явно прятал  от меня  глаза тогда  и я не  понимала, зачем
наговорила ему  это  действительно потеряла  контроль  над  собой? Или  в их
традициях сознательно нарывалась на, что Малин не тот, за я выдает? Наверно,
было всего понемножку. Вот почему я готовилась к любому ответу. И все же  он
меня удивил.
   -- Отлично! -- произнес Малин, поднимая чуть ли не  смеющиеся глаза. --
Отлично, девочка!
   -- Что отлично? -- не поняла я.
   Все-таки  это было  чересчур  --  такая реакция.  То ли  пора  вызывать
автоматчиков за мной, то ли санитаров за ним.
   -- Это был  психологический  тест,  --  пояснил Малин. --  Конечно,  ты
можешь  отказаться  от  работы  с  нами.  Но будет  жаль: ты  нам  подходишь
идеально.
   -- Вот как?..  -- несколько растерялась я от такого поворота. --  Зачем
же мне рассказывать о себе, если вы там обо мне все уже знаете?
   -- Многое, -- поправил Малин, -- но не все.
   -- Ну и с чего же начать?
   -- А с чего угодно. В основном меня интересует, как ты  дошла  до жизни
такой.
   -- Понятно. Можно я выпью коньяку?
   -- Можно, -- сказал Малин.
   И мы вместе выпили коньяку. Коньяк был отменный.
   -- Еще один вопросик, прежде  чем я  начну  свой духовный стриптиз. Это
очень важ