оспешно сел, протер кулаками глаза.  Разглядев
Мрака, распахнул глаза во всю ширь.
     Мрак высыпал на постель яблоки. Пурпурные,  налитые  красным  светом,
они кричаще выделялись на сером от грязи ложе. Сквозь  тонкую  кожу  можно
было считать зерна. А сгустки сока покачивались  темнобагровыми  размытыми
волоконцами.
     Глаза Иваша вылезали из орбит. Мрак усмехнулся, бросил ему на  колени
мешок. Там протестующе трепыхнулось, скрежетнуло как ножом по сковородке..
     -- Здесь жар-птица. Ты выполнил все, что тебе поручили.
     Повернулся и вышел, даже не  взглянув,  какого  размера  глаза  певца
станут теперь.

     Глава 39

     Это  было  его  последнее  деяние.  Рассказывали,  что  даже   старые
закаленные воины плакали, когда он, сняв позолоченные  доспехи,  дар  царя
Додона, одел ветхое рубище, поднял руки в прощании и ушел, не оглядываясь.
Даже воздух вокруг него колыхался, почерневший и тяжелый.
     Правда, у него никогда не было позолоченных доспехов, вообще доспехов
не носил, но внезапный уход породил много слухов. Как при дворе,  так  еще
больше в народе.
     Только жаба последовала за  ним.  Она  выросла  настолько,  что  едва
держалась на плече. У нее перевешивали то голова, то  зад,  где  наметился
толстый хвост с шипами. Иногда ухитрялась залезать на шею,  стараясь  лечь
сразу на оба плеча, но чаще всего падала на землю.
     Мрак не оборачивался, и жаба бежала следом. Так одолевали версты,  но
в конце-концов жаба уставала, жалобно пищала,  постепенно  отставая.  Мрак
либо брал на руки, либо сворачивал в ближайшую рощу, устаивался в  тени  у
ручья.
     Усталая жаба поспешно карабкалась к нему на колени,  засыпала  кверху
пузом, разбросав  лапы.  Мрак  рассеянно  чесал  ей  белесое  брюхо,  жаба
посапывала, легонько дергала лапами. Когда ей снилось что-то страшное, она
начинала дергаться, разевать  пасть,  пугая  невидимого  врага,  пищала  в
страхе. Мрак дул ей в морду, негромко приговаривал, что он рядом, в  обиду
не даст, отгонит большую страшную жабу, что напала  на  его  маленькую,  и
Хрюндя успокаивалась, затихала, сведенные страхом лапы расслаблялись.
     Когда он проходил через веси, жители высыпали из домов, чтобы увидать
человека, о котором говорят с таким сочувствием. Мужики смотрели угрюмо  и
понимающе, женщины плакали  и  поднимали  над  головами  детей,  чтобы  те
увидели и запомнили. Молодые девушки подавали ему  хлеб  и  сыр,  пытались
кормить жабу, но она ела только из рук Мрака.
     Проходя через десятую или двадцатую весь, он уже  слышал  рассказы  о
себе. Не столько о подвигах, как о его великой любви, а  когда  шел  через
горы, слышал песни о  герое,  который  тщетно  пытался  растопить  ледяное
сердце  холодной  красавицы,  заколдованной  злым  колдуном.  Мрак   хотел
возразить, что колдун не при  чем,  не  было  никакого  колдуна,  а  потом
подумал, что песня  может  быть  вовсе  не  о  нем,  вмешиваться  глупо  и
неуместно.
     Однажды он шел через лес, поглядывал на кусты. Там его  Хрюндя  шумно
прыгала по опавшим осенним листьям, шебуршилась, что-то искала. А  впереди
на дорожку вышли двое. В руках топоры, а злые лица  не  предвещали  ничего
хорошего.
     -- Жизнь или смерть,-- предложил один.
     Мрак пожал плечами:
     -- А какая разница?
     Разбойник зло захохотал:
     -- Наверное, есть. Иначе даже прокаженный не цеплялся  бы  за  жизнь!
Ну, а у бродяг вроде тебя иногда водятся монеты. В полу ли зашитые, или  в
поясе или еще где, но мы найдем.
     Второй пояснил:
     -- Не отдашь сам, костер найдет.
     -- У меня нет монет,-- ответил Мрак равнодушно.-- А в костер,  так  в
костер...
     Ему зачем-то связали руки и потащили через кусты.  Там  была  поляна,
трое разбойников точили ножи, четвертый в сторонке жарил на углях  широкие
ломти мяса. Жир капал, поднимались чадные дымки.
     Один из точивших нож поднял голову. Глаза было холодные, жестокие:
     -- Противится? Одежку снять и  --  в  костер.  А  его  --  к  дереву!
Посмотрим, кто из вас стреляет лучше.
     Грубые руки начали сдирать душегрейку. Затрещали  кусты,  выметнулась
запыхавшаяся, но гордая охотой Хрюндя. В пасти у нее  трепыхался  огромный
кузнечик, отчаянно бил лапами.
     Завидев чужих людей, Хрюндя  в  удивлении  раскрыла  пасть.  Кузнечик
вывалился,  ускакал  боком,  волоча  лапу.  Жаба  запищала,  бросилась  на
обидчиков, начала драть одному сапог детскими коготками. Тот отшвырнул  ее
пинком, жаба упала на спину, но тот же перевернулась и бросилась снова.
     Глаза вожака выпучились. Он переводил взор то на жабу, то  на  Мрака.
Крикнул внезапно:
     -- Стойте!.. Это... та самая жаба?
     Мрак ощутил на себе семь пар глаз. Пожал плечами:
     -- Какая?
     -- Которая сопровождает великого... ну,  который  пытается  растопить
заколдованное сердце. А ты тогда... человек по имени Мрак?
     Мрак равнодушно глядел поверх их голов на далекие синеющие горы:
     -- Когда-то меня так называли.
     Множество рук усадили его перед костром. Кто-то сунул в руки  прут  с
ломтем жареного мяса, другой поставил перед ним кувшин с вином.  Пробовали
и жабу покормить, но она с достоинством  отказалась,  влезла  к  Мраку  на
колени и оттуда смотрела на всех надменно и презрительно.
     -- Ну,-- сказал вожак с неловкостью,-- ты  прости  нас...  Что  ж  ты
совсем? Только по этой зверюке тебя и признали.
     Мрак молчал, он слышал другие голоса и видел другие лица. Тот мир был
настоящим, а этот был только тенью. И он тоже был  тенью,  которой  другие
тени что-то говорили, спрашивали, что-то совали в руки, что-то набрасывали
на плечи.
     Жаба поерзала, умащиваясь поудобнее. Даже на двух коленях  помещалась
едва-едва, балансировала, часто падала, но упрямо  взбиралась  на  любимое
место.
     -- Мы слышали  о  твоей  Хрюнде,--  сказал  вожак  почтительно.--  Ты
того... ешь! У тебя был долгий путь.
     Мрак жевал безучастно, в ушах звучал серебристый голос единственной в
мире  женщины.  Он  говорил  ей  мысленно  убедительные  слова,  объяснял,
доказывал, спорил, убеждал, краем глаза видел возникающие  в  поле  зрения
чужие руки, что совали ему сыр и хлеб, но еще яснее видел ее нежные  руки,
такие холодные и безучастные. И опять  в  том  мире  говорил  ей  и  жадно
смотрел в божественное лицо, а здесь двигались только полупрозрачные тени,
бормотали, шелестели.
     -- Куда путь держишь на этот раз? -- спросил вожак.
     -- Путь? -- переспросил Мрак.
     Он не знал, что куда-то движется вообще. Он все время находился в том
мире, где говорил с нею и убеждал, где слышал  запах  ее  волос  и  чистой
нежной кожи, где видел лучистые глаза и гордую приподнятость скул.
     -- Ну да. Куда идешь сейчас?
     -- Иду,-- согласился Мрак.-- Да, иду.
     Больше его ни о чем не спрашивали. Совали еду.  накидывали  на  плечи
шкуры, подавали ковшик с чистой родниковой водой.

     Он  шел  через  Степь,  когда  сзади  загрохотали   конские   копыта.
Послышался грозный окрик, над  головой  просвистела  стрела.  Он  шел,  не
оглядывался, это все происходило в ненастоящем мире, слышал как  заворчала
жаба.
     Затем обогнал рыжий конь,  на  нем  пригнулась  миниатюрная  женщина.
Развернув коня, загородила дорогу, в тонкой руке блестел  узкий  как  прут
меч  с  загнутым  лезвием.  Жаба  заворчала  громче,  выдвинулась  вперед,
закрывая  собой  Мрака.  Теперь,  когда  вымахала  с  крупного  кота,  она
выглядела страшноватой.
     Конь захрапел и пугливо подался назад. Всадница сказала  изменившимся
голосом:
     -- Боги, да это же... это же великий влюбленный!
     Она сорвала  с  пояса  рог  и  звонко  протрубила.  Издалека  донесся
ответный звук. Поляница протрубила еще, уже по-иному, выслушала:
     -- Добро... Сейчас сюда прибудут.
     Мрак шел, словно ее и не  было.  Поляница  поспешно  убрала  коня  на
обочину. Мрак прошел с полверсты, когда на этот  раз  за  спиной  раздался
грохот уже дюжины копыт.
     Лица этих теней вызывали какие-то  смутные  ощущения.  Он  не  понял,
почему одна вскрикнула:
     -- Боги, Мрак!.. Это я, Мара. Ты не узнаешь меня?
     Потом сидел у костра, видел блестящие глаза. Некоторые лица  узнавал,
только не помнил ни имен, ни где видел этих  людей.  Потом  вместо  костра
появились стены шатра, запахи еды сменились  на  ароматы  благовоний.  Еще
одна женщина трогала за руку, гладила по плечу.  Он  слышал  сочувствующий
голос:
     -- Ну как так можно?.. Мрак, что от тебя осталось?
     И другой голос:
     -- Медея, он не слышит.
     -- Почему?
     -- Посмотри в его глаза. Он слышит другие голоса.
     Сочувствие в глазах сменялось жалостью, а  затем  и  состраданием.  В
глазах Мары появились слезы, налились озерами, прорвали запруду,  побежали
по щекам.
     Звонкий голос царицы поляниц  Медеи  стал  сдавленным,  словно  горло
сжали злые пальцы:
     -- Я не могу это вынести!.. Такой человек... Неужто это может  свести
с ума?
     Он слышал, отчасти понимал  и  хотел  даже  ответить,  что  они  сами
безумцы. Он счастлив в своем мире. Здесь  нет  страданий,  нет  боли,  нет
потерь. Его сокровище постоянно со ним, он общается с нею,  разговаривает,
целует край ее одежды. Он не хочет возвращаться в жестокий мир реальности.
И ни за что не вернется.

     Страж открыл перед ней  дверь,  и  Светлана  со  страхом  переступила
порог. Здесь всегда  полумрак,  хотя  комната  на  вершине  башни,  воздух
тяжелый как  болото,  будь  окна  открыты  настежь  или  завешены  твердым
воздухом.
     Волхв поклонился:
     -- Изволишь?
     -- Да,-- ответила она коротко.-- Снова.
     В глубине помещения блестело широкое зеркало из темной бронзы. Ковали
его три года, а потом девять  лет,  как  помнила  Светлана,  полировали  и
увлажняли настоями волшебных трав. С позапрошлого года Додон пристрастился
было  смотреться,  но  недавно  увидел  что-то  гадкое,  больше  сюда   не
поднимался.
     Волхв брызнул  на  зеркало  отваром  чаги  со  зри-травой.  Блестящая
поверхность покрылась темной водой, что шипела и быстро испарялась.  Волхв
повернул зеркало так, чтобы царевна могла наблюдать, встал сзади.
     Еще отвар не испарился, но  уже  проступили  хмурые  скалы,  отвесные
стены красного гранита. Острые зубцы упирались в небо, разрывали облака  в
клочья. Далеко-далеко внизу  по  узкой  дорожке  брел  крохотный  человек.
Похоже, его видели через глаза  парящего  орла.  Светлана  чувствовала  по
движению воздуха за спиной  как  волхв  пытается  приблизить  изображение,
дышит с натугой, наконец орел снизился, человек стал крупнее.
     Она слышала как за ее  спиной  охнула  маленькая  Кузя.  Ее  сердитое
сопение стало  громче.  Светлана  старалась  не  оборачиваться,  чтобы  не
наткнуться на негодующие глаза маленькой сестренки. Ей хотелось обнять ее,
прижать к груди  и,  ласково  ероша  пышные  волосы  на  детской  головке,
сказать: что ты понимаешь, мое доброе сердечко? Это очень непросто...
     Теперь было видно что Мрак бредет, волоча ноги и загребая  пыль.  Его
плечи повисли, спина горбилась. Он сильно похудел, черты лица заострились.
Глаза неотрывно смотрели перед  собой,  а  ноги  иной  раз  промахивались,
наступая на камень. Он терял равновесие, взмахивал руками.  В  одной  была
корявая клюка, с такими бродят нищие и старцы.
     Светлана ощутила укол в сердце. По ее вине, хотя вины на  самом  деле
нет, этот человек обрек себя на изгнание, дальние дороги и боги  знают  на
какую жизнь!
     Мрак был  в  нищенском  рубище.  Сапоги  измочалились,  подошва  была
подвязана тетивой. Волосы стали серыми от дорожной пыли и грязи.  Даже  на
ресницах повисла пыль, а лицо стало пестрым от разводов пота и грязи.
     Он брел, почти ничего не видя перед собой. Иной  раз  задевал  плечом
отвесную стену слева, а Светлана каждый раз хваталась за сердце: справа  в
двух шагах тропа обрывалась отвесной пропастью!
     Хотела было прекратить подглядывать за человеком, который  так  много
для нее сделал, но впереди за поворотом открылась  гора,  вершину  которой
венчал хмурый дом-крепость. Он был в десятке верст, но  Светлана,  которая
была от горы еще дальше, зябко передернула плечами. Есть дома, где  живут,
есть дома, в которых отбиваются от врагов, а этот вроде  бы  строили  лишь
затем, чтобы пугать своим видом.
     Сгорбленная фигурка Мрака не сходила с тропки, а та вела  к  страшной
горе. Светлана  всем  сердцем  жаждала,  чтобы  попалась  развилка,  чтобы
странник побрел куда угодно, только не к этому обиталищу горных  колдунов,
о которых в стольном граде столько страшных рассказов!
     Над домом-крепостью возникло  свечение,  вытянулось  в  узкий  луч  и
метнулось к страннику. Светлана ахнула, прижала кулачки к  груди.  Колдуны
сразу отбирают разум у всех  замеченных  путников,  и  те  либо  падают  в
пропасти, либо добредают до их крепости покорные как рабочий скот!
     Луч ударил в Мрака с  такой  мощью,  что  за  его  спиной  засветился
гранит, там взвилась и сгорела  пыль.  Он  шел,  уставившись  перед  собой
невидящими глазами, губы шевелились. Светлана  закусила  губу,  те  начали
дрожать, а зрение помутилось от слез. Похоже, он все еще  выговаривает  ее
имя!
     Над башнями крепости взвился  сноп  искр.  С  верхушки  башни  ударил
другой луч, лиловый. Мрак шел и в лиловом свете, губы его шептали ее имя.
     Светлана  остановившимися  глазами  смотрела  как  башня   постепенно
вырастает, как навстречу Мраку  выплыло  оранжевое  облако,  охватило  его
целиком. Все еще шел, волочил ноги,  пошатывался,  опирался  на  суковатую
палку.
     За сотню саженей от башни из-под земли, прямо из-под ног,  выметнулся
зеленый огонь. Мрак даже не ускорил шаг, и пламя осталось позади. А  когда
подошел к воротам, из боковой дверцы выскочили стражи, схватили, повалили,
истоптали ногами, связали и утащили по земле.
     Последнее, что видела Светлана, были  спины  могучих  стражей.  Дверь
захлопнулась, на каменных плитах двора остались пятна  крови.  Затем  двор
стал стремительно уменьшаться, появилась фигурка человека с луком с руках.
Он поспешно доставал стрелу из тулы, целился вверх.
     Светлана без сил уронила руки. Волхв молчал,  не  двигался,  стараясь
был невидимым и неслышимым. За спиной Светланы прозвенел горестный  вскрик
Кузи.  Девочка  заревела,  Светлана  слышала  как  простучали  ее  детские
башмаки, громко хлопнула дверь. Светлана  поспешно  набросила  на  зеркало
покрывало.
     Из коридора донесся мягкий укоряющий голос воеводы. Шаги удалились  и
стихли.
     -- Теперь он безумен? -- спросила Светлана тихо.
     Волхв старался не встречаться с нею взглядом:
     -- Царевна... Он уже был безумен. Колдуны не могли навредить больше.
     -- А что с ним теперь?
     Волхв пожал плечами:
     -- Им нужны сильные работники.  Поднимать  мосты,  защитные  решетки,
поворачивать тайные стены... Там будут кормить,  будет  в  тепле,  у  него
теперь защита от холода и снега. А к тяжелой работе привычен.
     Движением руки  отпустила  его,  а  сама,  оставшись  в  одиночестве,
вытерла злые слезы, выпрямилась. В очистившемся зеркале  отразилась  очень
красивая молодая женщина с чуть припухшими веками и распухшим покрасневшим
кончиком носа. Глаза все еще блестели влажным.

     Когда в ее  покои  пришел  Иваш,  она  уже  была  строгой  и  чуточку
надменной, глаза смотрели ясно. Бледные щеки чуть подрумянила.
     -- Опять за ним смотрела? -- спросил он с порога.
     -- Он все еще страдает,-- ответила она мертво.
     -- Лесной человек,-- заметил он  с  сочувствием.--  Они  там  слишком
просты. Он не понимает, что ты -- царская дочь. Ладно, пойдешь на  встречу
послов от царя Артании?
     -- Нет.
     -- Надо бы,-- предостерег он.--  Додон  пьет,  послов  уже  принимает
Кажан, а то и вовсе Руцкарь... Опомниться не успеем, как  они  и  царством
завладеют! Додон хоть родной дядя!
     Она молчала. Иваш встревожился: раньше царевна  всегда  пробуждалась,
когда речь заходила о царстве, но жизнь  во  детинце  научила  многому  --
хлопнул в ладони, в двери гурьбой  повалили  гусляры,  скоморохи,  ряженые
девки с бубнами. Привели даже медведя на цепи, худого, с вытертой шерстью,
покорные глаза закисли и слезились.
     Иваш снова хлопнул  в  ладоши.  Девки  грянули  в  бубны,  поплыли  в
хороводе. Светлана  тут  же  поморщилась  от  визгливых  голосов,  усердно
громких, кивком отправила за дверь. А гусляры,  уже  изготовившись,  разом
опустили пальцы на струны.  Песню  завели  веселую,  но  вскоре  даже  без
подсказки Иваша, только посматривая на царевну, незаметно перешли на песнь
походную, суровую и печальную, любимую в народе,  но  почти  незнаемую  во
дворце.
     Светлана слушала, и вдруг без всякой  причины  перед  глазами  встала
сгорбленная фигура, бредущая по горной дороге. И злой ветер треплет черные
как воронье крыло волосы, ливень хлещет, бьет градом...
     Песняры по ее  жесту  замолкли,  лишь  кобзарь  еще  некоторое  время
влюбленно перебирал струны, пока  не  вздрогнул  от  внезапно  наступившей
тишины.
     -- А? Что?
     -- Отдыхайте,-- велела Светлана сдавленным голосом.  Она  чувствовала
на себе удивленные и непонимающие взоры, в  раздражении  повторила,--  все
свободны.
     В комнате  повисла  напряженная  тишина  как  перед  грозой.  Песняры
вскочили и, спеша и толкаясь, выскочили в коридор.  Светлана  замедленными
движениями сняла с шеи драгоценное  ожерелье.  Иваш  едва  дышал,  смотрел
выпученными глазами.
     -- Царевна... что-то случилось?
     -- Да.
     Она  бросила  его  на  пол.  Жемчужная   нитка   лопнула,   жемчужины
раскатились по полу. Она пошла следом, наступила  на  ближайшую  каблуком.
Жемчужина с хрустом лопнула, рассыпалась в пыль. Иваш ахнул.  Светлана  со
злым наслаждением давила драгоценные камни, а когда остались только мелкие
осколки, подошла к клетке с Жар-птицей.
     -- Царевна! -- воскликнул Иваш в панике.-- Вспомни,  сколько  радости
она тебе принесла... и приносит! И как сладко поет.
     -- Я не хочу радости,-- ответила она мертвым голосом,-- когда  ему...
очень нерадостно.
     Он поднесла клетку к распахнутому  окну,  открыла  дверцу.  Жар-птица
сперва робко выглядывала, недоверчиво косилась круглым глазом на  царевну.
Наконец решилась, яркие перья  прижались  к  телу.  Она  прыгнула  вперед,
растопырила крылья и вылетела в сад. Донеслась ликующая  трель,  мелькнула
ярчайшая радуга крыльев, и чудесная птица исчезла в синеве.

     Глава 40

     Мрак не  ощутил  даже,  что  избили,  сорвали  котомку,  поставили  в
сумрачной палате с высокими сводами посреди  круга.  Круг  был  очерчен  в
камне, там были выложены треугольники и хвостатые звезды.
     Мрак слышал голоса, вялые  и  чужие,  а  сам  продолжал  нескончаемый
разговор  с  нею,  Настоящей,  единственной  настоящей  женщиной,  а   все
остальные -- бледные тени. Как и весь мир -- лишь бледная тень от ее  рук,
поворота головы, взмаха ресниц...
     Вокруг блистали молнии, сверкали огни, гремело,  земля  качалась  под
ногами. Он слышал испуганные крики, рев зверей, на него бросались драконы,
валились скалы, но он знал, что весь  мир  --  ненастоящий,  и  когда  все
смолкло, ничуть не удивился.
     А младший колдун, мокрый от усилий, с  прилипшими  волосами  на  лбу,
вскричал в страхе:
     -- Повелитель! Ну почему?
     Тонкий голос взвился и затерялся во тьме под каменными  сводами.  Там
зашелестели крылья кажанов, усиливая магию. Эхо вспикнуло жалко и в страхе
замолкло. Верховный колдун, который по мощи был  равен  чародеям,  молчал.
Его лицо было таким же темным и неподвижным, как и лики богов, выступающие
из каменной стены.
     Младший колдун попятился, в  отчаянии  взглянул  на  других.  Те  еще
раньше истощили свою мощь,  теперь  стояли  под  стенами  недвижимые,  как
статуи из камня.
     -- Он сильнее нас?
     -- Он слабее,-- ответил наконец Верховный нехотя.-- Нет,  в