сть  остались  в  семье.  Чего  уж
серчать?
     -- Да как ты... Меня ж убили, понимаешь? У-би-ли!
     -- А самое главное,-- решил Мрак,-- у вас, царей, работа такая.  Свои
радости,  свои  неудобства.  Вон  простой  мужик  ходит  в   тряпье,   ест
впроголодь, зато яду кто ему подсыплет? Он сам того яду  не  стоит.  А  ты
зато спал на мягком, ел только мед и сало, кого сгреб,  того  и...  Да  за
один день такой жизни иной бы полжизни отдал! А ты,  небось,  всласть  как
паук на сдобных мухах напузыривался. Ну, не  все  коту  масленица,  другим
тоже поцарствовать охота. И твою царицу потискать, об этом  всегда  мужики
мечтают.  Мол,  воровать,  так  золотую  гору,   а   жмакать,   так   жену
Громослава...
     Призрак опешил, однако в  запавших  глазницах  багровые  огоньки  уже
разгорались в бушующее пламя.
     -- Так ты... не возьмешься?
     -- В другой раз,-- отозвался Мрак сожалеюще.-- Мне дел  под  завязку.
Сперва пойду отыщу твоего... убивца.
     Призрак качнулся по стене, размазавшись как тень. Голос из  яростного
стал непонимающим:
     -- Так все-таки берешься?
     -- Ну... другой заказал отыскать.
     Призрак сказал с горьким удовлетворением:
     Я так и знал, что не одного меня! Он всегда увлекался ядами.
     Мрак подумал, стянул через голову и отшвырнул кольчугу.  Сразу  стало
легче. Он с наслаждением  почесал  голую  грудь.  Кому  осталось  жить  до
первого снега, того никакая кольчуга не спасет.
     С одеждой еще проще: прикрывает спину и задницу --  и  достаточно.  А
руки пусть голые, так привычнее. Разве  что  широкие  браслеты  из  черной
бронзы на запястья и предплечья, да  пояс  с  петлями  для  двух  ножей  и
баклажки.
     Выбраться было труднее. Злясь на полную потерю чутья, ничего не  видя
в кромешной тьме, он долго пробирался по тесному извилистому  ходу,  часто
вовсе на четвереньках, обдирал бока, уже  начал  думать,  что  заблудился,
пока глаза не уловили слабый рассеянный свет.
     Для волка это было бы что очутиться на ярком солнце. Но он все  равно
еще трижды стукнулся головой, пока выбрался через  тайный  лаз  в  каморку
Ховраха.
     Ховрах спал, и Мрак, высыпав ему в калиточку пригоршню золотых монет,
на цыпочках выбрался в  коридор,  перебежал  в  комнату  с  окном  наружу.
Решетку уже подготовил, впереди рассвет, дальняя дорога и пыль странствий.
Уже на сапогах!

      * ЧАСТЬ ВТОРАЯ *

     Глава 17

     На поиски царя только из  детинца  выплеснулось  народу  больше,  чем
муравьев  из  раздавленного  медведем  пня.  Бояре   и   боярские   сынки,
сокольничьи, псари, челядины, даже конюхи и малолетний помощник коваля. Со
стен дворца было видно как по всему  городу  отворяются  ворота,  выпуская
одетых в дорогу мужчин.
     Кажан посмеивался, он направился к  воротам  дворца  в  сопровождении
десятка воинов, троих следопытов  и  псаря  с  гончими  псами.  Когда  ему
отворяли, он оглянулся и окинул Светлану цепким обволакивающим взглядом:
     -- Готовь свадебное платье, царевна!
     -- Сперва отыщи отца,-- напомнила она сухо.
     --  Считай,  что  уже  возвращаюсь  с  ним,--  ответил  он  уверенно.
Расхохотался, хлестнул коня.-- Встречай в венке невесты!
     Загрохотали копыта, за  ним  двинулась  тяжелая  дружина.  Мордастые,
уверенные, матерые, на сытых и борзых конях, дружно  грянули  походную  --
веселую и мужественную. Из домов высовывались головки  девушек,  хихикали,
строили глазки. Гридни молодцевато  подкручивали  усы,  подмигивали.  Даже
кони под ними шли гордо, уверенно, играючи тугими мышцами.
     Рогдай, насупленный и хмурый, видел с какой горечью смотрела им вслед
Светлана. Если кто и может найти Додона, то не Кажан, этот хорош только во
дворе, а Руд или отвратительный Горный Волк!
     Светлана часто оглядывалась на стражей у ворот дворца. Овод и  Ховрах
стояли недвижимые как статуи. Овод от усердия, а  Ховрах  умел  спать  как
конь, стоя. Наконец Светлана не выдержала:
     -- А ты... не желаешь?
     Ховрах вздрогнул:
     -- Чаво?
     -- Попробовать отыскать светлого царя Додона?
     Ховрах глупо открыл рот, призадумался, потом покачал головой:
     -- Не-а. У меня уже есть невеста. Не  обессудь,  но  я  больше  люблю
толстеньких. Чтоб, значитца, было за что подержаться. Мол, взял в руки  --
маешь вещь! Да и на хрена мне полцарства?  Батя  хотел  меня  к  хозяйству
приставить: двор, коровы, две козы, куры -- так  я  тайком  продал  коров,
купил меч и дал деру!
     На Светлану уже оглядывались с откровенным недоумением.  Она  ощутила
как покраснела, но сказала настойчиво:
     -- Я знаю своих людей. И верю, что ты сумеешь отыскать царя.
     Ховрах почесал в затылке, сплюнул под ноги,  застеснялся  и  поспешно
затер сапогом.
     -- Ну, ежели такой наказ... Тогда я пойду и отыщу. Только просьба: не
вешать на меня полцарства!
     За спиной Светланы засмеялись. Кто-то пробормотал ехидно, что там кур
и свиней еще больше, чем в хозяйстве его отца, а  Светлана  с  облегчением
сказала:
     -- И даже в невесты не буду проситься.
     -- Тогда согласен,-- воскликнул Ховрах.-- А чуду-юду, ежели держит  в
полоне царя, я и так победю!
     Отроки с готовностью побежали готовить  ему  коня.  Овод  смотрел  на
Ховраха, раскрыв рот. Светлана сказала с улыбкой:
     -- Я  вижу,  ты  готов,  ибо  герои  долго  не  собираются.  Но  тебе
пригодится в дороге немного денег.
     Она взглянула  на  Голика  и  сделала  нетерпеливый  жест  в  сторону
Ховраха. Голик скривился:
     -- Он у нас орел? Орел!.. А птицам деньги не нужны.
     Но взор Светланы был строгим,  шутку  не  приняла,  и  пухлые  пальцы
казначея очень нехотя начали развязывать кошель. Все глаза следили за  его
очень замедленными движениями. Наконец, видя, что отвертеться не  удается,
со вздохом зачерпнул горсть золотых монет, взвесил на руке.
     Ховрах, довольно улыбаясь и не отрывая  жадного  взора  от  оранжевой
кучки на ладони постельничего, снял с пояса  кошель,  развязал,  подставил
горлышко, раздвигая пошире.
     Голик со вздохом сделал вид, что  ссыпает  туда  монеты,  ухитрившись
бросить только одну, остальные стряхнул  обратно  в  свой.  Но,  не  давая
Светлане выразить недовольство, воскликнул с неподдельным удивлением:
     -- Эй, да у тебя там золота больше, чем в царской казне!
     Ховрах заглянул в свой кошель. Глаза округлились. Голик, не давая ему
опомниться, завизжал тонким поросячьим голосом:
     -- Вор! Обворовал царскую сокровищницу!
     Ховрах промямлил что-то, Светлана вскрикнула:
     -- Не мог он!.. Это ошибка!
     -- Ошибка? -- завопил Голик. Он  молниеносно  сунул  узкую  ладонь  в
кошель Ховраха, выудил целую пригоршню.-- А это откуда?
     На его ладони как жар горели новенькие монеты.  Крупные,  золотые.  С
выпуклым обликом широкоскулого бородатого человека.
     Ховрах что-то промямлил. Светлана бросила  быстрый  взгляд  на  него,
потом на постельничьего:
     -- Погоди! Разве у нас есть деньги Артании?
     Голик возопил:
     -- При чем тут...
     Он умолк, пожирал расширенными глазами  золотые  монеты.  Светлана  с
понимающей улыбкой взяла монеты, ссыпала обратно в  кошель  Ховраха,  сама
привязала ему за шнурок на поясе:
     -- Езжай, герой!
     Голик пролепетал:
     -- Но деньги...
     -- Он их не украл,-- сказал Светлана,-- сам  видишь.  А  откуда  они,
разве вспомнит? Настоящие мужчины не помнят такие мелочи. Верно?
     Ховрах, все еще обалделый, пробормотал:
     --  Легко  пришло,  легко  уйдет.  Чо  запоминать,  когда  только  до
ближайшей корчмы... И мы могем подвиги геройствовать.
     Он попятился. Отроки подвели коня могучего сложения.  Красная  попона
покрывала спину, узда была  в  серебряных  бляшках.  Конь  играл  мышцами,
потряхивал гривой.
     -- Удачливому и бес пряники носит,-- сказал он, влезая на коня.-- Где
Ховрах, там и слава. Тикайте куры, я иду!  Когда-нибудь  и  у  нашей  козы
хвост вырастет... Вот так родишься в чистом поле, умрешь  в  темном  лесу.
То-то мне сегодня муха попалась в супе! В каждом из нас есть серой  шерсти
клок...
     Он уехал, оставив  уже  не  только  Светлану  ошарашенной  загадочной
речью.

     Далеко в степи высилась на  деревянных  столбах  вышка  с  крышей  из
веток. Судя по всему, подумал Мрак, его давно заметили,  но  на  одинокого
путника внимания не обратят. Это если бы показалось войско, на  сторожевой
башне сразу бы взвился столб черного дыма.
     Мрак пошел мимо, стараясь брести медленно,  буднично.  Там  привязано
четверо коней, явно на вышке двое, по два коня на каждого, чтобы  скакать,
на ходу пересаживаясь с одного на другого. Таких сторожевиков не поймаешь,
коней им подбирают самых быстрых.
     В полуверсте впереди торчал из оранжевого  песка  костяк  чудовищного
зверя. То ли древний Змей, каких теперь нет, кончил здесь свои дни, то  ли
еще какой зверь невиданный, дознаваться некогда да  и  охоты  нет,  он  не
Олег, которому и жизнь не в жизнь, если чего нового  за  день  не  узнает.
Кости белеют, изъеденные горячими ветрами,  вьюгами,  морозами  и  вымытые
ливнями. Тяжелый  череп  наполовину  погрузился  в  землю,  хребет  торчит
выгнутый дугой, дальше истончается в длинный хвост,  теперь  рассыпавшийся
на позвонки.

     Мрак оглянулся, трава достаточно высокая,  грянулся  оземь.  Встал  в
мохнатой шкуре, уже на четырех,  сразу  ощутил  насколько  силен  и  налит
звериной мощью. Теперь видел намного дальше, хотя голова едва торчала  над
верхушками травы, нюх строил картинки, и тонкий слух ловил в  десятки  раз
больше шелеста, криков, чириканья, визга. Он слышал теперь даже  царапанье
мышей под землей, а когда прислушивался, то мог  уловить  хруст  подземных
корней, которые грыз хробак..
     Он подобрал оружие и  одежду  и,  держа  в  пасти,  понесся  длинными
плавными скачками. Костяк увеличивался в размерах, и  слышно  было  как  в
лопнувших костях тонко свистел ветер. В полых трубочках свистел и тоненько
завывал на разные голоса таинственно и тоскливо.
     На вершине скелета сидели два ворона. Хмуро  и  недобро  смотрели  на
пробегающего волка. Глаза одного были красные как горящие  угли,  и  Мраку
почудилось в нем что-то  знакомое.  Оба  повернули  головы,  провожая  его
взглядами. Так могут смотреть только совы, подумал Мрак угрюмо.  У  других
птиц глаза по  бокам,  они  поворачивают  головы  то  одной  стороной,  то
другой... А эти птахи какие-то странные.
     Солнце медленно  клонилось  к  виднокраю.  Небо  наливалось  синевой,
выступил бледный месяц, долго висел как  приклеенный,  а  багровое  солнце
наконец сползло за край, но еще долго оставались светлые сумерки.
     Когда впереди блеснула искорка костра, Мрак ускорил бег. Пасть устала
держать одежду с тяжелой палицей. Стемнело еще, и он ударился оземь, когда
до костра оставалось два-три полета стрелы. Перевел дух, оделся  и  побрел
дальше, чувствуя себя тяжелым и сразу постаревшим...
     В черной ночи костер горел ярко, и чем ближе Мрак подходил, тем резче
отделялось багровое пламя от обступившей черноты. Огонь поднимался  ровным
столбом, снизу совсем оранжевый как золотой песок под солнцем, а  в  самой
вершинке зловеще лиловый, как окалина на остывающем клинке.
     Постепенно рассмотрел угольно-черные  фигурки  людей,  неподвижные  и
страшноватые.  Их  было  трое,  все  в  круге  света  казались   каменными
изваяниями. Мрак громко топал, и люди наконец  повернулись.  Лица  у  всех
красные с угольно черными тенями, и носы и скулы как бы зависли в черноте.
Из темноты вырезалась багровая,  будто  вынырнувшая  из  пламени  лохматая
собака. Зарычала, потом прижалась к земле, отползла в почтительном испуге.
     Из-за костра вышел рослый  и  с  широкой  грудью  мужик.  Распахнутая
рубашка едва держалась на плечах, в черных волосах прыгали красные  искры.
Черная борода поднималась к глазам, лицо было резкое, настороженное. В нем
чувствовалась дикость человека, который не знал города.
     -- Добрый вечер,-- сказал Мрак осторожно.-- Можно погреться у вас?
     -- Вечер добрый,-- буркнул мужик.-- Почему нет? Тепла хватает.
     Двое оборванцев рассматривали Мрака из-под  полуспущенных  век.  Один
выглядел беглым, налет городской жизни проступает в бледной коже и сутулой
спине, второй казался сыном степи -- лохматый, настороженный как и  вожак,
поджарый, полный злой  опасной  жизни.  Последний,  третий,  показался  бы
красавцем даже во дворце. Смуглокожий, с иссиня черными кудрями до плечей,
он лежал у костра в свободной позе сильного человека, который может в одно
мгновение взметнуться в воздух, огласить ночь боевым кличем, а в руке  уже
блеснет кривой меч. В нем тоже не было капли жира, поджарый  и  гибкий,  с
тонкими чертами лица, горделивый, со вздернутыми бровями.
     Глаза обвыклись, из темноты  призывно  выступили  навстречу  камни  и
чернеющий  вход  в  пещеру.  Оттуда  несло  запахами  человеческого  тела,
женского -- как определил Мрак, стряпней, травами.
     Зашуршало, из темноты выскочила девочка, уже почти на выданье,  но  в
стареньком платье из лохмотьев, сквозь прорехи  которого  проглядывало  ее
почти девичье тело, круглые мягкие груди. Подол  не  достигал  коленей,  и
девчушка у  самого  входа  обернулась,  посмотрела  на  Мрака  удивительно
прекрасными печальными глазами,  как-то  призывно-тоскующе,  заколебалась,
словно что-то хотела сказать, но изнутри послышался грубый  окрик,  и  она
нырнула в темный зев.
     Мрак присел к огню. От  пляшущих  языков  пламени  шло  живое  тепло.
Первый мужик спросил медленно:
     -- От дела лытаешь, аль судьбу пытаешь?
     -- Просто живу,-- ответил Мрак.
     -- А чего ж не сидишь на месте?
     -- Да разве то жизнь,-- удивился Мрак.
     Мужик оскалил зубы в усмешке:
     -- И то верно. Ручей жив  только  в  дороге.  Остановившись,  умирает
вонючим болотом. Мы тоже всегда в дороге.
     Из темного зева пещеры выглянула немолодая женщина. Мрака насторожило
ее испуганное лицо. Глаза были страдальческие, тревожные. Она горбилась  и
все время пугливо оглядывалась. За подол цеплялся мальчонка лет пяти.
     Мужик перехватил взгляд Мрака:
     -- Это не наша. Нищенка с  ребенком.  Прибилась  по  дороге.  Так  же
незаметно и отстанет.
     Она не родилась нищенкой, подумал Мрак невольно.  Что-то  осталось  в
фигуре, повороте головы такое, что догадаться не трудно: женщина знавала и
лучшие дни... Впрочем, это не его дело.
     -- Как пробраться к горцам? -- спросил он.
     -- Тебе какая  дорога  нужна,--  поинтересовался  мужик  медленно,  в
голосе была насмешка.-- Короткая и трудная, или легкая, но очень долгая?
     Мрак ответил вопросом на вопрос:
     -- А я, по-твоему, на какого человека похож?

     Рано утром он уже прыгал с камня на камень, забираясь все  выше.  Это
дорога была не трудная, а очень трудная, но не похоже, чтобы  оказалась  и
короткой. Перевал намного левее, но туда еще два дня пути, а так при удаче
сможет перевалить через горы сегодня.
     Волчья прыть здесь не в помощь, он цеплялся  окровавленными  пальцами
за острые камни, но взбирался все выше и выше. Воздух был свежим и  чистым
как рыба в  родниковой  воде,  вершины  блистали,  а  далеко-далеко  внизу
зеленели проплешины полей и ниточки дорог.
     Он был уже почти на гребне, когда услышал хлопанье  крыльев.  Могучий
красавец  орел  опускался  в  расщелину  между   камнями.   Острые   когти
проскрежетали по гранитному излому.

     Он сунул клюв в щель, пытался  протиснуться,  заклекотал  от  ярости.
Желтые глаза горели как бусины из янтаря.
     Мрак, хрипя, вскарабкивался выше. Орел покосился гневно,  перепрыгнул
на другой камень. Когда  Мрак  приблизился,  заклекотал  грозно,  взмахнул
крылами и перелетел на высокий камень в трех шагах.
     -- Привет, царь птиц,-- сказал Мрак, задыхаясь.-- Прости, что вторгся
без... спросу... фу... Мне бы перья вместо шести...
     Он без сил опустился на камни. Да, он сумел. Отсюда начинается резкий
спуск на ту сторону горного хребта. Он срезал дорогу  по  прямой,  выиграл
два дня пути. И пусть говорят, что  помогла  волчья  шкура!  Он  с  самого
начала карабкался в людской личине. Волку в горах делать нечего.
     На  самом  гребне  что-то  белело.  Присмотрелся,  различил   обломки
скорлупы, будто оттуда вылез  крупный  цыпленок.  Пожал  плечами,  тут  же
забыл.
     Переводя дыхание, он услышал  рядом  царапанье.  В  расщелине  что-то
шуршало, шевелилось. Мрак изогнулся, заглянул. В  узкой  щели  копошилась,
пытаясь вывернуться крупная жаба. Похоже, только что вылупилась  из  яйца,
как сразу же свалилась сверху, дура неуклюжая.
     -- Эй, жабенция,-- проговорил Мрак  с  удивлением.--  Видывал  я  жаб
болотных, видел озерных и речных, даже на  деревьях  зрел...  но  чтобы  в
горах?
     Жаба подобралась к полоске света ближе. Орел грозно заклокотал, повел
крыльями. Жаба опасливо попятилась. Одна лапа волочилась, оставляя след из
слизи и белесой крови.
     Мрак сочувствующе покачал головой,  тут  же  о  жабе  забыл.  Дыхание
выровнялось, он достал из-за спины суму, на плоский камень выложил ковригу
хлеба, две луковицы и ломоть жареного мяса. Острый нож красиво  отхватывал
ровные полоски. Орел переступал с ноги на ногу, вытягивал шею.
     -- Прими угощение,-- сказал Мрак.
     Он швырнул  ломтик  мяса.  Орел  сперва  отпрыгнул,  затем  дотянулся
клювом, ухватил опасливо. Мрак с интересом смотрел как орел подержал мясо,
словно не зная что делать, затем подбросил и поймал в  воздухе.  По  горлу
прошел комок. Орел сглотнул и вопросительно посмотрел на Мрака.
     Мрак засмеялся, отрезал еще:
     -- Держи!.. Я наверстаю внизу. Все равно здесь нет ни пива, ни кваса,
ни меда.
     Когда он бросил орлу третий ломтик, шорох у  ноги  привлек  внимание.
Жаба сидела, высунувшись из щели и жадно  смотрела  на  мясо.  Мрак  пожал
плечами:
     -- Почему бы и нет?
     Он отрезал ломтик,  стараясь  сделать  его  как  можно  тоньше.  Жаба
ухватила  с  жадностью,  задрожала,  здоровой  передней  лапой   торопливо
запихивала мясо в свою широкую пасть, явно боялась, что человек передумает
и отнимет.
     -- Наголодалась? -- спросил Мрак сочувствующе.--  Ешь.  Я  знаю,  что
такое голодать.
     Жаба, худая и облезлая,  глотала  мясо  с  жадностью,  но  уже  после
третьего ломтика осоловела, раздулась, смотрела  на  мясо  мутным  взором,
прижималась к земле. Попыталась задом вдвинуться  в  щель,  но  та  теперь
оказалась чересчур узка.
     Мрак засмеялся. Не надо быть провидцем, чтобы увидеть  судьбу  бедной
жабы. Орел, даже поев лакомого мяса, не откажется от  добычи.  Даже  такой
худой и никчемной.
     Мрак поднялся, напряг и распустил ноющие мышцы. Ничего, теперь дорога
вниз. А там в первом же селении отыщет постоялый двор и отоспится.
     Сделал шаг,  услышал  шорох  перьев  и  довольный  клекот.  Орел  уже
растопырил крылья, готовился перелететь на его место. Жаба смотрела  вслед
Мраку выпученными глазами.
     -- Эх, бедолага,-- сказал Мрак досадливо.
     Не отдавая себе отчета зачем так делает, он вернулся, подхватил ее  и
сунул в мешок. Выпустит, когда отойдет в  безопасное  место.  Орел  о  ней
скоро забудет. У птах все просто: с глаз долой -- из памяти вон.
     Дорога вниз пошла так круто, что он большей частью бежал, хватаясь за
выступы скал.  Холодный  воздух  постепенно  теплел,  среди  мертвых  глыб
проступили зеленые и бурые пятна  мха,  затем  кое-где  замелькала  трава,
пошли зеленые уступы, ущелья. Дно приближалось,  Мрак  уже  видел  скот  и
людей на зеленом поле, всадников на дороге.
     Собравшись с силами, он сбежал по косогору на дорогу. Справа тянулись
поле с поспевающей рожью, слева шла крутая стена. Извилистая дорога вела к
видневшимся вдали строениям. Над трубами поднимался  дымок.  Сердце  Мрака
подпрыгнуло. Постоялый двор!
     Взбивая пыль, он вошел через ворота, чувствуя знакомые запахи  коней,
повозок, грубо выделанно