ели скормить клыкастым кобылам Диомеда.
     - Дубину там оставили, - Лихас мотнул взъерошенной головой  назад,  и
голос парнишки сорвался на всхлип, - у гадов этих... И невесту... жалко.
     - Кого больше - дубину или невесту? - без тени усмешки спросил Алкид.
     - Дубину жальчее, - честно ответил Лихас и шмыгнул носом. - Невест-то
кругом - валом...



                                    12

     Ветер раненой птицей ударил в грудь, хлестнул  крыльями  по  щекам  и
сполз в бессилии, подрагивая у ног - а Алкид все стоял на тиринфской стене
и бездумно смотрел вниз на клубящуюся вдоль эстакады пыль, длинным хвостом
уходящую чуть ли не к самому горизонту.
     Полугода  не  прошло,  как  закончилась  работа  -  подвиги,   горько
усмехнулся он - завершилась постылая служба Эврисфею; зарубцевались,  лишь
изредка напоминая о себе, раны -  и  телесные,  и  те,  которые  не  видны
прозорливым лекарям. И вот снова: Лихас  на  алтаре,  ломающийся  с  сухим
хрустом хребет жреца, испуганно-ненавидящий взгляд басилея Эврита...
     Алкиду вдруг отчетливо вспомнился кентавр  Хирон:  каким  он  был  на
Фолое, после побоища, когда недоуменно  глядел  на  левую  переднюю  ногу,
оцарапанную  отравленной  стрелой.   Нет,   это   сделал   не   Алкид,   а
Фол-весельчак, кентавр-Одержимый... уже подыхая, Фол исхитрился  выдернуть
из себя омоченную в лернейском яде стрелу и зацепить наконечником  Хирона,
явившегося на шум.
     И с тех  пор  на  Пелионе  умирает  и  все  никак  не  может  умереть
бессмертный кентавр Хирон, сын Крона-Павшего.
     Вот уже скоро десять лет.
     А вся Эллада привычно винит в этом безумного Геракла.


     - ...Алкид? - неуверенно раздалось за спиной.
     Алкид не сомневался, кому принадлежит  этот  вопрос.  Еще  сверху  он
опознал  в  необычайно  рослом  вознице  своего  бывшего   учителя   Ифита
Ойхаллийского, чья колесница совсем недавно медленно катила вдоль стены по
наклонному пандусу, пока не скрылась за тяжелыми внешними воротами.
     Но, повернувшись, Алкид увидел  перед  собой  изнуренного  старика  с
глазами затравленного зверя.
     Видеть таким Ифита-лучника было мучительно.
     Вот когда впору было порадоваться, что ни Иолая, ни Ификла сейчас нет
в Тиринфе: Иолай, по дороге рассказав близнецам о Салмонеевом  братстве  и
той  роли,  которую  заговорщики  отводили  Алкиду  и  Ификлу  в  грядущей
Гигантомахии, уехал через три  дня  после  возвращения.  Сказал  -  искать
Автолика. Зачем? Да не все  ли  равно...  А  Ификл  зачастил  к  окрестным
лекарям и знахарям, хотя был абсолютно здоров, потом его не раз  видели  в
компании местных юродивых; и наконец он отправился по Дромосам в  Афины  -
там якобы остановился сам Асклепий, сын Аполлона, земной бог-врачеватель.
     -  Ты  случайно  не  из-за   этих   дурацких   табунов   приехал?   -
поинтересовался Алкид, чтобы хоть что-то сказать, и понимая,  что  говорит
глупости. - А то Эврит дымит на весь  мир:  Геракл-вор,  Геракл-разбойник,
Иолу не получил, так коней угнал...
     Ифит-лучник не ответил.
     Ветер побитой собакой подполз к его  сандалиям  и  заскулил,  кружась
волчком.
     - Мой отец собирался убить тебя, - слова срывались с  растрескавшихся
губ ойхаллийца словно помимо воли. - Я видел лук... я видел... я знаю.  Он
нарочно злил тебя, Алкид.
     - Да, - Алкид отвернулся, не в силах глядеть на бывшего учителя. - Ты
прав. Но то, что замышлял твой отец, гораздо хуже, чем просто из  ревности
застрелить обозленного Геракла.
     - Что может быть хуже?
     - Смерть многих невинных.
     - Неужели мой отец...
     - Нет. Их убил бы я. В припадке безумия.
     - Безумия?! Но Гера...
     - Гера ни при чем.
     Алкид чувствовал, что его несет, что он не сможет остановиться,  пока
не разделит с кем-нибудь тяжкий груз, лежащий на душе...
     И он замолчал лишь тогда, когда рассказал стоящему перед ним человеку
все.
     - Вот, значит, как, - пробормотал ойхаллиец, и выжатого, как  тряпка,
Алкида передернуло от этого надтреснутого голоса. - Да, сейчас я  понимаю,
что имел в виду мой отец,  когда  в  разговоре  с  Авгием  обронил  фразу:
"Геракл - это неудавшаяся попытка. Теперь мы  знаем,  какими  должны  быть
Гиганты: неуязвимые для богов и бессильные против нас." Извини, Алкид,  но
для Одержимых и Павших ты и впрямь "неудавшаяся попытка"; возможно, что  и
для Олимпийцев - тоже. Поэтому я и пришел  к  тебе  -  просить,  чтобы  ты
остановил их.
     - Кого - "их",  учитель?  Салмонеевых  братьев?  Павших?  Олимпийцев?
Кого?!
     - Нет. Останови Гигантов. Наших... наших детей.
     - Ваших детей?! - Алкид решил, что ослышался.
     - Наших детей, - тихо повторил ойхаллиец, подняв на Алкида слезящиеся
глаза, полные нечеловеческого страдания. - Моих, Авгиевой сестры  Молионы,
Нестора, сына Нелея Пилосского, Подарга, сына Лаомедонта, Филея Авгиада  и
других... А также, - Ифит сглотнул, и  острый  кадык  судорожно  дернулся,
словно кусок застрявшего в горле яблока, - а также сестер-Горгон, Сфено  и
Эвриалы [Горгоны - дочери Морского  Старца  Форкия  и  Кето-Пучины:  Сфено
(греч.  Сильная),  Эвриала  (греч.  Далеко   Прыгающая),   Медуза   (греч.
Властительная)], убитого  тобой  Трехтелого  Гериона,  его  отца  Хрисаора
Золотой Лук и прочих потомков Павших и древних  титанов,  о  которых  люди
предпочли забыть.
     - Вы, - изумление мешало Алкиду говорить, - вы... решились?!
     - А кто нас спрашивал?!  -  хрипло  выкрикнул  Ифит.  -  Никто...  не
спрашивал... никто! Наши отцы просто втолкнули нас в Дромосы ("Ты  знаешь,
что это такое?" - "Знаю", - кивнул Алкид) и  захлопнули  дверь  за  нашими
спинами! А сами мы не умели их открывать... да и сейчас не очень-то умеем.
Вот так, Геракл, глупые дети хитроумных  отцов  оказались  на  Флегрейских
полях...
     - А... Те? Горгоны, Герион... другие? Их что, тоже втолкнули?!
     - Нет. Их  убедили.  Убедили  в  необходимости  продолжения  рода,  в
необходимости притока свежей крови, как это делают Олимпийцы. Ведь их дети
друг от  друга  рождались  чудовищами,  с  сознанием  и  повадками  Зверя:
запугать до смерти какую-нибудь Лерну  или  Немею,  добиться  человеческих
жертвоприношений и осесть в смрадном логове, пока не придет...
     - Какой-нибудь Мусорщик, - жестко закончил Алкид без боли или иронии;
просто подводя черту.
     - Какой-нибудь Геракл, - отрезал Ифит,  и  что-то  в  его  голосе,  в
отвердевшем лице, в холодном прищуре напомнило о былом. - Потому что  боги
выжидают, Геракл приходит сам, Зверь охотится или спит, а  мы,  сыновья  и
младшие родичи Одержимых... о небо, нас просто использовали! Как племенной
скот, тупую, бездушную скотину, годную лишь на одно - размножаться!
     Воспрянувший ветер комкал сказанное Ифитом в горсти, рвал в клочья  и
обрывками швырял в Алкида.
     - Страшно... поначалу это было страшно. Многие не выдерживали; четыре
женщины умерли родами. Молиона повредилась рассудком, родив от  Трехтелого
двух сросшихся идиотов, чуть не разорвавших ей чрево - но детей не отдала,
кричала, кусалась... сейчас они в Элиде, у Авгия.  Полиба-лаконца  милашка
Сфено просто  разорвала,  не  удержавшись  в  миг  оргазма!  Мне  повезло:
Попрыгунья, ее сестра, оказалась сдержанней... Позже к  нам  прислали  еще
людей, в том числе и мою сестру Иолу. Я пытался...
     - Иолу?!
     - Да. Но отец почти сразу забрал ее, сообразив, что она не вынесет...
впрочем, того, что Иола успела  увидеть,  ей  хватило  -  с  тех  пор  она
перестала разговаривать и испытывать боль.
     Алкид  вспомнил  Иолу-невесту:  леопарды,  кровь,  крик,  и   сгусток
ледяного, нечеловеческого равнодушия на носилках.
     - Четыре года, - почти беззвучно бормотал Ифит, - четыре с  лишним...
человек - странное существо! Он способен привыкнуть ко всему,  привыкнуть,
притерпеться... нас даже начало тянуть друг  к  другу,  возникли  какие-то
болезненные привязанности... мы  даже  ревновали!  Я  думал,  что  начинаю
понимать их, потомков титанов, не ставших  чудовищами,  но  и  переставших
быть чудом!..  так,  эхо,  отзвук  былого  величия.  Они  одиноки,  Алкид,
безмерно, невероятно одиноки на забывшей их  Гее.  "Лучше  уж  Тартар",  -
сказала однажды мне Сфено. И была права. Уйдя от мира  живой  жизни  и  не
превратившись в беспамятные тени, они живут как в полусне, отгородившись в
своих замкнутых мирках от всего, погрузившись в иллюзии и  воспоминания...
Встреча с нами была для них не меньшим потрясением, чем для нас - с  ними;
вот почему позднее Герион предпочел погибнуть, но не пустить тебя к одному
из Флегрейских Дромосов.
     - Что ж он мне сразу-то не сказал?! - растерянно пожал плечами Алкид.
     - Сказал? Тебе?! Для них Геракл - кровавый  призрак,  ужас  бессонных
ночей, убийца-герой, живая молния Зевса! А на Флеграх к тому времени  дети
не только рождались, но и выживали! Необычные,  в  чем-то  ущербные  -  но
дети! Наши дети! - хотя их  почти  сразу  отбирали  Одержимые,  воспитывая
отдельно...
     Кажется, ойхаллиец плакал.
     Вдруг  он  качнулся  к  Алкиду  и  обеими  руками  вцепился  в  фарос
собеседника, сломав серебряную фибулу в виде эмалевой бабочки.
     - Они убили их! - истерически выкрикнул Ифит, брызжа слюной. - Убили!
Они принесли их в жертву! Они...
     - В жертву? Кто - они?! Кого  -  их?!  -  холодея,  прошептал  Алкид,
незаметно стараясь отвести возбужденного ойхаллийца от края стены.
     Ответа он не услышал.
     Лишь   странные   слова   неожиданно   возникли   в   сознании:   "Я,
Аполлон-Тюрайос..." - и над Тиринфом запахло плесенью.



                                    13

     - Прими гостя, мудрый Автолик, - негромко  произнес  Иолай,  стоя  на
пороге мегарона, куда его проводил молчаливый крепыш-слуга,  и  ничего  не
видя после яркого солнечного света.
     - А почему ты не  говоришь  мне  "радуйся",  друг  мой  Амфитрион?  -
донесся  от  холодного  очага  насмешливый  старческий  голос.  -  Или  ты
полагаешь, что я слишком дряхл, чтобы радоваться?
     Глаза мало-помалу привыкли к  сумраку,  и  Иолаю  наконец-то  удалось
разглядеть ложе больного, рядом с  которым  на  крепком  буковом  табурете
сидел... Гермий.
     - Он знает, - негромко бросил юноша-бог. - Я ему рассказал.  Как  раз
перед твоим приходом.
     И Иолай понял, что Автолик умирает.
     Дело было даже не в том, что старый друг уже  давно  перевалил  через
шестидесятилетний  рубеж,  что  голова  его  облысела,  лицо  исполосовали
морщины, а и без того грузное тело бывшего борца стало откровенно жирным и
неподъемным.
     Дело было не в этом.
     - Извини, что не встаю, - знакомо ухмыльнулся Автолик.  -  Вот,  отец
говорит, что перед смертью вставать вредно... и недостойно. Да  и  кто  он
такой,  этот  Танат,  если  ему  наш  мальчик  бока  намял?!  Встречусь  с
Железносердым, припугну Гераклом - глядишь, и вернусь...
     - Вернешься, - юный отец сидел над умирающим сыном.  -  Вернешься.  С
Владыкой все оговорено.
     Иолай невольно скрипнул зубами.
     Он хорошо помнил свое собственное возвращение.
     И знал, что у дочери Автолика, острой на  язык  Антиклеи,  и  Лаэрта,
басилея с острова Итака, несколько лет назад  родился  сын.  Лаэрт  назвал
мальчика Одиссеем, что значит "Сердящий богов", потому что кого боги хотят
наказать, того они лишают рассудка -  короче,  мальчик  родился  умственно
неполноценным.
     Иолаю не надо было объяснять, что это могло  значить  для  умирающего
Автолика.
     - Мы еще встретимся? - Иолай не рассчитывал на ответ.
     - Нет, - отрезал Гермий. - Дядя Аид на этот раз даже мне не  говорит,
что задумал. Так что ни к чему вам встречаться.
     Помолчали.
     - А мне Ифит-ойхаллиец на днях лук подарил, - ни с  того  ни  с  сего
заявил Автолик. - Как выкуп за табуны, которые Геракл у  его  отца  украл.
Ну, я об этом, понятное дело, не знаю, не ведаю - но обещал разобраться. И
разберусь. Если не помру раньше.
     "Ах ты, старый плут, - удовлетворенно  усмехнулся  Иолай,  садясь  на
свободный табурет. - Даже не скрываешь, что табуны - твоих  людей  работа!
Нет уж, Лукавый, тут ты погорячился... чтобы покойный Амфитрион с покойным
Автоликом не встретились?! Не по Ифитову луку узнаю, так  по  характеру...
Неужто такие люди, как мы, часто рождаются?!"
     - Значит, табуны вернутся к Эвриту? - весело спросил он.
     - Вряд ли, - хмыкнул Гермий. -  У  меня  недавно  братец  старшенький
гостил, Аполлончик... все Эвритом  интересовался.  Ну,  я  ему  кое-что  и
рассказал: про Миртила-фиванца, и  все  такое-прочее...  Так  что,  думаю,
возвращать табуны будет некому. Или - уже некому.
     - Но ведь Эврит - Одержимый! - вскочил Иолай.
     - Правильно. Вот пусть и валит в Эреб, на задушевную беседу  с  дядей
Аидом.
     - Но тень Эврита добровольно не пойдет в Аид! Ты что, не помнишь, как
уходила   Галинтиада   и   другие    Одержимые?!    Или    Аполлон    тоже
Психопомп-Душеводитель, как и ты, Гермий?!
     - Тартар в Эреба мрак! - Гермий изменился в лице.  -  Как  я  сам  не
сообразил!
     Но кинуться к выходу Лукавый не успел.
     В полутьме мегарона еле слышно прозвучало:
     - Я, Аполлон-Тюрайос...



                                    14

     - Радуйся, ученик! Я, Аполлон-Тюрайос [Тюрайос  -  Дверной;  одно  из
древнейших прозвищ Аполлона], пришел  открыть  для  тебя  последние  двери
смертных - врата в Аид!
     Эврит Ойхаллийский резко обернулся.
     Позади него, за белой балюстрадой террасы, зияла пропасть; перед  ним
стоял тот, кто  тайно  наблюдал  за  близнецами  в  Оропской  гавани,  кто
разговаривал с обломками лука  во  внешнем  дворе,  когда  Геракл  покидал
негостеприимную Эвбею, - перед Эвритом  стояли  волк  и  дельфин,  лавр  и
пальма, стрела и кифара, Дельфы и Дидимы  [священные  животные,  растения,
атрибуты и культовые центры Аполлона], обещавшие Совету  Семьи  в  течение
полугода следить за свободным Гераклом.
     И в беспощадных глазах Аполлона ясно читался приговор.
     - Мой брат Гермий сказал мне, что ты  любишь  приносить  человеческие
жертвы Гераклу, - сухо добавил бог, и сверкающая стрела  легла  на  тетиву
лука. - Что ж... Внемлите, Крониды  на  Олимпе  и  Павшие  в  Тартаре:  я,
Феб-Аполлон, Олимпиец, приношу басилея Эврита, своего ученика, Одержимого,
в жертву сыну Зевса Гераклу! Да будет так!
     Огненный луч сорвался с тетивы.


     ...Нет, Алкид не видел всего этого. Просто ветер вдруг рассмеялся ему
в лицо, запорошив глаза пылью, пахнущей заплесневелой  сыростью  земляного
погреба; просто безумие почти сорокалетнего Геракла было иным, чем прошлое
безумие Алкида из Фив; горящий светлым пламенем взгляд  гневного  бога  на
миг возник из  ничего,  заслонив  собой  зубчатые  башни  Тиринфа,  и  еле
различимые слова "Я, Феб-Аполлон, Олимпиец..." слились в  золотую  стрелу,
ринувшуюся на Алкида - ничего не понимая, он попятился,  пытаясь  схватить
руками вспышку смерти, сослепу налетел на что-то  мягкое,  услышал  глухой
вскрик и рухнул в бездну, гудящую медным гулом...


     Тень Эврита Ойхаллийского стояла у перил  и  смотрела  в  пропасть  -
туда, где на камнях жалко скорчилось исковерканное тело басилея.
     - Вот, значит, как это бывает... - тихо сказала тень и во второй  раз
обернулась к богу.
     - Убирайся в Аид! - презрительно усмехнулся Аполлон. - Подать  навлон
[плата Харону за перевоз через Ахеронт] для Харона?
     - В Аид? Ты глуп, бог, или поторопился; или и  то,  и  другое  сразу.
Неужели твой брат Гермий не сказал тебе, что жертвы Гераклу не идут в Аид;
во всяком случае, добровольно? Да, теперь я вижу  -  не  сказал...  забыл.
Иначе ты, зная, что имеешь дело с Одержимым, трижды подумал бы, прежде чем
принести его в жертву Гераклу!
     Бог шагнул к тени.
     - Ты пойдешь туда, куда прикажу я! Или ты в состоянии отыскать место,
где тебя не достанет рука Аполлона?!
     - Нет, ты все-таки глуп, - тень повела призрачной  ладонью,  открывая
Дромос; и стеклянистые нити его отливали черным. - Хорошо,  тогда  иди  за
мной, грозный и торопливый брат Гермия-Психопомпа!..
     Аполлон кинулся к Дромосу, где только что исчезла тень Одержимого - и
отшатнулся.
     На той стороне были Флегры.
     Пожарища.
     Колыбель Гигантов.


     ...Нет, Алкид не видел этого. Дрожа всем  телом,  он  стоял  на  краю
стены, медленно приходя в себя -  вот  сейчас  упадет  еще  одна  капля  в
водяной  клепсидре,  еще  одна  песчинка  в  песочных  часах,  на  волосок
удлинятся тени, и Алкид опустит взгляд.
     Он неумолимо приближается, тот миг, когда Геракл увидит  разбившегося
Ифита-лучника; увидит изломанный труп у подножия тиринфской стены.
     И вспомнит родившийся из безумия звенящий голос:
     - Я, Феб-Аполлон, Олимпиец...
     Завтра вернувшиеся в Тиринф Иолай и Ификл узнают, что Геракл, убив во
время припадка бывшего учителя, уехал в Дельфы.



                                    15

     Он гнал колесницу на север.
     Грохочут колеса.
     Скоро Дельфы.
     Скоро.
     Он  гнал  колесницу,  горяча  храпящих  коней,  а   следом   за   ним
тысячекрылой голосистой стаей летела молва.
     - Убил учителя и друга?! - ужасались мессенцы.
     -  Небось,  украденных  у  Эврита  табунов  отдавать  не  захотел!  -
прикидывали элидяне.
     - Какие табуны?! - возмущались арголидцы. - О чем вы?! Это же великий
Геракл, Истребитель чудовищ! Его же на Эвбее несправедливо обидели!
     - Чудовища чудовищами, - не  сдавались  упрямые  элидяне,  тщательней
приглядывая за собственными стадами, - обида обидой, а  табуны,  извините,
табунами! Одно другому не мешает. Небось, заманил беднягу Ифита на стену -
глянь, мол, не ваши ли кони пасутся? - а там и спихнул  вниз!  Очень  даже
запросто!
     - Ревнивая Гера, за что караешь?  -  шептали  аркадские  и  лаконские
девушки, жаркими ночами мечтая о Геракле.
     - Безумец, - пожимали плечами в Ахайе.
     - Герой! - откликались в Беотии.
     - Величайший... - и те, и другие.
     Посмеивалась на все Эгейское море крепкостенная Троя.
     Молчали Ойхаллия и Пилос.
     Впрочем, нет - Пилос уже не молчал. И  ванакт  Нелей  Пилосский  врал
направо и налево о том, что  возвращаясь  с  Эвбеи  домой,  он  повстречал
Геракла,  который  якобы  просил  его,  благочестивого   Нелея,   очистить
невольного убийцу от  скверны  -  но  Нелей,  как  кладезь  благочестия  и
осторожности, отказал Гераклу в очищении,  ссылаясь  на  давнюю  дружбу  с
Эвритом, отцом убитого.
     Что вы говорите?
     Ах да, конечно - с покойным отцом убитого... теперь-то  ясно,  почему
так вздорожала соль, поставляемая на материк с соляных варниц Эвбеи!..
     И во главе стоустых полчищ Геракл ворвался в священные Дельфы.
     -  Омой  руки  в  Кастальском  источнике!  -  сурово  сказали  жрецы,
преградив путь герою, когда тот шагал по  мощеной  дороге  мимо  скалистой
восточной стены. - И вознеси хвалу лучезарному Аполлону!
     -  Нимфа  Касталия  превратилась  в  Кастальский  ключ,  спасаясь  от
домогательств вашего бога, - был ответ. - Не омою рук в слезах несчастной!
Прочь с дороги!
     - Надень лавровый  венок!  -  строго  приказали  жрицы,  встав  перед
Гераклом у входа в храм.
     - Нимфа Дафна стала лавром, лишь бы не уступить похотливому  Фебу,  -
был ответ. - Не одену венка из волос несчастной! Посторонитесь!
     - Нет тебе  очищения!  -  возгласила  разгневанная  пифия,  и  грозно
дрогнул туман над расщелиной скалы. - Нет и не будет!
     - Аполлон убил юного Гиацинта, сына басилея Амикла, -  был  ответ.  -
Кто очистил от скверны твоего бога, женщина?!
     - В этом храме, безумец, тебе прорицать не будут!
     - Я сам себе храм и прорицатель, - был ответ. - Уйди, женщина,  и  не
стой между мной и богом!
     И Геракл кощунственно схватил золотой треножник, на который  садилась
пифия во время пророчеств.
     - Аполлон! Где ты, Олимпиец?! - рев этот еще долго будет преследовать