нем  нет
магии.
     -- Но... почему на него не подействовала вся наша сила?
     -- Он сейчас вне нашего мира.
     -- Вне?
     -- Только его пустая личина здесь. А сам он отсюда далеко.
     Младший ахнул:
     -- Но как это можно... без магии?
     Верховный ответил тяжелым  голосом,  словно  в  одиночку  поворачивал
огромный ворот, поднимающий ворота крепости:
     -- Его ведет иная мощь.
     Колдун отшатнулся:
     -- Разве есть что-то сильнее магии?
     Древний чародей выглядел подавленным и раздраженным, чего  с  ним  не
случалось уже столетие:
     -- Есть... но той мощью овладеть не удалось. Более того, теперь  даже
не пытаются. Опасно.
     -- Разве такое возможно?
     -- Человек, которым овладевает эта мощь... она равна мощи богов,  уже
не может  быть  чем-то  меньше...  Этот  несчастный...  или  счастливец?..
Словом, уже потерян для простой жизни, которую ведем мы.
     У младшего отнялся язык. Он  искал  и  не  находил  слов.  Они  ведут
простую жизнь? Они, перед которыми даже цари и властители держав  не  выше
простых пастухов?
     Он впервые видел, чтобы у Верховного были такие  печальные  и  мудрые
глаза.
     -- Что делать с этим человеком? -- спросил он наконец.
     Верховный повел дланью:
     -- Что можно делать? Для работы непригоден. В нем живет только  душа,
а тело почти мертво.
     -- Тогда бросить его на корм  собакам,--  предложил  младший.--  Одну
корову сохраним на завтра!
     Еще один колдун кашлянул и вмешался:
     -- Я читал в древних книгах, что если чистая невинная  душа  будет  о
ком-то думать дни и ночи, то это защитит от чужой магии. Но я  не  слышал,
чтобы даже абсолютно чистая душа спасла от собачьих  клыков,  лезвия  меча
или наконечника стрелы!
     А первый пробормотал тихо, но чтобы услышали:
     -- А я вообще не слышал о чистой непорочной... да еще абсолютно!
     Верховный, раздираясь в  противоречиях,  поедал  глазами  человека  в
лохмотьях. Тот смотрит сквозь них, сквозь стены, губы шевелятся, с  кем-то
разговаривает. В этом храме собрана вся мощь колдунов  Куявии,  здесь  сам
воздух дрожит, а если птица пролетает вблизи храма, то  перья  вспыхивают,
на землю падает обугленный комок. Подземные черви уходят  в  стороны  и  в
глубины. Крылатые змеи пролетают стороной, дабы не опалить крылья.
     -- Нет,-- сказал наконец Верховный.-- Я же сказал, его  ведет  высшая
сила. А ей лучше дорогу не переходить. Пусть идет.  И  как  можно  скорее!
Такой человек может принести как великое счастье, так и великую беду. А  я
человек старый, повидавший жизнь. И знаю, что приходит чаще.

     Ночью были заморозки, а днем под ногами шелестела  жухлая  трава.  Он
брел бесцельно, помнил только, что умереть надо в дороге, хотя и забыл уже
почему, что-то ел и где-то спал,  а  единственная  связь  с  этим  простым
плоским миром была Хрюндя, которая чаще всего спала, устроившись у него на
загривке, но ее нужно было кормить, опускать на землю, ибо жаба  оказалась
чистоплотной и привередливой: искала только уединенное  место  и  чтоб  не
задувало сзади,  долго  тужилась,  потом,  отвернувшись,  небрежно  делала
гребок  задними  лапами,  делая  вид,  что  закапывает,  а  если  Мрак   в
задумчивости  уже  уходил,  частыми  прыжками  догоняла,  жалобно  вопила,
просилась на руки.
     Земля была везде одинаковой, он не знал, что давно уже идет по  земле
Руда. Да и знал, свернул бы разве? Его кормили и обогревали всюду,  давали
кров. Люди везде люди, потому почти миновал опасные земли, когда его узнал
кто-то из близких Руда.
     Мрак не противился, когда схватили и доставили во дворец к вождю. Руд
заскрежетал зубами, едва не лишился чувств от радости.
     Он налитыми кровью глазами смотрел на стоявшего перед  ним  в  рубище
человека. И это тот, кто отыскал и вызволил  Додона?  Тем  самым  перекрыв
дорогу к трону более достойному?
     -- Вели казнить его сразу,-- шептал советник торопливо,-- пока  он  в
твоих руках.
     -- Он не уйдет,-- заверил другой.-- Ты  сможешь  насладиться  местью.
Вели отвести в пыточную камеру.
     Руд жадно всматривался в стоящего перед ним человека. Некогда могучие
плечи обвисли, похудел, глаза валились, но в них неведомый  огонь...  хотя
на миг показалось, что огонь этот знаком. Черты лица заострились. Голые по
плечи  руки  истончились,  висят  как  плети.  От  лохмотьев,  в   которые
превратилась одежда, смердит гадостно. Жаба на загривке странника  открыла
один глаз, посмотрел на Руда как на несъедобного жука, устроилась  удобнее
и снова засопела.
     -- Ты хоть знаешь, что тебя ждет? -- спросил Руд почти ласково.
     Мрак поднял взор, и Руд содрогнулся. В  глазах  измученного  человека
был целый мир. Мрак с трудом разжал спекшиеся губы:
     -- Ждет?
     -- Да. Ты видишь, куда забрел?
     -- Да,-- ответил Мрак ясным голосом.-- Да, Рогдай. Ты скажи ей, что я
получил все. И пусть она не страдает, что не уделила мне больше...
     -- Эй,-- крикнул советник.-- Ты о чем говоришь?
     Руд поднял ладонь предостерегающе. Советник поперхнулся, умолк.
     -- Ты узнаешь меня? -- спросил Руд.
     Он наклонился на троне, чтобы Мрак рассмотрел его лучше. Мрак смотрел
на него... и сквозь него. На лице сменилось выражение радости, недоумения,
затем вскинул брови:
     -- Ну и что? Награда в самом поступке. Я хочу лишь видеть тебя...  но
если и это недоступно, то слышать о тебе, знать о  тебе...  Нельзя?  Тогда
буду думать о тебе издали, мечтать,  просить  богов,  дабы  даровали  тебе
все... И в самых дальних странах могу в  мечтах  служить  тебе,  лежать  у
твоих ног...
     Советник хихикнул, покрутил пальцем у виска. Руд  ожег  его  недобрым
взором.  Советник  умолк,  но  смотрел  недоумевающе.  Из  боковых  дверей
выглядывали любопытные, а затем, выдавливаемые сзади другими, выступали  в
палату. Внезапно  из-за  их  спин  выметнулся  огромный  лохматый  пес,  с
гарчанием бросился вперед.
     Послышались крики ужаса. Пес  был  страшен,  лют,  в  пасти  блестели
страшные клики, с губ летели клочья слюны.
     Пес мчался прямо на Мрака. Один страж пытался перехватить  зверя,  но
не решился, отступил. Пес резко уперся лапами в пол  в  двух  шагах  перед
Мраком. Сел, смотрел непонимающе в лицо странника. Потом жалобно заскулил,
опустил голову и лег у его ног. Хвост виновато ходил из стороны в сторону,
словно просил прощения.
     Руд грозно вперил взор в своего любимца. Тот поднял  голову,  красные
от злости глаза уже были виноватыми, страдальческими. Он  снова  скульнул,
подполз к ногам Мрака, прижался мохнатым боком.
     -- Что с псом? -- донеся чей-то удивленный возглас.-- Он же на  куски
всякого...
     -- Ты гляди, зверюка, а и то...
     -- Что-то чует!
     -- Собаки, они все понимают. Только не говорят.
     -- Да, понимают больше нас...
     -- Кто променял свою любовь на хлебное место, а кто-то...
     Все больше людей теснилось под стенами. Жены Руда, дети,  свояченицы,
снохи, зятья, многочисленная челядь, что тоже в родстве с родней  грозного
князя. И все со страхом и почти все с  непониманием  вытаращили  глаза  на
изможденного человека в лохмотьях. Тот стоял прямо перед Рудом, но смотрел
то ли мимо, то ли вовсе сквозь него. В лице Мрака, о котором уже  слыхали,
не было ни страха, ни удивления, ни даже готовности о  чем-то  говорить  и
спорить.
     Руд наконец вымолвил угрюмо:
     -- Отпустите его.
     -- Великий князь! -- воскликнул пораженный советник.
     -- Я сказал.
     -- Но... Великий... я не понимаю!
     Руд сказал зло:
     -- Понимал  бы,  стал  бы  вождем.  А  так  ты  только  советник.  Не
видишь...-- он вдруг заорал  так  яростно,  что  из-за  портьер  выскочили
перепуганные стражи с топорами в руках,-- не видишь,  он  и  так  страдает
больше, чем могут измыслить все палачи мира?
     Советник повернулся как ужаленный, смотрел на странника вытаращенными
глазами. Мрак смотрел сквозь обоих, его губы шевелились, он разговаривал с
нею, подыскивал огненные слова, способные растопить любое сердце... но  ее
сердце все еще не таяло, а в глазах был лед.
     -- Пусть идет,-- повторил Руд сдавленным голосом.
     Когда Мрак так  же  равнодушно  побрел  к  выходу,  советник  пугливо
опустил глаза. Он никогда не видел Руда  таким.  И  не  хотел,  чтобы  тот
увидел, что его застали таким.
     В глазах властелина горных земель было странное  голодное  выражение.
Советник не понимал, как это возможно, наверное, потому, что он всего лишь
советник, но Руд явно...
     ...завидовал этому оборванцу!

     В одной из весей он даже услышал рассказ о своей  жабе.  Оказывается,
однажды забрел к Великому Змею, царю всех Змеев на белом свете. Тот  узнав
его историю, прослезился, чего никогда не делал, а его слезы прожгли скалу
насквозь до самого подземного мира. Мраку даже показывали ямки  в  камнях,
похожие будто туда втыкали раскаленные прутья или же молния била  со  всей
дури. Так вот этот Великий Змей  вместо  того,  чтобы  сожрать  пришельца,
попросил взять с собой  младшего  внука,  чтобы  тот  научился  общению  с
богами.
     И с той поры его сопровождает, постепенно взрослея, младший внук царя
всех Змеев. Научится ли понимать богов или хотя бы людей, ведь все разные,
но этого человека уже считает своим вторым отцом. Если не первым.
     Мамой, поправил Мрак отстраненно. Мамой меня  считает  моя  хрюндюша,
хрюндечка, хрюндяша...

     Теперь Светлана почти каждый день смотрела  в  вещее  зеркало.  Мраку
помогали и люди, и, казалось, даже  звери.  Во  всяком  случае,  звери  не
трогали, а люди, даже самые злые и отвратительные,  давали  дорогу,  а  по
возможности -- помогали.
     Правда, помощи не замечал, шел в своем  мире,  где,  как  Светлана  с
болью в сердце видела, он был с нею, общался с нею. И даже самые худшие из
преступников смотрели на него как на святого человека. Светлана  видела  в
их глазах зависть и восхищение. Он был одержим любовью, а  великая  любовь
посылается богами как бесценный дар. У  каждого  мужчины  в  жизни  бывает
возможность получить этот дар,  но  иные  проходят  мимо,  не  замечая,  а
большинство, хоть и видит, пугливо минует, ибо  любовь  вместе  с  великим
счастьем всегда приносит боль и страдания, а люди боли избегают.
     Да, те люди отказались от великой возможности  ощутить  неразделенную
любовь и теперь мучительно завидовали ему. Но в этой зависти  не  вредили,
как обычно в других делах, а  помогали  как  могли.  Пусть  хотя  бы  этот
дойдет!.. Хоть он получит!.. А они, упавшие с  коня,  или  покинувшие  его
сами, сидящие в болоте уюта... ибо все в сравнении с его жизнью -- покой и
уют, отдают ему свои сердца.
     Волхв, старый и равнодушный ко всему, тоже начал следить за Мраком. В
старческих глазах начало появляться выражение, которого  Светлана  никогда
не видела. И не ожидала, что сможет увидеть.
     -- Зачем ему царство? -- однажды сказал он глухим голосом.--  У  него
есть больше.
     -- Что? -- спросила она злым голосом.-- Что у него есть?
     Она чувствовала, что  становится  злой  и  раздражительной.  Служанки
начали избегать ее, являлись только по вызову, спешили исчезнуть.
     -- У него есть все,-- ответил он, не глядя на нее.-- А  свое  царство
он носит с собой.
     Он брызнул темным отваром,  на  стекле  зашипело.  Изображение  стало
четче. Они даже ощутили холод горных вершин, в  глаза  немилосердно  резал
блеск холодного осеннего солнца.
     Мрак сидел, сгорбившись, под навесом скалы. Дул резкий  пронизывающий
ветер. На волосах повисли мелкие сосульки,  его  короткую  бороду  осыпало
инеем. Он был худ, его трясло от стужи. Негнущимися  пальцами  он  пытался
высечь кремнем огонь, но искры гасли на ветру.
     -- Что-то не видно его царства,-- сказала она резко, хотя чувствовала
неправоту своих слов.
     Волхв, старый и зрящий насквозь всех, кто моложе, усмехнулся  уголком
губ. Он знал, что царевна вслух спорит с ним, а молча, с собой.
     -- Его царство побольше нашего,-- буркнул он.-- Он не упустил Великую
Возможность.
     -- Великую Возможность чего?
     Он посмотрел ей в глаза, затем его  взгляд  погас,  он  отвел  глаза.
Пальцы его  помешивали  отвар,  он  плеснул  остатки  на  зеркало.  Металл
зашипел, запахло остро и едко. Далекая фигурка горбилась, обхватывала себя
руками за плечи. Внезапно ветер  переменился,  задул  в  лицо.  Человек  с
трудом шевельнулся, повернулся  к  ветру  спиной,  сгорбился  еще  больше.
Волосы побелели от инея. Похоже, наступила зима. Пока что безснежная...
     Светлана тяжело дышала, ее пальцы хрустели. Волхв посматривал искоса.
Она была бледной, словно это она заживо замерзала под мертвой скалой. Губы
стали синие.
     -- Волхв,-- ее голос был сдавленный.-- что можно сделать для него?
     Он с сочувствием покачал головой.
     -- Мы здесь в тепле. Он в горах.
     -- Все, что в замке -- твое,-- выговорила она с усилием.-- Возьми, но
спаси его!
     -- Это не в моих силах.
     -- Ты должен спаси его! Мы... все царство обязано ему. И народ  будет
рад, если мы его спасем.
     Волхв кивнул, все видя и  все  понимая.  Все  правители,  что  бы  ни
делали,  ссылаются  на  желания  народа,  хотя  народ  о  их  делах  и  не
подозревает.
     -- Да-да,-- сказал он торопливо.-- Но мы  сделать  ничего  не  можем.
Если желаете... я  велю  готовить  еще  отвар  зри-травы.  Но  только  она
встречается редко. Надо бы послать людей на ее поиски...
     Она  отвернулась  от  медленно  тускнеющего  зеркала.  Там  виднелась
сгорбленная фигура, что наклонялась  все  ниже  и  ниже.  Наконец  человек
повалился лицом вниз и уже не двигался.
     -- Нет,-- ответила она с дрожью. Ее начало трясти от великого холода,
губы посинели. Зубы выбивали дробь.-- Не н-н-на...до.
     -- Тогда остается лишь просить богов,-- вздохнул он.--  Говорят,  что
ежели чистая и непорочная душа будет ежечасно... Впрочем, я сам в  это  не
верю.

     Охотники уже возвращались, подстрелили крупного горного барана, когда
один хмыкнул сочувствующе:
     -- Гляди, каждая тварь жрать хочет.
     Под  скалой  на  груде  перепрелых  шкур  бешено  суетилась   крупная
уродливая жаба. На морде повисли сосульки, передние  лапы  были  в  крови,
изрезанные острыми  кристалликами  льда.  Она  тыкалась  мордой  в  шкуры,
фыркала, вцеплялась во что-то. Видно  было  как  упиралась  лапами,  будто
пыталась что-то вытащить.
     -- И не замерзла,-- заметил первый охотник.-- У  нас  жабы  замерзают
первыми.
     -- Раньше рыб? -- спросил второй иронически.
     -- Да какая разница...
     Они  проходили  мимо,  потом  первый,  довольный   удачной   добычей,
полюбопытствовал:
     -- Что она выкапывает?
     -- Какую-нибудь падаль,-- буркнул второй.
     Он уже прошел, тяжело пригибаясь под тяжестью барана,  а  первый,  он
шел налегке, ибо это его стрела свалила  барана,  не  утерпел,  подошел  к
жабе:
     -- Э-э-э... да это не шкуры, а человек в них! Замерз, бедолага.
     -- Пойдем,-- сказал  второй  нетерпеливо.--  А  жабу  прибей.  Нечего
человечину жрать. Нельзя приучать зверье людей есть.
     -- Ну, разве жаба зверь?
     Он уже отступал, когда жаба в последнем усилии сдернула край шкуры, и
охотник увидел лицо человека. Он присвистнул изумленно, пригоршней смахнул
иней с его глаз. Лицо замерзшего было худое, изможденное, такие  замерзают
раньше других, но в нем  виднелись  следы  былой  силы  и  грубой  мужской
красоты с ее шрамами, могучими челюстями. перебитым носом...
     Второй охотник раздраженно оглянулся, когда услышал за спиной грузные
шаги. Его младший брат уже взвалил на плечи замерзшего.
     -- Одурел? Ему уже не помочь.
     -- Попробовать надо. Он еще не превратился в ледышку. А  пещера,  где
живет ведьма Эмела, близко.
     Старший застонал, младший всегда находит себе трудности. Если  бы  не
его умение подкрадываться к зверю и метать стрелы без промаха, три старших
брата уже вытолкали бы взашей из дома.
     -- Ведьма там редко бывает,-- сказал он уже без надежды.
     -- Тогда уж ничего не поделаешь,-- вздохнул младший.
     За скалой ветер был злее. Похоже, уже и младший пожалел,  что  взялся
нести замерзшего, но из упрямства не спускал с плечей тяжелого человека, в
то время как брат со стонами и вздохами нес барана.
     Когда впереди показалась скала с глубокими трещинами,  старший  опять
вздохнул, заворчал. Младший, сцепив зубы,  опустил  спасенного  на  землю,
затащил в щель, пятясь, а когда из темноты послышалось  дуновение  теплого
воздуха, воззвал громко:
     -- Эмела!.. Эмела, мы нуждаемся в твоей помощи!
     Теплым воздухом пахнуло сильнее. В нем были запахи стряпни, но вместе
с  ними  --  ароматы  трав,  настоек,  воска  и  лечебного  меда.  Блеснул
красноватый свет. Затем донесся  далекий  женский  голос,  старческий,  но
сильный:
     -- Кто там?
     --  Путники!  --  крикнул  младший  охотник.--  Эмела,  мы  подобрали
замерзающего. Еще жив, но это только-только.
     Огонь приблизился. Охотник различил высохшую руку, что сжимала факел.
За ним смутно виднелась женская фигура.
     -- А кто там у входа? -- спросил голос.
     Охотник оглянулся. Тень от входа поспешно отодвинулась. Он  не  сумел
удержать веселости в голосе:
     -- Мой старший брат. Который все знает и все может.  Он  не  верит  в
колдовство.
     -- Тогда пусть мерзнет,-- ответила женщина равнодушно.--  А  ты  неси
своего... спасенного.

     Была боль во всем  теле.  Он  чувствовал  как  его  раздирает,  потом
трясло, корчило, подбрасывало. Судороги выворачивали руки и ноги так,  что
едва не лопались жилы. Когда корчи отпустили, он  лежал  распластанный  на
ворохе  шкур,  раздавленный,  будто  по  нему  проскакал  табун  коней.  И
обессиленный, желающий только умереть как можно быстрее.
     Затем в сознание проникли два  голоса.  Мужчина  и  женщина  негромко
беседовали, но, прежде чем начал  понимать  смысл  слов,  ноздри  дрогнули
раз-другой, поймали запахи, и он уже знал,  где  он,  кто  сидит  над  его
распластанным телом, что едят и что будут есть попозже.
     -- Зачем? -- шепнул он.
     Губы почти не двигались. Он  чувствовал  как  промерз,  как  насквозь
промерзло и все тело, внутренности, сердце. Его не  услышали,  потому  что
голоса продолжали журчать с той  же  неторопливостью.  Он  наконец  начать
понимать смысл:
     -- ...да не жалко мне трав... И горной смолы не жаль.  Это  ты  зазря
нес его столько.
     -- Ничего,-- возразил другой голос, молодой и сильный.-- Пусть ему  и
осталось жить до первого снега, но все же и лишний денек жизни  на  дороге
не валяется!
     -- Ну-ну... Он умирал счастливым, ты ж  видел  улыбку  на  его  лице.
Когда замерзают, то это легкая и приятная смерть. А какой умрет теперь?
     Мрак ощутил как два взгляда  пробежали  по  его  телу.  Он  буквально
чувствовал как ощупывают лицо, скулы, челюсти, пытаются поднять  опущенные
веки.
     -- Да,-- донесся наконец мужской голос, в  котором  появились  другие
нотки,-- такие так просто не мрут.
     -- И не замерзают,-- сказала женщина задумчиво.
     -- Какая-то тайна... Он должен был бы умереть, перебив толпы врагов!
     -- Или что-то свершив. Такие люди умеют строить... или ломать.
     Мрак ощутил по движению воздуха, что мужчина поднялся:
     -- Ну, это твое дело отгадывать тайны. А я простой охотник...  Пойду,
а то брат начнет глодать барана прямо с шерстью.
     Послышались  шаги,  потом  --  изумленный  возглас.  На  грудь  Мрака
шлепнулось что-то тяжелое, холодное,  мокрое.  По  лицу  пробежал  быстрый
горячий язык.
     Сразу два голоса:
     -- Жаба!
     -- Так это... Неужели тот, о ком столько говорят?
     Голоса звучали громче, назойливее. Мрак заскрипел зубами,  но  открыл
глаза. И снова закрыл, ибо жаба радостно топталась по лицу, сопела в  уши,
кусала за нос, наступала холодными как сосульками лапами на глаза.
     -- Как она сюда попала?
     Мужской голос от