й закипел  с  удесятеренной  силой.  Рано  или  поздно  -
Лаомедонт, наблюдавший за сражением со  стороны,  отчетливо  видел  это  -
пираты будут оттеснены к морю и вырезаны, но потери  троянцев  и  то,  что
часть грабителей вполне способна увести  один  корабль,  бросив  своих  на
произвол судьбы, приводило Лаомедонта в бешенство.
     И  поэтому  он  мысленно  возблагодарил  судьбу,  мало  благосклонную
сегодня к Трое, когда увидел внушительный отряд  подкрепления,  бегущий  к
месту схватки от стен города, со стороны холма Ватиея.
     Но  у  судьбы,  Ананки-Неотвратимости,  равно  безразличной   как   к
благодарностям,  так  и  к  проклятиям,  были  свои   планы   относительно
Лаомедонта Троянского, главы  Салмонеева  братства  после  гибели  Эврита,
басилея Ойхаллии.



                                    4

     Многие в этот день полагали, что им приходится несладко; десятник  же
троянской стражи у Скейских ворот был убежден, что ему хуже всех.
     Даже то, что с раннего  утра  доставляло  удовольствие  -  отсутствие
укушенного  змеей  второго  десятника  -  сейчас  приводило  в   отчаяние,
поскольку   возлагало   двойную   ответственность,   отнимая   возможность
посоветоваться.
     А посоветоваться хотелось больше, чем в жаркий день после двух жбанов
просяного пива хочется отойти в сторонку и  облегчить  душу  -  которая  у
мужчин, как известно, находится в животе.
     Посудите  сами  -  сперва  башенные  часовые  обнаружили  неизвестные
корабли, идущие с запада, и поначалу не придали  этому  особого  значения,
приняв суда за торговые. В троянском порту  вечно  толклась  дюжина-другая
купеческих посудин; а предположить разбойное нападение столь малыми силами
и средь бела дня на великий Илион  мог  только  безумец.  В  черте  города
находилось до полутора тысяч хорошо вооруженных  солдат;  за  время  любой
осады, вооружив горожан, можно было увеличить армию в два-три раза - а там
подошли бы подкрепления со всей Троады, из городов Абидоса  и  Арисбы,  из
Зелии, что у подножия лесистой Иды [Ида - горная цепь к востоку от  Трои],
из маленькой Киллы, из союзных Ларисы и Лирнесса... три корабля,  говорите
вы?
     Ха!
     Впрочем, когда суда, обойдя с юга остров Лемнос и с севера  крохотный
островок Тенедос, по каким-то причинам не свернули  в  сторону  гавани,  а
двинулись сразу к берегу - десятник немного забеспокоился и решил  послать
гонца к  правителю.  С  одной  стороны,  вспыльчивый  и  деспотичный  нрав
Лаомедонта (многие звали его "живым богом", подразумевая под этим  разное)
был известен всем, и в случае ложной тревоги десятника ждали неприятности;
с другой же стороны...
     Вот с этой, с другой стороны,  предусмотрительный  десятник  оказался
кругом прав. Кусая губы от бессилия,  он  глядел  с  крепостной  стены  на
развернувшийся внизу грабеж; спешно командовал  открыть  Скейские  ворота,
едва из окрестных улиц вывернули спешащие солдаты и колесницы  Лаомедонта;
на свой страх и риск впустил в Трою вопящих беженцев и лишь потом приказал
запереть ворота; и,  наконец,  сыпля  проклятиями,  во  всех  подробностях
рассмотрел не слишком успешное начало штурма насыпи.
     Часть беженцев успела растечься по городу, и  Троя  стала  напоминать
закипающий на огне котелок. Остальные  же  толпились  внизу,  у  ворот,  и
стражникам  приходилось  отгонять  наиболее  ретивых,  так  и   норовивших
забраться на стену или башню.  Среди  людской  массы  особняком  выделялся
десяток конных фракийцев,  приехавших  на  ярмарку  перед  самым  налетом.
Десятнику давно уже нравились всадники Фракии - хотя сам  он  не  любил  и
опасался  лошадей,  даже  запряженных  в  колесницы  -  и  когда  один  из
фракийцев, спрыгнув с  коня,  направился  к  ведущей  на  стену  лестнице,
десятник махнул страже: пропустите!
     Вблизи фракиец оказался неожиданно громоздким и широкоплечим,  стоять
рядом с ним было спокойно и надежно, как иногда стоится  рядом  с  утесом;
десятник дружелюбно подмигнул гостю и подумал, что в случае  чего  десяток
таких ребят никак не помешает.
     - Пираты? - спросил  фракиец,  распуская  башлык,  скрывающий  нижнюю
половину лица.
     Абсолютно незнакомого десятнику лица. Добродушного,  толстощекого,  с
бритыми усами и мягкой каштановой бородкой.
     - Ага, - десятник с  презрением  оттопырил  нижнюю  губу.  -  Вот  уж
глупцы! - думали с нахрапу...
     - А держатся неплохо, - задумчиво оценил фракиец, указывая в  сторону
сражения. - Глядишь, часть успеет уйти в море.
     - Дудки! - возмутился десятник. - Вон еще  наши  бегут...  обойдут  с
флангов и вырежут подчистую!
     Последнее относилось к полутысяче  человек,  мчавшихся  к  берегу  со
стороны холма Ватиея; тех самых, за которых Лаомедонт благодарил судьбу.
     - Бегут, - благодушно согласился фракиец. - Только ваши ли?
     - А чьи ж еще? - неприятная змейка сомнения вползла в душу  десятника
(которая, как уже было  сказано,  находилась  в  животе)  и  закопошилась,
свивая холодные кольца. - Раз отсюда туда бегут, значит, наши!
     - Отсюда оно, конечно, туда, - как-то  странно  выразился  фракиец  и
замолчал.
     Бегущие за это время успели преодолеть половину расстояния.
     - Небось, из Арисбы подмогу прислали, -  десятник  почувствовал,  как
змейка сомнения разрастается, становясь змеей. - Нет,  оттуда  даже  бегом
полдня в одну сторону... Может, из Зелии?
     "Шиш тебе! - злобно зашипел дракон сомнения, больно толкаясь в печень
спинными шипами. - Это из Зелии-то пятьсот человек? Да и когда они  узнали
бы о налете?!"
     - Шкура хорошая, - ни с того ни с сего ляпнул  фракиец.  -  Вытерлась
маленько, а так - добрая шкура...
     -  Какая  еще  шкура?  -  машинально  спросил   десятник,   проследил
направление взгляда фракийца и вдруг понял, о чем идет речь.
     Понял  за  мгновение  до  того,  как  пять  сотен   человек   мнимого
подкрепления под предводительством  гиганта  в  львиной  шкуре,  накинутой
поверх доспеха, ударили штурмующим насыпь троянцам в спину  -  и  сражение
превратилось в резню.
     - А мы с парнями, когда сюда еще с Гигейского озера ехали, -  фракиец
хлопнул остолбеневшего десятника по плечу и заулыбался от уха  до  уха,  -
все думали: что ж это  за  полудюжина  кораблей  под  прикрытием  мыса  со
стороны Лесбоса причалила?! Места там глухие... одна радость, что хоть  до
Трои, хоть до Меонии рукой подать! А теперь ясно: великий  Геракл  срок  у
Омфалы отбыл - и берет крепкостеную Трою!
     - Геракл, - десятнику казалось, что эти слова  произносит  не  он,  а
кто-то другой, - Геракл берет Трою...
     - Молодец! - просиял фракиец. - Сообразительный! А Геракл -  он  ведь
такой: если что берет, значит, берет...
     Фракиец повернулся к толпе, бурлящей внизу.
     - Эй, Лихас! - заорал он кому-то из своих, - ты был прав! Это Геракл!
С меня выпивка!
     Тот, к  кому  обращался  фракиец  -  худющий  как  жердь  парень  лет
двадцати, носящий народное фракийское имя Лихас - мигом соскочил наземь  и
затесался меж беженцев.
     - Геракл! - пронзительно заверещал  он,  и  десятнику  его  противный
голос почему-то напомнил поездку на Ойхаллию  трехлетней  давности,  когда
десятник сопровождал Лаомедонта и сыновей к покойному  басилею  Эвриту.  -
Геракл под Троей! Спасайся кто может!
     -  Спасайся  кто  может!  -  нестройно  подхватила  толпа,  торопливо
вливаясь в улочки, ведущие к центру города -  и  скоро  у  Скейских  ворот
осталась лишь стража да фракийцы.
     "А кто не может?" - обреченно подумал десятник.
     - Ты б командовал ворота открывать, - благодушие могучего фракийца не
имело предела. - Во-он ваш Лаомедонт  несется...  грех  царя  в  город  не
пускать.
     Опомнившись, десятник рявкнул на воротных стражей, и те  едва  успели
вытащить из пазов огромный окованный медью дубовый брус, служивший засовом
- как в ворота вихрем ворвалась колесница Лаомедонта, а следом за ней  еще
три.
     - Запирайте! Запирайте, шлюхины дети! - не сумев сдержать  закусивших
удила  коней,  Лаомедонт  едва  успел  свернуть  в  переулок,  ведущий   к
центральной агоре [агора - площадь]. - Да запирайте же!
     Колесницы  троянских  царевичей   прогрохотали   следом;   последняя,
накренившись  на  повороте,  опрокинулась,  вылетевший  возница   ударился
головой об угол дома  и  замер,  а  лошади  помчались  дальше  с  истошным
ржанием.  Одного  взгляда,  брошенного  в   сторону   побережья,   хватило
десятнику, чтобы понять: стоит немного промедлить с выполнением последнего
Лаомедонтова приказа, и в город на  плечах  бежавшего  и  бросившего  свое
разбитое воинство царя ворвутся проклятые ахейцы во  главе  с  обладателем
львиной шкуры.
     Понимая,  что  его  подчиненные  сейчас  колеблются  в  выборе  между
бегством и верностью долгу, десятник  глубоко  вздохнул  и  собрался  было
устремиться вниз, дабы лично возглавить оборону Скейских ворот -  но  ноги
отказались служить бравому вояке, а  все  команды,  так  и  не  родившись,
умерли и стали разлагаться прямо в груди, спирая дыхание.
     Навстречу десятнику по каменным ступеням лестницы поднимался засов от
Скейских ворот.
     - Посторонись! -  негромко  бросил  засов,  поравнявшись  с  кожаными
подошвами десятниковых сандалий, затем двинулся дальше и вверх; вот он уже
на уровне колен отпрыгнувшего назад десятника,  вот  достиг  живота...  по
медной обшивке дубового бруса  скрежещет  стрела,  посланная  перепуганным
часовым с башни, но засов неуклонно продолжает свое движение.
     Десятнику уже  хорошо  видны  напрягшиеся  под  сумасшедшей  тяжестью
плечи, бугристые руки, ладонями упирающиеся в потертую медь, подобравшийся
живот, весь в жесткой черной поросли - но лица человека,  несущего  засов,
ему не видно.
     Только макушку; только курчавые, изрядно тронутые сединой волосы.
     - Это... это один из  ваших?  -  глупо  моргая,  десятник  пятится  к
фракийцу.
     - Из наших, из наших, - соглашается тот, с откровенной завистью глядя
на несущего засов человека. - Вот веришь, приятель:  и  ростом  мы  с  ним
вровень, и в плечах я чуть ли не пошире буду, и если я не сын Зевса, то уж
во всяком случае внук [по отцу, благочестивому Эаку, Теламон - внук Зевса;
по матери Эндеиде - внук кентавра Хирона] - а так не могу! По ступеням,  с
этой дурой на загривке... нет, не могу!
     - Будет прибедняться, Теламон, -  рокочет  из-под  засова;  и  уже  к
десятнику: - Жить хочешь?
     - Хочу, - подумав, честно отвечает десятник.
     - Тогда отойди в сторонку и крикни своим,  чтоб  не  дергались  и  не
стреляли больше. Понял? Теламон, проследи...
     Надежный  утес  фракийца  придвигается,  оказывается  совсем   рядом,
короткий меч десятника сам собой покидает ножны и,  ожив,  плашмя  шлепает
бывшего хозяина по ягодицам.
     - Пошли? - весело спрашивает Теламон, и тут дикий  грохот  заставляет
обоих подпрыгнуть на месте.
     Человек,  только  что  сбросивший  засов   на   ту   сторону   стены,
поворачивается - и десятник узнает его.
     Они уже виделись: в Ойхаллии, у Эврита.
     Три года назад.
     -  Геракл  берет  Трою,  -  что-то  безнадежно  сместилось  в  голове
десятника, он чувствует это, хотя не понимает,  что  именно,  и  никак  не
может перестать ухмыляться. - Геракл берет Трою...
     -  Почему  берет?  -  смеется  Теламон,  и  ответно   смеются   внизу
лже-фракийцы, сгоняющие в кучу не оказывающих сопротивления стражников.  -
Почему - берет?
     - Ах, да, - поправляется десятник. - Взял.



                                    5

     Троя была взята.
     Она была взята еще тогда, когда девять  пятидесятивесельных  кораблей
тихо отплыли из Иолка,  оставив  на  берегу  расстроенных  Пелея  и  Тезея
Афинского - из  известных  героев  с  Иолаем  и  Ификлом  отправился  лишь
буян-Теламон; всех же остальных, чье исчезновение непременно  породило  бы
волну слухов, способную докатиться до Трои раньше ахейских кораблей, Иолай
заставил вернуться домой.
     Она была взята  еще  тогда,  когда  триста  арголидцев  и  тиринфских
ветеранов  самоубийственно  наглым  налетом  отвлекли  на  себя   внимание
троянцев и сумели продержаться на узенькой полоске суши между кораблями  и
насыпью (которую сами же и насыпали семь лет тому  назад)  ровно  столько,
сколько было нужно.
     Она была взята еще  тогда,  когда  шесть  кораблей,  обогнув  Лесбос,
причалили у южной оконечности мыса Лект, и Ификл, взяв с собой  пятьсот  с
лишним воинов, умудрился прокрасться вдоль лесистых склонов  Иды  почти  к
самой Трое - чтобы потом открыто и неожиданно  ударить  в  спину  солдатам
Лаомедонта.
     Она  была  взята  еще  тогда,  когда  Алкид  -  отнюдь  не   объявляя
громогласно об окончании рабства у Омфалы  -  вспомнил  Хиронову  науку  и
верхом прискакал из Меонии к мысу Лект, пригнав с  собой  табун  в  десять
голов; там он взял Теламона, Лихаса (не потому, что  коренной  фракиец,  а
потому что парень, три года не видевший своего кумира, просто обезумел  от
счастья) и еще семерых, которые во  время  походов  на  Диомеда-бистона  и
амазонок научились искусству всадника - короче, десяток  ложных  фракийцев
затесался  в  толпу  беженцев  и  весьма  своевременно   попал   в   Трою,
задержавшись внутри у Скейских ворот.
     А может быть, Троя пала гораздо раньше  -  когда  ее  царь  Лаомедонт
вступил в Салмонеево братство,  когда  силой  отправил  собственного  сына
Подарга на Флегры, как быка в стадо; когда отдал в жертву Гесиону и  потом
гнал  Геракла-спасителя  прочь,  кичась  неприступностью  стен  и  титулом
"живого бога".
     Все может быть.


     ...Паника охватила город.
     Никто и не помышлял  о  сопротивлении,  оставшиеся  в  живых  солдаты
послушно бросали оружие, даже если их об этом никто  не  просил;  горожане
передавали из уст в уста грозное  имя  Геракла  и  проклинали  заносчивого
Лаомедонта  -  втайне  надеясь,  что  великий  сын  Зевса  утолит  желание
отомстить и не станет разрушать или так уж рьяно грабить несчастную Трою.
     Ужас и надежда; огонь в зарослях людского тростника.
     Лишь на агоре, у центрального жертвенника невозмутимой статуей  замер
Лаомедонт Троянский, поддерживая еле стоящего на  ногах  сына  -  юношу  в
помятых изрубленных доспехах и с непокрытой головой, чьи  волосы  слиплись
от крови.
     И пустынно было вокруг царя, сжимавшего в руке нож.
     Таким он и запомнился вышедшим из переулка близнецам: голому по  пояс
Алкиду и Ификлу в львиной шкуре поверх панциря.
     Вокруг братьев медленно смолкали возбужденные  голоса  -  вот  осекся
Теламон, сбился на середине  фразы  Лихас,  замолчал  один  воин,  другой,
третий... пятый...
     -  Я  только  что,  пользуясь  правом  царя,  заново   освятил   этот
жертвенник, - сухо бросил Лаомедонт, переводя взгляд с Алкида на Ификла. -
Теперь это жертвенник Гераклу-Победителю.
     Недоуменный ропот ахейцев перебил троянца.
     - Это жертвенник Гераклу-Победителю, - с нажимом повторил  Лаомедонт,
обращаясь только к братьям. - Вы немедленно прикажете своим людям покинуть
пределы моего города, но сами - все, кого я вижу - останетесь здесь до тех
пор, пока мои условия не будут  выполнены.  Иначе...  иначе  я  принесу  в
жертву Гераклу этого человека. Моего сына. Итак?
     - И люди после этого утверждают, что Геракл безумней всех в Элладе? -
Алкид сделал шаг  вперед,  не  замечая,  как  переглядываются  и  пожимают
плечами воины за его спиной, как Теламон  нагибается  и  поднимает  камень
величиной с детскую голову. - Мне даже не жаль тебя,  Одержимый:  в  своем
желании стать богом ты уже перестал быть человеком. Но  все-таки  я  скажу
тебе...
     Не дав Алкиду договорить, Теламон порывисто отстранил загораживающего
дорогу ахейца и, коротко размахнувшись, метнул камень.
     Два тела, содрогаясь, упали на жертвенник Гераклу-Победителю: юноша в
изрубленных доспехах, чье горло успел перерезать его отец за миг до  того,
как летящая глыба проломила Лаомедонтов висок; и троянский царь-Одержимый.
     Кровь отца смешалась с кровью сына.
     - Ха! - радостно взревел Теламон. - Кого боги  хотят  наказать,  того
они лишают разума! Жертва принесена, герои,  -  слава  Гераклу-Победителю!
Слава!..
     Никто не подхватил его клича.
     Все медленно пятились от Алкида, как от вонзившейся в  землю  молнии,
словно Геракл излучал усиливающийся с каждым мгновением жар, словно ахейцы
боялись взглянуть ему в  лицо,  в  покрытую  соленой  росой  слепую  маску
статуи, обращенную туда, где нет алтаря с  двумя  телами,  нет  Трои,  нет
замолчавшего на полуслове Теламона, нет ничего, и все же есть нечто...
     Лишь Ификл, закусив нижнюю губу, не сдвинулся ни на пядь -  плечом  к
плечу, стоял он рядом с братом и вслушивался  в  нечто,  прорывавшееся  из
ничего.
     - Это тоже "я", - наконец пробормотал  Алкид,  шевельнувшись,  -  это
тоже "я"... Тартар пришел и ушел - а Геракл остался.  И  Геракл  не  винит
тебя, Теламон: ты не  ведал,  что  творил.  Время...  мы  всегда  живем  в
неудачное время, потому что удачных времен не бывает. Потому что мое время
-  это  тоже  "я"...  нет,  ты  не  виноват,  Теламон,  но  безумие  героя
когда-нибудь убьет если не тебя, то твоего сына... [Сын Теламона,  Аякс  -
участник будущей Троянской войны и самый сильный  из  греков  -  проиграет
Одиссею состязание за доспехи погибшего Ахилла и в порыве безумия перебьет
стадо быков, думая, что убивает нечестных соратников;  потом  бросится  на
меч.]
     Ификл подошел к ошарашенному Теламону  и  без  замаха  ударил  его  в
подбородок основанием ладони. Здоровяка приподняло и отшвырнуло в сторону;
он застонал, помотал головой и стал грузно подниматься на ноги,  сплевывая
красную слюну.
     - Знаешь, за что? - холодно спросил Ификл.
     - Знаю, - прохрипел Теламон окровавленным ртом. - Гераклу не приносят
человеческих жертв.
     Ификл кивнул.



                                    6

     ...Шли корабли по Эгейскому бурному морю  на  запад,  груженые  тяжко
добычей; сидели на веслах герои, груженые тяжкою думой...
     И каждый думал о своем.
     Большинство воинов вслух прикидывало, на что употребить причитающуюся
им долю; радостно блестели глаза, лишь изредка туманясь,  когда  в  памяти
всплывали лица погибших товарищей.
     Могучий  Теламон  время  от  времени  щупал  разбитый  подбородок   и
счастливо улыбался  вспухшими  губами:  беззаветно,  по-детски  восхищаясь
Гераклом, он был готов снести от сына Зевса и его смертного брата все, что
угодно - кроме того, перед самым отплытием Геракл отдал  Теламону  в  жены
троянскую царевну Гесиону, отличив старого соратника перед другими.
     Метался в бреду  Оиклей  из  Аргоса,  и  мысли  тяжелораненного  сына
Амфиарая-Вещего не были ведомы никому; даже ему самому.
     Ификл налегал на весло и вспоминал Подарга, младшего из Лаомедонтовых
сыновей и единственного, который остался в  живых;  пройдя  через  Флегры,
вынужденный любовник потомков Павших, проданный  и  преданный  собственным
отцом, взирал на мир глазами старца - и мудро согласился сесть на  еще  не
остывший троянский трон,  для  чего  пришлось  разыграть  представление  с
выкупом, превратив Подарга в Приама [младший сын Лаомедонта Подарг,  перед
тем, как стать царем Трои,  был  выкуплен  из  формального  рабства  своей
сестрой Гесионой, отдавшей за брата пеплос; Подарг - "подаренный", Приам -
"выкупленный"].
     Лихас мечтал,  как  скажет  дома  заслуженным  героям,  сгорающим  от
зависти, что  их  не  взяли  на  Трою:  "Вас?  На  Трою?!  Вы  год  будете
собираться, два - плыть по морю, потом девять лет просидите  под  стенами,
перегрызетесь между собой и если и возьмете город, то  только  чудом!  Нет
уж, мы - сподвижники Геракла - ждать не любим!.."
     Шли корабли по Эгейскому бурному морю;  грузно  сбирались  на  западе
тучи косматые, бурей грозя мореходам...
     Иолай  хмурился,  удивляясь  отсутствию  Гермия