спрашивает кентавр.
     Густой и низкий, голос его подобен шуму ветра в  вершинах  гигантских
сосен, растущих неподалеку.
     Тишина.
     Кентавр вслушивается в тишину.
     - Ты просишь позволения войти? - немного удивленно произносит он.
     Тишина.
     Кентавр кивает тишине.
     - Ну что ж, входи, - говорит он. - Будь моим гостем.
     Из тишины  и  покоя,  спугнув  бедного  солнечного  зайчика,  выходит
стройный темноволосый юноша. Ноздри его тонкого с  горбинкой  носа  слегка
подрагивают, словно юноша волнуется и пытается скрыть это.
     - Здравствуй,  Хирон,  -  бросает  юноша,  вертя  в  руках  небольшой
жезл-кадуцей, перевитый двумя змеями.
     - Здравствуй, Гермий, -  отвечает  кентавр.  -  Добро  пожаловать  на
Пелион.
     И кажется, что  все  вокруг  -  сосны,  кусты  можжевельника,  пещера
неподалеку, земля, трава, фиалки -  вздыхает  полной  грудью,  приветствуя
гостя.
     - Давненько я не бывал у тебя, Хирон...
     - Шутишь, Гермий? Ты вообще бывал у меня всего один раз - в тот день,
когда Семья клялась черными водами Стикса, что Пелион -  мой,  и  что  без
моего разрешения ни один из вас не вступит на эту гору.
     - Ни один из НАС, Хирон. Из НАС.  Ты  ведь  тоже  сын  Крона-Павшего,
Хозяина Времени, и время не  властно  над  тобой.  Почему  ты  так  упрямо
отделяешь себя от Семьи?
     - Это не моя Семья, Гермий. В свое время я промолчал, и Павшие  стали
Павшими, а Семья - Семьей. Возможно, это случилось, даже если бы  я  и  не
промолчал, и  сейчас  я  находился  бы  в  Тартаре,  а  ты  звал  бы  меня
Хироном-Павшим. Да, я сын Крона,  я  младше  Аида,  но  старше  Колебателя
Земли, и все считают, что мое место - в Семье. И только я  знаю,  что  мое
место - здесь, на Пелионе.
     - Возможно, ты был прав, удалившись на  эту  благословенную  гору  от
дрязг Семьи... Интересно, сплетни  тоже  являются  на  Пелион  лишь  после
Хиронова разрешения?
     - Какие именно?
     -  Ну,  к  примеру,  мне  интересно,  что  знает   мудрый   Хирон   о
Мусорщике-Одиночке?
     - То же, что и все - что он родился. То, о чем все  успели  забыть  -
что их двое. И то, о чем не задумывается никто - Амфитрион самолюбив, и он
не тот человек, которым можно пренебречь.
     - Сейчас ты узнаешь еще кое-что, кентавр-отшельник. Этому ребенку уже
приносят жертвы - в том числе и человеческие. Я видел это.
     Неуловимым движением Хирон поднялся  на  все  четыре  ноги  и  слегка
затанцевал на месте, почти не цокая копытами. Хвост кентавра  хлестнул  по
лоснящемуся крупу, словно отгоняя назойливого слепня, сильные  пальцы  рук
переплелись, прежде спокойное лицо потемнело, и  между  косматыми  бровями
залегла глубокая морщина.
     Это длилось какое-то мгновение, после чего Хирон снова стал прежним.
     Он слабо улыбнулся, как будто извиняясь, и опустился на траву.
     - Ты удивил меня, Гермий. Я  полагал,  что  разучился  удивляться,  и
теперь могу  признать  свое  заблуждение.  Человеческие  жертвы  с  самого
детства?
     - Да.
     - И даже, может быть, с самого рождения?
     - Об этом я не подумал, Хирон... Полагаю, что - да.
     - И ты подозреваешь связь между ребенком и Тартаром?
     - Подозреваю? Я уверен в этом! Любому из Семьи - кроме  тебя,  Хирон,
но ты не причисляешь  себя  к  Семье  -  когда-то  приносили  человеческие
жертвы, и поэтому каждый из нас знает о своей связи с Тартаром и  способен
в случае чего воззвать к Павшим.
     - Мальчик - его зовут Алкид? - не из Семьи.  В  лучшем  случае  -  он
полубог.
     - Получеловек.
     - Так  говоришь  ты,  Гермий.  Так  говорят  в  Семье.  Я  же  говорю
по-другому. Может быть, потому, что для некоторых в  Семье  я  сам,  Хирон
Пелионский - полуконь.
     - Тогда почему в лучшем случае? Алкид - мой брат по отцу, значит...
     - Значит - или не значит. После Алкида у Младшего были дети?
     - Нет.
     - За почти шесть лет - ни одного?!
     - Ни одного. Но ведь папа поклялся не  прикасаться  больше  к  земным
женщинам!
     - Тогда это не я отшельник, а Младший. Что само по себе  удивительно.
Полубог, получеловек, просто человек - если в душу этого ребенка  стучится
Тартар...  Скажи,  Гермий  -  мне  давно  не  приносят  жертв,  тем   паче
человеческих, и я не припомню их вкуса - в подобных  случаях  ты  способен
закрыться и не ответить на зов Павших?
     - Разумеется. Это не так уж сложно.
     - Для тебя. Но не для младенца. Я хорошо знал своего отца, я знал его
лучше  других,  как  знают  отцов  только  внебрачные   дети,   порожденья
сиюминутной страсти - и уверен, что сам Крон, Хозяин Времени,  никогда  не
додумался бы до такого. Это подсказали ему другие - чужаки, те, кто явился
в наш мир неожиданно, кто вежливо улыбался, когда люди звали  нас  богами;
те, кто называл себя Павшими еще до великой битвы, в которой они встали на
сторону Крона-Временщика и были низвержены в  Тартар  вместе  с  ним.  Да,
Младший - великий боец, ибо только великий боец мог  рискнуть  призвать  в
союзники старших родичей, Сторуких, Бриарея, Гия и  Котта...  Только  сила
могла призвать силу.
     Хирон помолчал.
     - Ты не помнишь  чужаков,  Гермий  -  ты  родился  после  Титаномахии
[Титаномахия -  война  между  богами  и  титанами,  в  результате  которой
большинство побежденных титанов было свергнуто в Тартар] - а я помню.  Они
были прекрасны и...
     - И ужасны одновременно. Я знаю, Хирон. Я видел лик  Медузы  на  щите
Афины. Это было именно так  -  прекрасный  ужас.  Наверное,  мне  попросту
повезло, что я родился после... Но  не  время  предаваться  воспоминаниям,
Хирон! Наши ли с тобой предки, чужаки ли, пришедшие ниоткуда, те и  другие
сразу - если в душу этого ребенка стучится Тартар, то ничего  доброго  это
не  предвещает.  А  у  маленького  Алкида  случаются  приступы  безумия  -
болтливые няньки трезвонят об этом по всем Фивам!
     - Ты пробовал говорить с отцом?
     - Ха! О чем? Он и раньше-то не  жаловал  советчиков,  а  в  последнее
время и вовсе стал нетерпим к  любому  мнению,  кроме  собственного!  Папа
убежден, что приступы безумия -  дело  рук  Геры,  не  любящей  Алкида;  и
Супруга не раз получала за это добрую выволочку. Естественно, она  впадала
в благородное негодование, корчила из себя  оскорбленную  невинность  -  и
делала это столь неумело, что я в конце концов ей  поверил.  Похоже,  Гера
действительно здесь ни при чем.
     - Ты парадоксален, Гермий. Все, включая Младшего, убеждены в том, что
именно ревнивая Гера насылает безумие на юного Алкида - ты же утверждаешь,
что  это  не  так.  Все  уверены,  что  никакие  жертвы,  в  том  числе  и
человеческие, не помешают сыну Зевса и Алкмены стать Истребителем  Чудовищ
(или, если  хочешь,  Мусорщиком-Одиночкой)  -  ты  же  опасаешься  Павших,
стучащихся в дверь неокрепшей детской души. Послушай, Гермий  -  зачем  ты
пришел ко мне? Чего ты хочешь?
     - Выговориться. Ты - единственный, кто способен посмотреть на все это
со стороны, без личного интереса.
     - Уже нет. И мне хотелось бы знать, что ты предпримешь дальше.  После
того, как выговоришься, и старый кентавр успеет тебе надоесть.
     - Я познакомлюсь с  близнецами  поближе...  Поближе  с  близнецами  -
фраза, достойная  певца-аэда!  Я  попробую  стать  им  другом,  спутником,
немного учителем, немного  нянькой;  я  буду  заглядывать  им  в  глаза  и
вслушиваться в биение сердец, я вытру пену с губ безумного Алкида, я зайду
в тайники его души, где по углам копится пыль Тартара, ночным  сновидением
я приникну к щеке спящего Ификла, я взвешу братьев на своих весах...
     Гермий помолчал, как незадолго до того Хирон.
     - И если я увижу, что они опасны, - жестко закончил он, - я  убью  их
обоих. Что бы ни предпринял потом отец, как бы ни гневался  Владыка  и  ни
ликовали Посейдон с Герой - я убью их. Мне кажется, я единственный, кто не
побоится сделать это открыто.
     Хирон долгим взглядом смотрел на юное лицо Лукавого, очень похожее  в
этот миг на лицо его отца, Дия-Громовержца, Зевса Олимпийского,  каким  он
был много веков назад, перед великой битвой.
     - Не спеши, - наконец выговорил кентавр.  -  Я  не  советую  тебе,  я
просто говорю: не спеши. Если бы я даже знал, что ребенок вырастет и убьет
меня, то я не стал бы из-за  этого  убивать  его  -  не  стал  бы  убивать
настоящее ради будущего. И вот что... Я разрешаю тебе приходить на  Пелион
без моего дозволения. Приходи просто так. Но только в одном случае -  если
ты придешь вместе с этими детьми. Договорились?
     И Гермий молча кивнул.




                             ЭПИСОДИЙ ТРЕТИЙ


                                    1

     - Душно, - с  некоторым  раздражением  бросил  Автолик,  утирая  лицо
заранее припасенным куском ткани. - Наверное, гроза будет...
     - Еще бы, - в тон ему отозвался Амфитрион, завистливо глядя на голого
борца. - Гелиос, видать, взбесился... Хорошо тебе, Автолик, а  мою  одежду
хоть выжимай! Так ведь домой голым не пойдешь...
     Оба мужчины сидели на краю бордюра, окружавшего площадку для прыжков,
и с вожделением косились на далекую гряду сизых туч;  третий,  гибкий  как
горный лев Кастор Диоскур, чуть поодаль возился с учебным копьем -  то  ли
наконечник утяжелял, то ли просто так убивал время.
     Из крытого гимнасия донесся сдавленный вопль.
     - Поликтора  поймали,  -  удовлетворенно  сообщил  Автолик,  раздувая
ноздри. - Эй, Кастор, слышишь - твоего любимчика лупят!  Говорил  же  тебе
вчера - отгони его от Алкида, не давай песком кормить... Вот и докормился,
оболтус! Сейчас его Амфитриадики чем-нибудь похуже песочка  угостят,  пока
Поликторова свита в умывальне плещется...
     Тонкие  черты  лица  Кастора  исказила  недобрая   усмешка.   Всякий,
увидевший Диоскура впервые, рисковал недооценить белокурого красавчика, но
после подобной усмешки любой предпочел бы не иметь Кастора в  числе  своих
врагов. Вспыльчивый, гордый, постоянно пытавшийся ни  в  чем  не  уступить
своему брату Полидевку - несмотря  на  то,  что  их  мать,  Леда-этолийка,
назвала братьев "Диоскурами", то есть "юношами Громовержца", людская молва
считала сыном  Зевса  одного  Полидевка  -  Кастор  отличался  болезненным
самолюбием и полным отсутствием чувства юмора.
     "Поколение героев", - неожиданно вспомнил Амфитрион. Да, так  не  раз
говаривал слепой Тиресий,  когда  на  старика  нападал  очередной  приступ
болтливости. "Все мы,  -  говорил  Тиресий,  -  поколение  героев;  воины,
прорицатели, братоубийцы, мудрецы, безумцы, истребители чудовищ и людей  -
герои... Это не доблесть, не знак отличия, не  привилегия  -  скорее,  это
болезнь; или даже не так - это некий врожденный признак,  как  цвет  волос
или форма носа".
     Герои.
     Уроды?
     Мост между людьми и богами?
     Песнопевец Орфей, ни разу в жизни не  обагривший  рук  чужой  кровью;
убийцы-Пелопиды Атрей и Фиест; праведник Эак,  безумец  Беллерофонт,  лгун
Тантал, Персей-Горгоноубийца; непредсказуемый Автолик, упрямый Кастор;  он
сам, Амфитрион  Персеид,  дети  его,  Алкид  и  Ификл,  воюющие  сейчас  с
дылдой-Поликтором, чья мамаша  на  всех  перекрестках  трезвонит  о  своем
происхождении от Вакха-Диониса и в подтверждение этого увязалась бегать  с
менадами...
     Герои?
     Все?
     Полубоги, боги на четверть, на треть, на одну пятую... отцы, сыновья,
внуки, правнуки?
     Зачем мы?
     Зачем мы все?!


     ...За последние три года, прошедшие со дня основания новой  палестры,
у  Амфитриона  часто  находилось  время  для  размышлений.   Жизнь   текла
размеренно и спокойно, не  отягощенная  происшествиями,  боги  забыли  про
семивратные Фивы, перестав баловать их своим опасным вниманием;  Амфитрион
был богат, знатен, прославлен и взыскан судьбой, счастлив женой и  детьми,
любим друзьями...
     Все это было правдой.
     Как правдой было еще и то, что он до  сих  пор  не  научился  прощать
обиды и гордиться милостью с чужого плеча, чье бы оно ни было, это плечо.
     Просто Амфитрион научился жить под острием невидимого меча.
     А еще он узнал о приступах безумия у Алкида - случавшихся  регулярно,
два-три раза в год.
     Через шесть месяцев после начала занятий Алкида  прихватило  прямо  в
палестре;  к  счастью,  это  произошло  почти  на  закате,   когда   кроме
задержавшихся у сломанной колесницы Амфитриона с сыновьями  вокруг  никого
не было. К счастью - потому что попытавшись скрутить беснующегося  Алкида,
Амфитрион был отброшен в сторону, затылком ударился об  угол  колесничного
основания и на миг потерял сознание.
     Очнувшись, он увидел Ификла, склонившегося над обессиленным братом  -
и не стал спрашивать, кто остановил Алкида, или того демона, что  сидел  в
Алкиде.
     С этого дня Амфитрион, подобно Алкмене, никогда не  путал  мальчишек,
различая их мгновенно и  безошибочно;  и  еще  с  этого  дня  он  перестал
приносить жертвы Гере.
     "Поколение героев", - снова подумал Амфитрион.
     Поколение проклятых?



                                    2

     - Душно, - зачем-то повторил Автолик, звонко хлопая себя по волосатой
груди.
     Амфитрион кивнул.
     Гимнасий взорвался множеством голосов и шумом грандиозной потасовки.
     - Дружки Поликтора из умывальни вернулись! - расхохотался Автолик.  -
Ну, сейчас начнется!.. держитесь, Амфитриадики!
     Амфитрион поднялся на  ноги,  подмигнул  Автолику  и  Кастору,  затем
многозначительно приложил палец к губам и, шагнув в сторону, спрятался  за
углом гимнасия.
     Вовремя - дверь зала  внезапно  распахнулась,  наружу  вылетели  двое
разгоряченных мальчишек и тут же принялись захлопывать злополучную дверь и
подпирать ее увесистым поленом (видимо, припасенным заранее).
     Захлопнули.
     Подперли.
     И завизжали от восторга, как визжат только в восемь лет.
     - Так-так, - зловеще произнес  Автолик,  и  тощие  мальчишечьи  спины
мгновенно напряглись в ожидании  неведомо  чего.  -  Буйствуем,  значит...
Позорим имя отца и учителей своих. В глаза, небось, смотреть стыдно, вот и
поворачиваемся задницами...
     Мальчишки  вздохнули  и  повернулись  лицом  к  Автолику,  безуспешно
пытаясь пригладить волосы и придать себе достойный вид.
     - М-да, -  протянул  Автолик,  вглядываясь  в  совершенно  одинаковые
физиономии. - Ну что ж, признавайтесь для начала - кто есть кто?
     - А чего они, - засопели оба  брата,  без  особого  смирения  потупив
нахальные глаза, - чего они маленьких-то обижают?..
     - Оглохли?! - прикрикнул на них Автолик. - Я  спрашиваю  -  кто  есть
кто?! Маленькие...
     - Алкид я, - поджал губы левый  мальчишка.  -  Сами  ж  видите!  Чего
спрашивать-то?!
     Капля пота стекла у него по щеке к углу рта, и  он  живо  слизнул  ее
языком.
     - И я - Алкид, - обиженно заявил правый мальчишка. - Я  Алкид,  а  ты
дурак. И врун.
     Капля пота стекла у него по щеке к углу рта, и  он  живо  слизнул  ее
языком.
     А потом показал язык брату.
     Широкий такой язык, лопатой... небось,  врать  таким  языком  -  одно
удовольствие.
     Кастор взвесил копье на  руке  и  с  интересом  глянул  на  Автолика,
дергавшего себя за  бороду.  Автолик  стоически  перенес  этот  взгляд,  с
хрустом размял пальцы и потянулся за учительским раздвоенным посохом.
     -  Ну,  я  -  Ификл,  -  поспешно  сообщил  левый.  -  Клянусь  вашим
папой-Гермесом, учитель, Ификл я... и глаза у меня умные, и  веду  я  себя
хорошо...
     - И только дурак тебе поверит, - завершил правый. - А учитель Автолик
не дурак, он умный, он сразу видит, что  это  я  -  Ификл,  потому  что  я
хороший, и меня посохом бить не за что... а Поликтор - козел драный, я ему
так и сказал!.. и еще скажу...
     Дверь гимнасия угрожающе содрогнулась под напором изнутри.
     - Полено уберите, - велел Автолик, чуть  отвернувшись,  чтобы  скрыть
предательскую улыбку. - После разберемся.
     Братья переглянулись  -  и  две  босые  ноги  мигом  вышибли  полено,
заставив его перекувыркнуться в воздухе. Кастор оценивающе сдвинул  брови,
косясь  на  Автолика,  борец  хмыкнул  в  бороду,  глядя,  как   мальчишки
отскакивают от двери - и из  гимнасия  кубарем  вывалилась  добрая  дюжина
подростков, образовав на земле кучу-малу.
     - Маленьких! - радостно завопили братья. - Маленьких обижают!..
     И ринулись в месиво из тел, топчась по чьим-то спинам, пиная  затылки
и ягодицы, с упоением раздавая тумаки направо  и  налево.  Поднялась  туча
пыли, Автолик от хохота свалился с бордюра и принялся кататься  по  песку,
как возбужденный зверь, и даже на правильном лице Кастора появилось нечто,
напоминающее снисходительное одобрение.
     - Довольно! - приказал Амфитрион, появляясь из-за  угла  гимнасия,  и
все стихло. Властный голос бывшего лавагета словно отрезвил собравшихся  -
опять занялся копьем Кастор, Автолик начал отряхиваться, прекратили  орать
подростки, а братья-Амфитриады с видимым сожалением оставили  поле  боя  и
подошли к отцу.
     - Алкид? - сказал Амфитрион, глядя в упор на того  сына,  чья  шея  и
плечи были исцарапаны так, будто он продирался сквозь дикий шиповник.
     - Да, папа, - покорно отозвался тот.
     - Ификл? - это относилось ко второму, с  кровоточащими  ссадинами  на
обеих ногах.
     - Да, папа...
     - Десять кругов в темпе погони! И еще пять в походном темпе... Живо!


     Когда близнецы умчались  прочь  к  беговым  дорожкам,  а  возмущенные
подростки попытались было жаловаться, но были отправлены на  площадку  для
метания диска; когда осела пыль, отсмеялся Автолик, унес копье  Кастор,  а
Амфитрион и вовсе  покинул  палестру,  отправившись  домой  -  к  палестре
подъехала богато украшенная колесница, запряженная вороной парой.
     Автолик, даже и не  подумав  накинуть  на  себя  хоть  что-нибудь  из
одежды, угрюмо наблюдал, как колесница останавливается в двадцати шагах от
него, и, набросив поводья на столб, с нее спрыгивает очень  высокий  юноша
лет семнадцати-восемнадцати; спрыгивает и танцующей походкой  направляется
к Автолику.
     - Радуйтесь! - еще издалека начал гость. - Так это и есть  знаменитая
палестра Амфитриона Персеида?
     - Это и есть, - без особого радушия отозвался Автолик, ставя ногу  на
край бордюра и сцепляя пальцы обеих рук на выпуклом колене.
     Мощные плечи борца слегка подались вперед,  и  мирная  поза  Автолика
стала чем-то напоминать позу атлета перед началом схватки.  Ну,  не  любил
Автолик незнакомых людей, и сходился с ними плохо, тяжело  -  но  зато  уж
если   кого    любил    хитрец    и    клятвопреступник    Автолик,    сын
Гермеса-Психопомпа...
     Видимо,  юноша   что-то   почувствовал,   потому   что   остановился,
существенно не  дойдя  до  Автолика.  Постороннему  наблюдателю  эта  пара
показалась бы презабавной - голый, коренастый, могучий, словно  вросший  в
землю мужчина в самом расцвете зрелости и длинноногий, длиннорукий юнец  в
ярко-голубой хламиде поверх белоснежного хитона,  застенчиво  моргающий  и
переминающийся с ноги на ногу.
     Однако, не  будучи  посторонним  наблюдателем,  Автолик  мигом  сумел
оценить скрытую силу,  таившуюся  в  юноше  -  и  плечи  учителя  Автолика
расслабились, а на бородатом лице доброжелательно блеснули черные глаза.
     - Меня  зовут  Ифит,  -  торопливо  представился  юноша.  -  Ифит  из
Ойхаллии. Да вы знаете, небось - это на острове Эвбее...
     - Неблизкий путь, - кивнул Автолик. - Учиться приехал, что  ли,  Ифит
Ойхаллийский?
     - Вряд ли, - равнодушно ответил юноша. - Скорее уж учить. А откуда вы
знаете, что я Ифит Ойхаллийский? Вы что, с моим отцом знакомы?
     Автолик почувствовал себя неловко - а  это  с  ним  случалось  крайне
редко. Ифит Ойхаллийский? С отцом знаком?  Учить  приехал?!  Ведь  сам  же
только что заявил: я, мол, Ифит из Ойхаллии... это что, не  то  же  самое,
что Ифит Ойхаллийский?
     - С каким отцом? - вырвалось у борца.
     - С моим, - повторил Ифит. - С Эвритом, басилеем  Ойх