тоже  было  мужское.
Хмурое и неотступное оно было, упрямство  мальчика  Алкида,  которого  еще
никто и никогда не звал Гераклом.
     Вернуться или нет?!
     Просто мальчик до сих пор считал, что прав он, а не учитель Автолик -
и пускай Автолик видел смерть не одного из своих врагов, а Алкид  сражался
лишь в палестре с другими учениками! Ну почему, почему учитель не  захотел
выслушать его до  конца,  попытаться  понять,  вместо  того,  чтобы  сразу
высмеивать - зло, хлестко, обидно, как умел только Автолик!  Ведь  это  же
так просто - нырок под руку и захват шеи, но не в одно движение, как  учил
Автолик, а непременно после короткого  удара  локтем  в  живот,  и,  когда
противник на миг обмякнет, вскинуть ему плечом  той  же  руки  подбородок,
второй ладонью прижать затылок, и... Это ведь просто - согласись, учитель!
     Мальчик даже не заметил, что руки его уже двигаются, сперва медленно,
с задумчивой неторопливостью, а потом быстрее, еще быстрее,  и  под  самый
конец - стремительно, как  две  змеи,  увлекая  за  собой  крепко  сбитое,
напрягшееся тело...
     - Алкид! - послышалось из дома. - Алки-и-ид!
     Мальчик вздрогнул, словно очнувшись, и замер. Не двигаясь, он  следил
за тем, как дверь мегарона распахивается и, перемахивая через  балюстраду,
к нему несется взъерошенная копия его самого; несется и останавливается  в
десяти шагах.
     Как две одинаковые статуи,  вышедшие  из-под  резца  одного  мастера,
стояли они во дворе; разве что первый мальчик был обнажен, если не считать
легкой набедренной повязки,  а  второй  был  одет  в  будничную  одежду  с
коричневой полосой по подолу, и еще он держал в руке  костяной  плектр  от
кифары.
     - Автолик там? - спросил второй, швыряя плектр  на  землю  и  пальцем
указывая за забор.
     Алкид кивнул.
     - Отлично! - во все горло завопил второй, вихрем срываясь с места,  и
через мгновенье Алкид снова был во дворе один.
     Впрочем, одиночество его оказалось коротким.
     Опять хлопнула дверь,  и  на  террасе  мегарона  объявился  сухощавый
человек лет сорока, одетый не по погоде в шерстяную  накидку-фарос  поверх
длинного     хитона.     Лицо     появившегося     всякий     счел      бы
утонченно-привлекательным, но сейчас оно было искажено гримасой  ярости  и
скорей напоминало маску Горгоны.
     Сухие нервные пальцы мужчины,  выдававшие  в  нем  музыканта,  плотно
охватывали учительский посох, раздвоенный на конце.
     -  Ификл!  -  закричал  он,  сбегая  по  ступенькам  и  громко  стуча
сандалиями. - Вот ты где, мерзавец!..  и  хитон  сбросил  -  думал,  я  не
узнаю...
     - Я не... - начал было мальчик, но посох учителя уже обрушился на его
плечи, оцарапав рогулькой щеку до крови.
     Еще два удара последовали один за другим. Учитель Лин-кифаред не  был
воином, хотя хлестал сильно и беспощадно, забывшись в раздражении -  иначе
он бы заметил, занося посох  для  очередного  удара,  как  глаза  мальчика
полыхнули безумным огнем, а из закушенной нижней губы упала на землю почти
невидимая капелька крови; упала, подобно жертве на  алтарь  Ареса-Эниалия,
кровавого сына Зевса, ненавистного отцу.
     Нет, учитель Лин не был воином, и поэтому опустил посох  в  четвертый
раз, промахнувшись и сгибаясь пополам от резкого удара локтем в  живот,  и
правая рука Алкида неумолимым кольцом охватила его шею,  заставляя  нелепо
вскинуть гладко выбритый по микенской  моде  подбородок,  а  левая  ладонь
мальчика легла на затылок Лина почти ласково; Алкид крутнулся, припадая на
колено, ноги учителя Лина  брыкнули,  отрываясь  от  земли,  и  послышался
слабый хруст, какой бывает, когда ломается сухая ветка...
     Автолик был не прав.
     Мальчик стоял на коленях возле тела учителя Лина, и лишь  одна  мысль
пульсировала в его мозгу, подобно воспалившейся ране: "Автолик не прав. Не
прав. Не прав..."
     И в сухих глазах Алкида медленно угасало темное пламя.
     - Ты нарочно! - донеслось от ворот. - Ты нарочно разозлил Автолика! А
наказал он меня! Ты нарочно, мы так не договаривались!
     -  Да,  Ификл,  -  еле  слышно  прошептал  Алкид.   -   Мы   так   не
договаривались...
     Ификл вдруг замолчал, став похожим на бегуна, с  разгону  налетевшего
на невесть откуда взявшуюся каменную стену, и во все  глаза  уставился  на
брата и на труп Лина с неестественно вывернутой шеей.
     Рядом  с  головой  учителя  валялся  костяной  плектр,  до   половины
зарывшийся в пыль.
     - Это я виноват, - тихо сказал Ификл, мгновенно присмирев  и  подходя
ближе. - Я порвал струну и убежал. А он...
     Алкид ничего не ответил, глядя то на свои руки, то на мертвого Лина.
     - У тебя не было приступа, - утвердительно бросил Ификл.  -  Я  точно
знаю, что не было.
     Алкид медленно кивнул.
     - Тебя будут судить, - Ификл нахмурился, отчего лицо его сразу  стало
значительно старше. Если  бы  мать  видела  Ификла  в  этот  миг,  она  бы
вздрогнула и отвернулась - Алкмена уже видела это лицо,  лицо  Амфитриона,
когда он случайно убил Электриона, правителя Микен и отца Алкмены.
     - Тебя будут судить. Даже если я скажу, что это из-за меня  -  судить
будут тебя.
     - Он несправедливо  побил  меня,  -  набычившись,  Алкид  затравленно
огляделся по сторонам, словно обложенный собаками лис. - Я не виноват.
     - Да. Лин несправедливо побил тебя,  а  Автолик  несправедливо  побил
меня. Только Автолик жив, а Лин - нет, и все остальное не имеет значения.
     - Меня будут судить, - похоже, Алкид лишь сейчас понял это.
     - Да. И в лучшем случае отцу придется сослать тебя. В Фокиду  или  на
Киферон. Надолго. Может быть, навсегда.
     Алкид встал и с трудом отвел взгляд от тела Лина.
     - Мы поедем вместе,  -  Ификл  коснулся  исхлестанного  плеча  брата,
другой рукой поправляя свою разорванную одежду. - Хоть в Гиперборею,  хоть
в Тартар - я поеду с тобой. Еще не знаю, как, но  им  придется  сослать  и
меня тоже.
     Близнецы посмотрели друг на друга и криво улыбнулись.
     - Герой должен быть один? - невесело спросил Алкид.
     - Да, - очень серьезно ответил Ификл. - Герой должен быть один. Мы же
не виноваты, что нас двое... и что все от нас чего-то хотят.


     Уже у входа в мегарон Ификл на мгновение придержал брата.
     - Локтем? - спросил он. - Локтем в живот? И на колено после захвата?
     Алкид кивнул.
     - Я так и думал, - грустно сказал Ификл. - Я так  и  думал...  только
никому показать не успел. Даже Автолику - он меня сразу пнул.  А  они  все
смеялись - и дылда Поликтор, и Ликомед, и Павсаний-дискобол, и... Лучше  б
ты Автолика кинул - у него шея крепче!



                                    2

     "Старею", - обреченно подумал Амфитрион, сжимая голову руками, и  сам
поразился этой незванной обреченности, явившейся подобно гостю, которого и
видеть не хочется, и выгнать нельзя.
     Он бессмысленно пригладил волосы, потом посмотрел на  свои  ладони  -
широкие, мозолистые, с резко прочерченными линиями судьбы.
     Поперек линии жизни лежало несколько волосков.
     Один темный и три седых.
     Амфитрион сдул их, и волоски закружились в воздухе, медленно,  словно
нехотя, опускаясь на пол.


     ...Полночь застала его в мегароне, где он сидел в полном  одиночестве
у старого любимого столика с резными ножками в виде львиных лап; за кубком
вина, из которого Амфитрион так ни разу и не удосужился отхлебнуть.
     Дом спал тревожным сном измотавшегося за день человека, знающего, что
день грядущий не принесет ему облегчения. Спали  рабы  и  слуги,  уставшие
судачить  и  ужасаться,  забылась  скорчившаяся  на  ложе   Алкмена,   чей
остановившийся взгляд до сих  пор  преследовал  Амфитриона  -  он  всерьез
боялся, что рассудок жены не  выдержит  обрушившегося  на  нее  несчастья;
спала зыбким старческим сном нянька Эвритея,  и  никто  не  знал,  что  ей
больше не суждено проснуться здесь, в этом доме, в  этом  суетном  мире  -
лишь душа тихо умершей няньки на миг очнется по пути в Аид,  чтобы  пройти
мимо Белого Утеса и обрести вечное забвение... и еще спали в своих  покоях
мальчики-близнецы Алкид и Ификл, каждый из которых утверждал,  что  именно
он - убийца Лина-кифареда, а второй врет, выгораживая брата.
     Ладони Амфитриона сжались в кулаки и опустились на  столик,  заставив
вино испуганно выплеснуться из кубка и растечься иссиня-черной лужицей.
     "Вот оно, проклятье рода Персеидов", - думал Амфитрион, потому что не
думать об этом было нельзя, потому что думать о теле Лина,  приготовленном
для завтрашнего огненного погребения,  было  стократ  больнее;  думать  об
убитом, об убийце, пока все не замыкалось в один пылающий  круг,  пока  не
становилось все равно, о чем думать, как иногда  бывает  все  равно,  куда
воткнуть себе нож - в сердце, в горло, в живот... все равно куда, лишь  бы
по рукоять.
     Амфитрион хорошо помнил своего  деда,  великого  Персея  -  желчного,
молчаливого старика, чьи руки почти всегда были сцеплены за спиной, словно
Персей ненавидел их и старался не замечать эти руки,  метнувшие  проклятый
диск, который и убил Акрисия,  деда  Персея,  всю  жизнь  прятавшегося  от
собственного внука. Маленький Амфитрион очень боялся неласкового  старика,
и лишь возмужав, понял, что Персей тогда был отнюдь не стар - чуть  старше
сорока  пяти,  что  для  полубога-героя,  в  чьих  жилах  течет  и  ручеек
божественного  ихора,  заменяющего  Олимпийцам  смертную  кровь,  является
отнюдь не преклонным возрастом.
     Находясь в Мидее, двадцатитрехлетний Амфитрион узнал  о  том,  что  в
Тиринфе в возрасте шестидесяти четырех лет скончался  Персей-Горгоноубийца
- и, приехав на похороны, Амфитрион так и не смог заставить себя поверить,
что вот на этом погребальном костре пылает тело победителя Медузы.
     Там горел труп старика, убившего в свое время другого старика, своего
деда, и не простившего себе этой невольной вины до конца дней.
     Через  три  года  Амфитрион  метнул  дубину  в  убегающую  корову   и
промахнулся, расколов череп Электриону, своему дяде и отцу Алкмены.
     И вот сейчас Амфитриону сорок пять, как когда-то Персею, на  которого
с испугом смотрел его пятилетний внук, еще ничего не  зная  о  собственной
судьбе - а в доме спят мальчики, один из которых сегодня утром свернул шею
своему учителю, намеренно или случайно.
     Алкид или Ификл.
     Каждый утверждает: это сделал я.
     Кто-то врет.
     Кто и почему?
     Может быть, это расплата  за  тишину  и  спокойствие  последних  лет,
прошедших со дня исчезновения Миртила-лучника?
     Даже приступы у Алкида прекратились... или мальчишка  научился  чуять
их приближение и куда-то прятаться, пережидая припадок в одиночестве.
     В одиночестве с Ификлом - иного одиночества для близнецов не было.
     Ну почему, почему Персеиды  вечно  должны  прятать  руки,  обагренные
кровью родственников или учителей?! Или безумие Алкида -  вовсе  не  козни
ревнивой Геры, а итог близкого родства Алкмены и Амфитриона?
     Амфитрион взял кубок, поднес к губам и, так и не отхлебнув,  поставил
обратно. Легкий стук нарушил тишину,  та  испуганно  отползла  в  сторону,
переждала, пока угаснет еле слышное эхо, и вновь заполнила мегарон  мягким
пушистым беззвучием.
     Еще четыре года тому назад он обнаружил, что  дети  научились  врать.
Издалека  наблюдая  за  соревнованием  дискоболов  в  палестре,  Амфитрион
смотрел, как диск Ификла падает все дальше и дальше, с заметным отрывом от
дисков других учеников; Амфитрион увлекся и пропустил момент, когда  Алкид
отошел от черты и куда-то исчез. Позднее, ближе к вечеру, Кастор  похвалил
Алкида - скупо, как всегда, но с затаенным удовлетворением - за  победу  в
соревнованиях. Амфитрион  очень  удивился,  но  не  стал  вмешиваться  при
учениках.
     - Ты похвалил не того, кого надо, -  сказал  он  Кастору,  когда  они
остались один на один. - Это Ификл сегодня был в ударе...
     Кастор рассмеялся, что с ним случалось нечасто.
     - Папаша! -  с  удовольствием  произнес  Кастор.  -  Детей  различать
научись! Уж я-то знаю, кого хвалю!
     Спорить Амфитрион не стал - зато начал приглядываться к детям и через
полгода мог сказать самому себе со всей уверенностью: "Они врут  и  делают
это сознательно". Были  случаи,  когда  Амфитриону  хотелось  вмешаться  и
доказать,  что  вчера  действительно  Алкид  победил  Ликомеда,  расквасив
последнему нос совершенно идеально и в рамках правил, но сегодня первым  к
финишу пришел не кто иной, как Ификл, обставив  длинноногого  Поликтора  в
худшем случае на восемь подесов [подес (ступня) - 30 см], а в лучшем...
     Он промолчал.
     Он твердо усвоил урок тринадцатилетней давности - не спеши  говорить!
Не спеши, потому  что  результатом  твоей  болтливости,  о  любимец  богов
Амфитрион, может оказаться крюк в чьем-то затылке!
     Он промолчал, и в  палестре  (а  затем  и  в  умах  фиванцев)  прочно
воцарился Алкид - всегда первый, всегда недосягаемый, будущий  герой,  сын
Зевса, рядом с которым почти что незаметно существовал его брат Ификл, сын
Амфитриона, тоже будущий герой не из последних,  что  не  удивительно  при
таких предках и учителях, но уже второй или третий;  а  это,  согласитесь,
далеко не так волнует зевак, богов и девушек.
     Все складывалось естественно для Зевса, почетно для Алкида, безопасно
для Ификла и чуть-чуть обидно для него, Амфитриона Персеида; хотя казалось
бы, на что обижаться ему, знающему  всю  подноготную  происходящего  лучше
любой Мойры!
     Всю ли?


     ...Резким движением смахнув кубок со стола, Амфитрион встал и покинул
мегарон.
     Спустившись с террасы во двор, он немного постоял, запрокинув  голову
и всматриваясь  в  растерянно  моргающие  глаза  звездного  титана  Аргуса
Панопта; потом, воровато оглядевшись, коротко и сильно разбежался,  в  два
касания перебросив тело через забор  на  улицу,  и  остановился  у  ворот,
по-прежнему запертых - но теперь запертых с другой стороны.
     "Старею", - еще  раз  подумал  Амфитрион,  восстанавливая  дыхание  и
потирая оцарапанное бедро.
     Вокруг насмешливо стрекотали цикады.
     Амфитрион глубоко вдохнул прохладный ночной воздух,  задержав  его  в
груди дольше обычного, и вразвалочку зашагал по направлению к палестре.



                                    3

     Палестра ночью разительно отличалась от палестры  дневной  -  шумной,
остро пахнущей здоровым потом,  звенящей  возбужденными  голосами;  диски,
взмывающие в небо, стрелы, срывающиеся с  тетив,  лязгание  тупых  учебных
мечей, строгие окрики учителей, вопли увлекшихся подростков...
     Ничего этого сейчас не было.
     Сонное царство,  остывшая  кузница  героев,  Асфодельские  поля,  где
неслышно бродят тени несбывшихся мечтаний,  сжимая  призрачные  древки  не
попавших в цель копий, вновь  и  вновь  пересекая  черту  финиша,  которую
первыми пересекли не они, подбирая невесомые диски, упавшие не  так  и  не
туда... ночная палестра, томительно-бессмысленная, как покинутый дом,  как
надтреснутый кувшин; как тело со сломанной шеей.
     Когда одна из теней поднялась с  дальней  скамьи  западных  трибун  и
махнула Амфитриону рукой - он  сперва  решил,  что  ему  примерещилось  на
трезвую голову.
     - Радуйся, Амфитрион! - негромко произнесла тень, излишне нажимая  на
"а", как принято у лаконцев.
     - Вот именно, что радуйся, - глухо отозвалась  скамья  рядом,  слегка
зашевелившись. - Мудрец ты, Кастор, всегда найдешь, что сказать  в  нужное
время...
     Амфитрион подошел к трибунам, поднялся по проходу наверх и  сел  чуть
ниже Кастора, так, что голова  Амфитриона  оказалась  на  одном  уровне  с
лежащим на скамье Автоликом.
     - Радуюсь, - пробормотал он. - Вот уж радуюсь... с ума сойти можно от
таких радостей.
     - Это  я  во  всем  виноват,  -  неожиданно  сообщил  Автолик.  -  Ты
понимаешь, Амфитрион, Алкид мне бросок стал показывать, но по-своему, я их
так не учил... короче, гляжу - опасный бросок, для врага, не для палестры!
Нельзя в тринадцать лет такое делать, даже пробовать  нельзя  -  в  голове
дури полно, руки в полную  силу  не  вошли,  не  удержат,  как  надо...  о
правилах я вообще не говорю! Высмеял я его, Алкида, при всех, заставил  на
мне показывать - здорово, подлец, показал, только это я  один  понял,  что
здорово, потому что рано еще Алкиду Автолика  бросать  не  по  правилам...
Сбил я ему в конце колено, в пыли повалял, юнцы вокруг ржут, как  кони,  а
он вырвался и удрал! Через полчаса возвращается как ни в чем не бывало,  я
его посохом за самовольство - а он в меня горсть  щебня  швырнул  и  опять
убежал... Я ему вслед смотрю и думаю: зачем это Алкид в хитон  переоделся?
А потом уже Поликторова мамаша ближе к  вечеру  шум  у  палестры  подняла:
дескать, Амфитриады Лину-песнопевцу шею свернули, то ли вдвоем, то  ли  по
очереди... Дура! Разоралась на  весь  город,  стерва  злоязыкая!  А  тебе,
Амфитрион, сказал  и  повторю:  я  виноват!  Забыл,  что  у  парней  самый
жеребячий возраст, когда гордость хуже вина голову туманит...
     Автолик грузно  заворочался,  с  шумом  втягивая  ноздрями  воздух  -
видать, трудно дались эти слова Автолику, сыну Гермеса,  которого  так  ни
разу и не смогли признать виновным хитроумнейшие судьи Эллады.
     - А, может, замять это все - и дело с концом? - неуверенно  предложил
Кастор. - Пустим слух, что Лин...
     - Сам себе шею сломал! - огрызнулся Автолик.
     - Нет, ну почему же? Свидетелей убийства нет, слова  мальчишек  не  в
счет, родичей у Лина тоже нет, кроме Орфея - так  Орфей  сейчас  не  то  в
Пиерии, не то в Иолке... Пока до него дойдет,  пока  суд  да  дело  -  что
скажем, то и запомнят! А мы скажем, что возгордился Лин, сын музы Каллиопы
и Ойагра, возомнил о себе невесть что - и вызвал на музыкальное состязание
самого Аполлона! Ну, а тот возьми да и убей нечестивца...
     - Состязание-то  хоть  кто  выиграл?  -  безразлично  поинтересовался
Амфитрион.
     - Аполлон, понятное дело... Мусагет.
     - А... ну, тогда все в порядке, раз Мусагет, - хмыкнул Автолик. - Вот
если б Лин-покойник выиграл, а Аполлон его за это - по шее кифарой!
     Кастор обиделся и замолчал.
     - Ты не злись, Кастор, - Амфитрион примирительно похлопал лаконца  по
колену. - Это где-нибудь в Пиерии еще, может быть,  поверят,  а  у  нас  в
Беотии и, тем паче, в Фивах  -  вряд  ли...  И  потом  -  каждому  рот  не
заткнешь. Небось, уже не одна Поликторова мамаша вой подняла - весь  город
кипит...
     - Об заклад бьются, - зло вставил Автолик, переворачиваясь на бок.  -
Сволочь болтливая!
     - Об заклад?
     - Ну, кто из  мальчишек  Лина  убил:  Алкид  или  Ификл?!  Оба  ж  не
признаются... вернее, признаются - но оба! Вспомнили фиванцы, Тартар их  в
душу ("Душу их в Тартар!" - машинально поправил  Кастор),  что  у  Алкмены
двойня! Одни за Алкида  -  кому  ж,  как  не  будущему  герою,  чужие  шеи
сворачивать?! Опять же Гера  безумием  покарала.  А  другие  за  Ификла  -
дескать, в роду у парня все такие, да и не сын он... ну, этого... то  есть
сын, но не...
     - Не сын Зевса, - помог Кастор. - Я вот тоже не  сын,  в  отличие  от
брата моего, Полидевка. Ты, Амфитрион,  не  обижайся  -  мне  можно  такое
говорить. На собственной шкуре знаю.
     - Я и не  обижаюсь,  -  слабо  улыбнулся  Амфитрион.  -  Ты  даже  не
представляешь, Кастор Диоскур, до чего я не обижаюсь...
     Покрывало Нюкты-Ночи слегка полиняло,  тысячеглазый  Аргус  стал  все
чаще  жмуриться,  и  очертания  внутренних  построек  палестры  отчетливей
проступили из темноты, неохотно перестающей быть темнотой. Зябкий  ветерок
лихо пронесся по беговым дорожкам, мимоходом зацепив крылом  троих  мужчин
на трибунах, и умчался, обиженный таким безразличным к себе отношением.
     - Кто-то идет, - вдруг сказал Кастор. - Слышите?
     Из-за гимнасия показалась чья-то фигура, плохо  различимая  на  таком
расстоянии, но Амфитрион еще за миг до ее  появления  каки