, вслед за ним катился вал смеха, визга, шуток,  воплей,
а когда вернулся к  Мраку,  он  держал  обеими  руками  корзинку,  доверху
наполненную мясом, рыбой и сыром.
     -- Еще не выпил? -- удивился он.-- Ты настоящий друг!..  А  то  стоит
отвернуться, как тебе подают пустой кувшин и  уверяют,  что  там  отродясь
только дохлые мухи.
     Мрак потрусил с ним из кухни. Ховрах с великой бережностью отнес свои
припасы в дальнюю каморку, забитую старой мебелью, мешками с тряпьем.
     -- Здесь я  обитаю,--  объявил  он  гордо.--  Я  настоящий  воин,  не
жел-л-лаю спать с грубым мужичьем. Хоть и зовутся дружинниками!  Не  всяк,
кто носит меч -- мужчина. Угощайся мясом, там есть и сахарная  кость...  А
рыбу не трожь, там острые кости, горло наколешь.
     Он припал к кувшину.  Мрак  с  великим  удовольствием  сожрал  другой
ломоть. Что-то тревожило волчье сознание, пока не уловил, что  от  дальней
стены, где мешки с тряпками до потолка, словно бы веет прохладой. Человеку
не ощутить, но волчье обоняние подсказывает, что надо  проверить  каменные
глыбы. Похоже, нижний поверх дворца весь источен  подземными  ходами,  как
пень короедами.
     Ховрах ел за троих, пил за пятерых, бахвалился за всю дружину. Осушив
половину кувшина, он начал петь. Мрак крепился, но душа не  выдержала,  он
поднял морду и завыл во весь голос. Так они и пели, давая  душам  простор,
освобождение, которое достигается только в душевной искренней песне.
     Слезы выступили  на  глазах  растроганного  Ховраха.  Обнимая  волка,
всхлипнул:
     -- Как здорово!.. Когда человек поет, он соприкасается с  богами.  Он
становится другим, лучшим.  Когда  человек  поет  во  весь  голос,  он  не
способен украсть или зарезать втихую. Верно?
     -- У-у-у-у-у,-- ответил Мрак искренне.
     -- Кто умеет петь, тот умеет и пить. Верно? Вся жизнь -- ложь, только
песня -- правда. Это песней коня не накормишь, а человека -- можно!..  Как
вот сейчас,-- он придвинул к себе корзинку,  сказал  вдохновенно.--  Разве
это я пою? Я что, я молчу и соплю в две  дырочки.  Это  душа  моя  поет  и
каркает во весь голос!
     -- У-у-у-у,-- подтвердил Мрак.
     -- А когда пою я, то вообще все вокруг становятся добрее.
     -- У-у-у-у.-- подтвердил Мрак с энтузиазмом.  Все  нравилось  в  этой
захламленной, но странно уютной каморке. Они расположились прямо на  полу,
на расстеленной толстой тряпке, бывшей когда-то  ковром,  мясо  и  рыба  в
корзинке свежие, запах от  сыра  просто  одуряющий.  Удивительно,  что  на
аромат не сбежался народ, роняя слюни, со всего замка.
     -- Поедим,-- рассудил Ховрах,-- попоем,  потом  опять  поедим.  Ты  и
спать  можешь  здесь,  ежели  не  слишком  храпишь  и  не  будешь   одеяло
стягивать... Ах да, у меня нет одеяла!  Ну,  настоящий  мужчина  вообще-то
должон укрываться звездным небом... ибо когда незвездное,  то  могут  быть
тучи, а когда тучи...
     Голос его затихал, голова упала на грудь. Он все еще бережно прижимал
кувшин к груди. Судя по запаху, там осталось несколько капель.
     Мрак прижался к полу, ощутил животом холод  каменных  плит.  Поднялся
уже в людской личине, сразу чувствуя себя  полуслепым  и  полуглухим.  Мир
запахов исчез, стало тревожно и одиноко.
     Ховрах лишь зачмокал губами, когда Мрак перевернул и  стащил  с  него
одежду. В плечах узковата, но все-таки лучше, чем совсем голым.
     С топором в руке и круглым щитом, он неслышно скользнул в тайный ход.

     Узкая щель внутри стены вела в левую часть, пол постепенно опускался.
Мрак протискивался медленно, чувствуя боками шероховатый камень. Здесь мог
ходить только знающий эти ходы. Человеку идти неслышно вовсе нельзя: всюду
сухие  черепа  и  кости,  разбросаны  нарочно.  Наступишь  --  от   хруста
подпрыгнут в трех комнатах за стеной. А факел не зажечь --  запах  горящей
смолы потечет во все щели.
     Это волк видит в  полной  тьме  так  же,  как  и  при  свете:  запахи
показывают даже то, что за углом, чего глаза не смогут и при факеле...  он
не успел додумать до конца, как уже ударился оземь, снова поднялся волком,
а одежда и оружие остались на полу.
     Вскоре услышал голоса, ноги сразу понесли  неслышным  волчьим  шагом.
Слух и запахи подсказали, что вблизи тайник с фальшивым камнем. Но так  же
пахнуло теплом чересчур  близко,  и  Мрак  ощутил,  что  прямо  перед  ним
скорчился человек.
     Шерсть стала дыбом. Он едва не зарычал, тут же волна стыда и унижения
нахлынула с такой мощью, что закрыл глаза, будто со всех сторон  указывали
пальцами. А если бы шел в человечьей личине?
     Замерев, он задержал  дыхание,  поднял  левую  заднюю  и  отодвинулся
назад, затем отшагнул  правой  передней.  Сердце  стучало  как  молот,  он
осторожно выдохнул, надеясь, что человек не уловит его запаха.
     Глаза к темноте  привыкли  быстро,  он  видел  невысокого  худощавого
человека,  тот  прильнул  к  самой  доске  ухом,  не  двигался.   Понятно,
человеческий слух слаб, да и говорят не очень  громко,  но  Мрак  различил
слова:
     -- Тогда надо постепенно свозить в подвалы зерно, копченое мясо...
     -- Из ближних весей?
     -- Ближние уже свезли. Из дальних не успеваем?
     -- Вряд ли... Нам хватит прокорма на  полгода,  но  если  набегут  из
весей, то всего на два-три месяца.
     -- Не принимать?
     -- Это же наши люди! -- послышался возмущенный  голос.--  Их  уведут,
продадут в южные страны. А нам оставят больных да стариков...
     Мрак слушал краем уха, нос жадно  вбирал  запахи.  Он  уже  держал  в
памяти сотни запахов, по которым мог определить в  темноте  и  за  десятки
шагов любого обитателя кремля, но запах этого человека был незнаком. Более
того, чем больше Мрак принюхивался, тем  ярче  проплывали  обрывки  картин
сухой пыли, знойного солнца, конского пота, аромат старой потертой кожи  и
горящего металла, а все перекрывал настолько мощный запах незнакомых трав,
будто незнакомец весь пропах ими, словно всю жизнь  спал  среди  трав  под
звездным небом.
     Он отшагнул еще, отодвинулся за  поворот.  Там  развилка,  и  Мрак  с
облегчением отступал, пока не оказался в безопасности. Артанец слушает то,
что ему важнее, он здесь как рыба в воде, обнюхался!

     За полночь он снова вернулся к брошенной одежде. Топор и щит  Ховраха
лежали на том же месте.  Мрак  выждал,  прислушиваясь,  потом  ударился  о
каменный пол, быстро  оделся  и  с  оружием  в  руках  поспешил  к  нижним
комнатам.
     Если бы не прошелся в волчьей личине здесь трижды, то наступал бы  на
все черепки и кости, но теперь умело миновал, пробрался к  нужному  месту,
приложил ухо к серому камню.
     Голоса доносились едва слышные, половины слов не  разобрал,  на  этот
раз уши у него человечьи. Зато по  голосам  определил  главное:  их  всего
трое.
     Он  как  можно  неслышнее  убрал  доску,  набрал  в  грудь   воздуха,
изготовился. Прямо перед ним по ту сторону ковра сиплый голос произнес:
     -- Горный Волк велел, чтобы до утра мы закончили.
     -- Да что там  заканчивать,--  отозвался  другой  голос  брезгливо.--
Два-три пьяницы да старики-воеводы! Даже  мечи  тупить  неохота  о  старые
кости.
     -- Сказано тебе: надо!
     -- На хитрый зад есть  хвост  с  винтом,--  произнес  Мрак  протяжным
замогильным голосом подслушанную у волхвов мудрость.
     Голос его исходил, казалось, прямо из каменной стены, словно говорила
сама древняя гора. Он слышал как все  замерли.  Кто-то  произнес  дрожащим
голосом:
     -- Боги... Да чтоб призраки говорили так грубо...
     Другой голос проблеял испуганно:
     -- Это может не царев призрак, а гридня или другого дурня... вот  как
тебя...
     Пользуясь замешательством, Мрак сорвал ковер, прыгнул в комнату.
     Их было четверо, а не трое. Четвертый спал, двое играли  в  кости,  а
один стоял прямо перед ним, глупо раскрыв  рот  и  вытаращив  глаза.  Мрак
ударил рукоятью в живот, прыгнул к двум игрокам, быстро  взмахнул  топором
дважды. Один с раскроенной головой упал на стол, второй вскочил и  получил
обухом в середину лба.
     Мрак быстро повернулся, первый  с  перекошенным  от  боли  лицом  уже
разгибался, рука его выдернула короткий меч из ножен. Мрак  подставил  под
удар щит, ударил топором, тот отпрыгнул, а в это время  от  звона  металла
проснулся спящий. Глаза были дикие:
     -- Что?.. Где?
     Мрак, опасаясь драться с двумя, решился на обманный удар, едва  успел
увернуться, но сам достал противника топором  по  колену.  Сухо  хрустнула
кость, тот охнул  и  едва  не  упал,  запрыгал  на  одной  ноге  к  стене,
прислонился, держа меч перед собой. Кровь полилась на каменные плиты двумя
широкими струйками.
     Теперь остался  один,  движения  его  еще  были  неверные,  скованные
недавним сном. Он успел убрать голову от удара, и лезвие топора перерубило
ключицу, с треском вошло в грудь.
     Мрак шагнул было к двери, раненые не опасны,  за  ними  самими  нужен
уход, но в последний миг остановился.
     -- Сожалею, ребята,-- сказал  он  хмуро,--  но  вам  за  это  платили
тоже... А мне нельзя, чтобы опознали.
     Двумя ударами добил  раненых,  тщательно  установил  камень  обратно.
Ковер занял свое место, как  будто  и  не  снимали.  Приоткрыв  дверь,  он
прислушался, по-прежнему остро жалея, что в людской личине  слышит  плохо,
видит еще хуже, а уж мир запахов так вовсе будто отрезало.
     Убедившись, что пусто, перебежал по коридору, считая комнаты. Теперь,
когда нос отказался опознавать, приходилось надеяться только на память.
     Дверь подалась легко. Он шагнул через порог и сразу же метнул  топор.
На этот раз в комнате было трое людей Горного Волка. Топор ударил одного в
лоб, второй лишь успел вытаращить глаза как Мрак швырнул в него  щит.  Тот
угодил краем в переносицу, и несчастный упал, захлебываясь кровью.  Третий
подхватился, его рука искала рукоять меча  и  не  могла  найти.  Мрак  без
жалости ухватил его за горло, ударил затылком о стену.
     Обыскав всех троих, собрал монеты, у одного снял с  пальца  кольцо  с
огромным рубином.  Небедно  живут  люди  Горного  Волка.  Но  здесь  могут
потерять не только кольца.

     Глава 12

     На обратном пути забрел в  такие  низины,  что  вода  сперва  журчала
близко под каменными плитами, затем шел по щиколотку в воде, наконец поток
ледяной воды захлестывал по колени. Вода сочилась даже  из  стен,  сбегала
под ноги тоненькими струйками.
     Он продрог, лязгал  зубами.  От  влажного  воздуха  слиплись  волосы,
задубевшие подошвы скользили по гладким камням. Запахи здесь были тяжелые,
вязкие, повисали на нем как грязь. Он даже не поверил себе,  когда  ноздри
уловили слабый аромат благовоний.
     Ноги сами ускорили шаг. Он отыскал путь выше, камни  здесь  оказались
стертые, будто когда-то здесь ходили часто, прямо толпами. Запах привел  к
стене, где из щелочки просачивался аромат душистых масел.
     Мрак припал ухом, голоса стали громче. Похоже, здесь один  из  камней
нетрудно вынуть. Не сейчас, там отдыхают женщины Медеи. Судя  по  голосам,
все еще не спят, сплетничают и обсуждают прием.
     Мрак все же решился тихохонько вынуть камень, там еще толстый  ковер,
а шороха за  смехом  и  дурашливыми  воплями  не  слышно.  Поискал  и  был
вознагражден крохотной дырочкой в  ковре.  Совсем  крохотной,  не  крупнее
зерна, но теперь Мрак к голосам видел еще и комнату.
     Их было пятеро, четверо возлежали на лавках и ложах,  пятая  неспешно
стягивала через голову вязанную рубашку. У нее был плоский живот,  высокая
грудь, и Мрак подумал, что он поспел как раз вовремя.
     -- ...и не стоит рыпаться,-- донеся  до  него  полузадушенный  тесным
вязанием голос,-- эти муж-жи...ки... фу, еле выбралась! Растолстела я, что
ли?
     -- Жарко,-- ответила лениво другая.-- Все прилипает...
     Она повернулась на ложе, и Мрак с удовольствием уставился на нее. Там
было на что посмотреть.
     -- Надо одеваться легче,-- заявила третья.
     -- Да? -- удивилась та, что сняла рубашку.-- А что тебе снимать  еще?
Ты и так явилась почти нагая, по-нашему -- голая.  Учти,  Медея  этого  не
потерпит.
     -- А при чем тут Медея? Здесь приказы отдает Светлана.
     -- Рядом с блистательной Светланой ты все равно меркнешь. А вот рядом
с Медеей и ее объемным задом...
     Они засмеялись, а пятая, что дотоле молчала, сказала серьезно:
     -- Зря вы так. Для Медеи мы все не соперницы. Мужчины  только  сперва
толпятся возле нас, потом пересаживаются к ней.  Она  умнее  всех!  А  над
своим задом смеется первая.
     Женщины посерьезнели, первая сказала обидчиво:
     -- Мара, ты шуток не понимаешь! Конечно, Медея умнее  нас,  потому  и
стала царицей. И даже здесь станет царицей.
     -- Да ладно, забудь... А кем станем мы?
     -- Боярынями!
     -- Женами тиунов... Нет, сами тиунами!
     -- А здешних мужиков куда определим?
     -- Нет, как используем?
     Женщины захихикали. Глаза их блестели, щеки разрумянились.  У  Мрака,
впрочем, глаза блестели сильнее, а  разрумянились  не  только  щеки.  Даже
спина покраснела от неловкости и запретного удовольствия от подглядывания.
В  комнате  было  душно,  женщины  не  особо   стесняли   себя   одеждами,
потягивались, чесались. Ну, он же не просто подсматривает, что недостойно,
и чего он не стал бы делать -- он вылавливает жизненно важные сведения!
     -- А я никем здесь не хочу  быть,--  вдруг  сказала  первая.--  Здесь
роскошь, богатства... но все заперты  в  каменных  стенах.  Они  не  видят
великолепных закатов солнца, не видят вообще неба! А  я  хочу  мчаться  на
горячем коне, видеть бесконечную дорогу.. Моим глазам больно, когда взгляд
упирается в далекие скалы или пусть даже едва заметную стену леса. А здесь
все время видеть каменные стены?
     Воцарилось молчание. Мрак затаил дыхание.  Он  понимал  эту  женщину,
которую назвали Марой. Ему тоже  душно  в  комнатах  детинца,  где  низкие
потолки, толстые стены и крохотные окошки,  да  и  то  забранные  толстыми
решетками. Только вместо голой степи, где от тоски выть хочется, хорошо бы
в лес, настоящий дремучий  лес  с  его  корягами,  выворотнями,  завалами,
валежинами, торчащими корнями на каждом шагу,  трухлявыми  пнями,  лесными
болотцами и топями!
     От женщин пахло свежестью. Все юные, а если пятая  не  столь  молода,
как остальные, но это только Мраку с его звериным чутьем заметно, но  даже
на его человеческий взгляд она не отличается от своей дочери Мары: с такой
же упругой кожей, тонкая в поясе и с крепкой торчащей грудью, несмотря  на
размеры, быстрая и здоровая. А грудь оттопыривается так нагло оттого,  что
ее хозяйка часто стреляет из лука  --  для  этого  нужны  сильные  грудные
мышцы.
     Одна поляница поднялась:
     -- Проверю вход на лестницу.
     -- Думаешь, наши заснули?
     -- Или уже здешних мужиков пользуют?
     Поляница пожала плечами:
     -- Медея велела не спать и быть настороже. А зря не скажет.
     Мрак видел как все посерьезнели. За шутками прячут тревогу. Не зря же
даже далеко заполночь не спят. Оружие под руками. Три кувшина с вином, дар
Светланы, стоят нетронутые.
     Он заметил как две сперва прислушались у двери, разом  сняли  запоры,
поляница выскользнула, а дверь за ее спиной тут же крепко заперли и  снова
долго прислушивались. Лишь много погодя одна сказала негромко:
     -- Интересно, что сама Медея ждет? И что мы высиживаем, не  высовывая
носа?
     -- Может  быть,--  предположила  другая,--  что  Горный  Волк  и  Руд
перебьют друг друга, а мы возьмем царство готовенькое?
     -- Размечталась!
     -- А чем плохо помечтать?
     -- Это Медея может и мечтать... и править. А больше ни у кого так  не
получается.
     -- Надеюсь,  Медея  в  этом  мрачном  сарае,  именуемом  дворцом,  не
потеряет свою скрыньку.
     Женщины захихикали. Мара сказала насмешливо:
     -- И чего она так прячет?
     -- Она все еще  уверена,  что  никто  на  свете  не  знает  тайну  ее
скрыньки?
     -- Ну, ты же видишь, как она  ее  бережет!  Мол,  там  обереги  бога,
который помогает ей в битвах, утешает, раскрывает некие  тайны.  Смотрите,
не проговоритесь, что знаете!
     Мрак  тихонько  отступил.  Если  и  опасны,  то  все  равно  рука  не
поднимется драться  с  женщинами.  Да  еще  вот  так:  выскочив  внезапно,
перепугав досмерти. Они же пустят лужи от страха, а ему будет  скользко  и
горячо...
     Всего через полдюжины шагов уловил знакомый запах женских притираний.
Пока протискивался в узком ходе, нос уже нарисовал тесную палату,  тусклый
светильник, смутно проступили тела двух женщин... Он  прислушался,  уловил
ровное дыхание, а пальцы уже бесшумно вытащили глыбу.
     Навстречу  волной  ударил  жаркий  воздух,  настоянный  на   ароматах
душистых масел, догорающего  светильника,  и  запахах  двух  женских  тел,
распаренных, истекающих призывными ароматами.
     То ли народ раньше был мельче, то ли все были оборотнями, но пришлось
обернуться волком, только так протащил свой зад в узкий проход.
     В тесной комнате был полумрак. У ложа на шкуре снежно белого  пардуса
лежала могучего сложения поляница, даже во  сне  сжимала  кривой  меч.  Ее
острые груди вызывающе смотрели в потолок,  но  глаза  Мрака  прикипели  к
ложу.
     Там раскинулась самая  роскошная  женщина,  которую  могло  измыслить
мужское воображение.  Полная,  сочная,  белокожая,  с  огромной  грудью  и
широкими вздутыми ягодицами, она лежала, бесстыдно раскинувшись  в  полной
безопасной наготе. Нежное лицо, сочный рот, румяные щеки,  длинные  черные
волосы, что привычно разметались по подушке...
     Мрак сглотнул ком в горле. Медея, царица поляниц, во сне не выглядела
грозной воительницей. Напротив, сейчас это  была  женщина,  созданная  для
мужских восторгов.
     На трясущихся ногах он отступил в угол,  оборотился  в  человека.  На
этот раз боль от превращения была острой, едва не вскрикнул. Понял, что  в
таком состоянии оборачиваться рискованно, но уже шагнул к ложу,  осторожно
обходя поляницу.
     На шее Медеи поблескивал золотыми нитями тонкий шнурок. Сама  золотая
скрынька, не большее наконечника для стрелы, выглядывала краешком, зажатая
белоснежными молочными горами. Мрак. чувствуя как пересохло в  горле,  уже
не стыдясь наготы, дрожащими пальцами  поддел  шнурок,  потащил.  Скрынька
выдвинулась чуть, но дальше  цепочка  натянулась  туго,  а  Медея  во  сне
капризно надула губы, что-то пробурчала.
     Мрак  замер,  выждал.  Воздух  был   спертый,   жаркий,   пропитанный
благовониями, душистыми травами, ароматными  смолами.  По  спине  побежала
горячая струйка пота. На лбу собрались крупные капли. Если какая  сорвется
на белое нежное тело Медеи, та проснется с криком, обожженная!
     Снова зацепил пальцем, а другой рукой, что тряслась как  у  больного,
прикоснулся  к  груди,  попробовал  высвободить  скрыньку,   прошептал   в
отчаянии:
     -- Боги, дайте мне стойкости... Никогда раньше не просил!
     Наконец скрынька выскользнула, влажная и блестящая, а  Мрак  все  еще
придерживал грудь царицы поляниц. С огромным  трудом,  ломая  себе  кости,
заставил  отнять  руку.  Грудь  колыхнулась  и   замерла,   глядя   нежным
ярко-розовым бутоном в низкий свод.
     -- Боги, укрепите меня еще чуть-чуть...
     Скрыньку так трясло на  ладони,  что  Мрак  задержал  дыхание,  боясь
уронить. Перервать такой шнурок нечего и думать, проще разорвать бронзовую
цепь со звеньями с кулак, и Мрак осторожно снял с пояса поляницы  нож.  Та
лишь хрюкнула в богатырском сне, ее пальцы  пощупали  рукоять  меча.  Мрак
перехватил острым лезвием шнурок, отступил со скрынькой на ладони.
     Его трясло, перед глазами был красный туман. В голове бухали  молоты.
Сердце могучими ударами разламывало грудь, а в  чреслах  творилось  такое,
что Мрак поспешно бросил скрыньку в темную дыру, сдуру попробовал пролезть
следом, но на этот раз едва просунул  голову:  разбух  так,  что  полстены
пришлось бы снести -- сцепил зубы и переждал  острую