аменитости. А что  целился
дольше - так это правилами не оговорено!.. хоть неделю целься.
     - Эй, Пустышка, ты за кого болеешь? - дернул приятеля за край хламиды
взмокший от переживаний Ификл.
     - Я - за Миртила! - гордо добавил он, так  и  не  дождавшись  ответа,
после чего без спросу отломил у Пустышки  кусок  коржика  и  принялся  его
жевать.
     -  А  я  -  за  Ифита!  -  тут  же   вмешался   Алкид,   взволнованно
подпрыгивающий на месте и ежесекундно рискующий свалиться  с  парапета.  -
Миртил вон сколько целится, а этот долговязый раз - и точно в цель!
     - Все равно Миртил лучше! - не выдержал  Ификл.  -  Потому  что  наш!
Пустышка, ну Пустышка, скажи ему - кто лучше?! Кто победит?!
     - Пусть победит сильнейший, - нашелся Пустышка.
     - Ясное дело, сильнейший, - надулись оба мальчишки.  -  Но  ты-то  за
кого?!
     - Я - за Аполлона! - улыбнулся  Пустышка,  но  глаза  его  оставались
серьезными и смотрели куда-то  в  сторону  кромки  поля.  -  Вы,  ребятки,
болейте  на  здоровье  себе,  а  я  пойду  поздороваюсь  -   родственничка
заприметил...
     Вот он был - и  вот  его  не  стало.  Близнецы  все  никак  не  могли
привыкнуть  к  этой  странной  особенности  Пустышки  -  умению   исчезать
мгновенно и совершенно бесследно.
     То-то удивились  бы  братья  (да  и  не  они  одни),  узнав,  что  их
замечательный друг находится совсем рядом, рукой  подать,  просто  увидеть
его можно, только если уметь видеть по-настоящему - а это умеет далеко  не
каждый.
     Например,  из  собравшихся  зрителей  это  умел  только  один  слепой
Тиресий.


     ...Гермий невольно улыбнулся, потрепал Алкида по  вихрастому  затылку
(тот не глядя отмахнулся - муха, что ли,  докучает?)  -  и,  незримый  для
людей, двинулся к кромке поля.
     Туда, где ждал его один из Семьи, от чьих глаз укроешься разве что  в
шлеме дядюшки Аида, изделии подземных ковачей-Киклопов.
     Бог стоял против бога; "Я" против "Я".
     "Я" путников, воров и торговцев, ораторов и душ, бредущих к  Ахерону,
послов,  пастухов   и   юных   атлетов,   Килленец,   Лукавый,   Пустышка,
Психопомп-Душеводитель, Пастырь Стад - легконогий Гермий, сын Майи-Плеяды,
горной нимфы, дочери  Атланта-Небодержателя;  и  "Я"  поэтов  и  лучников,
строителей и музыкантов, Стреловержец,  Мститель,  Водитель  Муз,  Оракул,
Несущий чуму, Очищающий от скверны - солнечный Аполлон Пифий, сын  гонимой
Латоны, дочери титана Кея и Фебы.
     Братья по отцу.
     Впрочем, приплясывающий на парапете  Алкид  (или  это  Ификл?..  нет,
пожалуй, все-таки Алкид) тоже числился в братьях у этих двоих - но боги  и
люди одинаково глухи к смеху Ананки-Неотвратимости.
     - Какими судьбами, братец? -  еще  издалека  поинтересовался  Гермий,
придавая своему лицу самое беззаботное выражение.
     "Потрясающий   красавец,   -   про   себя   оценил    он    горделиво
подбоченившегося Аполлона. - Причем знающий это о себе - и поэтому уже  не
столь потрясающий. Интересно, он искренне простил мне то украденное  стадо
или просто решил не связываться?.."
     - Пролетом, - чуть рисуясь, сверкнул ослепительной улыбкой Аполлон. -
На состязание взглянуть и вообще... Сам знаешь, папа всей  Семье  запретил
являться в Фивах по-божески, при полном параде - ну,  я  и  заглянул  так,
потихоньку... вроде тебя, бродяги.
     - Угу, - кивнул Гермий. - Это правильно. Это сближает...
     Кого это сближает и каким образом - этого Гермий не сказал, а Аполлон
не  спросил,  и  некоторое  время  они  молча  наблюдали  за  соперниками,
старавшимися  поразить  подброшенное  яблоко.  Ифит  снова  попал   чисто,
навскидку, расколов яблоко на две почти равные половинки; Миртил  чуть  не
опоздал, спустив тетиву в  последний  момент,  и  от  его  яблока  отлетел
довольно-таки небольшой кусок - что, впрочем, тоже засчитывалось.
     Когда Миртил опускал лук после выстрела, руки его слегка дрожали.
     - Волнуется фиванец, - заметил Аполлон.
     - Есть из-за чего, - согласился Гермий. - Ученик твоего ученика...
     - Не мой ученик! - резко закончил Аполлон, мрачнея.  -  Мой  ученичок
во-он где... вырос, заматерел! Встретит  -  не  поздоровается,  жертву  не
принесет... да и так нечасто приносит.
     И  небрежно  кивнул  в  сторону  мест  для   почетных   гостей,   где
переговаривались о чем-то басилеи Креонт и Эврит, рядом с  которыми  сидел
довольный Амфитрион и еще кто-то из городской аристократии.
     - Мой, не мой, - не преминул уколоть Гермий.  -  Что  ж  ты,  братец,
прямо как смертный? А где же "Я"?
     - Я не смертный, - отрезал Аполлон. - А Эврит - не я.
     Гермий подметил странную тень, затмившую в  этот  миг  солнечный  лик
Аполлона - то ли легкую  неприязнь,  то  ли  интерес  гиганта  к  мокрице,
испачкавшей слизью его подошву.
     - На днях поминал меня пару раз, - Аполлон явно имел в виду  того  же
Эврита. - Думал, наверное, что я не услышу.
     - Это он зря, - усмехнулся Лукавый.
     - Зря, - согласился Солнцебог, похлопывая ладонью по висевшему  сбоку
колчану, от которого исходило приглушенное сияние. - Не люблю, когда  меня
всуе поминают.  Надо  бы  проучить  басилейчика  -  как-никак  ученичок...
бывший. Жаль только, Семья не поймет -  папа  велел,  чтобы  в  Фивах  без
знамений и грозы над охульниками!
     - Так мы и не будем! - с готовностью подхватил Гермий.  -  Зачем  нам
гроза? Гроза нам ни к чему, гром, ливень, молнии там всякие...  да  только
насчет мелкой, но  существенной  помощи  одному  из  соперников  и  насчет
мелкой, но досадной помехи другому - об этом папа ничего не говорил!  Папа
велик, ему не до мелочей!..
     - Вот и я о том же, - удивительно,  до  чего  же  неприятная  ухмылка
могла возникнуть на столь красивом лице, как у Аполлона. - А то слишком уж
много возомнил о себе басилейчик... Фиванцу мы победу,  пожалуй,  отдавать
не станем, не заслужил, но  и  ничья  будет  Эвриту  как  кость  в  горле.
Сделаем, Лукавый?
     - Сделаем, Стрелок. Только так: Ифит - мой, Миртил  -  твой.  Пакости
больше по моему ведомству... "Феб Мусагет, Аполлон  сребролукий,  строящий
подлые козни Эвритову чаду Ифиту" - нет, не звучит! А вот: "И  к  Аполлону
воззвал славный лучник фиванский; и Фебом услышан он был" - это же  совсем
другое дело!
     - Болтун ты, Пустышка, - махнул рукой Аполлон. - И в кого ты такой?
     - В себя, - небрежно отозвался Гермий, следя, как два голубя,  громко
хлопая  крыльями,  взмыли  в  безоблачное  небо  -  и  за  птицами   почти
одновременно метнулись две стрелы. Один голубь камнем рухнул вниз -  более
длинная стрела аккуратно отрезала  ему  голову;  но  и  другой,  судорожно
трепыхаясь, упал в гущу восторженных зрителей.
     Чьи-то руки швырнули птицу обратно на поле;  крылья  голубя  еще  раз
проскребли по земле, и птица затихла - стрела Миртила прошила ее насквозь,
но голубь попался живучий не по-голубиному.
     Судьи на поле  переглянулись,  и  один  из  них  стал  подвешивать  к
деревянной стойке два позолоченных кубка на длинных и  прочных  нитях.  На
этом задании обычно пасовали самые искусные лучники - кубок раскачивали, и
стрелок должен был перебить нить не далее чем на локоть от кубка.
     Подали стрелы с раздвоенными наконечниками.
     Двое рабов одновременно качнули кубки и отскочили в разные стороны.
     То ли солнечный зайчик ударил в глаза Ифиту, то ли  нога  не  вовремя
поехала по траве, только  что  бывшей  сухой  и  вдруг  ставшей  мокрой  и
скользкой (с чего бы это?!); а может, просто  сказалось  все  возрастающее
напряжение сегодняшнего дня - короче, дрогнула не  знавшая  промаха  рука,
чуть качнулся лук, зазвенела возмущенно тетива... и стрела все же  срезала
нить - но слишком далеко от кубка, упавшего на траву.
     Локоть? Больше?..
     И в то же мгновение рванулась вперед стрела  Миртила-фиванца  -  а  в
глазах пожилого лучника еще горели, не гасли огоньки удивления, словно  не
он  только  что  натягивал  лук,  целился,  спускал  коротко  вскрикнувшую
тетиву...
     Миртил поежился, наскоро помянул Аполлона-Стреловержца и глянул через
плечо назад - увидеть кого-то ожидал, что ли?
     Бушевали трибуны, глядя на упавшие в пыльную траву кубки,  на  рабов,
поднимающих эти кубки и стремглав бегущих с ними  к  Креонту,  на  басилея
Фив, придирчиво мерившего обрывки нитей, равные по длине...
     Рядом  с  Креонтом  молчал  и  хмурился  Эврит  Ойхаллийский.   Знал,
чувствовал - его только что поставили на место.
     Молчала у самого выхода старая карлица Галинтиада, дочь Пройта.
     Звенящая тишина сменила рев толпы.
     Ожидание.
     - Ничья! - торжественно возгласил Креонт.
     И  вновь  -  рев  многоголосого  зверя  по  имени  Толпа,   чудовища,
неподвластного ни богу, ни герою.
     Ну разве что на время.
     ...Молчал Эврит.
     ...Молчала Галинтиада.
     ...Молчал юный Ифит, с робостью поглядывая на сурового отца.
     И молчал Миртил-фиванец, учитель братьев-Амфитриадов.
     Знал лучник: сегодня он проиграл.



                                    8

     Эту ночь, ночь после  дня  состязаний,  Гермий  провел  в  раздумьях,
далеко не всегда приятных (или, скорее, почти всегда  неприятных);  ну,  и
утро началось соответственно.
     Почему-то он раз за разом возвращался мыслями к своей первой  встрече
с близнецами, случившейся два с лишним года тому назад.
     Для Гермия было пустячным делом оказаться на пути у мальчишек,  когда
те бежали на базар, ужасно гордясь поручением матери купить всякой  зелени
и совершенно не замечая крепкого раба-фессалийца, который на всякий случай
следовал за ними в отдалении. Зато Гермий сразу заметил всех: и мальчишек,
и  прохожего-старика,  и  раба-сопровождающего,   причем   последний   его
совершенно не устраивал - в результате чего раб сделался  скорбен  животом
и, проклиная вчерашнюю рыбу "с душком", шмыгнул между домами и был таков.
     А Алкид с Ификлом сперва замедлили шаг, а там и  вовсе  остановились,
завороженно  глядя  на  молодого  бродягу,   в   чьих   руках   маленькими
предзакатными солнцами порхали три... нет, четыре...  нет,  даже  пять!  -
лоснящихся плодов граната.
     - Ух ты! - округлились два одинаково очерченных рта.
     Наконец бродяга перестал  жонглировать,  хитро  подмигнул  братьям  и
швырнул каждому по гранату. Поймав их, близнецы так и застыли с  открытыми
ртами, словно  собираясь  засунуть  туда  подарки  целиком,  с  кожурой  и
косточками - руки бродяги оказались пусты, а остальные плоды  (один?  два?
три?) исчезли неведомо куда.
     Дальнейшее было несложно -  любопытство,  интерес,  приязнь,  дружба,
звенья той лживой цепочки, за которую одно живое  существо  подтягивает  к
себе другое, будь ты смертный, бог,  титан  или  чудовище.  Когда  дети  с
головой уходили  в  очередную  игру,  предложенную  неутомимым  Пустышкой,
Гермий исподтишка разглядывал их лица (по сути одно лицо)  и  жадно  искал
черты сходства с собой, с Аполлоном, с Дионисом, с другими сыновьями Зевса
Кронида; он вглядывался в это общее лицо,  способное  смеяться  и  плакать
одновременно, меняющееся с каждым прожитым днем, в отличие от  лиц  Семьи,
неизменных и привычных... он искал, находил и тут же понимал, что ошибся.
     И когда эти дети, похожие на Амфитриона, похожие на Персея, и  только
потом похожие на Олимпийца, впервые  спросили  о  разнице  между  богом  и
смертным - Гермию стоило большого труда не показать  близнецам,  насколько
он взволнован этим вопросом.
     Если бы в Семье узнали, что он, Гермий-Лукавый,  попытался  объяснить
смертным разницу между "Я" и "мое", разницу  между  вечным  и  конечным...
Участь  Прометея  показалась  бы  тогда  Гермию  завидной!   Семье   нужны
Мусорщики-Полулюди, способные убивать навсегда - но  как  только  Мусорщик
начинает задумываться о сходстве Медузы и Афины, Химеры и Пана, чудовища и
божества; как только он касается грани между смертным и бессмертным...  О,
таких мыслей, таких сравнений Семья не прощает!
     И сходит  с  ума  победитель  Химеры  Беллерофонт,  безумным  слепцом
скитаясь по  земле;  Персей-Горгоноубийца,  лучший  из  лучших,  бронзовым
диском убивает собственного деда - и до конца дней своих  сиднем  сидит  в
Тиринфе,  замаливая  невольную  вину;  в   огромного   змея   превращается
Кадм-Фивостроитель, сразивший дракона и ставший  им,  на  себе  испытавший
участь сперва героя, затем - чудовища;  братья-Алоады  громоздят  Оссу  на
Пелион, гору на гору, держат Арея в заточении более тридцати  месяцев,  но
лань Артемиды пробегает между ними, и убивают друг  друга  огромно-могучие
братья Алоады...
     Жив еще неистовый Идас из Мессении, год назад дерзнувший поднять руку
на Аполлона из-за невесты своей, речной нимфы Марпессы; жив, хотя и изгнан
еще один соперник  Аполлона,  юный  Кореб  из  Аргоса;  страшная  кара  не
настигла еще Иксиона, мятежного лапифа, дерзнувшего полюбить Геру, супругу
Зевса, как  равный  равную;  многие  живы,  многие,  осмелившиеся  шагнуть
навстречу, дерзнувшие полюбить, восстать, просто огрызнуться, а не  только
убивать по приказу.
     Живы пока что - но Мойра Атропос уже взяла бронзовые ножницы.
     Нельзя смертным задумываться над тем, почему  боги  сами  не  убивают
чудовищ.
     Нельзя  смертным  удивляться:  почему  для  того,  чтобы  бессмертное
смертным сделать,  а  там  и  мертвым,  нужен  Мусорщик,  смертный  герой,
знакомый со смертью не понаслышке?
     Нельзя героям задумываться - опасно это.
     Для них опасно, да и не для них одних.
     ...Гермий   вздохнул,   почесал   щиколотку,    укушенную    каким-то
непочтительным насекомым, и махнул рукой - а, все  равно  всех  мыслей  не
передумать! Тем более что в Семье это дело и вовсе не принято. Иначе  папа
давно бы извлек Алкида из Фив, упрятал бы куда-нибудь к себе под  крылышко
и воспитывал бы своего Мусорщика-Одиночку без помех! Странно - вроде и сын
ему Алкид, и герой будущий, и надежда Олимпа, а все равно как неродной! Не
любит его Зевс, что ли? Он, Гермий - и то к мальчикам привязался...
     Вот тут-то Гермия и ожгло, как плетью. Привязался? Он?  К  смертным?!
Узнать толком ничего не узнал, приступов Алкидовых ни  разу  пока  что  не
видел - хотя за этим в Фивы и явился, торчит  тут,  как  комар  на  плеши,
пацанов Дромосом [дромос - греч. "коридор"] пользоваться научил  -  Персей
год учился, и то сопровождать потом пришлось, чтоб не  заблудился,  а  эти
близняшки с третьего раза носятся туда-сюда, как угорелые, без провожатых!
И впрямь Мусорщик-Одиночка! Интересно, двое одиночек, да еще и близнецов -
это как считать придется?!
     К пифии сходить, что ли, спросить?
     Тут Гермию пришли  на  ум  туманные  намеки  кентавра  Хирона  насчет
сомнительности отцовства Громовержца  -  и  он  вовсе  загрустил.  Вот  уж
угораздило родиться в Семье с умом и талантом! Шутки шутками, а  мало  кто
из Семьи обременяет себя излишним мудрствованием.  Все  больше  за  оружие
хватаются - кто за молнию, кто за трезубец, кто за лук или еще за что...
     Хватались бы сперва за голову - глядишь, забот бы раза в два поменьше
было.
     Только такой совет никому из  Семьи  давать  нельзя  -  что,  скажут,
Пустышка, совсем уже...
     - ...Пустышка! Ну Пустышка  же!  Ты  тут  сидишь  и  ничегошеньки  не
знаешь! А в городе такое! Такое! И занятия в палестре отменили! И...
     На этот раз тот, кого называли Пустышкой, и кто сам любил  неожиданно
появляться  и  бесследно  исчезать,  был  вынужден  признать,  что  честно
проморгал момент появления шумных близнецов. Мальчишки выросли перед  ним,
словно из-под земли, совершенно незаметно промчавшись по Дромосу, и тут же
наперебой затараторили об одном и том же - каждый хотел обязательно первым
сообщить потрясающие новости, и Пустышка, рассеянно улыбаясь, слушал обоих
вполуха, не особенно вникая в смысл слов, сыплющихся как горох.
     "Не зря я все-таки их учу, - думал Гермий, глядя на  взлохмаченных  и
исцарапанных мальчишек с облупившимися от солнца носами. -  И  с  Дромосом
освоились (с закрытыми глазами пройдут!), и подобрались так, что даже я не
заметил..."
     Юноша встряхнул головой, как бы освобождаясь на время от владевших им
мыслей, и попытался вслушаться в галдеж близнецов.
     - Басилей Эврит уехал! Ночью! Никого не предупредив! - подпрыгивая от
нетерпения и распиравших  его  новостей,  вопил  Алкид  (или  Ификл?  Нет,
похоже, что все-таки Алкид, хотя...)
     - А сын его остался! - вторил брату,  отчаянно  размахивая  руками  и
зачем-то поминутно приседая на корточки, другой мальчишка  (скорее  всего,
Ификл; впрочем...)
     - А еще учитель Миртил куда-то пропал! И никто не знает,  куда!  Даже
Тиресий - и тот молчит!
     - И все его ищут - и папа, и Кастор с Автоликом, и все-все...
     - Поэтому и занятия в палестре отменили!
     - Вот здорово!
     - А мы сразу к тебе побежали...
     - К тебе!
     - Только лучше пусть Миртила все-таки найдут,  -  на  два  тона  ниже
сказал вдруг один из мальчуганов, шмыгнув носом. - Пускай уж занятия, лишь
бы нашли...
     И Пустышка сразу понял, что это Ификл.
     - Конечно, пускай найдут, - тут же понизил голос и Алкид.  -  Слушай,
Пустышка,  ты  здесь  все  знаешь,  везде  ходишь  -  найди  Миртила,   а?
Представляешь - все его ищут, с ног сбились, плачут, жертвы Зевсу или  там
Гермесу приносят, а тут мы с тобой его приводим, и все нас хвалят, подарки
дарят, а Автолик клянется,  что  больше  никогда  не  станет  нас  посохом
лупить...
     И оба мальчишки с надеждой уставились на своего друга.
     -  Попробую,  -  медленно  кивнул  Гермий,  чувствуя,  что  все   это
неспроста: его утренние раздумья о забытом или запретном, внезапный отъезд
басилея Ойхаллии, скорее похожий на  бегство;  оставшийся  в  Фивах  Ифит,
поиски исчезнувшего Миртила,  вчерашние  состязания...  Не  нравилось  это
Гермию,  совсем  не  нравилось,  что-то  крылось  за  внешне   безобидными
событиями - и неизвестность еще больше раздражала Лукавого.
     -  Попробую,  -  повторил  юноша,  в  какое-то  неуловимое  мгновение
расслабившись - весь и сразу, как дикое животное - и прикрыв глаза.
     Лицо Пустышки приняло умиротворенно-отсутствующее выражение.
     - А куда мы пойдем его искать? - поинтересовался ничего не понимающий
Алкид.
     - И когда? Прямо сейчас? - поспешно добавил Ификл, понявший ничуть не
больше брата.
     - Никуда мы не пойдем, -  чуть  слышно  и  невыразительно  проговорил
Гермий, а братья переглянулись: им показалось, что губы Пустышки при  этом
не шевелились.
     - Сядьте рядом и ждите. Молча.
     - Пустышка, ты этот... прохвост?  -  изумленно  вытаращился  Алкид  и
мгновенно поправился. - То есть я хотел сказать - провидец!  Как  Тиресий,
да?
     Ификл  больно  ткнул  брата  острым  локтем  в  бок  и,  когда  Алкид
обернулся, приложил палец к губам: дескать, просили же помолчать!
     Спохватившийся Алкид закивал, и оба поспешили  усесться  на  траву  и
уставиться на Пустышку, время от времени многозначительно переглядываясь.



                                    9

     Гермий не был ни всевидящим, ни всемогущим. Не был  он  и  провидцем,
подобно слепому Тиресию или Прометею Япетиду.
     Но он был богом; и в Семье считался не из последних.
     Путники частенько взывали к Лукавому, и не зря почти на всех  дорогах
Эллады время от времени попадались гермы - деревянные или каменные  столбы
с изображением Бога-Покровителя наверху. Зачастую изображение  имело  мало
общего  с  оригиналом,  но  при  установке  герм  ритуал   их   посвящения
Гермесу-Киллению соблюдался  неукоснительно,  да  и  путники  не  ленились
оставлять дары божеству в расчете на его благосклонность; так что  Лукавый
не раз пользовался путевыми столбами. Для него это были не просто каменные
изваяния - сейчас сидевший на земле  юноша  находился  в  каждом  из  этих
столбов, он был ими, как они были частями его; и Гермий  мог  видеть  все,
что происходит