м-то  внутренним
чутьем понял - это Алкмена.  Сердце  споткнулось,  как  подвернувший  ногу
атлет, потом захромало дальше, и Амфитрион безучастно  смотрел,  как  жена
его огибает гимнасий и сворачивает к западным трибунам.
     Еле слышно позванивая ножными браслетами, шла Алкмена мимо трибун,  и
вернувшийся гуляка-ветер игриво дергал ее  за  край  нарядного  полосатого
гиматия, схваченного на плечах шестью серебряными булавками.
     Все это Амфитрион частью видел, а частью просто  знал  -  потому  что
именно так одевалась Алкмена по большим  праздникам;  и  шесть  серебряных
булавок шестью молниями полоснули его по глазам, сухим песком рассыпавшись
под веками.
     - Вот вы где, - невыразительно произнесла Алкмена,  останавливаясь  у
первого ряда и не поднимая головы; а мужчины  сверху  глядели  на  нее,  и
любые слова застревали у них в горле, вырываясь только хриплым дыханием.
     - Вот вы где... а я так и думала. Все спят, и мальчики  спят...  я  к
ним зашла, а они покрывала  сбросили,  раскинулись,  мокрые  оба,  и  лица
сердитые-сердитые... Вы не поверите -  впервые  не  смогла  их  различить.
Одинаковые оба... я их укрыть еще хотела...
     Она была невыразимо хороша в этот миг,  когда  предрассветный  сумрак
сглаживал своей щадящей кистью все неумолимые приметы возраста, высвечивая
лишь  белое  пятно  лица  с  бездонными  глубинами  глаз;   и   чернокосая
Лисса-Безумие кончиками пальцев коснулась Алкмены,  отрицательно  покачала
головой и отступила на шаг от последней женщины Громовержца.
     - Внука хочу, - прошептала Алкмена, привставая на цыпочки и вскидывая
руки к небу. - Внука... или внучку. Только рано  еще...  За  что  караете,
боги? Любовь забрали, мужа забрали, сыновей забираете... виновата  я,  да?
Одного должна была родить? Внука хочу... Не героя. Обычного...
     Она повернулась и пошла прочь  легкой,  скользящей  походкой,  что-то
неслышно бормоча и по-девичьи пританцовывая на ходу.
     Амфитрион не выдержал - отвернулся.
     - Ты бы лучше пошел за ней, - Автолик жарко задышал Амфитриону в  ухо
и, видя, что тот послушно встает, добавил:
     - Неровен час - заблудится, или еще что... И последнее  -  сперва  не
хотел тебе говорить, но вижу - придется. Тот бросок, за который  я  Алкида
при всех высмеял...
     - Бросок? - недоуменно обернулся Амфитрион, выбираясь в проход. - Ах,
да, бросок... Ну и что?
     - А то, что  меня  в  свое  время  этому  броску  отец  научил.  Чуть
по-другому, правда - так и я тогда постарше твоих мальчишек был, и  ростом
повыше... а в остальном - знакомая повадка.  Ты  б  поразмыслил  об  этом,
хорошо?
     - Да, хорошо, - кивнул Амфитрион, спускаясь  с  трибуны  и  не  очень
вдумываясь в слова Автолика. - Хорошо, конечно...
     Уже у  самого  выхода  из  палестры,  почти  догнав  жену,  он  вдруг
вспомнил,  кому  Автолик  Гермесид  приходится  сыном  -  и  передернулся,
чувствуя, как где-то  очень  глубоко  внутри  него  прошла  волна  легкого
озноба.
     Старое, полузабытое ощущение... как перед самой первой битвой, где он
чудом остался жив.



                                    4

     Проводив Алкмену до самого дома - он так и не решился догнать ее  или
окликнуть - Амфитрион прикрыл за женой створки ворот,  а  сам  остался  на
улице, сев прямо на землю  рядом  с  воротами  и  прислонившись  спиной  к
шершавому камню стены.
     Мельком он подумал, что сейчас похож на нищего в ожидании подаяния.
     Слева  от  Амфитриона  послышался   топот   бегущего   человека,   но
поворачивать голову, чтобы посмотреть на того, кто ни свет ни заря носится
по улицам Фив, было выше сил. Амфитрион только отметил про себя, что бежит
человек  плохо  -  спотыкаясь,  хрипя,  со  свистом  гоня   воздух   через
воспаленные легкие; а вот уже топот стих... а хрип остался.
     - Скорее! Скорее, лавагет! Вооружай челядь! Они сейчас  будут  здесь!
Ну скорее же!..
     - Не кричи, - равнодушно попросил Амфитрион, не двигаясь с  места.  -
Весь дом разбудишь.
     - Что с тобой, лавагет?! Вставай!
     - Я уже давно не лавагет. Забудь.
     - Для меня - лавагет... вставай, свиная падаль!
     Амфитрион  и  не  заметил,  как  его  подбросило  на  ноги.   Человек
выброшенной  на  берег  рыбой  затрепыхался  в  его   руках,   оскалившись
странно-радостной гримасой, отчего лицо человека напомнило... напомнило...
проваленная переносица,  седые,  жесткие,  как  сосновые  иголки,  волосы,
крохотные, близко посаженные глазки, встопорщенная бородища...
     - Гундосый, ты?! - Амфитрион разжал пальцы.
     - Хвала Зевсу! - счастливо просипел Телем Гундосый, потирая шею, где,
словно выжженное клеймо, остались  красные  пятна  -  следы  Амфитрионовой
хватки.
     - Хвала Зевсу! Я уж думал - все, был лавагет, да сплыл! Ан нет, дымит
еще... ну и пальчики у вас, господин, доложу я вам, это ж не пальчики, это
ж Гефестовы клещи!..
     - Дело говори! - рявкнул Амфитрион, забыв, что только что  сам  своим
бездействием толкнул Гундосого на грубость.
     - Я их остановить хотел, лавагет - да разве ж их остановишь?!  Филида
они просто растоптали, и меня б смяли - так я деру дал... и к вам!  А  они
идут, лавагет, они идут, они скоро будут здесь - я не тот уже,  старый  я,
быстро бегать не могу! В боку у меня колет...
     - Кто - они?!
     - Люди! Люди, лавагет! Фиванцы. Говорят  -  Ификла  убить  надо...  в
жертву  принести!  Иначе  на  Фивы  несчастье  падет,  боги  отвернутся!..
Галинтиада-старуха нашептала, что знамение ей было: Ификл Лина  кончил,  а
Алкид непорочен, чист Алкид-то, герой богоравный! Я ей хотел рот  заткнуть
- так она вывернулась, а люди на нас с Филидом... эх, Филид, Филид, что  ж
ты так!.. не уберег я тебя...


     С двух сторон в улицу стала вливаться толпа. Люди  шли  на  удивление
тихо, без крика, без гомона - страшно шли, спокойно, сосредоточенно, зная,
зачем идут, и на что идут. Словно река в  половодье,  захлестывали  пустое
пространство,  пенились  отдельными  возгласами,  накатывались  волна   за
волной; у многих в руках были палки и камни. Казалось,  что  это  движение
неостановимо, что вот сейчас крохотный островок у ворот дома, где  замерли
Амфитрион и Телем, будет тоже затянут людским водоворотом -  и  тогда  все
случится само собой, все, что должно случиться;  все,  что  до  теперешней
минуты еще лежало на коленях у богов.
     Впрочем, островок пока что держался - ворота, забор да  клочок  земли
вокруг Амфитриона и озирающегося по сторонам Гундосого.
     Река,  в  неурочное   время   разлившаяся   посреди   Фив,   плеснула
прорвавшимися вскриками, и первая волна тронула неуступчивую сушу,  частью
откатившись обратно, частью оставшись на берегу  островка,  на  расстоянии
копейного удара от двоих уже немолодых людей, загораживавших ворота.
     - Что,  Персеид?  -  буркнул  приземистый  широкоплечий  ремесленник,
почесывая голую и на удивление безволосую грудь. - Родил ублюдка? У-у, род
ваш... все такие - что дед твой, что ты, что  сыночек  твой!  Хоть  чужих,
хоть своих - убьют и не заметят! А ты, Гундосый, еще свое получишь, помяни
мое слово...
     За спиной ремесленника  топталось  человек  семь  -  перешептывались,
исподтишка указывали пальцами; двое поминутно  трогали  рукояти  ножей  за
поясами, а крайний слева выставил перед собой  копье  со  старым  щербатым
наконечником.
     - Боги гневаются, - ремесленник  не  был  горазд  на  речи,  и  слова
подбирал с трудом, явно удивляясь недогадливости Амфитриона.  -  Гневаются
боги-то... зачем Ификл Лина-бедолагу убил? Выдай щенка, Персеид  -  уйдем,
клянусь кем хочешь, уйдем... что тебе, одного Алкида мало? Герой  будущий,
опять же в твоей семье растет, значит, вроде как твой...  Так  сам  отдашь
Ификла или как?
     Позади Амфитриона заскрипели, открываясь, ворота.
     - Я их в доме заперла, - Алкмена обращалась к мужу так, словно  кроме
них двоих, никого на улице не было. - А то они сюда рвались... Я правильно
сделала, да, Амфитрион?
     - Правильно, - не оборачиваясь, ответил он.  -  Правильно.  А  теперь
уйди. И ворота закрой. На засов.
     - Никуда я не пойду, - Алкмена слегка потерлась щекой о плечо мужа, и
Амфитриона это прикосновение обожгло раскаленным железом,  а  ремесленник,
наткнувшись на его взгляд, дернулся и отступил назад.
     - Никуда я не пойду. Я обоих рожала - вот теперь пусть сперва меня...
Рабы боятся, выжидают, а я уже ничего не боюсь. Пусть меня - в жертву.  Ты
извини, Амфитрион, я не подслушивала, но Телем так кричал...
     - Телем, забери ее! - приказал  Амфитрион.  -  Силой,  как  хочешь  -
только забери! Быстро!
     - Пойдемте, госпожа моя, ну пойдемте... - глухо забубнил  Гундосый  и
вдруг, подхватив Алкмену на руки, скрылся вместе с нею за воротами.
     Лязгнул засов.
     - Уходите, - тихо сказал Амфитрион, обращаясь к  толпе,  которую  для
него сейчас  олицетворял  вот  этот  стоящий  напротив  ремесленник,  тупо
моргающий бесцветными ресницами; человек, пришедший  за  его,  Амфитриона,
сыном.
     За одним из его сыновей.
     - Жертва! - пронесся над толпой знакомый визг, но времени вспоминать,
кто это, не было. - В жертву  Ификла,  убийцу  безгрешного  Лина,  Орфеева
брата! Должно воздвигнуть Алкиду алтарь - и на нем  нечестивца  обречь  на
заклание  медью  двуострой,  как  жертву  Алкиду-герою,  Зевесову  детищу!
Жертву!..
     И островок вокруг Амфитриона стал вдвое меньше.
     Что-то происходило сзади, за воротами, в доме или  во  дворе,  что-то
творилось  там,  вынуждая   обернуться,   разобраться,   выяснить   -   но
оборачиваться было нельзя, потому что любое  неосторожное  движение  могло
быть истолковано  капризной  судьбой,  как  слабость,  неуверенность,  как
возможное  согласие;  если  что-то  еще  и  держало  толпу   -   так   это
сорокапятилетний человек у ворот, седеющий мужчина с  бронзовым  взглядом,
которого уже мало кто помнил, как Амфитриона-Изгнанника, или как  лавагета
Амфитриона, сокрушившего тафийских пиратов. Десять с лишним лет спокойной,
ничем не выдающейся жизни - вполне  достаточный  срок  для  забвения;  для
большинства он был просто мужем Алкмены, родившей Зевсу будущего героя.
     Оборачиваться было нельзя.
     Толпа скоро поймет, что убить его,  Амфитриона,  гораздо  проще,  чем
колебаться или принимать решения; но каждое выигранное мгновение - это миг
жизни живых.
     Может быть, еще удастся дожить до рассвета.
     Ремесленник потоптался на месте, потом ни с того ни с сего  уставился
поверх головы Амфитриона, как если бы на заборе объявился  Гермес-Килленец
в своих крылатых сандалиях.
     Дружки ремесленника тоже подняли головы и взволнованно засопели.
     - Ишь ты! - непроизвольно вырвалось  у  того,  что  с  копьем.  -  Во
дают... которого ж на алтарь-то?
     "Нельзя  оборачиваться,  -  как  заклинание,  твердил  Амфитрион,   -
нельзя... нельзя!"
     Босые пятки ударили в землю  слева  и  справа  от  него;  и  какой-то
увесистый предмет шлепнулся рядом, тупым и жестким  краем  больно  зацепив
лодыжку.
     - Держи, отец! - в правую ладонь ткнулось нечто знакомое, и Амфитрион
не сразу понял, что это - рукоять меча.
     Ладонь поняла это гораздо раньше, вцепившись в оружие.
     - Держись, отец! - ремень щита охватил левое предплечье, и  привычная
тяжесть заставила руку согнуться и выдвинуться вперед.
     Ремесленник попятился, чуть не сбив с ног зазевавшегося  приятеля;  в
глазах его появилось озадаченное выражение  человека,  сообразившего,  что
именно в его живот меч войдет первым, и не знающего,  что  теперь  делать:
бежать или нападать?
     - Мать же вас заперла, оболтусы! - бросил Амфитрион,  становясь  так,
чтобы краем щита прикрыть Алкида, норовящего сунуться вперед.
     - Вот еще! - презрительно отозвались близнецы, опираясь на дротики. -
Тоже мне - дверь называется! Мы потом починим...
     Камень, брошенный из задних рядов толпы, пролетел мимо уха  Ификла  и
ударился об забор. Женский вопль: "Что  вы  делаете?!  Мы  ж  не  знаем  -
который..." задавленно смолк, утонул в агрессивном гуле, вспугнутой птицей
взмыл над толпой тот самый знакомый визг:  "Бейте!  Бейте,  фиванцы!  Зевс
различит - который..."; второй камень грозно прозвенел о  бронзовую  бляху
щита, упав к ногам  Алкида.  Толпа  пришла  в  движение:  многие  женщины,
старики и просто трусы  старались  протиснуться  куда-нибудь  подальше  от
эпицентра  событий,  не  желая  из  зрителей  превращаться  в   участников
возможного побоища; наиболее рьяные кричали  и  размахивали  кто  чем,  но
вперед пока не лезли - ждали первой крови.
     -  И-эх!  -  очнувшийся  ремесленник  выхватил  у  приятеля  копье  и
замахнулся для броска.
     Амфитрион чуть присел, повернув щит и отслеживая неумелый взмах, моля
богов только о том, чтобы сыновья не двигались с  места,  чтобы  глупая  и
пылкая юность не бросила их на старое щербатое  копье;  руку  с  мечом  он
отставил далеко вправо, пытаясь преградить  дорогу  Ификлу  -  и  шальная,
нелепая мысль молнией сверкнула на самой окраине сознания,  мысль  о  том,
что за такую отставленную руку Кастор устроил бы нерадивому ученику...
     Над головой жестко свистнула  стрела  -  Амфитриону  показалось,  что
древко стрелы чуть ли не взъерошило ему волосы - и  до  середины  вошла  в
выпученный глаз ремесленника, выставив из основания  черепа  хищное  узкое
жало.
     Сила удара развернула уже  мертвого,  но  еще  не  упавшего  человека
боком, и  Амфитриону  была  хорошо  видна  эта  длинная  стрела,  наискось
перечеркнувшая голову.
     Вторая стрела вонзилась, дрожа оперением, под ключицу одному из  семи
любителей жертв, заставив того вскрикнуть и выронить нож; остальные тут же
наладились бежать, и третья стрела с хрустом воткнулась в чью-то  ягодицу,
вызвав истошный вопль пострадавшего и бурю смеха у близнецов.
     Усиливая панику, откуда-то сбоку раздался пронзительный боевой клич в
сопровождении басистого рева, - в отличие от Кастора, Автолик не любил, да
и не умел осмысленно кричать в преддверии свалки - и стоявшие в том  конце
улицы фиванцы шарахнулись прочь, не разбирая дороги...
     Река-толпа отхлынула от ворот, поспешно всасываясь  в  дальний  конец
улицы.
     Только тогда Амфитрион обернулся.
     На крыше его дома стоял долговязый лучник и махал рукой Амфитриону  с
детьми.
     За спиной Ифита всходило солнце.


     - ...Что ж ты с другого конца не зашел-то?! -  упрекал  потом  Кастор
Диоскур довольно ухмыляющегося Автолика. - Я ж тебе говорил, а ты  уперся,
как осел...
     - Говорил, говорил, - соглашался Автолик, сгребая в охапку лаконца  в
полном вооружении и приподнимая его над землей. - Только куда б они  тогда
бежали, дурья твоя башка, если б мы с обеих сторон зашли, а Ифит на  крыше
с двумя колчанами обосновался? Куда, я тебя спрашиваю?!
     - Вот и я говорю, что некуда им тогда было бы бежать! - мотал головой
кровожадный Кастор. - Вечно ты меня не слушаешься...
     А сумрачный Ифит Ойхаллийский  все  разглядывал  сломанную  стрелу  и
молчал.



                                    5

     К полудню дом Амфитриона был оцеплен солдатами - для  безопасности  и
во избежание повторения, как  объясняли  молодые  десятники,  ссылаясь  на
приказ басилея и шепотом  рассказывая  друг  другу  невероятные  байки  об
Амфитрионовом прошлом.
     Солдаты слонялись по улице, изнывая от жары в своих  широких  кожаных
панцирях, забредали во двор и приставали к рабыням; в целом они вели  себя
пристойно,  но  назойливо  -  и   Амфитрион,   никогда   не   отличавшийся
терпимостью, был рад, когда в происходящее вмешался Гундосый, который  так
никуда и не ушел. Телем - разом помолодевший, сияющий, всюду успевающий  -
тут же принял на себя командование, невзирая на робкий протест десятников,
и, помянув старые добрые времена, взялся за дело. Солдаты сбились  в  кучу
неподалеку от ворот, некоторое время из самой гущи неразборчиво  доносился
голос Гундосого, после чего  солдаты  вприпрыжку  разбежались  по  прежним
местам, но с этого момента их стало не видно и  не  слышно,  словно  Телем
выдал каждому по шлему-невидимке Владыки Аида.
     Прохожих  на   улице   не   было,   но   счастливые   от   сброшенной
ответственности десятники шепотом повторяли приказ Гундосого ни  с  кем  в
разговоры не вступать, грозно косясь на собак и  дуреющих  от  жары  птиц,
явно желающих вступить в разговор - чего допускать нельзя было ни  в  коем
случае.
     Иного занятия десятникам не оставалось.
     А спустя некоторое время к Амфитриону  заявился  Креонт  Фиванский  с
супругой  -  не  как  басилей,  практически  без  сопровождения,  а  якобы
по-семейному, чем немало встревожил и без того задерганную Алкмену.
     Мужчины  немедленно  уединились  в  мегароне,   а   обиженные   таким
невниманием женщины (в основном Навсикая, потому что Алкмене  было  не  до
обид) прошли в гинекей, где Навсикая занялась выспрашиванием  подробностей
и пересказом свежих сплетен.
     Впрочем, визит завершился довольно быстро,  и  Креонт  с  подчеркнуто
непроницаемым лицом удалился, чуть не забыв свою жену - задумался,  должно
быть.
     Во  всяком  случае,  так  решил  Гундосый,  глядя  на  террасу  перед
мегароном, где, опершись о  балюстраду,  стояли  Амфитрион  и  только  что
подошедшая Алкмена.
     О чем они говорили - этого Телем слышать  не  хотел,  и  благоразумно
отошел подальше.
     А говорили они вот о чем:
     - Зачем Креонт приходил?
     - Поздравлять нас приходил, - без тени усмешки ответил  Амфитрион.  -
Со счастливым исходом.
     - Знаю. Навсикая рассказывала. Боги вмешались...
     - Какие боги?
     - Эх, ты, глупый, седой муж...  все  знают  -  один  ты  спрашиваешь!
Пришли нечестивцы ворота ломать - а тут у ворот Арес  Эниалий  с  мечом  в
руке, по бокам сыновья его, Фобос-Страх и Деймос-Ужас, слева-справа Гермес
с Афиной Алалкоменой, а на крыше Аполлон сребролукий!..
     - И весь город к одному из нечестивцев  под  хитон  лазит,  дырку  от
Аполлоновой стрелы ниже спины щупает,  -  закончил  Амфитрион,  постукивая
ребром ладони по перилам. - Пусть их щупают... лишь бы дыркой не ошиблись.
А Афина - это, должно быть, Автолик.
     - Скорее, Кастор - он красивее... хоть и не девственник.
     - Да уж, чего нет, того нет, - согласился Амфитрион.
     - Что еще Креонт говорил?
     - Говорил, что Лина Алкид убил.
     - Откуда он знает? У Тиресия спрашивал?
     - Он не знает. Просто так ДОЛЖНО БЫТЬ.
     - Почему?
     - Будет суд, Алкмена. Оба брата соглашаются, что Лина разозлил Ификл,
порвав струну - Алкид в это время находился в палестре...  злил  Автолика.
Значит, если Лина убил Ификл - Ификл  виновен,  ибо  провинившийся  ученик
обязан покорно принимать побои учителя. Но если убийца - Алкид, то он чист
перед богами, потому что Лин  ошибся,  ударив  невиновного;  а  по  закону
Радаманта, тот, кто ответит ударом на  несправедливый  удар,  не  подлежит
наказанию. Теперь ясно?
     - Мудр Креонт...
     - Воистину мудр.
     - Значит, убил Алкид?
     - Значит, так.
     - И все будет по-прежнему? Как раньше?
     - Нет. Мудр Креонт, басилей Фив... После очищения Алкида я сошлю  его
из города. Достаточно далеко, чтобы он не мозолил глаза  и  умы  почтенных
фиванцев; но и достаточно близко, чтобы мы могли его навещать. Например, в
рыбачьи поселения близ Копаидского  озера...  нет,  лучше  на  Киферон,  к
пастухам.
     - Надолго?
     - Не знаю, Алкмена. Год, три, пять - как получится.  Я  сейчас  боюсь
загадывать. Я знаю только  одно:  ты  родила  мне...  мне  и  Зевсу  двоих
сыновей. Спасибо, Алкмена. Это все, что я знаю.
     - Нет, глупый, седой муж  мой...  я  родила  ТЕБЕ  двоих  сыновей.  И
благодарна тебе за них. Потому что не Арес сегодня закрывал  собой  ворота
нашего дома, и не Фобос с Деймосом стояли рядом с ним. А Зевс... ну что ж,
Зевс есть Зевс, и завтра я схожу, принесу ему жертву.
     - И я с тобой.