тво зажат в его руке, и рядом с  измазанным  кровью
клинком валялась чья-то отсеченная кисть.
     На безымянном пальце блестел перстень с крупным хризолитом.
     Спиной привалившись к дереву, на Ификла смотрел незнакомый человек  с
лицом вепря. Кончик его носа был отрублен, и красные  слизистые  пузыри  с
каждым выдохом клубились вокруг страшно открытых ноздрей.
     И стонали кусты олеандра.
     - Хирон был прав! - я сумел...
     - Да, - еле слышно отозвался Ификл, не заметив, что упал на колени. -
Да, Алкид.
     - Ификл... это правда? Я действительно сумел?
     - Да, Алкид. Это правда.
     Правда пахла болью и плесенью.
     И  стоял  за  спиной  коленопреклоненного  Ификла  невидимый  воин  в
конегривом шлеме, почти полностью закрывавшем лицо.



                                    6

     Этот старый слепой  рапсод  [сказитель],  олицетворявший  собой,  так
сказать, некий Геликон [гора,  где  собирались  музы]  фиванского  базара,
тренькал здесь на расстроенной лире чуть ли не со дня основания города.
     И песни у него всегда были одни и те же.
     -  Гермий-лукавец,  посланец  богов  легконогий,  сын  Майи-Плеяды  и
грозного Дия-Кронида...
     Если  слепец  и  вспоминал  других  богов,  то  всегда  в   связи   с
вышеуказанным:
     - Феб-Аполлон сребролукий, у коего Гермий-Килленец  волов  круторогих
похитил...
     - О Посейдон, Колебатель Земли,  чей  могучий  трезубец  однажды  был
унесен крылоногим Гермесом...
     -  Шлем-невидимка  Владыки  Аида,  чье  имя  запретно  для  смертных,
когда-то украден был  -  кем  бы  вы  думали?  Верно,  ахейцы!  -  Лукавым
Гермесом!..
     О том, что Гермий, к примеру, изобрел лиру - об этом рапсод вспоминал
редко, предпочитая чеканным слогом описывать темные делишки  возлюбленного
божества, величая их чаще деяниями, и реже - подвигами.
     Впрочем, подавали ему неплохо - сказывалось влияние базара.
     Не Аполлону же здесь хвалы возносить?!
     Амфитрион мрачно глядел на рапсода-однолюба, слушал его пронзительный
голос и никак не мог понять: почему достаточно подойти к слепцу и  бросить
в его миску для подаяний две вяленые рыбешки (обязательно  вяленые,  а  не
соленые или, допустим, копченые) - и назавтра, пройдя по Дромосу,  впервые
пройденному взбешенным Амфитрионом пять лет назад, он  обязательно  увидит
полуразвалившийся дом,  на  пороге  которого  будет  непременно  сидеть  и
приветственно махать рукой горбоносый юноша в крылатых сандалиях?!
     Этому безотказному способу связи  Амфитриона,  оставившего  сосланных
сыновей на Кифероне и вернувшегося в Фивы, научил лично Гермий - хотя  сам
Амфитрион до сих пор не мог понять, что общего между вяленой рыбой, слепым
рапсодом и появлением Лукавого в определенном месте?
     За прошедшие пять лет бывший лавагет пользовался  наукой  Гермия  раз
шесть-семь, когда ему хотелось повидать сыновей, а дела не давали покинуть
город на месяц-другой, отправившись в поездку на Киферон.
     Утром (с вечера уважив рапсода нужной рыбой)  Амфитрион  чуть  ли  не
бегом - но все-таки не бегом, ощущая тяжесть прожитой половины века на еще
крепких плечах -  отправлялся  на  северную  окраину,  с  третьей  попытки
находил нужное место между холмами, делал шаг-другой, чувствуя  неприятный
холодок  внизу  живота  и  слабое  головокружение,  ответно  махал   рукой
встающему с порога Гермию, затем следовал короткий разговор...
     И Амфитрион в  очередной  раз  понимал,  почему  юношу-бога  называли
Проводником. Холодок внизу живота усиливался, приходилось зажмуриваться  и
крепче сжимать тонкое чужое запястье, уши непременно закладывало, а  потом
Гермий смеялся, Амфитрион  судорожно  сглатывал  и  открывал  глаза,  видя
бегущих к нему сыновей.
     Вечером Гермий возвращал его домой.
     Но сейчас, сегодня... нет, не для очередного путешествия  на  Киферон
хотел Амфитрион увидеть бога в крылатых сандалиях.
     Совсем не для этого.
     Третьего дня в Фивы прибежал  гонец  и,  задыхаясь,  рухнул  у  ворот
города.
     Не прошло и часа, как все фиванцы от мала до  велика  повторяли  одно
слово, в котором слились воедино многие слова  речи  человеческой,  потому
что слово это -  рубеж,  граница,  отделяющая  непоколебимое  "сейчас"  от
возможного "никогда".
     Война!
     Война с Орхоменом.
     Безумец Алкид подстерег минийских послов, идущих за ежегодной  данью,
и без видимой причины надругался над почтенными  орхоменцами,  отрубив  им
руки, носы и уши, после чего повесил отсеченные члены на шеи несчастным  и
погнал послов пинками обратно.
     - Мальчик-то хоть не ранен? - это было все, что спросила  узнавшая  о
случившемся Алкмена.
     Что поделаешь, мать есть мать - тем более, что годовалый внук  Иолай,
худенький  и  болезненный  малыш,  был  сейчас  для  Алкмены  единственной
реальностью.
     Когда Амфитрион назавтра пополудни шел во  дворец  Креонта,  молодежь
криками приветствовала земного отца великого героя, освободившего Фивы  от
позорной дани, люди же постарше хранили угрюмое молчание или  шептались  о
гневе богов и тяготах грядущей войны.
     Во дворце же Амфитриона встретил не старый друг и покровитель Креонт,
но   басилей   Креонт,   государственный   муж,    мыслящий    широко    и
предусмотрительно.
     Во-первых, Амфитрион должен был понять, что Фивы к войне не готовы  -
что бы ни кричали по этому поводу на улицах оголтелые юнцы, которым нечего
терять,  кроме  их  собственных,  бесполезных   для   города   жизней;   и
самовольство Алкида никак не может быть оправдано.
     Во-вторых, если  выяснится,  что  разбойное  нападение  на  минийских
послов неугодно богам - а с чего бы ему быть угодным,  если  оно  неугодно
ему,  Креонту  Фиванскому?!  -  то  Фивы  покорно  склонят  голову   перед
воинственным Орхоменом, как склонили ее тогда, когда миниец  Климен,  отец
нынешнего  орхоменского  басилея  Эргина,  был  случайно  убит   фиванским
возничим Периером во время спортивных состязаний; и поскольку сотней коров
в год в таком случае не отделаешься, то все  имущество  Амфитриона  вполне
может быть передано минийцам в качестве выкупа.
     В-третьих, если орхоменцы потребуют выдать им злодея Алкида,  то  сам
понимаешь, дорогой Амфитрион, и вообще -  как  себя  чувствует  прекрасная
Алкмена в качестве бабушки?.. ну, тогда все в порядке, передавай ей привет
от моей Навсикаи.
     В-четвертых же, доблестному Амфитриону, блистательному  полководцу  и
опытному воину, надлежит на тот  случай,  если  поступок  Алкида  окажется
все-таки  богоугодным,  продумать   план   военных   действий,   а   также
заблаговременно отправить гонцов к покинувшим Фивы  Автолику  Гермесиду  и
Кастору Диоскуру, с целью  привлечения  последних  в  качестве  союзников;
Ифита же Ойхаллийского привлекать, к сожалению,  не  следует,  потому  что
басилей Эврит отзывает наследника на Эвбею, о чем и уведомил с посланцем.
     На этом аудиенция была закончена.
     И вот сейчас Амфитрион  стоял,  ожидая,  пока  слепой  рапсод  допоет
очередной панегирик Гермесу-Психопомпу,  чтобы  опустить  в  его  щербатую
миску две  вяленые  (непременно  вяленые,  а  не  сушеные  или,  допустим,
жареные) рыбешки.
     Дождался.
     Опустил.
     И пошел домой, спиной чувствуя взгляды толпы: восхищенные - молодежи,
раздраженные  -  стариков,  сомневающиеся  -  людей   среднего   возраста,
испуганно-ненавидящие - женщин.
     Все они были фиванцы.
     Да и сам Амфитрион давно уже чувствовал себя  фиванцем,  почти  забыв
родные Микены.


     ...Рыбы сработали безотказно - Килленец поджидал Амфитриона на пороге
своего ничуть не изменившегося дома; да и сам  Гермий  выглядел  абсолютно
прежним.
     Вот только разве что не улыбался, как обычно.
     - Радуйся, Гермий,  -  устало  произнес  Амфитрион,  садясь  рядом  и
стараясь не опуститься на край Гермесова хитона понтийского полотна.
     "Интересно, кто ему одежду стирает?" - мелькнула совершенно  дурацкая
мысль.
     - Радуйся, Амфитрион, - серьезно ответил вечно юный бог, и Амфитриону
вдруг показалось, что в углах  чувственного  рта  Гермия  залегли  горькие
складки, а от внимательных глаз  -  единственного,  что  выдавало  возраст
Лукавого - разбежались и почти сразу скрылись предательские морщинки.
     - Радуйся, Амфитрион, хотя радоваться нам особо нечему - ни тебе,  ни
мне.
     После этих слов оба некоторое время молчали.
     - Что с мальчиками? - выдавил наконец Амфитрион.
     - С ними-то как раз все в порядке, чего не скажешь о минийцах. Только
вот... уж больно много здесь совпадений. Сели мы втроем - я, Дионис и  Пан
-  решили  это  дело  обмыть...  сам  понимаешь,  не  каждый  день  братья
Киферонских  львов  убивают  (Амфитрион  вскинулся,  даже   как-то   сразу
помолодел, но перебивать Гермия не стал),  только-только  первый  бурдючок
приговорили после ухода наших героев, как прибегает к нам старый  знакомец
- колчеухий сатир Фороней. И кричит, что видел на Кифероне моего  любимого
братца Арея! Ни мало, ни много!
     - Эниалия? - не выдержал Амфитрион. - Бога войны?!  Он  действительно
был на Кифероне?!
     Гермий развел руками.
     - Не знаю. Хотя, с другой стороны - с  чего  бы  Форонею  врать?  Тем
более, что гордиться такой встречей глупо. Фороней Арею: "Радуйся, великий
Арей-шлемоносец!" - а тот Форонею пинка в зад дал и исчез. Небось,  открыл
Дромос и ушел. Короче, выслушал я Форонея, взяло меня беспокойство, допили
мы второй бурдючок...
     Красноречивый взгляд  Амфитриона  привел  к  невозможному  -  Лукавый
смутился.
     - Да сам теперь вижу, что поздно спохватился... ну, не люблю я  Арея!
Вот и решил с Паном в  укромном  месте  пересидеть,  чтоб  лишний  раз  не
встречаться! А к вечеру по лесу уже шум  пошел,  о  побоище;  я  сразу  на
пастушью стоянку, смотрю - нет братьев!  К  утру  лишь  явились,  бледные,
глаза в землю... Приступ, говорят, у  Алкида  был  не  вовремя,  а  тут  -
минийцы, как назло!
     - Значит, все-таки приступ, - обреченно прошептал  Амфитрион,  и  всю
его ложную молодость как ветром сдуло.
     Пятьдесят лет, год в год, полголовы в седине.
     - А Ификл, Ификл где же был?!
     - Вот  и  я  на  него  набросился:  где  ты,  подлец,   был,   почему
проворонил?! Я на него, а  он  на  меня...  -  Гермий  отчего-то  завертел
головой, словно разминая затекшую  шею,  и  глаза  Лукавого  потемнели  от
воспоминаний. - В общем, уел меня твой Ификл. Никто вроде бы не виноват: и
приступ неожиданный, и Ификл по делу вперед побежал, и минийцы, как  дождь
на голову, и Арей чуть ли не пролетом по своим делам -  а  уж  больно  все
сложилось не по-доброму. Не верю я таким совпадениям!
     - Никто не виноват, -  словно  и  не  слыша  последних  слов  Гермия,
медленно повторил Амфитрион. - Послы искалечены, война на носу,  и  никто,
кроме Алкида, не виноват...
     - Не совсем так, почтенный лавагет, - впервые за весь  разговор  чуть
улыбнулся Лукавый. - Не совсем так. Сосланный из Фив Алкид -  то  есть  не
совсем  полноправный  фиванец  -  встретил   орхоменцев   на   нейтральной
территории,  где  они,  в  свою  очередь,  еще  не   являлись   для   него
полноправными послами (Амфитрион  резко  вскинул  голову,  жадно  впитывая
слова юноши-бога, как сухая губка - влагу). Шестеро вооруженных  минийцев,
повстречав одного  безоружного  Алкида,  пренебрегли  приличиями  и  стали
оскорблять нашего героя - зарвавшись и в конце концов оскорбив его отца!
     - Ну и что? - не понял Амфитрион. - Тоже мне повод для войны: минийцы
меня оскорбили!
     - При чем тут ты? - очень  искренне  удивился  Гермий.  -  Я  ж  тебе
говорю: оскорбили Алкидова Отца! Дошло - или повторить?
     -  А...  приступ?  -  растерялся   Амфитрион,   никогда   раньше   не
задумывавшийся, за что Лукавый получил свое прозвище.
     - Какой приступ? Приступ праведного гнева,  охвативший  героя,  когда
тот услышал богохульства в адрес самого Громовержца?!
     - Они... они действительно оскорбляли Зевса?
     - А какое твое дело? Достаточно того, что так считает сам Зевс.
     - Значит, Алкид невиновен?
     - Значит, невиновен. И как раз сейчас делегация знатных  граждан  Фив
во главе с самим басилеем Креонтом возвращается  от  прорицателя  Тиресия,
который сообщил им все необходимое.
     - Это хорошо... Гермий, это очень хорошо! То, что мы  будем  правы  в
глазах ахейцев -  это  просто  здорово!  Я  сегодня  же  приму  полномочия
лавагета и...
     - Вы собираетесь наступать или обороняться?
     - Я не перебивал тебя, Гермий!  -  жестко  отрезал  Амфитрион.  -  Но
отвечу: мы вынуждены наступать. Войну с  Орхоменом  поддержит  в  основном
молодежь,  а  молодые  не  умеют  защищаться,  они  перегорят,  ожидая  за
стенами... да и стены наши обветшали. Я сам поведу фиванцев на Орхомен!
     - Тогда Алкид и Ификл присоединятся к тебе на Восточном перевале.
     - Ладно. Но сперва мне хотелось бы знать - на чьей стороне будете вы,
боги?  Плох  тот  лавагет,  который  не  пытается  выяснить   планы   всех
участвующих сторон... потому что иначе не определить возможных союзников и
противников.
     - И ты,  смертный,  спрашиваешь  это  у  меня?!  У  меня,  одного  из
двенадцати Олимпийцев?!
     - Да, спрашиваю. Я бы спросил у других - но у  кого?  Не  в  храм  же
идти, или к гадателю... Итак?
     И Гермий заговорил - медленно, запинаясь, удивляясь самому себе.


     ...тогда он успел вовремя. От него, легконогого Гермия, узнал грозный
Дий-Отец о послах-богохульниках и каре, постигшей минийцев от руки  героя.
Так что когда явилась встревоженная  Семья  на  Олимп  -  лишь  усмехнулся
Громовержец, ибо знал больше других.
     Или думал, что знает.
     Не посмели боги перечить Крониду - чист перед Семьей оказался его сын
от Алкмены. Но когда захотел Зевс возлюбленного сына избавить от  тягот  и
опасностей войны, дабы сберечь для дел грядущих -  возроптали  боги,  даже
те, кто всегда был послушен слову Дия.
     Не было на Олимпе лишь кровавого Арея, но  кому  не  известно  мнение
Эниалия по поводу любой войны и участия в ней героев? Не явился и  Владыка
Гадес (по-земному - Аид), передав через Гермия:  "Нет  мне  дела  до  войн
живых. Тени же мертвых - приму."
     И сказала Гера, Супруга Державного: "Начал герой богоравный  войну  -
что ж, посмотрим, на что он способен!"
     И молвил Сотрясатель Земли Посейдон: "Согласен я с  Сестрою.  У  меня
самого сыновей-героев - хоть море пруди. Поучиться хочу я у  Зевса,  каких
надо героев зачинать!"
     И    поддержали    их    сребролукий    Феб-Аполлон,    сестра    его
Артемида-девственница, и Афина-Тритогенейя, Защитница Городов, и Гестия, и
другие.
     Когда же спросили Вакха-Диониса о его мнении, и высказал мнение  свое
кудрявый бог - взашей прогнал его Зевс-Отец, вместе с  булькающим  мнением
его, ибо грозил Семейный совет превратиться в очередную попойку.
     "Быть посему, - решил Громовержец. - Примет участие сын мой  в  войне
между Фивами и Орхоменом. Но и Семья пусть стоит в стороне, не участвуя  в
распре! В деле  увидеть  героя  хотели  -  смотрите,  но  горе  тому,  кто
вмешается в схватку! Все свободны."
     И поклялись собравшиеся на Олимпе боги черным Стиксом, что будут лишь
зрителями в войне смертных.


     Все это Лукавый изложил Амфитриону.
     - Еще раз спасибо, Гермий, - был ответ. - Это то, что я хотел  знать:
исход войны зависит только от нас, людей. И все-таки  ты  прав  -  слишком
много совпадений. Неожиданный приступ у Алкида, отсутствие  рядом  Ификла,
появление минийцев... нет, сперва Ификл, потом  минийцы,  и  только  затем
приступ... ах, да, еще Арей по Киферону шляется, сатиров  пинает!  Слушай,
Гермий, а там поблизости никого больше не видели?
     - Тебе одного Арея мало?
     - Ну пусть не из богов - из смертных или еще каких?!
     - Да что ты ко мне пристал?! Мало ли кто там  был  -  сатиры,  нимфы,
пастухи, козлы с козами, старуха эта с внуком, которого Ификл спас,  потом
я там был с Паном и Дионисом!.. Хватит?!
     - Стой! Какая еще старуха?
     - Ификл твой по дороге бабку какую-то встретил... только  она-то  тут
при чем?! Бабка себе и бабка...
     -  Вопросы  здесь  задаю  я!  -  как  на  допросе  пленника,  рявкнул
побагровевший Амфитрион.
     И осекся.
     - Ну, ты понимаешь, - совсем невпопад закончил он извиняющимся тоном.
     Но опешивший Гермий, видимо, и впрямь что-то понял - или притворился,
что понял - и принялся  вслух  припоминать  уже  успевшие  улетучиться  из
головы подробности Ификлова рассказа.
     - Звали, звали ее как?! - чуть ли не выкрикнул  Амфитрион  под  конец
воспоминаний Килленца. - Ификл тебе сказал?
     - Сказал, - растерянно ответил Лукавый. - А я забыл.
     - Вспомни, Гермий, постарайся!
     - Далась тебе эта старуха! Ну, шла себе из  Фив  на  Киферон,  родню,
небось, проведать хотела... братьев, говорит, в детстве лечила, животики у
них, проглотов, болели!.. еще Илифий от родильного ложа гоняла...
     - Галинтиада! - резко выдохнул Амфитрион. - Галинтиада, дочь Пройта!
     - Точно, Галинтиада! - обрадовался Гермий. - А... что?
     -  Пока  ничего.  Еще  одно  совпадение.  Вот  что  мне  интересно  -
Галинтиада говаривала, что служит Гекате... скажи-ка,  Гермий,  вы  знаете
своих постоянных служителей?
     - Конечно. Не всех, но многих.
     - Тогда не откажи в любезности, спроси у Гекаты, что  ей  известно  о
жрице Галинтиаде, дочери Пройта из Фив?
     Гермий как-то странно покосился  на  собеседника,  но  тем  не  менее
кивнул.
     - И еще, - продолжил лавагет. - Еще одна  странность,  о  которой  ты
забыл...
     - Какая?
     - Почему Алкид не убил минийцев?
     - Что ж тут странного? - недоуменно  пожал  плечами  Гермий,  в  упор
глядя на Амфитриона.
     Седого, грузного смертного пятидесяти  лет,  с  лицом,  состоящим  из
впадин и складок шелушащейся кожи,  со  вздувшимися  венами  на  волосатых
голенях и коряво сросшимся  бицепсом  правой  руки,  некогда  разрубленной
чьим-то мечом.
     - Если бы эти минийские ублюдки, - глаза Амфитриона на миг  вспыхнули
опаляющим пламенем, - оскорбили МОЕГО отца, Алкея из Микен,  то  я  бы  их
убил! И, клянусь подмышками Афродиты, ни одна зараза никогда не узнала бы,
почему послы Орхомена исчезли на Кифероне, так и не добравшись до Фив!
     - Даже боги? - то ли в шутку, то ли всерьез спросил Лукавый.
     Амфитрион не ответил.
     Глаза его потухли, напрягшееся было тело обмякло - и Гермий вдруг  ни
с того ни с сего вспомнил, что именно сидящий пред  ним  человек  двадцать
лет тому назад внял  мольбам  измученного  Креонта,  чьи  поля  опустошала
чудовищная  Тевмесская   лисица,   от   которой   приходилось   откупаться
шестнадцатилетними  юношами,  ибо  никто  и  никогда  не  мог   настигнуть
чудо-лису;  именно  Амфитрион-Изгнанник,  на  полгода  исчезнув  из   Фив,
неведомо какой ценой уговорил Кефала-охотника отдать ему своего  чудо-пса,
рожденного не от суки, от которого  не  могла  уйти  ни  одна  дичь  -  и,
вернувшись к Креонту, натравил невозможное на невозможное.
     Никому не  встречались  с  тех  пор  преследователь  и  преследуемая.
Поговаривали, что Зевс превратил обоих в камни - да только где те камни?..
     И не любил Амфитрион, когда люди называли его работу подвигом.



                                    7

     Бурлит гордый Орхомен, пеной через край перехлестывает...
     Возвращение искалеченных послов вызвало у минийцев взрыв негодования,
по силе сравнимый разве что с извержением  вулкана,  под  жерлом  которого
раздувает свой горн Гефест, бог-хромец. Наиболее горячие и пустые  головы,
а также родичи пострадавших, призывали  немедленно  выступить  походом  на
Фивы, фиванцев истребить поголовно, а город разграбить и сжечь,  развалины
засыпав солью, дабы и чертополох не рос на месте, где  стояли  семивратные
Фивы.
     К чести орхоменского басилея Эргина, сына Климена,  следует  сказа