л  у  фиванских  ворот,  его
отец, Кранай-Злюка, честно спал сейчас на западном  посту;  и  сам  Телем,
внук Телема и сын Краная, вот уже  полтора  десятилетия  шел  протоптанной
стезей.
     Простую и в меру счастливую жизнь Телема отягощала лишь одна досадная
мелочь: прожив тридцать лет без прозвища, он на тридцать первом году  стал
Телемом-Никаким, и временами ему  казалось,  что  этим  он  позорит  своих
достойных предков.
     Особенно когда злые языки утверждали, будто  прозвищем  Телем  обязан
жене; верней, ее ответу на вопрос подруг: "Каков Телем на ложе?"
     Но, в конце концов, многие ли из ахейцев могут  похвастаться,  что  у
них в жизни всего одна неприятность?!
     - Уф, уморил! Когда они с Гераклом ходили на амазонок...  Боги,  этот
мальчишка рассмешит и мертвого!
     - Нечего ржать, мерины! - звенящим от негодования  голосом  выкрикнул
щуплый паренек, сидевший  на  корточках  перед  Телемом  и  двумя  другими
караульными. - Именно так! Этот шрам я  заработал,  когда  мы  с  Гераклом
ходили на амазонок!
     Трехголосое хрюканье было ему ответом - на большее у караульщиков  не
хватило ни сил, ни дыхания.
     ...Паренька звали Лихасом. Минувшим утром  он  явился  в  Фивы  и  до
вечера просидел у ворот, развлекая часовых  своей  болтовней.  Вечером  же
Лихас неожиданно ушел в  город,  где  пропадал  до  полуночи,  после  чего
вернулся встрепанный и запыхавшийся;  теперь  он  снова  коротал  время  с
караулом Телема-Никакого, намереваясь уйти на рассвете.
     За время его  отсутствия  Телем  успел  плотно  поужинать  и  вдоволь
поразмышлять о старых добрых временах.  К  последнему  смутному  пятилетию
определение "добрый" никаким боком не подходило. Басилеи в Фивах  шумно  и
зачастую кроваво сменяли один другого, трое из вереницы правителей на  час
называли себя именем  умершего  Креонта  (удачу,  что  ли,  приманивали?);
сейчас в басилеях ходил невоздержанный в  разгуле  и  скорый  на  расправу
Лик-буян, вполне оправдывавший звание Лика Фиванского [лик - волк (греч.);
т.е. Лик Фиванский - Фиванский Волк].
     Свое правление Лик начал с того, что безо  всяких  причин  изгнал  из
города двух женщин - Алкмену и Мегару, мать Геракла  и  жену  Геракла.  По
слухам, женщины перебрались в  Тиринф,  где  отдыхал  между  подвигами  их
великий родственник, и  долгое  время  Фивы  жили  надеждой  на  появление
разгневанного сына Зевса и избавление от беззаконного Лика.
     Не дождались.
     Для разнообразия стали поговаривать, что  басилей  Лик  -  оборотень,
ночью рыскающий по  городу  в  поисках  добычи.  Сам  караульщик  Телем  в
подобные байки не верил, хотя однажды встретил  на  темной  улице  большую
серую собаку, которая  цапнула  его  за  ягодицу  и  удрала,  чем  дело  и
кончилось. Но многие фиванцы упрямо стояли на своем, возводя  род  басилея
то к Аполлону Ликейскому, то к аркадскому царю Ликаону.
     Последнего Зевс еще до потопа за его  дикие  выходки  сделал  волком,
после чего на всякий случай испепелил молнией.
     Фивы,  сами  того  не  замечая,  становились  захолустьем  -  вот   и
сдабривали  обыденность  крупнозернистой  солью   легенд.   Особенно   это
проявлялось при встречах с разговорчивыми путниками вроде  Лихаса,  потому
что любой разговор неминуемо  сводился  к  очередным  деяниям  богоравного
Геракла - и фиванцы мигом напоминали встречным-поперечным, где расположена
родина героя!
     Опрометчивые попытки путников и самим примазаться  к  славе  великого
земляка всех  фиванцев  карались  публичным  осмеянием  -  как,  например,
сейчас, когда щуплый Лихас заявил, будто звездообразный  шрам  на  лбу  он
заработал в походе на амазонок.


     Отдышавшись, Телем-Никакой тщательно вытер  слезящиеся  глаза,  потом
протянул руку и одобрительно похлопал парнишку по плечу, чуть не опрокинув
Лихаса наземь.
     - Молодец! - просипел караульщик. - Весельчак! Это ж надо придумать -
мы с Гераклом...
     Злополучный шрам на лбу Лихаса стал темно-сизым.
     - Да, мы! - Лихас стряхнул увесистую руку Телема  и  злобно  сверкнул
глазами. - Мы с Гераклом! Я, между прочим, уже шестой год за ним таскаюсь!
А ты, дядя, бабу свою щупай, понял?!
     - Шестой год? - быстренько прикинул в уме  Никакой.  -  Это,  значит,
тебе на момент вашей знаменательной встречи  было  эдак  лет  десять...  а
Геракл как раз  во  Фракии  у  Диомеда-бистона  кобылиц-людоедов  отбирал!
Слушай, Лихас, может, это ты и есть?!
     - Кто я есть? - не понял Лихас. - Диомед, что ли?
     Сейчас парнишка походил на оголодавшую крысу, загнанную в угол  тремя
сытыми и склонными к игре котами.
     - Ты и есть кобыла-людоед! -  добродушно  заржал  второй  караульщик,
хлопая себя по объемистому брюху. - Эх ты, трепло  гулящее...  давай,  ври
дальше! Куда вы еще с Гераклом ходили? За яблоками Гесперид?
     - Не-а, за яблоками он меня не взял, -  сокрушенно  признался  Лихас,
хмуря реденькие белесые бровки. - Далеко, говорит, не дойдешь. Сам  пошел,
с братом. Я ему: "Что я, маленький?" - а он мне...
     - А он тебе дубиной по лбу! - закончил за Лихаса Телем-Никакой. - Вот
шрам и остался! Ладно, герой, держи - заслужил...
     Тонкостью чувств Никакой  не  отличался,  но  Лихас  успешно  помогал
убивать время и потому заслуживал  поощрения.  Так  что  Телем  порылся  в
корзине с  провизией,  извлек  желтое  крутобокое  яблоко  и  швырнул  его
парнишке.
     - Ешь, поправляйся! Это, конечно, не яблоко Гесперид - но,  с  другой
стороны, и ходить никуда не надо... Жуй, Лихас, и давай еще про  амазонок!
Правда, что ихняя царица сама Гераклу свой пояс отдавала,  а  тут  Гера  в
чужом обличье бучу устроила?
     - Это не Гера, - грустно вздохнул Лихас, расправляясь с яблоком.
     - А кто?
     - Это я.
     Напарники Телема готовы были разразиться дружным гоготом, но  Никакой
исподтишка показал им кулак - здоровенный, волосатый и очень убедительный.
Дескать, обидится бродяжка, замолчит, а нам тут еще часа три сидеть!
     - Мы под их бабскую столицу в Фемискире, - продолжил меж тем Лихас, -
целой армией пришли. Тыщ десять, если  не  больше.  Только  штурмовать  не
стали - Геракл решил  посольство  отправить.  Племянника  Иолая-возничего,
потом Тезея-афинянина... ну, и меня. Тезея, значит, для красоты, Иолая для
ума, а меня для безобидности. Вестником. Иди, говорит,  Лихас,  впереди  и
зеленой веткой размахивай. Только молчи, ради всех богов!
     - Ну а ты? - не выдержал толстый караульщик, подмигивая Телему.
     - А я не умолчал. Иолай с Тезеем сначала царицу  Ипполиту  умасливали
пояс добром отдать, потом вместе с ней и советницей Антиопой ушли куда-то,
а меня оставили. Стою один, как дурак, вокруг сплошные бабы  с  копьями...
Молчу. Долго молчу, устал уже - тут наши возвращаются. Тезей весь  мокрый,
красный, одежда мятая; Иолай обычный, а царица с Антиопой пуще зари сияют!
Отдадим пояс, говорят. Как не отдать царский  пояс  великому  Гераклу?!  Я
смотрю - царица враспояску, пояс в  руках  держит,  Иолаю  протягивает.  И
советница без пояса, хотя за ее поясом нас не посылали.  Ну,  тут-то  я  и
заговорил...
     - И что сказал? - Телем сунул руку в корзину, собираясь  вознаградить
Лихаса еще одним яблоком, а то и лепешкой с ломтем окорока.
     - Что, что...  Сказал,  что  пояс  царский  не  для  Геракла,  а  для
Эврисфеевой дочки, толстой ослицы Адметы! Втемяшилось дуре в голову, а  ее
брюхо только сидонским канатом обматывать! Так  что  пусть  амазонки  пояс
локтя на два удлинят, а мы подождем. И показал, на сколько удлинять. Ох, и
началось же... Тезея почти сразу в ляжку ранили, Иолай его на плечо - и  к
колесницам!  Он,  Иолай,  знаете,  какой  бешеный?!  Я  за  ними,   веткой
отмахиваюсь,  гляжу  -  пояс  этот  проклятущий  валяется,  все  по   нему
топчутся... Ну, я его за пазуху и сунул! Тут меня кто-то по лбу...
     Договорить Лихас не успел.
     Увлекшись рассказом, караульщики  забылись  и  проморгали  колесницу,
успевшую подъехать почти к самым воротам.
     Телем-Никакой, кряхтя, вскочил и кинулся проверять засовы. Убедившись
в их надежности, он помянул болтливого Лихаса недобрым словом и прильнул к
щели между створками, намереваясь рассмотреть приехавшего.
     Рассмотрел.
     Ничего особенного.
     Крупный, видный мужчина средних лет, стоит себе, опершись на борт,  и
на городские стены глядит.
     Лишь глаза слюдой поблескивают.
     Слезятся, что ли?
     - Эй, Иолай! - донеслось со стены.  -  Ты  как  догадался,  что  я  в
Фивах?!
     Телем-Никакой отбежал от ворот, задрал голову и  обнаружил  на  стене
Лихаса.
     "Взлетел он туда, что ли?" - мелькнуло в голове у караульщика.
     -  Никак,  -  прогудел  снаружи  низкий,   чуть   хрипловатый   голос
колесничего. - Я тебе, обормоту, где велел сидеть? Ну?!
     - Да ладно тебе, - тоном ниже отозвался Лихас. - Чего я в Тиринфе  не
видел? Скукотища... Лучше я с вами поеду. Ты вот думаешь, что я ничего  не
знаю, а я все знаю - и про то, что ты  с  Алкидом  и  Ификлом  в  Ойхаллию
собрались, и про состязания у Эврита-лучника, и про Иолу-невесту... я  под
столом прятался, а вы и не заметили! Алкид  еще  ногой  меня  задел,  а  я
взвизгнул - он и решил, что собака! Ты погоди, Иолайчик, я сейчас  к  тебе
слезу...
     Оторопевший Телем наблюдал, как парнишка некоторое время  возится  на
краю стены -  отчетливо  сверкнула  бронза  тройного  крюка,  похожего  на
длинные когти - потом Лихас ухарски присвистнул и исчез за гребнем.
     -  Веревка  у  него,  -  оправдываясь,  буркнул  толстый  караульщик,
виновато косясь на Телема. - Я и встать не успел, а он уже крюк закинул. И
лазит, подлец, что твой таракан...
     Третий часовой и вовсе промолчал.
     - Слышь, Телем, - все никак не мог угомониться толстяк, - это который
Иолай-то? Ну, там, за стеной... Тот самый? Возничий  Геракла?  Что  ж  это
выходит, Телем?!
     - Выходит, не выходит, - зло пробурчал  Никакой  и  вдруг  кинулся  к
засовам.
     Он еле-еле успел - когда ворота со скрипом отворились, колесница  уже
собиралась двинуться прочь.
     Рядом с  коренастым  Иолаем  -  при  ближайшем  рассмотрении  возница
оказался гораздо моложе, лет двадцати -  подпрыгивал  возбужденный  Лихас,
поминутно  пытаясь  ухватиться  за  поводья.  Через  плечо  парнишки  было
перекинуто веревочное кольцо с крюком.
     - Я это, - забормотал Телем,  подбегая  к  колеснице  и  снизу  вверх
заглядывая в строгое лицо возничего. - Я хотел... меня Телемом звать...
     - Гундосый? - странно дрогнувшим голосом спросил Иолай.
     - Нет, Гундосый - это мой дед. А я... я - Никакой.
     Иолай некоторое время пристально смотрел в глаза караульщику.
     - Никакой? - уже спокойно  переспросил  возничий.  -  Никакой  -  это
плохо. Это очень плохо, понял?! Человек  не  должен  быть  никаким,  если,
конечно, он - человек...
     - Понял, - вздрогнув от непонятного озноба, кивнул Телем.
     - А если понял,  значит,  уже  лучше,  -  Иолай  снял  с  левой  руки
массивное запястье. - Держи, приятель! Принесешь деду  в  жертву...  пусть
ему в Аиде икнется!
     ...Колесница уже скрылась за поворотом, а Телем все смотрел ей вслед,
словно это настоящая жизнь уносилась прочь, лишь на миг завернув в Фивы.
     - Что ж это выходит? - подойдя  к  Никакому,  в  сотый  раз  повторил
толстый караульщик. -  Это  выходит,  что  трепач  Лихас  и  впрямь...  на
амазонок?
     - Знаешь что, - пробормотал Телем, не оборачиваясь, - сломай-ка  мне,
пожалуйста, нос!
     - Зачем? - испуганно попятился толстяк.
     - Низачем. Буду Гундосым... как дед.



                                    2

     "Интересно, это хорошо или не очень -  быть  бездельником?"  -  Иолай
усмехнулся, удобнее перехватывая вожжи, и направил колесницу в объезд  Фив
к побережью Аттики, намереваясь через сутки-двое достичь Оропской гавани.
     Мысль эта допекала его уже месяца три - как раз с того момента, когда
Иолай плюнул на ноги глашатаю Копрею Пелопиду [Копрей, сын Пелопса и  дядя
Эврисфея по матери, бежал  после  совершенного  им  убийства  из  Элиды  в
Микены, где был очищен  от  скверны],  с  кислой  миной  возвестившему  об
окончании службы Геракла  микенскому  ванакту  Эврисфею.  Лицемерный  трус
Копрей    попятился,    у    сопровождавших    его    солдат     сделалось
благоразумно-отсутствующее выражение  лиц  (десятнику  даже  что-то  сразу
попало в оба глаза), а Алкид с Ификлом оглушительно расхохотались и  пошли
себе прочь, обняв Иолая с двух сторон за плечи.
     Копрей, конечно, не  простит...  впрочем,  плевать.  Тем  более,  что
зажравшиеся Микены и без того не понимали, чем обязаны близнецам; для  них
Геракл был не героем в львиной шкуре и даже  в  некотором  роде  не  живым
существом.
     Он был бесплатным наемным работником и символом благосостояния.
     Недаром предусмотрительный доходяга Эврисфей  даже  запретил  Гераклу
появляться в пределах города - многие считали, что из трусости,  но  Иолай
знал, что это не так - и общался со своим слугой через Копрея.
     Ну а последний никогда не забывал подчеркнуть, кто есть кто.
     В смысле - кто здесь глашатай великого ванакта, и кто здесь  какой-то
там Геракл!
     Приходилось терпеть; и незаметно для микенских лизоблюдов  превращать
Тиринф - резиденцию Геракла - в неприступную крепость, способную выдержать
любую осаду.
     Первого пятилетия вынужденной службы и  шести  исполненных  поручений
Иолаю с лихвой хватило, чтобы понять:  златообильные  Микены  -  паскудный
город, но это его родина; и главная  ключевая  позиция  в  чьих-то  тайных
замыслах.
     Микены - влиятельнейший центр Эллады - незримо охватывало  полукольцо
древних Дромосов, отделявшее город и Арголидскую котловину  от  остального
Пелопоннеса - Лаконии,  суровой  Аркадии,  низменной  Элиды,  плодородного
севера  Мессении  и   побережья   Ахайи.   Полукольцо   это   неравномерно
пульсировало, словно пытаясь сбросить Микены в море, и  время  от  времени
выпускало чудовищных  гостей  (население  звало  их  вепрями,  львами  или
птицами попросту за неимением других названий), от которых рано или поздно
приходилось откупаться.
     Откупаться людьми.
     А поблизости от Дромоса обязательно вертелся кто-нибудь из  Одержимых
Тартаром - этакая невиннейшая с виду личность,  вроде  бедного  немейского
пастуха  Молорха,  услужливо  собравшегося  принести  в   жертву   Гераклу
собственного внука, или гостеприимного кентавра  Фола  из  Фолои,  который
сначала пытался опоить Алкида, а потом натравил на близнецов  целую  толпу
озверевших от запаха вина сородичей.
     С  подачи  этого  "кого-нибудь"  у  измученных  аркадцев  или  элидян
неизменно возникала удачная мысль:  чудовище  свирепствует,  боги  молчат,
герои где-то шляются - так не лучше  ли  одного  из  ста  согласно  жребию
добровольно... ну и так далее.
     По общему мнению выходило, что лучше.
     Иолай как-то даже набросал прямо на  песке  план,  поскольку  упрямый
Гермий в силу особенностей божественного мышления никак не желал верить  в
избранность какого-то конкретного города.
     Вот Микены. Вот на юге Элеунт и Лерна с ее замечательной  Гидрой,  на
юго-западе Немея с ее неуязвимым львом, потом, северо-западнее - Псофида у
подножия горы Эриманф,  страдавшая  от  набегов  гигантского  кабана;  еще
севернее - болота Стимфала с их  милыми  птичками,  закованными  в  металл
почище орхоменских щитоносцев...
     - А Авгий? - не сдавался Лукавый. -  Элидский  басилей  Авгий  с  его
дерьмовыми конюшнями? Он что, тоже чудовище?!
     - Это ты у его подданных спроси, - Иолай  раздраженно  смел  песок  в
кучу, и Гермий умолк.
     Точно так же умолкла в свое время  гневная  Артемида,  проглотив  все
упреки по поводу пленения неуловимой Керинейской лани - кто ж виноват, что
до того  богине-охотнице  было  недосуг  взглянуть  на  существо,  которое
придурки-аркадяне посвятили ей! Зато  теперь,  увидав  пойманную  Гераклом
злобно храпящую тварь с металлическими рогами и копытами, сестра  Аполлона
мигом сообразила, что в конце концов ей самой пришлось бы... а самой ей не
очень-то хотелось.
     Уж больно жуткая лань получилась;  хорошо  хоть,  потомства  дать  не
успела.
     Так что после  истребления  Гераклом  очередного  чудовища  вместе  с
местным Одержимым наступала очередь Иолая и Гермия.  Юноша-бог  уволакивал
сопротивлявшуюся   тень   Одержимого   в   Аид,   после    чего    наглухо
забивал-заколачивал оставшийся беспризорным Дромос;  ну  а  Иолай  приучал
население возлагать на жертвенник истошно блеющих овнов,  а  не  водить  в
леса и болота собственных детей или отловленных путников.
     Как правило, один из близнецов  при  этом  стоял  рядом  и  поигрывал
дубиной, чем весьма усиливал убедительность Иолаевых речей.
     Потом Лукавый исчезал, братья с Иолаем возвращались в Тиринф -  и  на
их место приходили другие посланцы Микен во главе с  вездесущим  глашатаем
Копреем.
     Тоже в некотором роде героем.
     Плати, Пелопоннес, за труды Геракла, раба микенского!
     Смерть Немейского льва принесла Эврисфею долю в  разработке  тамошних
медных рудников; Лернейская Гидра - еще  один  беспрепятственный  выход  в
Арголидский залив; Керинейская лань  -  благодарность  овцеводов  Аркадии,
Эриманфский вепрь и Авгиевы конюшни - десятину  богатых  урожаев  Элиды  и
стад скряги Авгия...
     Позднее аппетит Микен вырос, и Пелопоннес стал для них мал - Эврисфей
замахнулся на богатый Крит.
     На всю жизнь запомнит Иолай, как вместе с Алкидом и  молодым  Тезеем,
специально для этого  добровольно  напросившимся  в  жертву  к  Минотавру,
разносили они вдребезги Критский лабиринт. Человеческие кости хрустели под
ногами, дым ел глаза,  целый  выводок  Одержимых  яростно  отстаивал  свою
твердыню, умирая у похожих на бычью голову алтарей,  и  очень  не  хватало
Ификла - его пришлось отправить на материк, отправить  подчеркнуто  шумно,
чтобы всем запомнился отъезд Геракла накануне Критского погрома.
     Позже микенский флот как бы невзначай объявился у  берегов  Крита,  и
тот же Копрей принялся за работу [во время Троянской войны  критский  царь
Идоменей (внук Миноса и в некотором роде  племянник  Минотавра)  выступает
уже как вассал Микен], но Иолая это не интересовало,  потому  что  Дромосы
Лабиринта уже были закрыты Гермием.
     И рассеченный бок почти зажил.
     Двоих чудом улизнувших Одержимых достал через полгода Тезей, прямо  в
Аттике - и, к сожалению, нашумел  при  этом  изрядно,  так  что  в  памяти
ахейцев осталось лишнее: Геракл привез  Критского  быка,  а  Тезей  потом,
вернувшись от Минотавра, убил зверя в районе Марафона.
     К счастью, никто пока не догадался связать эти два события воедино.
     Дальше была Фракия, где интересы Геракла и  Эврисфея  почти  совпали:
первому были нужны Диомедовы кобылы-людоеды, второму -  племенные  жеребцы
фракийских табунов; после - амазонки Фемискиры и  их  обычай  приносить  в
жертву слабую половину человечества, то есть  мужчин;  дальние  походы  за
коровами Гериона  и  яблоками  Гесперид  -  вот  тут-то  близнецы  наотрез
отказались  брать  Иолая  с  собой,  сославшись  на  его  неумение  быстро
переходить из одного Дромоса в другой...  потом  -  укрощение  трехглавого
Кербера, милейшей души пса, сторожащего выход  из  Аида,  что  при  помощи
Гермия, ласки и мешка мозговых костей оказалось делом несложным...
     И вдруг все закончилось.
     Совсем.
     А Гермий намекнул, что Гераклу некоторое время неплохо бы отдохнуть.
     Тихо-тихо отдохнуть, как и подобает свободному человеку после  трудов
праведных.
     Сидя в Тиринфе, тихо-тихо отдыхая и дурея от  скуки,  Иолай  вдруг  с
ужасом поймал себя на  том,  что  равнодушно  слушает  высокопарную  чушь,
которую на всех перекрестках пели бродячие рапсоды.
     Чушь о подвигах Геракла.
     А близнецов это даже веселило.
     Что-то вдруг лопнуло  внутри,  некая  струна;  все  стало  пресным  и