ь он - сын Зевса! - для пущей убедительности Иолай ткнул
чашей в потолок, расплескав вино на себя. - Сын Зевса! Что  отец  небесный
повелит, то и делает! Скажете - неправильно?
     - Правильно! - поспешно согласился Авгий; остальные промолчали.
     - И я говорю, что правильно! Но иногда - жалко, - Иолай залпом осушил
кратер, мельком отметив отсутствие слуг в мегароне и закуски на столе.  Ну
что ж, будем считать дело сделанным  -  вино  ударило  в  голову  молодому
герою,  развязав  язык;  а  посторонних  ушей,  раз  все  свои,  можно  не
опасаться.
     Этого добивались, владыки?
     -  Жалко!  -  но  правильно.  Мы  не  Эврисфею  служим!  Мы  -   руки
Громовержца, его земные молнии! Мы - я и Геракл... в смысле, Геракл и я. И
наша служба, наша почетная и многоопасная служба...
     - Окончена, - спокойно завершил Эврит. - Двенадцать лет, день в день.
Если верить Зевсу, бессмертие Гераклу обеспечено. Но ведь он еще и  здесь,
на земле поживет... или я не прав? Отчего б не пожить Гераклу, богоравному
герою, сыну Зевса - не пожить еще и ванактом Микенским?! А потом удалиться
на Олимп, оставив ванактом Микенским - ну, допустим, Иолая,  племянника  и
друга?
     - А Зевс? - тупо спросил Иолай, методично наполняя вином все чаши, до
которых смог дотянуться.
     Потом   выбрался   из   кресла   и,   пошатываясь,   разнес   кратеры
присутствующим.
     - А Зевс?! - еще раз возгласил он на весь мегарон  и  поднял  чашу  к
закопченным балкам потолка, словно  это  был  священный  ритон  [священный
сосуд для возлияния богам], спустя мгновение осушив ее до дна.
     Остальным волей-неволей пришлось последовать его примеру.
     - А... что, собственно,  Зевс?  -  слегка  охрипнув,  поинтересовался
Авгий, зябко передергиваясь.
     - Как это  что?!  Кто  тридцать  шесть  лет  назад  возгласил:  "Быть
новорожденному ванактом Микенским и владыкой  над  всеми  Персеидами!"  Он
возгласил, Зевс, Дий-отец... про Эврисфея, между прочим! Значит, так  тому
и быть!
     - Да Зевс же Геракла, дядю твоего  родного,  в  виду  имел!  -  Авгий
замахал на Иолая пухлыми ручками. - А Гера  Никиппе,  Эврисфеевой  мамаше,
роды ускорила - вот и вышла ошибочка! Кому, как не нам, ее исправить?
     - Ничего не получится, - отрезал  Иолай,  на  всякий  случай  грохнув
кулаком о столик. - Не сядет дядя Геракл в Микенах!
     - Да почему?!
     - По кочану. И вообще - куда ему, прирожденному герою,  в  правители?
Опять же, приступы безумия - слыхали небось? Ну вот и будьте довольны, что
слыхали, а не видали. Я уж знаю дядюшку - как найдет на него,  так  только
успевай прятаться!
     - Ну хорошо, - подытожил Эврит. - Геракл в Микенах не  сядет.  А  как
насчет его брата - и твоего отца? Ты пока не пей, Иолай,  ты  подумай,  не
спеши отвечать... хмель - он плохой советчик.
     Иолай грузно качнулся.
     Опрокинул кресло.
     Издал горловой звук - и шагнул к двери.
     - Герой, - тихо плеснул вслед голос Гиппокоонта. - Золотая  молодежь.
А я тебя предупреждал, Эврит...
     Гиппокоонт вдруг замолчал.
     Твердым, ровным шагом  Иолай  прошел  до  двери,  постоял  на  пороге
мегарона.
     Обернулся.
     Жестким взглядом обвел собравшихся, словно впервые их видел.
     - Радуйтесь, владыки! - негромко бросил Иолай. - Будем считать, что я
только что вошел. Будем считать, что все, сказанное вами, я не слышал - но
думал об этом по дороге сюда. Ну что, начнем сначала?
     И только тут расхохотался Лаомедонт-троянец.
     - Лошадник ты, Гиппокоонт, - сквозь смех крикнул он спартанцу, - тебе
коней, не людей судить! Этот парень - как он их  всех  еще  во  дворе,  а?
"Стоять! Я кому сказал?!" Входи заново, Иолай  Ификлид,  возница  Геракла!
Возница - это ведь тот, кто везет, правда?
     - Нет, - серьезно ответил Иолай. - Возница - это тот, кому везет.
     И двинулся от двери - обратно.
     Заново.



                                    7

     Около полуночи, оставшись в отведенных покоях один, Иолай по-прежнему
продолжал думать о странной беседе в мегароне.
     Ему упорно казалось, что за обычным заговором, преследующим банальную
цель - если и не  заменить  амбициозного  Эврисфея  благодарным  и  потому
сговорчивым ванактом, то хотя бы отвлечь Микены  от  планомерного  захвата
чужого пирога - короче, за заговором, которых в  ахейских  правящих  домах
двенадцать на дюжину, кроется нечто большее.
     За тем, что говорили - то, о чем не говорили.


     "Если верить Зевсу, бессмертие Гераклу обеспечено..." "Кому,  как  не
нам, исправить ошибку Зевса..." "А что - Зевс?.."


     Иолай ворочался на резном ложе, устланном ветхими  волчьими  шкурами,
глядел в мрачный серый потолок, по которому змеились трещины  -  и  думал,
думал...
     Снаружи доносились крики и нестройное пение  пьяных  женихов,  где-то
там же получали свою долю славословий и глупых вопросов братья;  наверняка
неподалеку вертелся счастливый Лихас - его хотели поселить в павильон  для
челяди, но Иолай не дал, надеясь хоть как-то приглядеть за этим  стихийным
бедствием; спать не хотелось, не хотелось ничего, даже думать...
     Скрипнула входная дверь.
     Иолай замер неподвижно, лишь  правая  рука  его  змеей  скользнула  к
изголовью, нащупывая костяную рукоять ножа.
     И расслабившись, вернулась обратно, когда Иолай узнал вошедшего.
     - Смертные сперва стучат, а уж потом входят, -  небрежно  бросил  он,
поворачиваясь на бок.
     Гермий  помолчал,  потом  вышел,  трепеща  крылышками   на   задниках
сандалий, негромко постучал и снова вошел.
     - Так, лавагет? - вяло спросил бог.
     И по этому "лавагет" Иолай понял,  что  дело  обстоит  хуже,  чем  он
предполагал.
     - Неприятности, Гермий?
     - У кого их нет, лавагет?  -  осунувшееся  лицо  Лукавого  изобразило
нечто, напоминающее былую улыбку.
     - Какие?
     - Такие, о которых тебе знать не стоит. Ты с близнецами на  отдыхе  -
ну и отдыхай.
     Это было сказано не обидно; Иолай вполне верил, что у Лукавого  могут
быть неприятности, о которых посторонним знать не стоит.
     - Ну и отдыхаю, - Иолай пожал плечами и перевернулся на другой бок.
     У него тоже  хватало  таких  новостей,  о  которых  он  не  собирался
говорить Гермию.
     Во всяком случае, сейчас.
     - Ты не злись, лавагет, - Гермий уселся рядом на край  ложа,  оправив
свой неизменный хитон. - Нам с тобой ссориться ни  к  чему.  Нам  с  тобой
советоваться надо.
     - О чем? О твоих неприятностях?
     - Нет. О моих не надо. Пока - не надо. Давай - о наших. А  то  что-то
меня тетка вконец одолела.
     - Какая тетка? - не понял Иолай.
     - Мнемозина.  Память.  Вот,  к  примеру,  ты  помнишь  приезд  Эврита
Ойхаллийского к тебе в Фивы? Самый-самый первый приезд.
     Гермий помолчал и нехотя добавил.
     - Ты тогда еще Амфитрионом был.
     Иолай рывком сел на ложе.
     - Помню, - глухо бросил он. - Только  знаешь,  Лукавый...  давай  без
лишних воспоминаний. Я не бог, мне память - не тетка. Договорились?
     - Договорились, - кивнул Гермий,  не  отводя  спокойного  взгляда  от
бешеных, налившихся кровью глаз Иолая. - Мне уйти или говорить дальше?
     Трещины бежали по потолку, плетя свои бессмысленные  кружева;  "Хвала
великому Гераклу!" - завопил во дворе тонкий голос, подозрительно  похожий
на  голос  Лихаса,  и  тут  же  утонул  в  хриплом  многоголосом   рокоте:
"Хвала-а-а-а!.."
     - Дальше, - Иолай  тронул  усталого  бога  за  локоть,  словно  прося
прощения за невольную вспышку. - Извини, Лукавый, по-моему,  у  нас  обоих
был трудный день...
     - Не то слово. Итак: первый приезд Эврита в Фивы, состязание за право
учить близнецов между Ифитом Эвритидом и предыдущим  учителем...  как  его
звали?
     - Миртил.
     - Да, Миртил. Потом - ничья; и этот самый  Миртил  наутро  пропадает.
Кстати, вы выяснили, что с ним случилось?
     - Нет. С тех пор  о  нем  -  ни  слуху  ни  духу.  Поговаривали,  что
колесницу его - у нее на заднике приметная резьба была - видели  не  то  в
Арголиде, не то в Мессении...
     - Колесницу - возможно. Но не ее хозяина.
     - Ну и что?
     - Ничего. Просто на следующий  день  после  состязаний  в  предгорьях
Киферона на глазах у одного пастуха учитель Миртил принес  себя  в  жертву
юному Алкиду. Я частично видел и жертвоприношение, и... приступ.
     Гулкое эхо сказанного заполнило покои, превратив их на миг в  подобие
горного ущелья.
     - И ты - молчал? Молчал до сих пор?! Почему ты не  сказал  мне  этого
тогда, раньше... когда я еще был Амфитрионом?!
     - И что бы ты тогда понял? Да и не до разговоров мне было. Не  веришь
- у Хирона спроси. Опять же: ничья в состязаниях -  это  ведь  не  столько
Миртил и Ифит, сколько я  с  Аполлоном.  Братец  мой  сводный  решил,  что
зазнался Эврит - Аполлон его еще  "басилейчиком"  через  слово  величал  -
пора, мол, осадить. Ну и... осадили. В четыре руки.
     - Хорошо, Гермий - зазнался, осадили, ничья...  а  в  жертву-то  себя
зачем?!
     - Не знаю. Предполагаю, что...
     - Погоди, Лукавый. Дай-ка я  соберусь  с  мыслями.  Значит  -  ничья;
допустим, Миртил догадывается о божественной помощи... а он горд - вернее,
был горд - и  решает...  Нет,  сам  он  так  не  решит.  Значит,  помогли.
Подсказали. Кто? - тот,  кому  это  выгодно.  Возможно,  Галинтиада,  дочь
Пройта, пожар ее праху! Хотя нет: явись старая Одержимая к Миртилу с такой
идеей хоть до, хоть после состязаний - он бы ее в шею  погнал!  Неужели...
Эврит-ойхаллиец?!
     - Не знаю, лавагет. Но мыслю примерно так же.  Если,  конечно,  такое
условие и впрямь  было  поставлено  покойному  Миртилу;  причем  не  после
состязаний, а еще до них.
     - Ну и  спросите  у  него!  Или  Владыка  Аид  разучился  язык  теням
приставлять?!
     - Миртил не в Эребе, лавагет. Он - в  Тартаре.  Как  и  любая  другая
жертва Алкиду; особенно - добровольная.
     - Но если в наших догадках есть хоть зерно правды, значит -  Эврит...
Одержимый! Причем из тех, кто был осведомлен о подлинной  причине  безумия
Геракла!
     - И в третий раз отвечу: не знаю, лавагет. Но хотел бы узнать.


     "...Слава! -  ревут  за  окном  луженые  глотки.  -  Слава  возничему
Геракла,  Иолаю,  сыну  Ификла,  сына   Амфитриона,   сына   Алкея,   сына
Персея-а-а-а!.."
     - Всех перечислили, - беззвучно шепчет  Иолай,  глядя  в  потолок,  -
одного забыли: самого Громовержца, Персеева отца...  Дыхания  не  хватило,
что ли?
     Иолай в покоях один.
     Бегут,  змеятся  трещины;   причудливые   линии   треснувшей   судьбы
человеческой...



                                    8

     Примостившись на груде сосновых поленьев, остро пахнущих лесом, Иолай
наблюдал за двумя кряжистыми рабами-абантами - коренными  жителями  Эвбеи,
чьи спутанные волнистые кудри падали на  лицо  не  из-за  неряшливости,  а
согласно древней, забытой всеми, кроме самих абантов, традиции.
     Абанты, сняв  все,  за  исключением  набедренных  повязок,  увлеченно
жарили на вертеле баранью тушу, время от  времени  обмениваясь  гортанными
возгласами и сбрызгивая жаркое винным  уксусом  из  глиняного  кувшинчика.
Бледные, но от того не менее жаркие языки  огня  жадно  лизали  истекавшую
шипящим жиром баранину; мускулистые тела  абантов  лоснились  от  пота  и,
казалось, тоже  сейчас  начнут  шкворчать  и  дымиться;  дразнящий  аромат
растекался по двору - и Иолай, в общем-то не голодный, не выдержал.
     Он встал, подошел к костру,  одним  движением  выдернул  из  лежащего
рядом бревна широкий разделочный тесак - и,  сочно  врубившись  в  бараний
бок, оттяпал себе добрый кус  чуть  подгоревшего  по  краям  мяса.  Абанты
одобрительно хмыкнули, один из них протянул Иолаю пол-лепешки и пучок чуть
привялой зелени - после чего с  удовольствием  расхохотался,  когда  Иолай
запустил крепкие зубы в пропахшую дымом баранью плоть.
     По двору неторопливо и  деловито  сновали  слуги,  прохромал  куда-то
страдающий от похмелья дамат, его чуть не сшибли трое одетых в козьи шкуры
детин, волокущих корзины с провизией;  неподалеку  коротко  и  умело  ухал
топором мясник; две  молодухи,  не  слишком  старательно  завернувшиеся  в
голубые  пеплосы,  одарили  Иолая  многообещающими   улыбками   и   быстро
прошмыгнули мимо, потому что хмурый  молодой  человек  не  обратил  на  их
улыбки никакого внимания.
     Ворота  пронзительно  заскрипели,  жалуясь  на  стражников,   тянущих
створки в разные стороны, и во двор неторопливо  въехала  влекомая  гнедой
парой колесница.
     Басилей  Эврит  бросил  поводья  одному  из  стражников,  по-молодому
спрыгнул наземь, оправляя белоснежный фарос - накидка идеально подходила к
буйно-седой  гриве  Эвритовых  волос  -  и  махнул  рукой  поднявшемуся  с
поленницы Иолаю.
     Именно в этот момент - ни секундой раньше - Иолай принял решение.
     Он понимал, что пытаться незаметно выведать  у  Эврита  Ойхаллийского
что бы то ни было - все равно что воровать звезды с неба.
     Иолаю, будь он хоть трижды племянник Геракла, басилей  Ойхаллии  всей
правды не скажет.
     Иолаю - не скажет.
     Иолаю.
     Ну что ж, Орхоменская битва  в  сравнении  с  тем  маневром,  который
(возможно!) разговорит Эврита, покажется детским лепетом...
     -    Ты    не    на     состязаниях?     -     подошедший     басилей
удивленно-доброжелательно смотрел на молодого человека с куском баранины в
руке.
     -  А  что  я  там  забыл?  -  лениво  и  даже   несколько   грубовато
поинтересовался Иолай.
     Брови Эврита поползли вверх, тесня морщинистый лоб.
     - Разве ты не надеешься завоевать руку моей дочери Иолы?
     - Такой лучник,  как  я?  Ни  в  коем  случае.  Если  бы  здесь  были
колесничные ристания - тогда другое дело... Нет уж, пусть  мои...  дядя  и
отец состязаются. Кстати, басилей - а почему ты  сам  здесь,  вместо  того
чтобы демонстрировать женихам свою легендарную меткость?
     - Уже продемонстрировал, -  усмехнулся  Эврит,  кривя  узкий  рот.  -
Теперь до самого последнего тура мне на поле делать нечего.
     - Не сомневаюсь. Похоже, за четверть  века  -  с  того  дня,  как  ты
впервые приехал с сыном в Фивы, чтобы  учить  будущего  героя  -  ты  мало
изменился.
     Уже собравшийся было уйти  Эврит  застыл  на  месте;  потом  медленно
повернулся к Иолаю, который как ни в чем ни бывало жевал баранину,  отирая
заливающий бороду мясной сок.
     - Ты не можешь рассуждать о подобных вещах, юноша, - негромко,  но  с
твердым нажимом на слове "юноша" произнес басилей, каменея лицом.
     - Не могу, - хрустя  подгорелой  корочкой,  согласился  Иолай.  -  Но
рассуждаю.
     - Ты полагаешь, нам есть о чем поговорить?
     - Пожалуй, басилей.
     - Тогда - не совершить ли нам омовение?
     - В такой жаркий день? С  удовольствием!  -  Иолай  сделал  вид,  что
неожиданно вспомнил о хороших манерах.


     Челядь исподтишка  сопровождала  их  любопытными  взглядами  -  таких
разных людей, сурового басилея Ойхаллии и  юного  возничего  Геракла  -  и
только когда оба скрылись в недрах  дворца,  рабы  и  слуги,  опомнившись,
вернулись к прерванной работе.



                                    9

     Пар горячими струйками клубился над глазурованной глиной, и  Иолай  с
наслаждением погрузился в воду, откинувшись спиной на гладкие керамические
плитки, облицовывавшие ванну.
     Банное помещение Эврита приятно удивило его - в отличие от  остальных
строений и покоев дворца, носивших печать если не бедности, то  небрежения
и запустения, здесь было чисто и  уютно;  и  в  соседней  пристроечке  уже
суетились две семнадцатилетних девочки, при виде Иолая накинувшие на бедра
льняные полотенца.
     Одна из них - синеглазая худышка с забранными сзади  в  узел  пышными
светлыми волосами - усердно таскала  лекифом  [лекиф  -  черпак]  воду  из
громадного бронзового  котла  на  трех  оканчивающихся  копытцами  ножках,
заполняя вторую ванну и искоса  поглядывая  на  стоявшего  рядом  басилея;
другая  же,  черноволосая  и   полногрудая   уроженка   Фессалии   (только
плодородная Темпейская долина рождала вот  таких  женщин,  чуть  ли  не  с
рождения предназначенных для любви  и  материнства),  поддерживала  ровный
огонь в очажных углублениях под котлом.
     "На Алкмену похожа", - чуть не вырвалось у Иолая,  и  он  отвернулся,
стараясь не глядеть на фессалийку - но в памяти всплывало:  Тиринф,  и  по
эстакаде в узкий проход  между  башнями,  ведущий  к  крепостным  воротам,
сворачивает колесница со стариком и старухой.
     Старик - великий критянин Радамант, закон  которого  некогда,  словно
поданный  вовремя  щит,  прикрыл  тринадцатилетних  близнецов;  старуха  -
Алкмена, мать Геракла, женщина, которую покойный лавагет Амфитрион Персеид
давным-давно делил с богом.
     Покойный лавагет Амфитрион Персеид.
     - Нравится? - весело поинтересовался Эврит, поймав  взгляд  Иолая.  -
Завидная невеста! Лаодамия, дочь Акаста...
     - Акаста? - приподнялся Иолай, ухватившись за борта ванны. -  Акаста,
аргонавта, нынешнего иолкского басилея?! Разве... разве это не рабыни?!
     И уже по-другому посмотрел на зардевшуюся - то ли от слов Эврита,  то
ли от жара очага - Лаодамию.
     Некоторую грубость собственного вопроса он понял с опозданием.
     - Рабыни? - расхохотался басилей  Ойхаллии,  звонко  хлопая  себя  по
жилистым безволосым ляжкам. - Знаешь ли ты, юноша, что за эту вот "рабыню"
(Эврит ласково подергал  худышку-синеглазку  за  волосы)  женихи  на  поле
стрелы мечут?! Ну что, Иола, дочь моя, - ты счастлива?
     Иола молча кивнула и отошла от уже наполненной ванны.
     Глядя на Эврита, шумно устраивающегося в ванной - ни  дать  ни  взять
Посейдон в заливе - Иолай думал, что  сотни  раз  сталкивался  с  обычаем,
когда женщины из семьи хозяина дома прислуживают гостю при омовении, но ни
разу не видел, чтобы дочь помогала омываться отцу, да еще при посторонних.
     Что ж,  видимо,  годы  не  укротили  Эвритовой  привычки  эпатировать
окружающих.
     - Ты не похож на юнца, Иолай, - отфыркавшись, бросил басилей. - Телом
- не похож.  Я  имею  в  виду  даже  не  количество  шрамов...  Скорее  ты
напоминаешь своих родичей - словно не сын  и  племянник,  а  третий  брат.
Причем не намного младший.
     - Ты тоже  не  похож  на  дряхлого  старца,  Эврит-стрелок,  -  Иолай
попытался вложить  в  эти  слова  еще  что-то,  кроме  вежливости.  -  Вот
только... твоя дочь и ее подруга, случаем, не глухонемые?
     - Нет, - мокрые волосы Эврита облепили лицо, и "нет" прозвучало глухо
и невыразительно.
     - Тогда я бы на твоем месте отослал их.
     - Зачем?
     - Понимаешь, там, в мегароне, ты разговаривал с неглупым честолюбивым
юношей из хорошей семьи, который должен был прийти в восторг от общения со
столь выдающимися правителями - а как же, своим величают! - и заскакать от
счастья при виде радужных намеков на ванактство в Микенах. Так, басилей?
     - Ну... примерно, так, - усмехнулся Эврит, добавляя в  воду  кипрских
благовоний.
     Иолай последовал его примеру.
     - И - естественно - такому юноше ты не сказал всего. А я  хочу  знать
все.
     - Ты хочешь знать больше? - басилей вытянул ногу, и подбежавшая  Иола
принялась подрезать ему плоские белесые ногти кривым бронзовым ножичком.
     - Нет, басилей. Я хочу знать все.
     - Не слишком ли ты дерзок даже для возничего Геракла?  -  осведомился
Эврит.
     - Для Иолая, возничего Геракла - да... Одержимый.
     Сказав это, Иолай погрузился в ванну  с  головой  и  некоторое  время
лежал, задержав дыхание и расслабившись, как атлет после  первого  забега,
готовящийся ко второму.
     Когда он вынырнул - девушек рядом не было.
     Горел огонь под котлом, курился пар  над  керамическими  плитками,  и
Эврит-стрелок смотрел на него в упор тем взглядом, которым лучник  смотрит
на мишень.
     "А эти - там, на поле - полагают, что это они состязаются с Эвритом!"
- подумал Иолай, беспечно на