на дорогах, иногда ясно, иногда смутно, но  видеть,  видеть
слепыми надтреснутыми глазами изображений наверху столбов-герм.


     ...вот тащится по Беотии торговый караван из Панакта в Иолк; мелькают
лица, конские морды, тюки с товарами... нет, здесь  нет  того,  кого  ищет
Гермий! Дорога в Микены. Ага, вот несколько оборванцев с дубинами  обирают
двоих перепуганных путников... в иное время Гермий не преминул бы  пугнуть
разбойничков,  но  сейчас  не  до  них  -  простите,   путники,   молитесь
кому-нибудь  другому!..  дальше,  дальше...   долина   Кефиса,   предгорья
Киферона, взгляд скользит от гермы к герме,  от  столба  к  столбу  -  ох,
что-то редко они здесь стоят, маловато тут МЕНЯ, не охватить всю дорогу...
     И вспышкой узнавания - за последней  на  этой  дороге  гермой,  после
которой сама дорога постепенно сходит на нет, превращаясь в  извилистую  и
каменистую горную тропу, мелькает наконец  знакомый  коренастый  силуэт  с
луком за плечом.
     Миртил шел в горы, оставив у обочины брошенную колесницу.
     Зачем? На охоту, что ли?  Не  предупредив  друзей,  бросив  учеников,
покинув семью?!
     Вопрос остался без ответа. Миртил свернул за  поворот  и  скрылся  из
вида.


     ...Пустышка глубоко вздохнул и открыл глаза.
     - Ваш учитель Миртил сейчас в предгорьях  Киферона,  -  глухо  бросил
Гермий. - И он уходит все дальше от Фив.
     - С ним все в порядке? - нахмурился Ификл.
     - Да. Жив и здоров. Пока...
     Это странное "пока" вырвалось у Гермия неожиданно для него самого, но
близнецы не обратили внимания на непрошенное слово.
     - Точно! - выдохнул Алкид. - Провидец! Слышишь, Ификл: наш Пустышка -
провидец! Что ж ты раньше-то молчал? А еще друг называется!  Мы  тебе  все
рассказываем, а ты скрытничаешь!..
     - Киферон во-он где, - тихо сказал Ификл. - Что Миртилу там делать?
     - Не знаю, - честно признался Гермий.
     - Не знаешь?! - искренне удивился Алкид. - Нет, Пустышка, ты все-таки
прохвост! Как это не знаешь?! Должен знать!
     - Во-первых, я никому ничего не должен. А во-вторых, я  действительно
не знаю. Вы что думаете, провидцы всеведущи? Нет...
     И тут Пустышка умолк на полуслове, даже не заметив,  что  Алкид  тоже
молчит, каменея лицом и словно прислушиваясь к чему-то.
     В сознании Гермия,  мешая  сосредоточиться,  эхом  звучал  испуганный
вскрик: "Во имя Гермеса-Проводника! Что ты хочешь  делать  с  этим  ножом,
добрый человек?! Остановись!.." Гермий закрыл лицо ладонями и, отрешившись
от братьев, попытался сосредоточиться на голосе,  призывавшем  его  где-то
там, в лесистых предгорьях Киферона.


     - ...Что  ты  хочешь  делать   с   этим   ножом,   добрый   человек?!
Остановись!..
     Пожилой пастух с козьей  шкурой  на  плечах  испуганно  попятился  от
сурового мужчины в дорогом, вышитом хитоне  и  плаще,  заколотом  железной
[железо ценилось тогда дороже золота] фибулой.
     У ног мужчины лежал сломанный лук, одним концом касаясь  сваленных  в
пирамиду камней; колчана  со  стрелами,  положенного  любому  лучнику  или
охотнику, у человека попросту не было.
     В руке же незнакомец сжимал широкий, слегка изогнутый нож.
     - Не бойся, - спокойно-мертвым голосом ответил мужчина. - Этот нож не
для тебя.
     И укрепил оружие между камнями острием вверх.
     - Видишь эти камни?
     - Вижу, - пастух хотел удрать, но что-то удерживало его на месте.
     Страх? Любопытство? Жажда наживы?
     Глупость?!
     - Это жертвенник будущего героя, сына  Зевса  и  Алкмены.  На  нем  я
принесу себя в жертву моему ученику... моему бывшему  ученику.  А  тебе  я
оставлю свою одежду и колесницу с лошадьми - она там,  внизу  у  дороги  -
если ты окажешь мне одну услугу.
     - А может, лучше...
     - Молчи и слушай! Я не хочу, чтоб моя неприкаянная тень скиталась  по
земле, не зная покоя и наводя на людей ужас. Поэтому прошу тебя: когда все
будет кончено, сожги мое тело, чтобы душа моя  мирно  упокоилась  в  Аиде.
Согласен?
     - Но... зачем тебе умирать? Купи у меня козленка - и мы принесем  его
в жертву, кому ты скажешь!
     - Нет. Я поклялся. И  проиграл  состязание.  Боги  помогали  мне,  но
проиграл я, а не боги. Проиграл я, Миртил-лучник, и я исполню клятву.  Так
ты поможешь мне - или моя тень будет  преследовать  тебя  до  конца  твоих
дней?!
     - Конечно, конечно, - поспешно  закивал  пастух,  глядя,  как  Миртил
поворачивается к нему спиной  и  подходит  к  жертвеннику,  между  камнями
которого пробился  к  солнцу  зловещий  росток,  отсвечивающий  бронзой  -
широкий и слегка изогнутый на конце.


     - ПУСТЫШКА! ПРОСНИСЬ!  У  НЕГО...  У  АЛКИДА  ОПЯТЬ  _Э_Т_О_!  СДЕЛАЙ
ЧТО-НИБУДЬ! Я НЕ ХОЧУ...
     Гермий отнял ладони от лица, и первое, что бросилось ему  в  глаза  -
бесчувственный, странно скрючившийся  Алкид  и  едва  не  плачущий  Ификл,
стоящий над слегка подрагивающим телом брата.
     - Пустышка! ОНИ сейчас будут звать его!
     "Приступ, - догадался Гермий. - Сейчас у него будет приступ..."
     Непонятное  волнение  охватило  Лукавого.  Такого  с  ним  давно   не
случалось. Он хотел увидеть приступ Алкида, для этого он уже  больше  двух
лет сидел в Фивах, но теперь, когда Гермий наконец дождался желаемого - он
растерялся. Растерялся, как обычный смертный!
     Что бы сейчас ни довелось увидеть Гермию, какое решение ни принял  бы
он после - ему было страшно принимать это решение в одиночку!
     "Хирон! - озарением сверкнула мысль. - Он должен видеть это!  Он  вне
интересов Семьи - идеальный свидетель... Кроме этого, Хирон тоже Кронид, и
его слово может что-то значить для папы!"
     Гермий подхватил начавшего корчиться  в  судорогах  Алкида  на  руки,
мельком ощутив жар этого маленького тела, в  котором,  казалось,  закипала
чудовищная волна, пенясь расплавленным мраком.
     - Ификл, держись за мой пояс! Живо!
     Ификл  не  узнал  голоса   Пустышки,   ставшего   вдруг   жестким   и
повелительным, но послушно уцепился за пояс друга.
     Гермий шагнул вперед, открывая Дромос. Очертания дома, возле которого
они стояли, подернулись туманной дымкой; нетерпеливо  задрожали  крылышки,
прорастая из задников сандалий Лукавого...
     Шаг.
     Другой.
     Ификл спотыкается, но пальцы  его  лишь  крепче  смыкаются  на  поясе
Пустышки.
     Третий шаг они сделали уже на Пелионе.



                                    10

     - Где мы? - испуганно спросил Ификл, щурясь от  солнца,  бившего  ему
прямо в глаза. - Где это мы, Пустышка?
     - На Пелионе, - коротко ответил Гермий, не вдаваясь в объяснения.
     - Можжевельником  пахнет,  -  похоже,  Ификл  сразу  и  безоговорочно
поверил другу-Пустышке и теперь пытался справиться с потрясением. - И  еще
травой... Алкид, ты слышишь? Мы на Пелионе... ты лучше кричи,  Алкид,  или
дерись со мной, только не лежи вот так, как неживой...
     - Заткнись! - оборвал мальчишку Гермий.
     Ификл послушно  замолчал,  сглатывая  противный  комок,  предательски
застрявший в горле, и стараясь не сморгнуть повисшую на ресницах  слезу  -
но она все-таки слетела, каплей  соленой  росы  упав  на  стебелек  травы,
согнувшийся под этой неслыханной тяжестью.
     Гермий даже не повернулся к нему, словно Амфитрионова сына больше  не
существовало  на  свете.  Осторожно  опустив  наземь  бесчувственное  тело
Алкида, Лукавый  направился  к  кустам  маквиса,  те  внезапно  качнулись,
расступаясь...
     И навстречу Гермию вышел Хирон.
     За  спиной  Лукавого  еле  слышно  ахнул  Ификл  -  что  простительно
мальчишке-смертному, то позорно для взрослого бога, но и Гермию захотелось
отступить на  шаг,  когда  он  увидел  непривычно-суровое  лицо  кентавра.
Косматые брови Хирона сошлись к переносице,  как  беременные  грозой  тучи
нависают над горным хребтом, резко очерченный  рот  отвердел,  в  раскосых
глазах обжигающе играли зарницы; под шелковистой кожей  конского  крупа  и
человеческого торса слегка перекатывались  валуны  мышц,  четыре  стройные
ноги с тонкими бабками словно вросли в землю...
     Выпрямившись во весь  рост,  Хирон  был  более  чем  на  голову  выше
Лукавого - Ификлу он вообще должен был  показаться  гигантом  -  и  Гермию
стоило немалого труда припомнить,  что  он,  Гермий-Психопомп  -  один  из
Семьи, и бояться ему, в сущности, нечего.
     Он попросту разучился бояться, и сейчас  это  ощущение  поразило  его
своей новизной.
     - Вот, - глупо пробормотал Гермий,  не  в  силах  отвести  взгляд  от
Хиронова лица. - Вот, Хирон... это мы. Ты же говорил - если с  ними,  мол,
то можно без разрешения...
     Кентавр  не  ответил.  Он  пристально  смотрел  поверх  Лукавого   на
неподвижно лежащего  Алкида,  и,  словно  в  ответ  этому  взгляду,  Алкид
шевельнулся, хрипло застонав - но стон внезапно перешел в такой же хриплый
нечеловеческий смех.
     Гермий дернулся, резко оборачиваясь - в этом диком хохоте он  услышал
предсмертный вскрик фиванского учителя Миртила, упавшего на  нож,  который
острием  вверх  был  закреплен  в  самодельном   жертвеннике.   Свершилось
жертвоприношение, кровь пролилась  на  камень,  Павшие  на  миг  вздохнули
полной  грудью,  колебля  медные   стены   Тартара;   Гермий   замешкался,
вслушиваясь в гул преисподней,  и  пропустил  то  мгновение,  когда  Алкид
кинулся на него.
     От страшного удара головой в живот у Лукавого потемнело в глазах,  он
согнулся, хватая ртом воздух, и только руки  его  делали  привычное  дело,
обхватив тело взбесившегося мальчишки и перебрасывая его... нет, совсем не
так, как хотелось  -  через  себя,  по  крутой  дуге,  чтоб  только  пятки
мелькнули в воздухе - а грубо, почти над самой землей, в последний  момент
едва удержав ставшего невероятно тяжелым мальчишку.
     Алкид упал на бок, но тут же вскочил,  кинувшись  к  растущему  рядом
орешнику. Молодой ствол толщиной с запястье жалобно хрустнул, когда  Алкид
вцепился в него обеими руками  и  изо  всех  сил  ударил  босой  пяткой  у
основания; лопнула лента пятнистой коры - и, выставив перед собой палку  с
белым измочаленным концом, безумный ребенок двинулся на Гермия.
     Не ведая, что творит, невинный и  смертоносный,  взбесившийся  зверь,
несчастный мальчишка, Безымянный Герой; дверь, в которую  стучатся  все  -
Тартар, Олимп, Зевс, Амфитрион, Гермий, Эврит, боги, люди, нелюди...
     Израненная мишень многих хитроумных стрелков.
     И Гермий второй раз за сегодняшний день вспомнил, что  это  значит  -
бояться.
     ...Лукавый никому и никогда не расскажет об этом случае. Промолчит  о
нем и Хирон, потому что им обоим - Богу и Кентавру - привиделось одно и то
же: пурпурно-золотистое  марево,  в  котором  противоестественным  образом
смешивалось расплавленное золото и отливающий черным пурпур, а  в  нем,  в
сверкающем тумане, стояло двухтелое существо вне добра и зла, вне правды и
лжи, вне Тартара и Олимпа - но равно способное быть и тем, и другим.
     Содрогнулся Пелион.
     Не сразу понял Гермий, что происходит, а когда понял  -  кентавр  уже
второй раз взвивался на дыбы, и передние  копыта  его  снова  били  оземь,
заставляя гору молить о пощаде.  Вечное  право  сыновей  Крона-Временщика:
воззвать к Тартару, трижды ударив свою бабку Гею-Землю,  воззвать  и  быть
услышанным.
     Только Зевс-Олимпиец бил молниями, Посейдон-Энносигей - трезубцем,  а
кентавр Хирон - просто копытом. И Гермий понял, почему Семье  было  важно,
чтобы Хирон Кронид в дни Титаномахии оказался в  стороне,  не  участвуя  в
битве. И Пелион потом отдали кентавру, и  нелюбовь  к  Семье  простили,  и
Стиксом клялись не поднимать на Хирона руку...
     В  третий  раз  ударили  копыта,  и  конское  ржание   вырвалось   из
человеческого рта кентавра, громом прокатившись над Пелионом -  так  ржал,
должно быть, великий Крон, в облике лазурного  жеребца  несясь  по  земным
просторам вслед за кобылицей Филюрой, матерью Хирона. Вслушался в  далекий
Хиронов зов Тартар, Крон-Павший вслушался в  ржание  над  Пелионом,  горой
недолгого своего счастья; и когда эхо трижды повторило  голос  кентавра  -
маленький Алкид выпустил из рук смешную свою  палку  и  навзничь  упал  на
траву.
     Гермий посмотрел на него, потом на застывшего как изваяние Ификла.
     И вновь на Алкида.
     - Я был  прав,  -  прошептал  Лукавый,  поднимая  невидимый  до  того
жезл-кадуцей, обвитый двумя змеями. - Я был прав. Герой должен быть  один.
Жаль, что так получилось... Я сам отведу твою душу в Аид,  мальчик  -  это
все, что я могу для тебя сделать. Ну что, пошли?
     Камень попал ему в правое плечо, чуть не заставив выронить жезл.
     Гермий зашипел, схватившись за ушибленное  место;  Ификл,  всхлипнув,
торопливо  метнул  второй  камень,  промахнулся  и  вытер  слезы  ладонью,
размазав грязь по лицу. Потом мальчишка  закусил  губу  и  шагнул  вперед,
встав между братом и богом.
     - Гад ты, Пустышка! - срывающимся  голосом  выкрикнул  Ификл.  -  Гад
ты... обманщик! А мы, мы-то тебе верили, дураки...
     Он шмыгнул носом и присел на корточки, ухватившись за валун величиной
с голову, на треть вросший в землю.
     - Ты не бойся, Алкид, -  Ификл  стиснул  зубы,  не  замечая,  что  из
прокушенной  губы  идет  кровь,  и  качнул  неподдающийся  валун  с  такой
ненавистью, словно это была голова  гада-Пустышки,  которую  он  собирался
оторвать. - Ты только  не  бойся,  ладно?  Сейчас  мы  их  убьем  и  уйдем
отсюда... уйдем домой. Ты, главное, не бойся, ты помни, что ты - это  я...
а я не боюсь! Это пусть они нас боятся...
     Тонкие руки  натянулись,  каменная  голова  недовольно  заворочалась,
из-под нее во все стороны брызнули растревоженные черви и  мокрицы.  Ификл
охнул, приподняв выскальзывающую из рук ношу до колен, едва не выронил ее,
но в последний момент перехватил камень снизу и неожиданно  легко  вскинул
его себе на плечо.
     Он не видел, как позади него вставал пришедший в себя  Алкид:  сперва
на колени, изумленно моргая и переводя взгляд с  брата  на  Гермия,  вновь
поднявшего жезл; потом - во весь рост,  подобрав  упавшую  палку,  недобро
сощурившись и не задавая никаких вопросов.
     После приступа Алкид нетвердо держался на ногах, но это не делало его
похожим на больного ребенка - скорее он  был  похож  на  кулачного  бойца,
упрямо встающего после пропущенного удара.
     Нет, Ификл не видел этого; просто камень вдруг стал  вдвое  легче,  а
смерть превратилась в нечто далекое и совершенно невозможное, как и должно
быть, если тебе восемь лет.
     "Или если ты сын Амфитриона, внук Алкея, правнук Персея, и лишь потом
праправнук какого-то там Зевса, тайком шастающего по  чужим  спальням",  -
мелькнуло  в   мозгу   у   Гермия,   и   от   этой   чуждой,   крамольной,
противоестественной мысли холодный пот выступил на лбу Лукавого.
     Плечом к плечу, не по-детски ссутулившись, хмуро глядя  исподлобья  -
Гермий с ужасом узнал боевую повадку Автолика, своего сына - пред  Гермием
стояла Сила. Юная, неокрепшая, хрупкая до поры,  впервые  осознавшая  себя
Сила  смотрела  на  друга,  ставшего  врагом,  на  первое  в  своей  жизни
предательство, и в глазах Силы сквозь застилавшие их слезы  ясно  читалось
желание убивать, убивать навсегда, без пощады  и  сожаления...  С  нелепым
камнем  на  плече,  с  наивной  палкой  в  руках,  перед   Гермием   стоял
новорожденный   Мусорщик-Одиночка,   Истребитель   Чудовищ   -    и    он,
Гермий-Психопомп, сейчас был  предателем,  подлецом,  чудовищем,  мусором,
который следовало убрать или сжечь; и обвитый змеями  жезл-кадуцей  был  в
этот миг не менее нелеп и смешон, чем грязный валун  или  ореховая  палка,
потому что близнецы больше не видели в Пустышке друга - но они не видели в
нем и бога.
     Не Тартар - Лукавый сам поставил себя против этих  детей  сегодняшним
предательством, как против равных, как змея, загнавшая в  угол  хорька;  и
Ананка-Неотвратимость лишила Гермия права решать и выбирать, оставив  лишь
право драться с теми, кто только что сказал: "Сейчас мы их убьем  и  уйдем
отсюда".
     Убьем и уйдем.
     Впервые жезл показался Гермию невыносимо тяжелым.
     ...Лукавый чуть не упал, когда Хирон властно отстранил его и, как  ни
в чем не бывало, направился к близнецам.
     Хвост  кентавра  описал  в  воздухе  замысловатую  восьмерку;   Хирон
наклонился, сорвал желтый цветок нарцисса и засунул его себе за ухо.
     - До ясеня докинешь? - спокойно спросил кентавр у Ификла, одной рукой
указывая на камень на плече мальчишки, а другой махнув  в  сторону  ясеня,
растущего в двадцати шагах.
     - До тебя докину, - враждебно отозвался Ификл и, подумав, добавил:  -
Ближе не подходи... лошадь.
     - Сам ты лошадь, - засмеялся Хирон, пританцовывая на месте. - Пуп  не
надорви, герой! Ну-ка, дай сюда камешек...
     Гермий удивленно смотрел, как Ификл безропотно отдает  кентавру  свое
оружие, а Хирон взвешивает камень на ладони  -  глаза  кентавра  при  этом
странно вспыхнули - и швыряет глыбу в старый ясень.
     - Здорово! - одновременно выдохнули забывшие обо всем близнецы, когда
камень  врезался  в  корявый  ствол  и,  ободрав  кору,  упал  к  подножию
пелионского великана.
     - А вы думали! - в тон им отозвался  Хирон,  блестя  зубами,  которые
завистник скорей всего назвал бы лошадиными. - Ну что, парни,  поехали  ко
мне в гости?
     - Поехали? - недоверчиво переспросил Алкид, запустив  в  ясень  своей
палкой и промахнувшись. - Мы тебя что, в колесницу запрягать будем?
     - Нет уж!  -  расхохотался  кентавр.  -  Мы  с  вами  как-нибудь  без
колесницы обойдемся...
     И подхватил под мышки сперва Ификла, а потом и Алкида, изогнувшись  и
усаживая братьев на своей конской спине.
     - Держитесь! - строго приказал Хирон, но в этом не было нужды:  Алкид
ухватился за брата, Ификл вцепился в правый локоть кентавра,  и  две  пары
пяток дружно забарабанили по гнедым бокам Хирона Кронида.
     - Эх, жаль, стрекала нет! - заикнулся было Алкид, с тоской поглядывая
на брошенную им  палку,  но  кентавр  сделал  вид,  что  не  расслышал,  и
медленной  иноходью  двинулся  к  кустам  маквиса,  откуда  не  так  давно
появился.
     У самых кустов он задержался и покосился на одиноко стоящего  Гермия,
словно впервые его заметив.
     - А этого с собой возьмем? - небрежно спросил Хирон, теребя свободной
рукой цветок за ухом.
     - Не-а! - возмущенно заорали близнецы, а Ификл даже погрозил Пустышке
кулаком, чуть не свалился на землю и поспешно уцепился за Хирона.
     - Правильно! - согласился кентавр, тряхнув гривой спутанных волос.  -
Этого мы не возьмем! А если он сам придет, то мы его...
     - Зарежем! - предложил Алкид.
     - Повесим! - добавил Ификл.
     - А потом утопим, - вполне серьезно подытожил Хирон. - И после  всего
этого заставим развести костер и сварить нам похлебку. Договорились?
     И, не дожидаясь ответа,  весело  заржал  и  двинулся  напролом  через
кусты.
     Когда треск,  топот  и  вопли  значительно  отдалились,  покинутый  в
одиночестве Гермий почесал в затылке, сунул жезл  за  пояс  и,  растерянно
пожав плечами, двинулся следом за Хироном,  вполголоса  проклиная  колючие
ветки, норовящие хлестнуть Пустышку по лицу.



                                    11

     Уже почти дойдя до самой пещеры - Гермий прекрасно помнил,  где  она,
потому что именно у Хироновой пещеры Семья  клялась  Стиксом  не  нарушать
границу Пелиона без дозволения кентавра - Лукавый вдруг  резко  свернул  в
сторону и устремился между соснами туда, где еле слышно смеялся бегущий по
дну оврага ручей.
     Позже.
     К пещере он подойдет позже, когда  вернет  себе  прежний  облик  -  а
таким, растерянным и смятенным,  он  не  хочет  предстать  перед  Хироном.
Негоже богу пребывать в растрепанных  чувствах,  да  и  вообще...  стыдно.
Стыдно, и все тут! Сколько душ в Аид отвел, и ничего, а сейчас  своя  душа
не на месте...
     Вот ведь что странно -  едва  Гермий  признался  сам  себе,  что  ем