олжал  держать в страхе.  Неужели за  эти без  малого сорок -  период-то
изрядный -- он действительно разучился. Или, может быть, раскаялся, научился
прощать?   Согласись,   хозяин  крупнейшей   спецслужбы  в   мире  похож  на
бернардинского монаха. Неужели он сейчас испугался большой крови? Да и такая
ли уж это большая кровь  -- где-то обезглавить, а где-то  слегка проредитьть
распотрошить  российские органы правопорядка и мафию. Дедушка ведь  умеет не
только  убивать,  сажать, а для некоторых  из  этой нечисти настоящая тюряга
пострашнее смерти покажется.  Так вот, я долго думал пока летел из Майами. И
Верба думала. Мы оба  пришли к выводу, что Дедушка напуган, напуган до дрожи
и  мокрых штанов.  Столкнувшись с  тем, что происходит в  России он перестал
чувствовать  себя всесильным. Он элементарно  боится мстить за Ясеня, потому
что после этого его могут сожрать вместе со всей службой ИКС, месте со всеми
лабораториями в Колорадо и со всеми непредставимыми для нормального человека
деньгами фонда.  А  потом еще эта шифровка,  которую доставили  аж  к тебе в
деревню...
   -- Ты меня просто пугаешь, Тополь. Выходит, я опять опоздал.
   -- В каком смысле? -- не понял он.
   -- Видишь ли,  у  меня очень  корявая литературная судьба. С тем, что я
написал в застойные  годы, некуда стало пойти  в перестройку. Я  лихорадочно
стал писать новый роман но перестройка кончилась, и он опять сделался никому
не интересен. Наконец  даже  "Подземную империю",  изданную в  итоге  вполне
приличным  тиражом,  уже  почти никто  не  читал,  просто  потому, что вдруг
начисто пропал у нашего народа интерес к фантастике. Так  что роман изучали,
кажется,  одни  лишь  фэны,  да вот  еще, выяснилось, сотрудники  КГБ. Тогда
писатель-неудачник обещает сменить амплуа и в одночасье стать суперагентом и
на тебе,  пожалуйста: служба,  в  которую он  завербован  не  сегодня-завтра
развалится. Так что же, мне, пока переквалифицироваться в мафиози?
   -Это  твое  право,  --  серьезно  ответил  Тополь. --  Только мы-то еще
повоюем.  Дедушка просто слишком стар  кто-то же должен  прийти ему на смену
рано или поздно.
   -- Может быть, Михаил Разгонов? -- криво усмехнулся я.
   Тополь хмыкнул. Помотал головой, еще раз хмыкнул
   -- Это  сильно. Ясень  действительно мог бы прийти ему на смену. Мы все
так и думали. Но ты не Ясень..
   --  А ты не Ясень!  А я была  так рада...  -- пропел я  подражая певице
Анке. -- Кто еще мог быть его преемником? Осокорь? Дуб?
   --Да  нет,  -- оборвал  меня Тополь. -- Это слишком схематичный подход.
Нету здесь никакой  борьбы  за  трон. Под Дедушкой  вообще не трон, а этакая
раскаленная табуретка, бороться за которую не очень интересно. Ты просто еще
слишком  во  многом не разобрался. Даже мы  сами не разобрались. Но одно  мы
знаем  наверняка. Мы поступили правильно,  сделав тебя Ясенем. Ты нам нужен,
ты даже представить себе  не можешь, насколько ты нам нужен! Конечно, кто-то
из  них разгадает  эту феньку, кто-то уже разгадал, но будет много и других,
таких, как Золтан  и Григорьев,  которые обязательно клюнут. Мы их запутаем,
заставим совершать ошибки, а  это  очень важно, это поможет сохранить многие
жизни, в конце концов, просто спасти организацию.
   -- Ну, хорошо, -- поинтересовался я, -- а потом?
   -- Что потом? -- не понял Тополь.
   -- Потом я перестану быть Ясенем?
   -- Вот ты о чем... Хороший вопрос.
   -- Еще бы не хороший -- я долго думал над этим.
   -- Отвечаю, --  сказал  Тополь. -- По срокам -- полная неясность, но на
каком-то  этапе  нашей работы  перед  тобой,  безусловно,  возникнет  выбор:
остаться Малиным или вновь стать Разгоновым.
   -- Если меня до этого не убьют, -- рубанул я уже почти озлобленно.
   -- Конечно,  если тебя до этого не убьют, --  спокойно повторил Тополь.
-- Ясень, кажется, мы уже договаривались однажды не обсуждать  эту  тему.  У
нас у всех опасная работа, но мы за нее и получаем, однако. По потребностям.
И вообще  убить  в  наше  время могут и  Разгонова.  Иванова,  и тетю  Машу.
Разгонова --  со значительно  большей вероятностью:  он  все-таки  писатель,
самбист, коммунист и авантюрист. Не забывай, с чего все началось.
   -- Ну  уж нет! --  взорвался я. -- Началось все гораздо раньше когда вы
установили  наружку за мной, и изучили мою биографию и  биографии  всех моих
родственников и  даже друзей, и оценили,  взвесили на ваших проклятых  весах
все мои  отношения  с  родственниками  и друзьями  взвесили, поглядели,  как
стрелочка  качается,  и  Кедр  резюмировал: "Интересы  службы  ИКС  и  всего
прогрессивного   человечества   явно   перетягивают  личные  интересы   Миши
Разгонова".  Да  вы же  просто прямые потомки большевиков, кто  еще  мог вас
научить, что общественное выше личного?!  Ты бы еще сказал, что у меня вовсе
не было-то  выбора, точнее  --  был, но  миленький  такой выбор -- в  лучших
чекистско-гестаповских  традициях:  либо  я  остаюсь  за  Ясеня,  либо  меня
используют  в качестве приманки,  а  Ясень  остается жить  под  видом своего
двойника  Разгонова. Вот тут бы  уж точно все  твои  полуближние-полудальние
окончательно  запутались  и  от расстройства принялись бы сами себе  крутить
яй...
   Внезапно Тополь вскочил,  да так резко, что  я инстинктивно отпрыгнул к
стенке. К счастью, до мордобоя дело не  дошло.  Он просто схватил бутылку  с
виски и зашипел, размахивая ею:
   -Да я тебе сейчас  твой "Чивас  Ригал" на голову  вылью! Ты соображаешь
вообще,  что  говоришь?! Фантаст чуев!  Напридумывал,  понимаешь!..  В нашей
системе так не работают.
   -Да ну?!
   Тополь поднял брови, поставил на место бутылку и опустился в кресло.
   - Ты продолжаешь путать нас и КГБ, -- проговорил он.
   Ну  уж нет.  -- возразил я. -- КГБ,  конечно,  принес  мне  много  зла:
Дедушку  расстреляли, другой  на войне погиб, бабушка умерла в лагере. Лично
мне, понятное дело,  не  пришлось  читать  книги  и смотреть  фильмы,  какие
хотелось, вообще  здорово засрали мозги  своей лживой идеологией но это  все
как бы зло абстрактное. Понимаешь? А  контора... Я же не  идиот, я вижу, что
она  другая,  а контopa  поломала мне жизнь,  лишила  жены. Я знаю,  что  ты
ответишь. Да, подсознательно  я сам  хотел уйти  от своей прежней жизни, да,
девятнадцатого  августа я, по сути, уже сознательно сделал выбор но это я, а
они-то  тут при чем: Белка... ну, то  есть Ольга. Андрюшка? Им-то за что все
это?

   -- Ах во-о-от ты о чем! -- протянул Тополь.
   -- Во-о-от я о чем, -- передразнил я, -- а вы и не подумали.
   --  Обижаешь, -- сказал он.  -- Мы обо  всем подумали Обязаны  обо всем
думать.  Работа  такая.  Так  что  с  Белкой  твоей  все  будет  в  порядке.
Определенный шок она, конечно, испытала. Ну, извини,  ну, бывают  издержки в
любом серьезном  деле. Однако все эти  моральные  потери мы ей компенсируем.
Состояние  ее  на  контроле  у  наших  психологов,  материально  поможем  ей
обязательно, ну и безопасность обеспечим. Что еще тебя волнует?
   Я  немного даже  опешил от такой  заботы  и  не сразу  сообразил, о чем
спросить.
   -- А Андрюшка?
   -- А что Андрюшка? Ты уж извини, но твой семилетний сынок не так  часто
видел  папу. Полагаю,  на сегодняшний день  он еще  не  обнаружил пропажи, а
дальше  Ольга сама  решит, когда и что ему говорить.  Это ее проблема,  а не
наша.
   Тополь  был  прав. Я  действительно уделял сыну  внимания самый минимум
миниморум и никогда, признаться, не страдал от этого. Белка меня пилила: "Ты
не отец, тебе  на ребенка  наплевать!" Вот от этого я немножечко страдал, но
совсем  немножечко, а  когда  Андрюшка  уезжал  к бабушке или  мне случалось
уезжать куда-нибудь, я не то чтобы не скучал, а просто откровенно отдыхал от
утомительного общения с мальчиком.  Очень скверный папаша. Напоминать мне об
этом сейчас было  несколько  жестоко  со стороны Тополя. Но  справедливо.  И
теперь уже я замолчал надолго.
   -- Ты любил свою жену? -- спросил вдруг Тополь_
   --  Еще бы!  -- Я  грустно  улыбнулся. -- Помнишь  Лайзу из  "Подземной
империи"? Это она. Может, я и сейчас люблю ее.
   -- Кого? Лайзу?
   -- Ты прав, Тополь. Наверно, я всегда  любил  в ней именно Лайзу. И чем
меньше они были похожи, тем хуже становились наши отношения. А сегодня..
   --.  А сегодня ты ее снова любишь, потому  что ее нет с  тобой. Слушай,
Михаил, мне  надоело выглядеть отъявленным  циником.  Давай  прекратим  этот
разговор и вернемся  к  нему  позже.  Все равно какое-то  время  тебе  будет
физически невозможно повидаться с Белкой.
   -- "Какое-то" -- это какое?
   -- Ну, месяца три как минимум тебе вообще в Москве нечего делать.
   -- Вот те на те, хрен в томате! А Новый год я встречу на Багамах?
   -- Да хоть на Луне. До Нового года еще дожить надо.
   -- И то верно, -- пробормотал я.
   И  вдруг  новая тревожная  мысль  кольнула прямо в  сердце. (Фу,  какой
штамп! Но так и было: легкий, но болезненный укол под пятым ребром.)
   -- А с Вербой я тоже три месяца не увижусь?
   -- Почти.
   -- Да вы совсем  с ума  посходили  с вашей  проклятой работой! Я так не
согласен!
   Уже  в следующую  секунду мне стало  стыдно за эту вспышку эмоций, и  я
очень боялся, что Тополь сейчас ядовито спросит, кого же я все-таки люблю --
Белку или  Вербу?  А я,  если  до конца честно, любил  не  ту и не другую. Я
действительно любил никогда не существовавшую, мною придуманную Лайзу, а еще
-- погибшую тринадцать ют назад Машу, но уж про Машу-то я точно не собирался
нчего рассказывать Тополю. Он и так обо мне слишком кого знает. Должно  же у
меня остаться хоть что-то свое, личное, сокровенное! Или не должно? Наверно,
теперь мне это противопоказано. Я же отныне Малин. Сергей Николаевич.
   Тополь не стал меня подкалывать, даже, наоборот, пытался успокоить:
   --Я же сказал  "почти". Ваши дела будут иногда  пересекаться. Например,
предстоит общий сбор.
   --Понятно. Ну а в остальное время? Как же она без...
   --В каком смысле? А-а, --  догадался он, -- да ты, ревнуешь! Ну, это ты
зря.  Татьяну ревновать  глупо.  Любит она теперь только одного тебя.  Точно
тебе говорю, потому  что знаю. Ну а если ты считаешь, что ей ни с кем, кроме
тебя,  больше спать нельзя, так это  вопрос сугубо  интимный, и решайте его,
пожалуйста, между собой по  телефону или в письмах --  как угодно. А лично я
ни  к  чему  тебя  конкретно не  призываю: ни  к  трехмесячной аскезе,  ни к
регулярному онанизму.  Живи  как нравится и знай:  Верба тебя любит.  Голову
ерундой  не  забивай,  а  главное, работай.  Учись и  работай.  На тебя  вся
надежда... прозаик.
   Тополь поднялся и, не дав мне  возможности  ответить, заявил, пародируя
голос Горбачева:
   -- Ну, все, регламент.
   -- Даду-даду-да, -- подпел  я  и  спросил  несколько растерянно:  -- Ты
вообще-то зачем приезжал?
   -- Зачем? Есть многое на свете, друг  Разгонио, что и не снилось  нашим
мудакам. Так, кажется, у Шекспира?
   -- Примерно так.
   --  Ну  вот. У  меня здесь масса  дел.  Обязательно  хочу  повидаться с
добрыми молодцами, прибывшими от Арафата. Что-то они  непременно слышали про
нашего Валерку Дуба. Сектор Газа -- это не Россия и даже не Англия, он очень
маленький, и там  все друг  друга  знают. С Чембером  надо покалякать.  Ну и
потом  наш с тобою  разговор,  кажется,  был не совсем  бессмысленным.  Все.
Улетаю завтра. До этого связь со мной через Чембера. Инструкции вот здесь.
   Он выложил на стол папку, повернулся и быстро вышел. Ни  здрасте, ни до
свидания.
   Пора тополиного пуха.
   Конечно, разговор был  не бессмысленным.  Чего он только  не  наговорил
мне!  Чего  только  я не наговорил ему! И  что забавно, я вдруг вспомнил: по
ходу беседы  мы несколько раз переходили с русского на английский и обратно.
То, что  я теперь это умею, грело мне душу.  Мог ли  я представить,  сколько
всего буду уметь через те самые три месяца, о которых говорил Тополь?
   Еще  чуть  меньше  двух  недель  пробыл  я  в Лондоне.  Шлифовал  язык,
ежедневно  занимался  карате  в  стиле  ке-кусинкай  (именно  к  этой  школе
принадлежали Малин и его сенсей Рамазан) и совершенно забыл об алкоголе, тем
более о курении.  Продолжал  изучать малинское досье,  перейдя ко второй его
части. Теперь  это  было, пожалуй,  уже  действительно досье: фото-, видео-,
аудиоматериалы, документы, подробные описания его привычек, гастрономических
вкусов, сексуальных пристрастий,  манеры одеваться, водить  машину, играть в
теннис (в который я играть практически не умел). Все эти детали я должен был
запоминать, учить, отрабатывать, доводить до автоматизма.
   Потом начался  следующий  этап.  Я  должен был  познакомиться  со всеми
местами, где успел побывать Малин. Чем больше времени провел там Сергей, чем
большее значение имел для  него  данный город или страна, тем дольше  и меня
задерживали  там  для  ознакомления.  Две  недели  в  Италии  сопровождались
изучением языка по экспресс-методу. Не скажу,  что  выучил  его  я наравне с
английским, но ко дню отъезда уже мог общаться с итальянцами. Верно говорят,
второй язык учить проще. Такая же двухнедельная практика была в  Париже  и в
Анголе.  Не   меньше  недели  провел   я  в  Штатах.  Специальным  изучением
американского  мы  там  не  занимались (тем более что  Ясень  славился своим
классическим  оксфордским вариантом  английского,  выученным  не столько  по
жизни, сколько по книгам и лекциям), зато мы  изрядно поколесили  по стране:
штаб-квартира  службы ИКС в  Майами, Калифорнийский  филиал  в  Санта-Крусе,
научный центр  Спрингера в Колорадо, непременно Нью-Йорк (кажется,  это была
просто  экскурсия) и  наконец Вашингтон,  где  нас  принял  лично президент.
Дедушке  было очень важно знать, заметит ли он подмену Малина на  Разгонова.
Дорогой наш господин Клинтон ничего не заметил. По-моему, было ему просто не
до нас: как раз тогда начались у него все эти судебные неприятности.
   О своих немыслимых путешествиях рассказываю я не  по порядку,  а как бы
по  степени  важности,  а может, и того  проще  --  по наитию.  Я все  время
вспоминал пророчество Вербы о  том, что писать  станет некогда. В Лондоне  я
еще пытался как-то  сопротивляться  и  в промежутках между  занятиями упорно
заносил в  блокнот  все,  что  со мной произошло за последние дни. Когда  же
начались все эти безумные перелеты, писать стало действительно невозможно.
   Ну,  вот  допустим,  на два месяца  тормознули  меня  в  Тель-Авиве для
прохождения интенсивного курса обучения в  разведакадемии Моссада.  Так мало
того, что  хитрые евреи передохнуть не давали от занятий, я  вновь  и  вновь
отправлялся  по  местам  боевой славы  Сергея  Малина: Дамаск, Осака, Пявдж,
Коломбо,  Тирасполь, Барселона, Батуми, Сан-Сальвадор, Бхактапур (не уверен,
что перечислил все) и даже станция Амундсен-Скотт аккурат на Южном полюсе --
во  куда моего двойничка занесло однажды, несчастного. Боже, как я мечтал  о
путешествиях в детстве и ранней юности! (Или я уже  говорил об этом?)  Но по
три-четыре  дальних  перелета каждую неделю, даже  на  самых  современных  и
комфортабельных самолетах,  -- это, братцы, чересчур, после этого  в простые
фразы  на  иврите  начинаешь  как-то  незаметно  для  самого себя  вставлять
странные  тамильские   ругательства,   по  ночам  снятся  латиноамериканские
красотки верхом на  верблюдах во льдах  Антарктиды, и  уже никуда не хочется
ехать, лететь, плыть, не хочется стрелять ни в какие мишени, изучать  методы
шифровки  и  системы  паролей,  отрываться  от "хвоста" и сочинять  легенды,
попадать  в  болевые  точки  и  концентрировать  энергию...  Хочется  просто
развалиться на крупном песке шикарного пляжа в Натанье, лежать и смотреть на
солнце сквозь прикрытые веки.
   Раза три  побывал я  в Москве. Хорошо звучит, правда? Из аэропорта меня
привозили в  собственный кабинет на Лубянке или в  Информцентр на Варшавском
шоссе.  А  по  окончании рабочего  дня  -- обратно на  самолет. Лишь однажды
довелось переночевать на родной земле, и то не в городе, а на  ближней даче,
в Нахабине.
   В октябре, как и планировали, состоялся общий сбор. Почему-то в Польше,
в  маленьком городке Зелена Гура  недалеко от границы  с Германией. Все было
жутко    конспиративно,   жутко   интересно,    но,   по-моему,   совершенно
безрезультатно. Впрочем, об общем сборе надо рассказывать отдельно, подробно
и, значит, в другой раз. В Зеленой этой  Гуре  и тоска  была зеленая, потому
что с Вербой мне удалось повидаться лишь на бегу.
   Нормальную  встречу  нам устроили в  Хайфе примерно  месяц  спустя.  На
самом-то деле и  она оказалась очень мимолетной. Была ночь, было много вина,
много моря, цветов и фруктов, но очень, очень мало времени, и были мы пьяные
и голодные друг  до друга, и, когда расставались утром, обнаружили, что даже
ни о чем не поговорили.
   И опять лишь коротенькие письма по факсу или модему. Разве это общение?
К концу года я до такой степени от всего озверел, что перестал понимать, что
происходит на свете,  чем  занимается наша организация, кто я в ней такой  и
зачем вообще все это нужно.  Кедр быстро почувствовал мое  состояние. Тополь
тоже понял, что дело швах, и в декабре меня привезли в Москву окончательно.
   --  У тебя неделя  отдыха, --  сказал  Тополь. --  Пешком  по улицам не
болтайся, на "Патроле"  можешь ехать куда хочешь, но не  один. Впрочем, могу
создать  тебе  иллюзию,. что  ты  один, но  знай: мы  все  равно  будем тебя
сопровождать.
   -- И это теперь на всю оставшуюся жизнь? -- грустно спросил я.
   -- Скорее  всего -- да. Но помнишь,  я же объяснял тебе,  что рано  или
поздно у тебя появится выбор.
   -- Помню, -- сказал я.
   Я  впервые  увидал "свою" квартиру. Не на экране  телевизора  и  не  на
фотографии.  Квартира мне  понравилась.  Это  был привычный  для  меня тихий
центр, старинный дом, высокие потолки, паркет, солидные двери.
   Закончился  какой-то  жизненный  этап,  замкнулся  кольцом, и наступило
ощущение пустоты  и  безразличия. Я спал, читал (на русском языке!), ел, пил
джин  с  тоником,  смотрел  телевизор  (говоривший  по-русски!),  ездил   по
московским улицам (просто так!) и ждал Вербу. Татьяна должна  была  приехать
со дня на день откуда-то. Кажется, из Аргентины.
   И  наконец  она приехала. Отпуска моего оставалось  ри  дня.  Боже мой,
какие  это  были три дня!.. Как бы это получше описать? Да нет, не буду я их
описывать. Ни к чему это. Ну вас всех на фиг!

   Часть вторая
   ВЕРБАЛАЙФ

   Человеческая жизнь начинается по ту сторону отчаяния. Жан-Поль Сартр

   ...Прошлое неотменяемо, а  простить -- это значит  отменить. Я не  могу
переписать жизнь набело, даже если сам Христос простит мне черновик.
   Валерия Новодворская. По ту сторону отчаяния

   Глава нулевая

   -- Сергей, -- позвал из темноты ее нежный голос.
   -- А можно я буду сегодня не Сергей?
   -- Можно, -- сказала Татьяна. -- Сегодня ты будешь Мишук.
   -- Мешок? -- переспросил я, дурачась; -- Мешок с чем?
   -- Мишук, -- повторила она. -- Мишук. С чудесами.
   -- Это с какими же? -- поинтересовался я.
   -- Погоди, не сбивай, я хотела с тобой поговорить.
   -- О чем?
   Я  вздрогнул  и  профессионально напрягся, потому  что в Танином голосе
прозвучало  нечто  находящееся  по другую сторону  от  мира пьянок,  секса и
шуток.  Она  хотела  поговорить о  работе.  Может, и не впрямую, но это было
связано с работой. Она не ответила мне, и я еще раз спросил:
   -- О чем?
   -- Вот идиотский вопрос! О чем! Хочешь выслушать  меня -- слушай. Какая
разница, о чем! О себе, о жизни, о самом главном...
   -- Извини, Танюшка, извини...
   За  что я  извинялся? Она  говорила  полную  чушь.  Не был  мой  вопрос
идиотским.
   -- Валяй. Я слушаю тебя.
   Она  вылезла из-под одеяла,  поежилась, белым зябким облачком пересекла
комнату и накинула халат.
   -- Бр-р-р, зачем ты окно-то открыл, дурик?
   -- Чтобы  воздух  был  свежий,  --  пояснил  я и  поплотнее закутался в
одеяло.
   Татьяна  закурила, очевидно,  чтоб  в