Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
орабел или Тифий-кормщик? С собой в Колхиду возьмете?
Небось, раньше за честь бы почли..."
Он чуть не подпрыгнул, когда почувствовал, как чья-то тяжелая рука
гладит его по макушке.
Позади стоял Ликимний, сводный брат Алкмены.
За последние пять лет Ликимний сильно изменился. Роскошные некогда
волосы поредели, лицо покрылось пятнами неопределенного цвета, и лишь
глаза оставались почти прежними - черные, миндалевидные, в обрамлении
густых ресниц - только белок глазного яблока треснул сетью кровяных
прожилок, помутнел, отчего казалось, что Ликимний только что проснулся.
- Ожил? - бодро поинтересовался Ликимний, нависая над мальчишкой. -
Ну, хвала богам! Тебе, Иолай, больше бегать надо, одежду в клочья рвать, а
не с няньками в доме сидеть!
"А тебе пить меньше надо", - чуть не вырвалось у Амфитриона.
Смотреть на бывшего шурина снизу вверх оказалось делом непростым и
раздражающим.
Особенно если этот почти сорокалетний мужчина непрерывно поглаживает
твою макушку.
- Я в твои годы... - Ликимний не договорил, как бы предполагая, что
собеседник и без того знает, чем занимался Ликимний в его годы; знает и
всячески восхищается.
- И-эх, Иолайчик... земля под ногами горела! Синяки, шишки - навалом!
А ты прямо как девчонка - болеешь, болеешь... И друзей у тебя настоящих
нет. Ты знаешь, дорогой, я как твой двоюродный дед и потомок Персея...
- Шел бы ты лучше, Ликимний, - непроизвольно отозвался Амфитрион, с
удивлением слыша собственный голос, тонкий и высокий. - Как дед... и
двоюродный потомок Персея.
И стряхнул с себя пухлую ладонь.
Как выяснилось, зря - ладонь немедленно впечаталась в затылок, бросив
Амфитриона наземь.
Он еле успел увернуться, чтобы скулой не налететь на черенок
валявшейся на земле деревянной лопаты.
Тело слушалось плохо, но слушалось.
- Щенок! - разъяренный Ликимний нагнулся и ухватил наглого мальчишку
за шиворот. - Распустил язык, бабкин любимчик! Аггхх... оуууююй!..
Последнее относилось к лопате, воткнувшейся ему между ног.
Следующее, в чем несчастному Ликимнию пришлось убедиться -
оказывается, оплеуха лопатой гораздо менее приятна, чем это кажется
вначале.
То есть даже вначале оплеуха эта не кажется подарком судьбы, а в
конце - ну так совсем...
- Больно, - задумчиво сказал Ликимний, лежа на спине. - Очень больно.
Я как твой дед... и вообще.
Над ним склонилось хмурое мальчишечье лицо.
Без малейших проблесков участия.
- Пожалуешься сестре - убью, - скучно пообещал маленький Иолай. - И
вот что, дедушка: не гладь меня больше по голове. Никогда. Договорились?
- Договорились, - кивнул Ликимний, чувствуя, что сходит с ума.
И потрогал пальцем шатающийся зуб.
3
...Алкмена знала, что в этой жизни у нее не осталось ничего, кроме
внуков.
Вот уже почти пять лет она знала это - с того самого дня, когда Фивы
впустили победителей, вернувшихся домой. Наверно, многие тогда осуждали
ее, жену погибшего лавагета, так ни разу и не заплакавшую над телом мужа.
Над Амфитрионом убивались все: живые и родичи живых - благодаря за этот
дар; те, чьи семьи опустели - видя в лавагете своих родных, оставшихся в
проклятой долине; уронил скупую государственную слезу басилей Креонт,
разрыдалась его жена Навсикая, выла у погребального костра сумасшедшая
карлица Галинтиада, в исступлении целуя золотой диск, некогда подаренный
ей умершим; отвернулся от людей скорбный Автолик, хитрейший из эллинов,
скрывая предательский блеск глаз...
Алкмена не плакала.
Ни слезинки, ни вздоха, ни всхлипа.
"Еще бы, после Зевса-то!" - шептались фиванцы.
И когда подошли к Алкмене ее сыновья вместе с Креонтом Фиванским, то
озноб пробрал всех троих - так взглянула им в лица жена покойного.
Вдова.
Но всем городом в одни глаза не заглянешь.
- Я отдам героям в жены своих дочерей: Алкиду - Мегару, Ификлу -
Астеропею, - пробормотал Креонт, в единый миг растеряв все слова
заготовленной речи.
Алкмена молчала.
- Я... я воздвигну великому Амфитриону такой толос, в каком никогда
не погребали ни одного из басилеев, - сказал Креонт, не зная, что говорить
дальше.
Алкмена молчала.
- Мы воздвигнем в Фивах храм, мама, - сказали близнецы. - Храм Отца.
- Да, правильно, - одобрил Креонт. - Храм Зевса-Победителя, отца
богов и смертных.
- Храм Отца, - словно и не слыша басилея, одним голосом ответили
братья, и Креонт счел за благо промолчать.
Алкмена подошла к пепелищу и взяла горсть углей и золы.
И чудилось: драгоценные камни мечут искры с ладони последней женщины
Громовержца.
- Это заложите в основание, - тихо бросила Алкмена.
И высыпала раскаленный прах в подставленные руки сыновей: по
полгорсти - каждому.
Даже Креонт, муж государственный, понял тогда: плоть бесчувственна,
когда горит сердце.
- Хаа-ай, гроза над морем, - вполголоса запела Алкмена и пошла прочь,
- хаа-ай, Тифон стоглавый...
И братьям, беспокоившимся, не повредилась ли мать рассудком, внезапно
почудился грохот колесницы, несущейся по краю обрыва между морем и небом.
Так ясно, будто они его уже когда-то слышали.
Но живые живут, и время не ухватишь за хвост, как ни старайся.
Упокоился в грандиозном толосе Амфитрион-Изгнанник, за два года вырос
храм, который вслух все называли храмом Зевса, но правый бицепс у статуи
Громовержца был странно надколот, словно плохо сросшись после удара мечом;
неутомимая Мегара, дочь Креонта, родила Алкиду сероглазого Теримаха, потом
крепыша Деикоонта, и наконец - крикливого Креонтиада; Астеропея тоже
принесла Ификлу двух сыновей и дочь, ласково относясь к первенцу мужа,
хрупкому Иолаю...
Впрочем, все - невестки, сыновья, челядь - знали, что Иолай был, есть
и останется бабушкиным любимцем.
Потому что первый.
Потому что слабенький.
Потому что вырос на Алкмениных руках, до четырех лет зовя бабушку
мамой.
Потому что лицом неуловимо похож... только не спрашивайте у Алкмены -
на кого?
Не ответит.
Вот и сейчас, когда шестилетний Иолай пришел в себя после чуть ли не
двухнедельной горячки, Алкмена боялась ответить самой себе: почему так
изменился любимый внук, и что мерещится ей во взгляде маленького ребенка?
Да и не знала она ответа.
Не бывало такого раньше, чтобы Иолайчик избегал обожаемую бабушку,
заменившую ему мать, которой мальчик не знал - а сейчас приласкать себя не
дает, из объятий выворачивается, все норовит стороной обойти, поцелуешь
его чуть ли не насильно, а он мимо глядит и в глазах тоска смертная, будто
и не целуют его, а на части режут. Молоко козье, кипяченое, что всегда
дважды в день пил - наземь вылил. Нянька пробовала сперва уговорить, потом
заставить - так на няньку вызверился, что бедной целую декаду потом
кошмары снились; и велел мяса подать. Жареного, с кровью. Опять же со
сверстниками и до того не больно-то игрался, а теперь и вовсе перестал.
Около взрослых трется. И молчит. Нехорошо молчит, по-стариковски. Телем
Гундосый, караульщик бывший, помер на днях - Иолай как услышал, сразу
велел себя на похороны отвести. Дескать, так и так пойду. Ну кто ему
старый Телем?! Меньше, чем никто. Нет же, стоял у костра, бормотал что-то,
закусив губу, а в глазах...
Боги, за что караете?!
Кому жаловаться? Навсикае? - этой ее дочки столько внуков наплодили,
что не до чужого Иолая ей...
Вот и сейчас - Алкид опять в Трезену уехал, по торговым делам, Ификл
с утра в палестру собрался, к ученикам, а Иолай к отцу и подходит,
вразвалочку.
- Папа, - говорит...
4
- Папа, - это слово далось Амфитриону с немалым трудом, - я с тобой
пойду.
Ификл посмотрел на сына - худенького белобрысого мальчугана,
уставившегося в пол.
- Куда это? - с нарочитой строгостью спросил он.
Мальчишка вдруг поднял голову и твердо посмотрел в лицо Ификлу.
- В палестру, - буркнул Амфитрион и подумал про себя: "Паршивый из
тебя родитель, сынок! Я-то вас с братом гонял да выгонял... оболтусов!
Сам, небось, с шести лет по палестрам!"
Ификл недоверчиво хмыкнул, помассировал затекшую со сна шею, и вдруг
засмеялся, ухватив сына под мышки и подбросив к потолку.
- Что, герой, надоело с женщинами сидеть?! - крикнул он. - Кровь
заиграла? Ну что ж, это правильно, у нас с тобой кровь звонкая, хорошая...
Собирайся, пойдем!
"Тяжелый он какой-то стал, Иолай мой!" - краем мелькнула мысль.
- Если обижать кто станет - отцу жалуйся! - всполошилась Алкмена. - И
не бегай много, тебе нельзя!
- Правильно, мама! - Ификл опустил сына и поцеловал мать в щеку. -
Бегать нельзя, прыгать нельзя, молоко кипятить надо... Не повезло тебе -
хотела девочку, а вышел мальчик! Эй, мальчик Иолайчик, что делать надо,
когда обижать станут?
- Кричать, - угрюмо ответил Амфитрион.
- Что кричать? - удивился Ификл, ожидавший иного ответа. - Что
кричать-то?! Папа, на помощь?
- Тебя, папа, дождешься на помощь, как же! - на мальчишеском
скуластом лице обнаружилась кривая ухмылка. - То у тебя река разлилась, то
стрелы кончились... нет уж, мы, Персеиды, другое кричим!
И, пока Ификл стоял столбом, не веря собственному слуху, маленький
Иолай подпрыгнул, уцепился за шею отца и мигом вскарабкался ему на плечи.
- Маленьких обижают! - прогремел старинный боевой клич, и две тощие
ноги на удивление цепко охватили Ификлову шею, а две узкие ладошки на
удивление хлестко ударили по Ификловым ушам.
Спрыгивая, мальчишка по дороге лягнул отца в грудь - и приземлился не
самым удачным образом, ободрав левую коленку.
- Ну вот, - расстроенно бросил Амфитрион, - куда это годится? Нет, в
палестру, в палестру, срочно! - а то скиснешь тут от молока и любви вашей!
Догоняй, папаша!
И выскочил за дверь.
- А что? - неожиданно заявил Ификл. - Молодец! Весь в меня. Или в
деда.
Алкмена замахала на сына руками.
- Типун тебе на язык, сынок! Вот уж чего внуку не пожелаю, так это
дедовой судьбы! Сам знаешь - герои долго не живут. Да и жизнь у них...
никому не в радость. Вон Тиресий - слепой, а живет себе и живет...
- Ладно, мама, - оборвал ее Ификл. - Не будем об этом. Алкид клятву
давал, я тебе обещал - вон, в Иолк, приглашали, "Арго" строить, так мы не
поехали...
И дверь хлопнула еще раз.
Алкмена вздохнула и пошла в гинекей, откуда доносился младенческий
плач и еле слышный голос Астеропеи, баюкавшей девочку.
Впервые она почувствовала себя совсем старой.
...а палестра шумела так же, как всегда. На появление Ификлова сына
никто не обратил внимания - что Амфитриона вполне устроило. Единственное,
за чем приходилось следить - так это расписание занятий: когда ученики шли
в крытый гимнасий, он бегал на стадионе, когда подростки метали диски и
копья, он шел в гимнасий, когда работали с оружием, он направлялся в
сектор для прыжков.
К вечеру он твердо знал, что ему нужна только сила - прежние навыки
сохранились полностью, что было неудивительно, юное тело быстро училось
всему, чему надо, и это с одной стороны радовало, а с другой грозило
разрывом неподготовленных связок или вывихом по-детски гибких, но еще
слабых суставов.
Принесшая обед рабыня позже осчастливила Алкмену известием о том, что
любимый внук ест за троих с геройским аппетитом, чего раньше никогда не
случалось.
Так с этого дня и повелось: палестра, обильная пища и никакого
кипяченого молока.
Одно оставил Амфитрион от прежнего Иолая - спать ложился рано и
просыпался от того, что около полуночи заботливая бабушка на цыпочках
входила в покои внука, поправляла на нем покрывало, прислушивалась к
дыханию и удалялась.
А маленький мальчик, сцепив зубы, ждал, пока затихнут ее шаги, после
чего вскакивал, выскальзывал из покоев и, никем не замеченный, еще на
два-три часа убегал в ночную палестру.
Ему надо было спешить.
Через месяц из Трезен вернулся Алкид. К этому времени Амфитрион сто
раз успел насладиться историей первой поездки сына (дяди?) к трезенскому
басилею Питфею Мудрому, когда при виде сброшенной на кресло шкуры
Киферонского льва всех Питфеевых внуков объял страх, кроме юного Тезея,
кинувшегося на зверя с топором.
После чего Алкид якобы предрек Тезею блестящее будущее.
Сам Амфитрион всерьез сомневался в особом блеске будущего Тезея, если
тот в двенадцать лет кидается на шкуру с топором.
Впрочем, когда вся семья собралась в мегароне, чтобы послушать
рассказ Алкида о его нынешней и весьма удачной поездке - сам Алкид очень
не понравился Амфитриону, наблюдавшему за ним из укромного угла.
Нездоровое возбуждение захлестывало старшего сына, щеки его то резко
бледнели, то покрывались пунцовыми пятнами, разговаривал Алкид чрезмерно
громко и размахивал при разговоре руками, чего раньше за ним не водилось;
и во всем его поведении сквозила странная истеричность, не свойственная
мужчинам его возраста и телосложения.
После трехдневной слежки за Алкидом в палестре Амфитрион уверился в
полном физическом здоровье сына - чего не мог сказать о здоровье духовном.
Алкид часто кричал на жену Мегару (правда, при ее характере это было не
особо удивительно), был с детьми или подчеркнуто ласков, или неоправданно
раздражителен; кроме того, он зачастил в храмы, где подолгу стоял,
наблюдая за обрядами жертвоприношений и кусая губы, после чего до вечера
бывал хмур и неразговорчив.
Он походил на пьяницу, надолго лишенного вина; тафийцы называли
подобное состояние "кумаром".
Амфитрион даже думать боялся, что сыну может не хватать его
младенческого проклятия - приступов безумия.
Боялся, а думал.
И по ночам, после изнурительных бдений в палестре, шестилетнему Иолаю
снились Острова Блаженства - безбрежное, безнадежное одиночество - и тень,
кричащая в пустоту:
- Я - Амфитрион-Изгнанник!..
Иногда ему казалось, что не умри он тогда, под Орхоменом, пять лет
назад - Алкид, его сын, которого Амфитрион и Зевс рвали из рук друг у
друга, остался бы прежним.
5
В тот вечер Амфитрион проснулся как всегда, за полчаса до полуночи,
от ласковых прикосновений Алкмены, очень старавшейся не разбудить внука.
Он подождал, пока его жена... его бывшая жена, а теперь - бабушка, к
чему невозможно было привыкнуть, - короче, пока Алкмена удалится, и шаги
ее затихнут в гинекее; и соскочил с ложа.
Выбраться из дома незамеченным было несложно - все, включая
растяпу-привратника, крепко спали. Вскарабкаться на стену, окружающую
двор, для шестилетнего невысокого мальчишки было несколько труднее, но
Амфитрион проделывал это далеко не в первый раз, а сегодня к тому же
ощущал какой-то особый прилив сил.
"Может, это потому, что вчера был мой день рождения, день рождения
Амфитриона из Микен, и Алкмена приносила жертвы отправившемуся в Аид
мужу?" - подумал Амфитрион. И удивился тому, до чего естественной
показалась ему подобная идея.
Ноги быстро несли Амфитриона к пустующей ночью палестре, а мысли
продолжали жерновами вертеться в голове почти шестидесятилетнего
мальчишки.
Владыка Аид говорил, что приступов у Алкида не случалось со времен
Орхоменской войны. Значит, пять лет... и сейчас Алкид, судя по его
поведению, на грани срыва. Что-то должно произойти. Либо Тартар вот-вот
снова возьмется за него, как кошка за мышь - и долгожданная жертва на
время растворит в своей крови истерзанный рассудок Алкида - либо...
Либо он сорвется сам!
"Нельзя больше ждать!" - думал Амфитрион, пока тело его накручивало
круги на беговой дорожке, прыгало, метало камни (диски на ночь запирали),
постепенно наполняя мышцы здоровой усталостью, которая со временем должна
была превратиться в упругость и силу.
Он готовил новое тело тщательно и кропотливо.
Он, Амфитрион-Изгнанник, снова был на войне. Только это была не
привычная война людей, где все ясно: вот жизнь, а вот смерть, и от первой
до второй мечом подать. Бессмертные вели войну иначе - вот жизнь, и вот
жизнь, и никакие войска не выстраиваются на равнине, блестя панцирями и
шлемами...
Но и на этой войне лилась кровь.
Кровь смертных.
Мелочь для обеих противоборствующих сторон.
И он, Амфитрион-Изгнанник, волею Ананки-Неотвратимости, оказался в
одном из враждующих лагерей.
Боги, титаны, Павшие... и я.
Смешно?
Нет, не так: боги, титаны, Павшие... и мы.
Я и сыновья - это уже мы.
И это уже не смешно.
Бледно сияющая Луна-Селена и звездноглазый Аргус равнодушно взирали
на двигавшуюся внутри пустой палестры маленькую фигурку. Амфитрион не
знал, что именно в эту ночь светловолосой и тихой жене Ификла Астеропее не
спалось; встав с ложа, она некоторое время бесцельно бродила по дому,
потом, уже совсем было собравшись снова лечь, по примеру свекрови
заглянула на детскую половину - и обнаружила пустое ложе Иолая.
Ее крики разбудили сперва рабыню-няньку, после остальных домочадцев,
и вскоре весь дом был на ногах, засверкав огнями светильников и факелов.
Иолая нигде не было.
Когда порядком уставший Амфитрион перелез обратно через стену и
направился к своим покоям, в мегароне он неожиданно для себя обнаружил всю
семью в полном составе: хмурый Алкид, взволнованный Ификл, заплаканная
Алкмена, раздраженная Мегара (впрочем, это было ее обычное состояние),
растерянно моргавшая Астеропея - и даже жившие отдельно Ликимний и молча
вздыхавшая в углу Перимеда, его жена.
"Еще б Креонта вызвали! - скривился Амфитрион, глядя на толпу
родичей. - Что ж это они, без басилея-то?!"
- Иолайчик! Хвала Зевсу, живой! - всплеснула руками Алкмена, бросаясь
к внуку, и ее огромная тень заполошно метнулась по стене мегарона.
- Ну и где ты шлялся, гулена?! - угрюмо поинтересовался Ификл,
тщательно скрывая свою радость по поводу благополучного завершения всех
треволнений этой ночи.
- В палестре, - лаконично ответил Амфитрион.
- В палестре? - не удержался заспанный Ликимний, зачем-то
поворачиваясь к мальчишке боком и вжимая голову в плечи. - Ночью? Что
можно делать ночью в палестре?!
- Тренироваться.
- И не страшно было?
- Не страшно, - отрезал Амфитрион, начиная тяготиться этим допросом.
Ификл задумчиво сощурился, и домочадцы незаметно для себя умолкли,
вопросительно глядя на Иолаева отца.
- Странный ты какой-то стал, сынок... нет, палестра - это хорошо, да
и ты окреп, подрос, ешь за троих! Только чего б тебе со сверстниками не
играть, ночью спать, как все люди, а в палестре днем заниматься?! Молчун
ты у меня, слова не вытянешь... а мы волнуемся!
Амфитрион терпеливо молчал, оправдывая последние слова Ификла, и
глядел мимо родни.
- Может, привиделось что-то? - участливо поинтересовалась Астеропея.
- Или из богов во сне кто-нибудь являлся? Ты не стесняйся, Иолай, ты
расскажи!
И тут Амфитрион решился.
Он не видел иного способа заинтересовать Одержимых Тартаром собой -
безобидным малолетним Иолаем, сыном Ификла и племянником Алкида.
Собой.
Приманкой.
Жертвой.
- Являлся, - во всеуслышанье заявил он. - Только, кажется, не бог.
- А кто? - Амфитрион