кой форме.
   --.  От  контрольных  функций  перешел  к  функциям   регулирования.  Я
предупреждал, что он играет с огнем.  Я и сейчас считаю, что  вы торопитесь.
Малин, наоборот, говорил,  что уже  слишком  поздно.  Кто из  нас был  прав,
теперь судить Господу.
   -- Дедушка, -- сказал Тополь, -- я остаюсь на стороне Малина.  Мы почти
упустили ситуацию в стране. Сегодня нам предоставлен последний шанс удержать
хотя  бы  частичный  контроль  над  властью.  Для  этого  потребуются  очень
существенные кадровые перестановки. Без вашей помощи...
   --  Тополь,  --  прервал  его Базотти,  -- ты всегда был  очень  хитрым
мальчиком.
   Пятидесятилетний хитрый мальчик грустно улыбнулся.
   -- Говори прямо. Ты  хочешь, чтобы я начал мстить за Ясеня, как обещал.
Но вы должны  понять: мстить некому.  Это  Навуходоносор  -- или  какой  там
древний царь? -- приказал высечь море, потопившее его корабли. А я всю жизнь
сражаюсь с людьми, но не со стихией. Малина убила система, а это почти то же
самое.
   --  Значит,  службе  ИКС  не  по  зубам  сразиться  с  новой российской
системой? --  Это спросила, конечно,  Верба. Спросила нарочно по-итальянски,
хотя весь разговор шел традиционно на английском. Спросила, откровенно желая
начать перепалку.
   Дедушка не клюнул.
   -- В  России еще  нет никакой новой системы,  -- наставительно произнес
он. --  В  России идет  война за власть.  А,  ввязываясь  в  войну,  никакая
спецслужба  не  сможет соблюсти  только свои интересы. Она невольно помогает
одной из сторон. Чаще всего обеим сразу. При этом лишь растет число жертв. И
война затягивается.  Мой принцип  -- никогда не вмешиваться в войны.  У  вас
другие принципы. Я вам не запрещаю воевать, но и помочь не могу.
   Тополь почувствовал, что увязает в зыбучих  песках Дедушкиной демагогии
-- аж в затылке  заломило, --  и поспешил перевести разговор в  практическое
русло.
   План   совместных  действий  выглядел   примерно   следующим   образом.
Подчиненная  Дедушке агентура  ЦРУ  в  Кремле  и  на  Лубянке  устанавливает
постоянное наблюдение  за генералом Григорьевым, которого Малин считал своим
личным врагом, за высоким покровителем Золтана, за  теми начальниками в МВД,
кто, по оперативным  данным,  связан  с  мафией, и,  наконец, за  еще  тремя
фигурами на самом верху, называть которых Дедушка до времени не стал. Службе
РИСК   при   этом   рекомендовалось  усилить   контроль   за   криминальными
авторитетами, особенно Центрального, Кавказского и Уральского  регионов, где
Ясень выявил  четкую  тенденцию к  слиянию  и созданию единого  руководства.
Ведущая  роль отводилась,  конечно, Осокорю.  Сообщение  Тополя  о  давешнем
роковом звонке голосом Осокоря произвело на Дедушку гнетущее впечатление.
   -- Все  сходится, -- сказал он, помолчав. -- Это не мафия и  не СБ. Это
мафия совместно с СБ. Ведь убийцы  знали про Малина все: даже его спецпароли
по операции "71", даже то, что об этом звонке он не расскажет мне...
   -- Почему не расскажет? -- быстро спросила Верба.
   -- Потому  что  у нас с Малиным  была  договоренность: операцию "71" мы
проводим  полностью  независимо  друг  от  друга,  вплоть  до  возникновения
форс-мажорных  обстоятельств. Звонок  Осокоря он  таковым обстоятельством не
счел.
   Иногда Дедушка сильно мудрил в своих оперативно-розыскных мероприятиях,
даже  Тополь  с  трудом понимал  его,  но результаты агентурной деятельности
Базотти превосходили все ожидания,  и всякий  раз приходилось мириться с его
мудрежом.
   На этот раз случай был особый. Тополь спросил:
   -- Вы уверены, что Ясеню звонил не сам Осокорь?
   -- Абсолютно, -- сказал Дедушка. -- Впрочем,  отдайте кассету Спрингеру
на экспертизу. Надеюсь, вы захватили другие записи голоса Осокоря?
   Со  Спрингером  поговорили  о  технических деталях,  получили  новейшие
аппараты  спецсвязи  и традиционный набор  пилюль для всех случаев жизни.  А
молчавший до этого Сиропулос вдруг сообщил самую последнюю новость:
   -- В  Неаполе  скончался  Роберто Пьяцци. Дедушка вмиг побелел и хрипло
спросил:
   -- Убили?
   -- Официальная версия -- сердечный приступ.
   -- Почему молчал?
   -- Вам надлежало  закончить этот немаловажный  разговор.  --  Сиропулос
хорошо знал английский но его манера изъясняться  была совершенно идиотской.
-- В деле Роберто мною не наблюдается ничего особо срочного. Врачи еще много
лет назад находили у него больное сердце
   Дедушка закрыл лицо руками и надолго замолчал.
   -- За час до  вашего прибытия,  -- тихо сказал Сиропулос, наклоняясь  к
Вербе, --  Роберто имел телефонный контакт с  Базотги. Ему  уже в  те минуты
было нехорошо. А несколько ранее Пьяцци звонил в Москву.
   -- Кому? -- чуть не закричала Верба.
   -- Не ведаю, -- сказал Сиропулос и кивнул в сторону Базотги.
   -- Проснитесь, Дедушка! -- теперь уже действительно заорала Верба. -- С
кем в Москве разговаривал Пьяцци?
   А  Дедушка  отнял  руки  от лица,  глянул  на всех совершенно безумными
глазами и прошептал:
   -- С полковником Чистяковым.
   И уронил голову на стол.
   В тот же миг Верба  прижалась к Тополю и впилась пальцами  ему в плечо.
Так маленький ребенок в темном лесу инстинктивно хватает взрослого за  руку.
И Тополя захлестнул такой  страх,  какого он  ни разу  не  испытывал даже на
войне.
   Потом были  врачи, и какие-то уколы, и самолет в Неаполь для Базотги, и
самолет  в  Москву  для  них  и на  прощание  все  обменивались  уже  только
незначащими  фразами, а в  дороге  Верба уснула: была у нее такая счастливая
способность  -- засыпать где  угодно. Только  уже  на подлете  к  Москве они
обсудили встречу с Дедущкой и многое поняли, но выводы делать было еще рано.
Очень рано.
   В  Москве  Тополь  уточнил: шеф итальянского ИКСа Роберто Пьяцци  перед
смертью  разговаривал  с  Григорьевым. Что ж, это был интересный поворот,  и
родилась идея  операции  "Золтан".  Но дикая,  бредовая оговорка Базотги  не
давала  покоя  никому из Причастньк  даже скептику  Тополю,  не говоря уже о
Вербе. Тень легендарного Седого вновь была  потревожена, и Тополь понял  что
теперь ему вместо Ясеня придется распутывать это совсем тухлое дело.
   Потом было экстренное совещание на  квартире Ясеня и Вербы. Все были на
взводе,  и  вылилось  оно  в  жуткую  бестолковую говорильню. До  обсуждения
убийства (иди не  убийства) Пьяцци так и не  добрались, потому что случилось
новое,  более  очевидное  и  страшное -- в  Екатеринбурге погиб Осокорь. Все
окончательно перепуталось.
   Тополь  снова  сидел  на  Лубянке,  названивал  по  всему  миру,  плохо
ориентируясь во времени,  тем более что в разных странах оно  было разным, и
тупо смотрел в окно  на дождливое, мрачное небо, одинаково серое утром, днем
и вечером. Только ночью свет его слегка изменялся.  Прилетел Клен из Чечни и
взял  на  себя  обработку  всех данных  следственной  группы, а Тополь начал
заниматься  исключительно  операцией  "Лайза",  то  есть  приготовлениями  к
вербовке Разгонова, ведь до встречи  с ним оставались уже считанные  часы. И
тут  --  ну в  самый подходящий момент -- нарисовался Кедр с новым кошмаром.
Оставшись в малинской квартире после совещания, он провел тщательный осмотр.
На всякий случай.
   --  Гляди,  что я  нашел, -- сказал  Кедр.  -- Последнее  стихотворение
Ясеня.
   Он  протянул Тополю  потрепанную  книжку -- деловой дневник  Малина, --
раскрытую на последней исписанной странице. Сергей  со школьных лет таскал с
собой всякие  блокноты --  привычка сразу записывать  сочиненное на ходу,  в
транспорте, в  очереди.  Новое стихотворение  Малина  красовалось на  листе,
датированном 20 августа -- днем, до которого он не дожил. И Тополь спросил:
   -- Что, просит в своей смерти никого не винить?
   -- Ты почти угадал, Леня. Прочти. И Леня прочел:
   Меня все время  гладят против шерсти, Мне наливают  горькое  вино, А  в
голове всего лишь пять отверстий... Проделать, что ли, еще одно?..
   Целиком читать было, в общем, не  обязательно. Самое жуткое впечатление
производил все тот же навязчивый рефрен в конце:
   Я не хотел. Я всех любил. Поверьте. Но так уж вышло: кончилось кино.
   А в голове всего лишь пять отверстий. Ну что ж, проделаю еще одно.
   -- Только отверстий получилось чуточку больше -- подытожил Тополь.
   -- А я и не верю в такое самоубийство!  -- взорвался Кедр. --
Тоже мне, Есенин!  "До свиданья, друг мой, до свиданья...", "Меня  все время
гладят против шерсти..." Вроде не кровью написано. Как ты полагаешь?
   --  Не  надо  так,  Женька. В  самоубийство и  я не  верю но,  с другой
стороны, ведь  он же  ничего  и никому не сказал,  от  всех прятался...  Что
говорит Верба?
   -- Она сказала  довольно странную  фразу: "За  жизнь любого  самоубийцы
всегда найдется кого удавить".
   --И все?
   --И все.
   -- Ты считаешь, она сможет завтра работать?
   -- Уверен в этом, -- ответил Кедр.

   Глава третья

   Белка  обнаружила  записку в  воскресенье  вечером, вернувшись с  дачи.
Первая мысль у нее была такая: "Дурака валяет. Завтра приедет обратно. Боже,
как мне  все надоело!" Потом она еще раз перечитала послание и споткнулась о
трогательное  совпадение -- его фразу "Надоело все". Подумала  о том,  какие
они стали  одинаковые  за десять  лет  совместной жизни, и появилась  вторая
мысль:
   "А может, поехать к нему?" И тут же сама себе ответила:
   "Ну уж нет!"  Поняла вдруг, что  давно  не  любит Разгонова, что любовь
превратилась в привычку,  не более, что Андрюшку, конечно, жалко, но на фига
ему  такой  отец, который  тоже  не  любит ни жену, ни сына. "Что, я одна не
прокормлю Андрюшку? Родители  помогут, в конце концов", -- такой была третья
мысль. И, продолжая развивать  ее,  Белка подумала: "Какие  мои годы!  Еще и
замуж выйти смогу. Более удачно. Боже, сколько  роскошные мужчин  могли быть
моими,  а я  проходила мимо! Из-за  этого... прозаика. Вот он,  его  шедевр:
"Уехал в  Заячьи Уши. Возвращаться  не  намерен".  Ну  и  не возвращайся!  А
вернешься -- я тебя не приму. Может, я уже с другим буду. Позвонить, что ли,
Геннадию?"
   Раздражение и грусть сменились пьянящим весельем и чувством ожидания --
ожидания чего-то нового и прекрасного.
   Потом она ощутила  усталость.  Геннадию  звонить передумала.  Позвонила
только  Лехе  по  поводу  трех  "штук",   но  о  семейных  делах  решила  не
рассказывать.
   -- Вот так,  Степа,  остались мы с тобой вдвоем, --  сказала  она коту,
который мурчал и терся об ноги.
   Заварила  себе  кофе,  сделала  яичницу.  Поужинала без  аппетита.  Она
никогда не любила есть одна, а кот Степан  ел по своему собственному графику
и  компанию составить  не  мог.  Покурила. Рассеянно  посмотрела  телевизор,
перещелкивая дистанционником с канала на  канал. Ни одна  из программ ее  не
увлекла,  и Белка  решила лечь спать.  Вот  только сон не  шел,  несмотря на
усталость. Мешало непонятное, с каждой  минутой растущее чувство тревоги. За
кого? За Андрюшку, отдыхавшего с бабушкой и дедушкой в Прибалтике?  Да  нет.
За Миху. За него, бестолкового. Какая глупость! Нелюбимый муж бросает жену и
уезжает  в  свою деревню.  А  нелюбимая жена  за  него беспокоится.  Ужасная
глупость!
   Кот начал бродить по квартире и орать -- ну прямо как весной. С чего бы
вдруг?
   Белка выкурила еще три сигареты  и  выпила стакан Эдедифена -- немецкой
шипучки от головной боли, преждe чем сумела заснуть.
   Утром в понедельник Белку разбудил  телефон. Звонил Леха. Он  извинился
за раннее беспокойство (по богемно-коммерческим  понятиям половина  девятого
--  время  для  звонков  малоприличное) и сообщил,  что за деньгами приехать
может только послезавтра.  Едва  Белка задремала, а встревоженный кот Степан
выбрал себе новую позу,  как телефон а ожил, и  теперь уже  подруга Женечка,
десять  раз  извинившись  попросила  в  долг  до  пятницы  пятьдесят  тысяч.
Встретиться  договорились  в  середине  дня  но и своей  лучшей  подруге  не
рассказала Белка об Разгонова из Ясной Поляны. Может, просто потому, что  ей
хотелось спать, а может... Да, было, было какое-то предчувствие.
   Ее последняя попытка уснуть успехом не увенчалась
   -- Вы жалюзи продаете? -- поинтересовался низкий женский голос.
   Степан  тоже оставил  надежду  уютно  свернуться и отправился  хрумкать
недоеденный вечером "Вискас".
   -- Продаю, -- огрызнулась Белка, -- только не вам.
   И повесила трубку.
   Телефон тут же зазвонил вновь. Сна уже не было ни в одном глазу -- было
только желание послать всех очень далеко.
   -- Знаете что, -- прокричала Белка вместо "алло",  -- засуньте себе эти
жалюзи...
   -- Разгонова Ольга Марковна? -- спросил бесстрастный вкрадчивый голос.
   И  Белке сразу  сделалось  холодно  от  этого  официального  обращения.
Мгновенно всплыл в памяти "ТТ", завернутый в тряпку,  и фраза  из записки --
про пушку и полторы штуки гринов. Доигрался хрен на скрипке.
   -- Да, это я.
   --  Вас  беспокоит старший  инспектор ГУВД, следователь по особо важным
делам майор Кондратьев.
   Этот длинный титул уже не  произвел  слишком сильного впечатления.  Вот
только зачем по особо важным делам?
   --  Ольга  Марковна, постарайтесь сохранять  самообладание.  Вам  будет
нелегко услышать то, что я сейчас сообщу.
   Ох уж этот садистский обычай готовить человека к страшному известию!
   -- Ваш  муж  Разгонов  Михаил Григорьевич  погиб. Он убит  неизвестными
лицами.
   --  Кого?  --  вырвался   у  Белки   идиотский  вопрос.  Она  все   еще
автоматически продолжала думать, что это Миха натворил чего-то.
   --  Вашего  мужа  Разгонова  Михаила Григорьевича,  --  повторил майор,
изменяя падеж, -- убили при еще не до конца выясненных обстоятельствах.
   -- Где? -- выдохнула Белка, словно это было теперь самым главным.
   -- В городе Старице Калининской области. Белка помолчала.  Потом задала
совсем глупый вопрос
   _ Почему?
   -  Ольга Марковна, я понимаю, как  вам сейчас тяжело. Я вам соболезную,
но, пожалуйста,  выслушайте меня внимательно. Сегодня, не позднее семнадцати
ноль-ноль,  должны  явиться  в  морг больницы  МПС  для  опознания Запишите,
пожалуйста, как ехать и кого спросить.
   -- Уже пишу, --  сказала Белка, поскольку блокнот и что-нибудь  пишущее
всегда держала  рядом  с телефоном,  и, не  чувствуя карандаша  в  онемевших
пальцах, нацарапала продиктованный адрес на листке.
   --  А завтра  в двенадцать ноль-ноль я  жду  вас  у  себя на  Петровке.
Пропуск уже  заказан.  Скажете,  что вы к майору  Кондратьеву.  Не  забудьте
паспорт. И еще. Я  должен предупредить вас. Лицо вашего мужа будет несколько
трудновато  узнать. Понимаете,  он  был  убит тремя выстрелами в голову.  Из
крупнокалиберного  оружия.  И  последнее.  Запишите мой телефон. Если  вдруг
возникнут вопросы.
   Белка не помнила,  как закончился этот  разговор. Она даже не  помнила,
как вставала за сигаретами и  зажигалкой. Но  теперь  она сидела  на краешке
незастеленного дивана, курила одну за одной, стряхивая пепел  на ковер, и не
могла плакать. Плакать было нечем, словно это у  нее  исчезло  напрочь лицо,
словно это ей в голову попали три пули крупного калибра.
   Что  в  таких случаях  полагается делать?  Завешивать  черным  зеркала?
Молиться  Богу,  в  которого  никогда  не  верила?  Рвать  на  себе  волосы?
Обзванивать родных и  друзей?  Она  никак не  могла сообразить, кому следует
звонить в  первую очередь, и  поэтому  позвонила  Майклу.  Тот, по  счастью,
оказался дома.
   - Салют, Майкл. Миху убили.
   -- Что?
   --Я говорю: Миху убили.
   - Кто? -- Майкл всегда  даже в состоянии полной ошарашенности правильно
выбирал ключевой вопрос. -- Не знаю. Я завтра иду к следователю.
   --Ты из дома звонишь?
   -Да.
   --Сиди и жди.  Я сейчас приеду. Белка собиралась  ехать в морг на такси
(о троллейбусах  страшно было подумать), но  Майкл  согласился  отвезти  ее.
Сначала  Белка, конечно,  разревелась едва  начав рассказывать о  телефонном
звонке  с  Петровки  потом  по  наущению Майкла  выпила полстакана  водки  и
пожевала бутербродов с кофе..
   --  Пока не надо никому звонить, -- объяснял Майкл уже в дороге. -- Вот
договоришься обо всем в морге,  съездишь в похоронное бюро, тогда  и начнешь
сообщать  людям. А еще лучше уже после Петровки. Ведь тебя  же все задолбают
вопросами.
   -- Послушай, Майк, а можно будет найти тех, кто его убил?
   -- Я же сказал: постараемся.
   -- Но ведь это же больших денег стоит.
   -- Не знаю, может, и не очень больших. А справки навести иногда удается
вообще бесплатно. Через хороших знакомых. Я же тебе сказал: я займусь этим.
   -- А милиция может найти убийц? -- спросила Белка.
   --  Менты?  Вряд  ли. То есть настолько вряд ли, что не  стоит  об этом
думать.  Сейчас вообще  мало  кого  находят,  а  тут убийство-то  совершенно
идиотское. Либо в результате случайной драки, либо -- что еще более вероятно
-- по ошибке. Оружие уж больно серьезное.
   Майкл помолчал, внимательно глядя в зеркальце заднего вида.
   -- Нет, ну, конечно, допустим, убийцу возьмут по другому делу, а заодно
всплывет это. Правда, тебе  о нем  могут и не сообщить. То есть скорее всего
не сообщат. Да и зачем тебе? Не понимаю. Мстить, что ли, будешь?
   -- Буду, -- сказала Белка. -- А что мне еще делать?
   --  Ох, все  вы бабы --  ненормальные! -- вздохнул Майкл- --  Логика-то
какая в этой мести?
   --  Ну,  можно  не  просто  мстить,  можно  шантажировать.  Пусть  хоть
заплатит, сволочь, материальную компенсацию. От государства-то  все равно не
дождешься ни копейки.
   -- Ну ты, мать, даешь! -- удивился Майкл. -- Вот это уже сильно.
   И он снова долго смотрел в заднее зеркальце.
   -- А почему нет? Поможешь на этих гадов наезжать,
   --  Слушай,  мать,  о  чем  ты говоришь? Остановись.  Дай  хоть справки
навести. Ладно?
   В  морг Белка пошла одна. Возможно, Майкла туда бы не пустили, но  он и
не стремился. Во-первых, не хотелось вдаваться в объяснения, кто он такой, а
во-вторых, у Майкла всегда  свои прибамбасы, и, в частности, к покойникам он
относился как-то непросто.
   Жуткая,  бьющая  по  глазам белизна стен, халатов,  пластика,  холодное
сверкание никеля и только красные  рожи -- у санитаров,  то ли загорелые, то
ли  спитые. А тело Мишкино бледное, розовато-сиреневое, в синиx  прожилках и
тонких черных волосках. Опухшее  какое-то, застывшее, незнакомое.  Уже чужое
тело.  Страшное.  Скрюченные  и  кажущиеся ужасно тонкими  пальцы.  На обоих
безымянных полосочки от колец. Белка показывает на одну из них.
   -- Обручальное кольцо и небольшой перстень, -- тихо  говорит понятливый
санитар. -- Получите на Петровке вместе с остальными вещами.
   Зачем она пришла сюда? Зачем? Все равно  это уже не он. Она не способна
опознать тело. Она не узнает его. И не хочет узнавать. Зачем тогда?
   --  Приготовьтесь.  Вам  будет  неприятно,  --  предупреждает  санитар,
открывая голову.
   Первое, что  бросается в  глаза,  -- волосы,  почему-то залитые зеленой
краской. "Пометили, чтоб  не спутать?"  -- мелькает глупая мысль. А вообще у
Мишки  осталось  только  полголовы.  Вместо  второй половины  --  запекшееся
кровавое  месивo.  Осколки  костей,  лоскуты кожи с  волосами  обрывки мышц,
кусочки мозговой ткани. Все  очень безцветное неяркое, слипшееся, подсохшее.
Зрелище  ни  на  что  не похоже,  что  даже  не  пугает.  Начинает  медленно
подкатывать тошнота.
   Белка быстро протягивает обе  руки и обхватывает уцелевшую шею лежащего
перед ней мертвого человека точно та же, как любила делать  это с живым. Шея
холодная и жесткая, но не в  этом ужас. Под правой рукой Белка ощущает рубец
-- не  свежую  царапину, полученную  в  предсмертной драке, а  старый  давно
заживший рубец от серьезного ранения, которого  никогда, никогда  не  было у
Михи.
   И  в  этот  момент  белизна  простыни  сливается  с  белизной  стен,  а
сверкающий никель рассыпается бенгальским дождем ослепительных  брызг. Потом
опускается темнота.
   Белка сидит в кабинете. Белый  халат, который ей выдали,