н бродил по землям
и народам, воспевал  подвиги,  смерть  в  бою,  голодал  и  мерз  как  все
смертные. И когда бедная женщина накормила и  напоила,  выставив  на  стол
все, что было в  доме,  к  тому  же  зарезала  для  гостя  единственную  в
хозяйстве курицу, Маржель растрогался и спросил, что бы она  больше  всего
хотела узнать.
     -- Догадываюсь,-- кивнул Мрак.-- Мать есть мать.
     -- Да. Мать сразу же спросила, где сейчас ее  сын.  Маржель  ответил,
что в долине, где граница между Артанией и Славией. Мать  робко  спросила,
что сын делает, и Маржель ответил, что бьется один с  тремя  противниками.
Мать в ужасе воскликнула, не скажет ли гость,  сколько  ее  любимому  сыну
осталось жить такой жизни... И Маржель, посмотрев  в  огонь,  увидел,  что
соратники  Горного  Волка  уже  пали,  он   окружен   врагами,   а   сзади
подкрадываются с длинными копьями... И он честно ответил  матери,  что  ее
сыну отпущено столько же времени, как вон той догорающей головне в очаге.
     Она замолчала, посмотрела прямо на Мрака. Тот пожал плечами:
     -- Признаюсь, не знаю, как поступила. Зарыдала? Начала рвать на  себе
волосы? Порвала одежды в знак скорби? Бросилась в ноги  Перуну?  То  бишь,
Маржелю?
     -- Нет,-- ответила женщина.-- Она бросилась к очагу и  голыми  руками
выгребла из россыпи углей догорающую головешку.
     Мрак задержал дыхание. Он словно  ощутил  в  воздухе  запах  горящего
человеческого мяса, когда руки матери выгребали из раскаленных углей,  где
плавится даже металл, крохотный кусочек дерева.
     -- Понятно,-- сказал он  с  благоговением.--  Только  руки  матери...
Только ее любовь! Да, я знаю, слово богов нерушимо. Даже  другие  боги  не
могут его изменить или нарушить. Так что Горный  Волк  может  за  себя  не
страшиться?
     -- Он и раньше не страшился. Хотя,  конечно,  теперь  очень  гордится
своей неуязвимостью, но  приписывает  своему  воинскому  умению.  Которое,
правда, в самом деле велико.
     Мрак хмурил брови, кряхтел. Предположил с неловкостью:
     -- Горный Волк -- подлая тварь... но  не  могу  же  прийти  к  старой
женщине, сказать: отдай ту головешку, я спалю ее вместе с твоим сыном!
     -- Ты не можешь,-- согласилась ведунья,-- но другие...
     -- Что? Уже приходили?
     -- Никто на свете, кроме меня, не знает о  таком  пророчестве.  Кроме
меня, матери и самого Маржеля. Но любовь матери безмерна.  Она  все  равно
страшилась, что когда-то секрет ее сына  раскроется.  И  тогда  кто-то  из
врагов явится за головней. Однажды ночью она  переоделась  простолюдинкой,
прокралась к выходу из города. С тех пор ее никто не  видел.  Нищенкой  ли
скитается, отшельницей ли живет в лесу -- кто знает? Горный Волк  счастлив
своими  кровавыми  победами,  а  мать  счастлива,  что  попрежнему   может
заботиться о своем ребенке, оберегать его. Для матери  это  самое  важное,
чтобы ее дите уцелело. А каким бы не был  для  других  чудовищем,  но  для
матери всегда останется тем крохотным розовым  младенцем,  который  пачкал
белье, и тем карапузом, что со счастливым смехом бегал за бабочками...
     А Ховрах закончил похлебку, выскреб котелок,  с  сожалением  заглянул
вовнутрь:
     --  Хорошо  готовишь.  Только  твоя  сестра  может  с  тобой  в  этом
потягаться. Да и то, не знаю, не знаю...
     -- Брунька? -- спросила женщина с бледной  усмешкой.--  Ты  и  у  нее
побывал? Ну, Ховрах...
     -- Чудесная женщина,--  сказал  Ховрах  быстро.--  Тоже  почему-то  в
одиночестве. Я не один предлагал ей пойти замуж. Отказывается!  Сидит  как
сыч вдали от людей. Почему? Такая красивая!
     -- Колдуны редко встречаются.-- сказала она,-- Почти не дружат.  Друг
на друге не женятся... А жаль. Могли бы родиться удивительные дети.
     -- Почему не женятся?
     -- Спор из-за пересоленного супа может вызвать  грозу,  поджечь  лес,
уничтожить посевы... У  колдунов  обычно  горячий  нрав,  иначе  не  стать
колдунами. Так что им лучше жить в одиночестве.
     Ховрах задумчиво поскреб голову:
     -- Да, на такой лучше не жениться.
     --  Чародейство,--  сказала  женщина  тихо,--  это  как  огонь.  Люди
научились им  пользоваться,  не  понимая  его  природы.  Да  и  сейчас  не
понимаем. Так и с чарами. К чародею нужно относиться с  почтением,  как  к
человеку, у которого в руке пылающий факел. И тот и другой могут  принести
как вред, так и пользу. Но только сумасшедший бросится наносить вред ни  с
того, ни с сего!
     Ховрах еще раз заглянул в котелок, поднялся с великой неохотой:
     -- Ага, а если колдун в самом деле сумасшедший? Такое может быть?
     -- Может.
     -- А бывают?
     -- Да. За все время я слышало про одного. Нет, даже про двух.
     -- Ого!
     -- А сколько сумасшедших среди простых людей? Разве меньше?
     Ховрах обиделся:
     -- Погляди на нас! Разве не видно, что таких как листьев в лесу?

     Глава 19

     Когда покинули ведунью, а дольше засиживаться  у  страдающей  женщины
было бы недостойно, Ховрах сказал довольно:
     -- Видишь, что значит корчма? Там все узнать можно.
     У Мрака перед глазами все еще стояло измученное лицо.  Он  оглянулся,
избушка едва виделась, но ему  почудилось  бледное  пятно  в  единственном
окошке.
     -- Как же будешь искать царя дальше?
     -- А в корчме,-- объяснил Ховрах.-- Туда сносят все слухи.
     -- Ладно,-- сказал Мрак,-- ежели я больше не нужен для жертвы,  то  я
пошел. Прощай!
     -- Береги жабу,-- напомнил Ховрах.
     -- Что вы все о жабе? Хоть кто бы сказал: береги себя.
     Он круто свернул и побежал вниз, прыгая по камням. Вскоре спустился в
долину и пошел по выбитой конскими копытами дороге.
     Слабое осеннее солнце доставало до  земли  жиденькими  лучами,  и  он
выудил жабу из мешка, посадил на плечо. Жаба благодарно сопела в  ухо,  за
шерсть безрукавки держалась цепко.
     Он все еще вспоминал, понурившись,  отчаянные  глаза  ведуньи,  когда
услышал конский топот. Не оглядываясь,  уже  по  стуку  копыт  видел,  что
догоняет его  конь  с  легкими  сухими  ногами,  не  могучий  и  не  шибко
выносливый, но очень быстрый, стремительный,  весь  словно  выточенный  из
дерева, без капли жира, перевитый сухими мышцами и жилами.  А  всадник  не
велик и не грузен, иначе копыта стучали бы реже и глуше.
     Он многое еще мог бы сказать как о коне,  так  и  о  всаднике,  любой
опытный охотник расскажет, но остальное неважно, а важно  лишь  то,  зачем
всадник догоняет и почему не замедляет стремительный галоп!
     Солнце светило сбоку, он мог бы попытаться и по тени, но не успевает,
это не драка с толстым мужиком, здесь все на скорости, точности...  и  он,
собрав все мышцы, внезапно пригнулся, вы

     бросил вверх руку, ощутил удар, кисть ожгло болью,  откинулся  назад,
упершись ногами.
     Рвануло сильно, но устоял, а на  дороге  впереди  с  силой  ударилось
оземь загорелое тело, подпрыгнуло и  покатилось  по  твердой  земле.  Конь
пронесся дальше, вздымая пыль. замедлил бег, оглянулся, сошел на обочину и
принялся жевать траву.
     Мрак, морщась, разматывал узкий ремешок. Тот  обвился  вокруг  кисти,
резное кнутовище болталось у земли. Еще  чуть,  и  плеть  рассекла  бы  до
крови.
     Жабу тоже сбросило толчком, она  кувыркнулась  в  пыли,  поднялась  и
непонимающе смотрела на Мрака. Он поднял,  сдул  пыль,  снова  посадил  на
плечо. Жаба теперь вцепилась всеми четырьмя, еще и прижалась пузом.
     Всадник с трудом перевернулся на живот, приподнялся  на  четвереньки.
На Мрака зло и растерянно  смотрела  молодая  женщина.  Она  была  хороша,
распущенные волосы перехвачены узким обручем с камешком на  лбу.  Звериная
шкура, заменяющая платье, из двух частей, оставила голым  живот,  руки,  а
также левую грудь -- небольшую, коричневую от солнца.  На  поясе  болтался
небольшой нож  в  ножнах,  но  меч  и  лук,  как  заметил  Мрак,  остались
притороченными к мешку позади.
     Мрак с любопытством наблюдал как она передумала встать, просто села в
пыли посреди дороги. На плече,  локте  и  вдоль  бедра  тянулись  кровавые
ссадины.
     -- День добрый,-- поприветствовал Мрак.-- Как там внизу? Пыль теплая?
     В светлых глазах женщины недоумение сменилось стыдом и унижением.  Ее
пальцы ухватились за рукоять ножа, глаза отыскали лицо сбросившего с коня.
Он улыбался, темные как кора старого дуба глаза смеялись: если мало упасть
с коня, то давай, выхватывай то, что у тебя там есть.
     Она поморщилась, чувствуя как кровь  и  сукровица  проступили  сквозь
облепившую ее пыль:
     -- Ты кто?
     Голос был злой, низкий, с волнующей хрипотцой. Мрак широко улыбнулся:
     -- Мужчина.
     Глаза женщины сверкнули ненавистью. Чужак оскорбил  снова,  и  все  с
улыбкой, что оскорбительнее слов. Даже оскорбительнее падения  с  коня.  И
смотрит как смотрит мужчина на лежащую перед ним женщину!
     Она наконец встала, слегка побледнела  и  чуть  закусила  губу.  Пыль
покрывала половину лица. Глаза брезгливо смотрели на жабу.
     -- И что ты хочешь теперь делать?
     Мрак оскалил зубы:
     -- С тобой?.. Ты шутишь! Возьми.
     Он бросил ей плеть, повернулся и зашагал по дороге в лесу.  Ненависть
в глазах женщины  сменилась  недоумением.  Затем  еще  большей  злостью  и
унижением. Она без нужды поправила грудь, что смотрела поверх края волчьей
шкуры, пошла прихрамывая, следом, ее конь пасся  впереди  в  сотне  шагов.
Верный и чуткий, он не позволит приблизиться этому лохматому полузверю...
     Мрак, проходя,  похлопал  коня  по  шее,  обернулся,  сказал  сильным
звучным голосом, в котором насмешки было больше, чем гор в Куявии:
     -- Здесь, как я погляжу, у тебя еще есть... ха-ха!.. лук со стрелами,
даже меч... Ты можешь попытаться и с ними.
     Он хлопнул коня по крупу огромной как лопата ладонью,  пошел  дальше.
Даже по спине было видно, что продолжает смеяться.
     Униженная, втоптанная  в  грязь,  она  дохромала  до  коня-предателя,
хлестнула плетью:
     -- Тварь!.. Как ты мог?.. А если бы он тебя забрал себе?
     Конь отбежал, пугливо косился огненным глазом. Ей стоило  усилий  его
поймать, он вздрагивал и всякий раз  отбегал,  не  давая  прикоснуться.  А
ненавистный мужчина продолжал удаляться, но  теперь  видела  как  легко  и
быстро несет свое крупное тело. В его движениях сквозила чуткость  лесного
зверя. А то, с какой легкостью перехватил плеть и сдернул с коня,  говорит
о многом. Как о его умелости в схватках, так и о многом еще.
     Ободранное ребро жгло, пыль намокла и, высыхая  под  жгучим  солнцем,
взялась корочкой. Рукоять легкого меча настойчиво покачивалась,  напоминая
о себе, даже задевала пальцы, норовила юркнуть  в  ладонь.  Так  же  точно
влезло  вкрадчиво  кнутовище,  едва  завидело  впереди  бредущего  в  пыли
мужчину...
     Она видала как он чуть сбился с  шага,  пошел  иначе,  и  с  пугающей
ясностью поняла, что этот  человек,  не  оглядываясь,  угадывает  что  она
делает, и сам соразмеряет свои движения. Если она замахнется мечом, то  он
уже готовится то ли скакнуть в сторону, то ли нырнуть под брюхо ее коня  и
одним движением перерезать ему жилы... Он уже знает, что  она  сделает.  К
тому же он снял с плеча чудовищную жабу,  наверное,  талисман,  спрятал  в
котомку. Он готов!
     Ее пальцы отпрыгнули от меча, словно  тот  лежал  в  огне.  Осторожно
пустила коня по другой стороне дороги:
     -- Эй, ты кто?
     Он чуть скосил в ее сторону насмешливые глаза:
     -- Глухих дважды к обеду не зовут.
     Она сказала, снова сердясь:
     -- Это за версту видно, что ты -- всего-навсего мужчина!.. Я спросила
имя!
     -- Меня зовут Мрак,-- ответил он хладнокровно,-- а тебя?
     Она поколебалась, велика честь для мужчины задавать ей вопросы, потом
вспомнила как спорхнула с коня, бросила зло:
     -- Ты идешь по нашей земле, Мрак!
     -- Эх, Мара... Зачем ты такая сердитая?
     Она поперхнулась на полуслове. Брови взлетели до середины лба:
     -- Откуда знаешь, что меня зовут Марой?
     -- Разве не сказала? Гм... Ты не сильно ушиблась?
     -- Нисколько,-- прорычала она, ибо в этот момент  как  раз  войлочный
край попоны царапнул по раненому бедру.-- Кто ты и что ты такое?
     Он шел, глядя вперед на приближающийся лес, но  Мара  видела  по  его
лицу, что краем глаза он цепко держит ее в поле зрения, как и ее руки. Это
был едва ли не первый из мужчин, который не пялился на ее грудь.
     -- Это можно спросить и у тебя,-- сказал он  медленно,  насмешка  все
еще не покидала его ненавистный голос.-- Ведь поляницы, как я слыхивал, по
эту сторону реки не переходят. Что вас сюда перегнало? Саранча напала?
     Она скрипнула зубами. Пальцы снова задергались возле рукояти меча:
     -- У нас договор был с царем. Теперь его нет.  Мы  вольны  поступать,
как хотим!
     Мрак кивнул, голос был чересчур серьезным и  глубокомысленным,  чтобы
снова не заподозрила насмешки:
     -- Ну, тогда конечно... Когда у соседа пожар, то хватай у  него  все,
что сможешь. Но не жалуйся, если воткнет нож в спину, когда будешь  обеими
руками нести награбленное.
     Она спросила резко:
     -- Ты мне не ответил! Кто ты и что ищешь?
     Он чуть повернул к ней лицо:
     -- Ого! Разговариваешь так, словно имеешь право спрашивать, а у  меня
право только сопеть в две дырочки да отвечать по твоему окрику.
     -- Я имею,-- сказала она угрожающе.
     -- Да? Что же тебе дает это право?
     -- Это,-- ответила она надменно. Ее маленькая ладонь легла на рукоять
меча.
     Он шел, глядя на вырастающую  стену  леса.  От  деревьев  уже  тянуло
прохладой. Ответил не сразу, но насмешка из голоса исчезла:
     -- Да?
     Она  стиснула  рукоять  так,  что  косточки  побелели   на   пальцах.
Чувствовала, что незнакомец следит  за  каждым  ее  движением,  и  хотя  в
ладонях у него ничего не было, он не казался безопаснее.
     -- Да!
     -- Ну, докажи свое право.
     По спине Мары пробежали мурашки. Пальцы внезапно ослабели. Теперь  он
просто убьет. Она ему надоела,  уже  раздражает.  И  теперь  просто  убьет
голыми руками и оставит с перебитой  спиной  посреди  пыльной  дороги  под
знойным солнцем.
     Она поспешно убрала  руку,  а  конь,  чувствуя  ее  внезапный  страх,
подался к обочине еще дальше. Мужчина, назвавшийся  Мраком,  ускорил  шаг.
Могучие деревья были уже в  десятке  шагов  шелестели  приглашающе,  запах
зелени манил, обещал прохладу и спасение от дикого зноя.
     -- Ты не куяв,-- внезапно сказала она.-- А бы сразу узнала куява, как
бы не оделся. И не похож на артана. Кто ты есть?
     Он подошел к деревьям, оглянулся.
     -- Я -- человек. А племя мое -- люди. Но если хочешь знать, откуда  я
родом, то я вышел из Леса. Нас звали неврами, гипербореями...  Но  это  не
важно, верно? Верно лишь то, кем человек считает себя сам.
     Он  повернулся,  шагнул  за   деревья.   Мара   несколько   мгновений
остолбенело смотрела как исчезает его широкая спина, наконец  соскочила  с
коня:
     -- Постой! Никогда не видела настоящего невра... Что о вас только  не
говорят!
     Он уходил, не обращая внимания. Она догнала, это стоило усилий,  хотя
он шел, а она мчалась как лань, ухватила за локоть:
     -- Стой! Если пойдешь прямо, то наткнешься на наш полевой стан. Он по
ту сторону этого леса. Тебе не повезет, как в этот раз!
     Он шел все тем же быстрым  шагом,  а  ее  тащил  как  вцепившегося  в
медведя щенка. В голос вернулась насмешка:
     -- Это те, где две сотни коней, меньше сотни баб...  ох  и  запах  от
них!.. и еще зачем-то десятка два волов?..
     Она уперлась обеими ногами, остановила, но  не  знала,  что  сказать,
смотрела выпученными глазами.
     -- Да,-- призналась, совсем сбитая с толку,-- но это только передовой
отряд. А на волах привезли шатры. Возглавляет сама царица Медея, а от  нее
пощады не жди. Ты умрешь медленно и страшно. Она мужчин не любит.
     Он пристально смотрел в ее лицо, где как в бегущей  воде  ежесекундно
менялись выражения.
     -- Зачем говоришь это мне?
     -- Не знаю... Наверное, хочу просто узнать больше  о  таких  странных
людях. А ты, похоже, расскажешь больше, если тебя накормить и напоить.
     -- И почесать,-- добавил он серьезно.
     -- И почесать,-- согласилась она, не  замечая  невеселой  насмешки,--
чем под самыми страшными пытками.
     Он несколько мгновений испытующе смотрел ей в глаза. Мара на этот раз
смотрела открыто, и, странное дело, внезапно захотелось, чтобы этот грубый
зверь взял ее огромными лапами с двух сторон за пояс чуть повыше  бедер...
а то и за бедра, притянул к себе, прижал к грубому и дурно пахнущему  телу
подлого и лживого мужика. А она,  всегда  умеющая  за  себя  постоять,  на
какие-то сладостные мгновения ощутит себя слабой и беспомощной, о  которой
заботится и защищает более сильный и надежный...
     Она с усилием стряхнула странное наваждение:
     -- Ты зайдешь в наш стан? Тогда я пойду  впереди,  предупрежу.  Иначе
тебя изрешетят стрелами раньше, чем ты как  дикий  кабан  вылезешь,  ломая
кусты.
     Мрак пожал плечами:
     -- А почему нет?.. Две сотни коней, сотня  баб  да  десяток  волов...
Почему не зайти?
     Она стиснула зубы, напоминая себе люто, что мужчин надо  воспринимать
такими, какие есть. Их не переделаешь, разве  что  убивать,  а  раз  этого
убивать пока... не задумано, то  надо  соглашаться  или  поворачиваться  и
уходить.
     -- Тогда иди прямо,-- велела она,  снова  становясь  надменной  и  не
терпящей возражения,-- никуда не сворачивай. А я вернусь к  коню,  поскачу
по опушке. Это малая дуга, я подготовлю царицу Медею.
     Когда ее тонкая фигурка исчезла за деревьями, Мрак грянулся о  мягкий
мох, больно  укололся  о  сучок,  поднялся  волком.  Уже  привычно  сложил
нехитрое имущество на портки,  завязал  в  тугой  узел,  запихнул  обратно
палицу, что норовила вывалиться. Ноздри ловили  густые  струи  воздуха,  в
которых  различались  запахи  всех  коней,  и  сейчас  он  мог  не  только
пересчитать, но и рассказать, сколько в  табуне  кобыл,  указать  на  двух
жеребых...
     Все-таки лес, а деревья, хоть и мелкие, все же деревья,  а  не  груды
камней или голая равнина степи. И здесь чувствует себя лучше, чем  рыба  в
воде.

     Кони и поляницы были по ту  сторону  стены  могучих  деревьев.  Такие
вырастают на опушке, защищая  остальной  лес  от  натиска  знойной  степи,
огромных стад туров, но Мрак в красочном запахе видел коней и людей так же
четко, словно уже стоял в поле.
     Он выронил узел, оборотился,  оделся,  постоял  малость,  привыкая  к
облику слабого  в  одном,  сильного  в  другом  человека.  Затем  медленно
двинулся через кусты, пока не вышел на опушку.
     Полуобнаженные женщины рубили  молодые  деревца,  ставили  под  сенью
огромных ветвей шатры, стаскивали сухие ветки и бревна в кучи,  утаптывали
места для костров, спешно снимали с заводных коней закопченные котлы.
     По всему было видно, что  поляницы  только  что  переправились  через
реку. Коней небольшими группками развели к наспех устроенным коновязям,  к
мордам подвязали мешки с овсом. Кони жевали, монотонно вздергивая мордами,
подбрасывали остатки овса.
     Он вышел из-за деревьев и открыто  пошел  в  полевой  стан.  Поляницы
заметили не сразу, слишком заняты работой, затем с  яростными  криками  --
все  же  бабы,  отметил  Мрак  --  ринулись  наперерез.   Лица   яростные,
перекошенные. Каждая хватала нож, топор или дротик.
     Он развел руками, показывая, что в ладонях ничего нет:
     -- Я к Медее!
     Женщины окружали его по  широкой  дуге.  Хищные,  злые,  а  выглядеть
старались еще злее. Их лица и тела были разрисованы краской. Узоры жуткие,
пугающие, со змеями и пауками, но только больно умный волхв не заметит  их
сильных  женских  тел,  широких  бедер,  оттопыренных  ягодиц,  а   станет
рассматривать голографию, то-исть, рисование по голому.
     Одна потребовала хмурым сорванным голосом:
     -- А кто сказал, что ты нужен Медее?
     --