а
нос вовсе загибался,  как  у  хищной  птицы.  Грудь  его  была  широка,  в
пластинках твердых мускулов, но копье, пробив  насквозь  кожаный  панцирь,
как лист лопуха, с той же легкостью пробило и грудь. Олег не видел острия,
чувствовал -- вышло под лопаткой. Изо рта текла  кровь,  раненый  даже  не
шевелил губами, смотрел на сестру неотрывно.
     Олег ощупал грудь раненого, нашел нужные жилки, одновременно  сдавил.
Розовая струйка разом истощилась. Олег вытер пучком травы кровь, посмотрел
на цвет. Темная, много сгустков. Если не умер до сих  пор,  выживет.  Хотя
удивительно, даже чудно, что все еще жив...
     -- Что говорит твой бог? -- спросил он.
     Губы раненого чуть дрогнули:
     -- Зовет...
     -- А мой велит остаться,  --  ответил  Олег.  --  Посмотрим,  который
сильнее?
     Он рывком выдернул копье. Раненый  охнул,  глаза  закрылись.  Девушка
зарыдала, кинулась брату на грудь. Олег поднял ее  за  волосы,  отшвырнул.
Трава чуть пожелтела в его сумке, целебную силу еще не растеряла,  и  Олег
приложил к открытой ране, ножом разжал зубы  раненому,  влил  из  баклажки
темный отвар. Раненый закашлялся, изо рта снова потекла кровь. Олег прижал
траву полосками полотна, отступил, полюбовался. Сердце стучало радостно --
любил лечить.
     Девушка смотрела на него почти с  ужасом,  по  грязным  щекам  бежали
частые слезы.

     Морш очнулся к вечеру. Непонимающе  смотрел  на  бледное  заплаканное
лицо сестры, шепнул:
     -- Разве рана... не смертельная?
     -- Нет-нет, -- сказала она торопливо, -- ты выздоровеешь!
     -- Гульча, я знаю раны... Я был лекарем...
     -- Это тоже лекарь, --  сказала  она  быстро.  --  У  дикарей  бывают
великие лекари!
     -- Этот лекарь лечит... от жизни. Многих вылечил!.. Меня  насквозь...
сквозь щит и панцирь...
     -- Забудь, не думай! У тебя жар.
     -- Гульча, он опаснее, чем мы думали.
     Она прошептала, косясь по сторонам:
     -- Понимаю. Воин прост как лошадь, на которой сидит.  Лекарь  --  это
знание, мудрость. Но разве не вся мудрость у сынов нашего племени?
     -- Она должна быть только у нас, -- ответил он, помолчав. -- Иначе  в
мире будет вечный хаос, вечный спор, вечная резня. Если  мир  один,  то  и
разум должен быть один. Наш, конечно. И тогда во всем  мире  будут  мир  и
покой.
     -- Тебе очень больно?
     -- Варвар подобрал травы умело, они притупили боль. Гульча, я могу не
выжить. Давай на этот случай придумаем план. Ты ведь  останешься  одна  из
нашего племени среди этого моря варварских племен... среди народов...
     Она наклонилась, его губы едва шевелились. Он шептал, останавливался,
впадая в забытье. Очнувшись, повторял, заставлял повторять  ее,  заучивать
она должна не только  для  того,  чтобы  выжить,  ведь  маленький  и  юный
пастушок однажды победил старого свирепого великана Голиафа, пришедшего  с
севера, из этих мест.
     Олег появился, когда солнце опускалось за деревья. Осмотрел раненого,
велел класть на лоб влажную тряпку, напоил горьким отваром, сменил повязку
с травой на ране -- старая  уже  отдала  целебную  силу.  Когда  поднялся,
довольный, Гульча ухватила его за рукав:
     -- Я сделаю все, чтобы мой брат жил...
     Глаза ее были опущены в землю,  щеки  залило  горячей  краской.  Олег
кивнул, голос был ровный, словно сани скользили по замерзшей реке:
     -- Хорошая девка. Молодец.
     Он ушел не обернувшись, а Морш прошептал:
     -- Он чует, что я могу в  какой-то  мере  сдерживать  боль...  Ты  не
отходи от меня далеко.

     Всю ночь на вершине холма стучали топоры.  При  свете  костров  сотни
древоделов торопливо ошкуривали бревна, рыли ямы  под  столбы.  Неподалеку
вождь с волхвами прижигали  каленым  железом  пленных,  вызнавали  дороги,
повадки  обров.  Заслышав  жуткие  крики,  сходились  мужики,  слушали   с
удовольствием, давали советы. Громодар гнал советчиков.
     Ограду поставили под  утро,  наконец-то  на  новенькие  свежие  колья
насадили головы обринов -- но множество кольев оставались свободными.
     Обоих пленных вождь велел  посадить  на  колья,  пусть  подыхают  без
спешки, а детишки чтобы бросали камнями, упражняясь в ненависти к чужакам.
Вождь ходил забрызганный кровью, как мясник, улыбался во  весь  рот:  обры
под пытками наперебой кричали,  что  в  дальних  походах  набрали  золота,
камешков, драгоценный паволок, который чудные червяки делают.
     Раненого Морша поместили под навес.  Журавлевцы  с  удовольствием  бы
прикончили и этого единственного оставшегося в живых пленного, пусть не на
кол посадили, но хотя бы зарезали,  как  козу.  Однако  странный  пещерник
трогать не позволял. Громодар согласился  скрепя  сердце.  Как  вождь,  он
понимал, что волхвы пробуют новое зелье на псах, но ведь свой  пес  дороже
чужого человека, а тут повезло -- ворог!
     Через два дня вернулись гонцы. Громодар сообщил Олегу:
     -- Все племена отказались! Лишь борщаки ответили,  что  дадут  десять
тысяч всадников и  двадцать  тысяч  пеших  ратников,  если  уступим  треть
добычи.
     -- И ты задумался?
     -- Обры -- наша добыча! --  возразил  Громодар.  --  Целиком.  Мы  --
журавлевцы. Сами зничтожим, а сокровища заберем. При чем тут борщаки?
     Олег покачал головой:
     -- Делишь шкуру неубитого медведя. Борщаки -- лютые  воины.  Лучше  с
ними идти супротив обров, чем схлестнуться на узкой дорожке.
     -- Борщаки сильны в чистом поле, -- проворчал Громодар. Он почесал  в
затылке, поскреб между лопатками, выворачивая  руку,  --  а  мы  живем  на
опушке. Чуть что, за деревьями укроемся.  Не  только  конь  --  черт  ногу
сломит... Впрочем, насчет борщаков подумать  надо.  У  ихнего  вождя  есть
Весняна, дочка. Сказывают, краше нет на тыщи верст окрест...
     Жесткое лицо, испещренное шрамами, стало мечтательным. "Старый леший,
-- подумал Олег. --  С  тремя  женами  едва  справляешься,  а  тянешься  к
четвертой?"
     На  следующий  день  дозорные  притащили  на  аркане  полузадушенного
обрина. Оказалось, встретили пятерых,  когда  охотились.  Дабы  узнать  их
настоящую силу, старшой дозора придержал конников, пустил  вперед  пятерых
журавлевцев. Один журавлевец погиб, двое были ранены, зато четверых  обров
посекли в капусту, пятого свалили, стукнув палицей по шелому.
     После того, как истерзанного обрина  бросили  живьем  голодным  псам,
Громодар сказал с великим презрением:
     -- Дулебы... Червяки! Племя огромное, старое -- как дались?
     -- Натиск, -- объяснил Олег  горько.  --  Дулебы  смотрели  в  другую
сторону, с рашкинцами  враждовали.  Еще  на  тюринцев  косились,  пакостей
ждали. К тому же все были в поле... А ежели бы один на  один,  да  чтоб  у
славянина была такая же сабля...
     -- Славяне? -- переспросил Громодар. -- Кто это?
     -- Вы все, -- объяснил Олег устало. -- Все,  кто  по  дурости  бьется
друг с другом. Древляне,  дулебы,  дряговичи,  поляне,  хорваты,  бодричи,
тиверцы...
     -- Пещерник, ты знаешь много, но в один ряд с дрягвой не  ставь!  Они
жаб едят. Я лучше обрина братом  нареку,  нежели  дряговича  или  тиверца.
Втяни свой поганый язык туда, откуда он у тебя вылез, -- в задницу! Пореже
разевай пасть.
     Не говори, что думаешь, сказал  себе  Олег  невесело,  а  думай,  что
говоришь. На Громодара нельзя сердиться: ему  десять  лет  от  роду,  хотя
живет в теле сорокалетнего мужика. Журавлевцы рождаются, живут, старятся и
умирают, оставаясь детьми. Живут теми радостями, что и звери, и  птицы  их
Леса. А ведь человек от зверя отличается умением заглядывать вперед.
     Деревянные терема и бобры строят. Мураши вовсе хоромы возводят!..
     Олег набросал сена на дно телеги, сам положил туда Морша.  Журавлевцы
ворчали, угрожающе бряцали оружием, с удовольствием бы прирезали пленника,
ибо на частоколе осталась дюжина пустых  кольев.  Гульчачак  принесла  для
раненого  старое  одеяло  из  шкур.  Лицо  Морша  было  желтым,  словно  у
покойника, веки плотно сомкнуты. Избегая  враждебных  взглядов,  Гульчачак
укрыла его шкурами с головой, как мертвого.
     Олег подал ей вожжи:
     -- У тебя очень тонкие руки, но придется управлять самой.
     -- А конь не пугливый? -- спросила она опасливо.
     -- Ничего, он не будет оглядываться.
     Лошадь медленно тронулась, старая полуслепая кляча,  что  уже  дважды
прожила  свой  век.  Олег  объяснил  Гульче,  пряча  усмешку,  что   вождь
журавлевцев сам выбрал самую смирную  лошадь,  чтобы  не  понесла,  зачуяв
слабые женские руки.
     Когда отъехали на версту, Морш шепнул, не открывая глаз:
     -- Отпустили?.. Без выкупа?
     -- Да, -- ответила она с сумрачным недоумением. -- Он  меня  даже  не
возжелал!
     -- Ну, это мог взять и без торговли, -- заметил он с мрачным  юмором.
-- По праву победителя.
     Она вспыхнула, тонкий голос зазвенел, как натянутая тетива лука:
     -- Ты тоже, как все мужчины,  не  понимаешь!  Силой  возьмешь  только
тело, а мог бы взять меня всю. Но почему-то не захотел.
     -- Оскорблена?
     -- Встревожена.
     Он прислушался, видя только высокие борта телеги. В  кронах  деревьев
перекликались птицы, под колесами сочно хрустела  трава.  Лошадь  фыркала,
часто останавливалась. Дважды Гульча соскакивала на землю,  тащила  лошадь
под уздцы.
     -- Я встревожен тоже, -- признался он. -- Этих племен, как  песка  на

править ими... не появляйся такие! Он знает и умеет не меньше нас.  А  нам
завещено бояться народов, которые, если  их  не  трогать,  как  медведи  в
зимней спячке, но когда оказываются на краю пропасти, то среди них невесть
откуда появляются герои, мудрецы, пророки...
     Она зябко повела плечами:
     -- А если они... не исчезли?
     Он промолчал. Она постегивала лошадь,  вдруг  спросила  во  внезапном
страхе:
     -- А если он знает?
     Он покосился на  ее  встревоженное  лицо,  слабая  улыбка  раздвинула
бледные губы.
     -- Гульча... Он не может знать нас. Сама знаешь, он не может знать.
     Ветви расступились, небо заблестело  синевой.  Колеса  простучали  по
твердому, трава уже не  хрустела,  а  сухо  трещала.  Морш  стиснул  зубы,
впервые застонал. Гульча заботливо сунула узкую ладошку под  его  затылок,
Морш шепнул:
     -- Нет-нет, терпимо...  Варвар  знает  странные  методы  лечения.  Не
магия, ее бы заметил. Но что нас ждет у обров? Это  жестокие  и  капризные
дети.
     Она зябко передернула плечами:
     --  Жужунак?..  Походный  вождь  Ермокрак  погиб,  он  считался  моим
женихом.
     -- Ты была лишь невестой, -- напомнил Морш осторожно, -- не  женой...
Жужунак не имеет на тебя прав. Вдобавок он старик.
     Она горько усмехнулась:
     -- Не имеет права?.. Разве обры знают такое слово? Их право -- сабля.
     Лишь  через  несколько  дней  подвода  дотащилась  до  ворот  мрачной
крепости из толстых бревен.  Стражи  обров  почему-то  долго  не  решались
взяться за тяжелые запоры. Несколько человек с высоких стен  всматривались
в окрестности, словно в дальних кустах  засели  враги  --  выскочат,  едва
завидят открытые ворота. Наконец вверху появился  кто-то  из  знатных,  он
знал Морша и Гульчу в лицо, заорал на стражу у ворот.
     Когда тяжелые створки с  лязгом  захлопнулись  за  их  спинами,  Морш
прошептал:
     -- До этого момента не верил, что уцелеем...
     Гульча с сомнением оглянулась на толстые  ворота.  В  самом  ли  деле
уцелели? Сердце ее тоскливо сжалось.

     ГЛАВА 5

     Многотысячное войско журавлевцев, колупаевцев и  борщаков  обрушилось
на крепости и веси,  занятые  обрами,  в  полдень  того  же  дня.  Подводу
неспроста держали у ворот -- стража видела столбы черного дыма. Полыхали в
ближайших весях терема, занятые обрами, городища, крепостицы.
     Олег в бой не шел, не для зрелого духом такие забавы,  зато  уговорил
примкнуть к журавлевцам соколян. Соколяне, несмотря на гордое родовое имя,
полученное,  впрочем,  не  за  воинственный  нрав,  а  по  местности,  где
гнездились соколы, -- в сечу не рвались. Напрасно Олег  взывал  к  славным
именам предков, объяснял, что есть отечество,  соколяне  на  него  глядели
непонимающе. Дулебы, обры, журавлевцы -- какая разница? Но  едва  расписал
им богатства, награбленные обрами  в  южных  походах,  заволновались  даже
самые ленивые.
     Обров, которых застали в поле, побили в короткой злой сече. Остальные
заперлись в крепостях, славянские стрелки стали метать зажженные стрелы  в
крыши,  крытые  соломой.  Половина  защитников  бросилась  гасить  пожары,
остальные обреченно повернулись к несметным ратям врага.
     Олег удержал храбрецов, на приступ не пустил. Слушались неохотно,  но
слушались: передравшись, кому быть вождем объединенной  рати  журавлевцев,
борщаков и соколян, сошлись на мудром пещернике,  чужом  для  всех.  Олега
нарекли светлым князем, остальные же вожди именовались просто князьями. Их
рати шли под началом своих русичей, но Олег как  мог  объединял  их  силы,
бросал на помощь друг другу, хладнокровно играл на детской отваге, детской
же наивной жадности к чужому богатству, гордости и соперничестве.
     -- Сжечь частокол! -- велел он. -- Дотла. Поджечь крепость, а ударить
лишь потом, чтобы все по-честному, грудь на грудь. Верно?
     -- Верно! -- заревели, обрадованные, те, кто только что  обзывал  его
трусом и рвался лезть на стены. -- Чтоб  --  по-честному!  Посмотрим,  кто
устоит в честном бою!
     В частокол метали стрелы и  даже  копья,  обернутые  горящей  паклей.
Малые деревянные крепости полыхали,  окруженные  морем  блистающих  мечей.
Отряды обров начали таять, как куски льда, брошенные  в  котлы  с  кипящей
водой.

     Олег пустил усталого коня шагом. Плечи и  руки  ныли  --  с  утра  до
вечера махал мечом. В последний день все-таки ввязался  в  бой  --  трижды
менял посеченные доспехи, четырежды под ним убивали коня. Но случилось то,
чего не ждал даже он, -- обров стерли с лика земного за день и  ночь!  Как
будто и не было обров -- грозной  силы,  что  наводила  ужас  на  дулебов!
Теперь у победителей впереди самое трудное и  самое  кровавое  --  драться
из-за добычи. В драке погибнет, чем в сражении  с  обрами.  Старая  вражда
укрепится, добавятся новые обиды...
     Пройдет время -- от обров не останется даже  имен.  Разве  что  оброк
обирать, обрыдлый... Историки, дети  Геродота,  скажут:  избрали  неверную
дорогу. А сколько смельчаков уводили свой род, чтобы  дать  начало  новому
племени? Новому народу? Таргитай, уйдя от невров, народил на  новом  месте
троих сыновей: Арпо, Липо и Коло. Они дали  жизнь  трем  великим  народам.
Коло преуспел, его  род  принял  имя  сколотов  --  ушедших  с  Коло.  Они
поселились на излучине реки, назвали  ее  Ворсклой,  а  выстроенный  город
нарекли Осколом. Коло, его называли уже Колоксаем -- Колоцарем, жил тысячу
лет, у него было три сына: Гелон, Агафирс и Скиф. Все три дали начало трем
великим племенам, затем первые два незаметно растворились среди других,  а
племя Скифа сотни лет потрясало мир, грабило  страны  Востока,  дало  миру
мудрецов, магов, героев, умельцев, которые придумали  стремена,  гончарный
круг, научились выковывать железные мечи, затем -- булатные...
     У Скифа -- он прожил семьсот лет -- были сыновья: Пал, Нап и  Славен.
От Пала  и  Напа  остались  только  основанные  ими  города,  зато  Славен
постарался за всех троих, дав начало такому  племени,  которое  уже  через
пару сотен лет расплодилось так,  что  раздробилось  на  сотни  племен  --
теперь дерутся между собой, как  осатанелые  звери,  позабыв  про  кровное
родство.
     Славен жил пятьсот лет с гаком. У него среди кучи  ничем  неприметных
детей был крепкий витязь Пан, что  завоевал  для  своих  потомков  Зеленую
долину, названную по его имени Паннонией. Он жил пятьсот двадцать  лет,  у
него было три сына:  Чех,  Лях,  Рус.  Они  сперва  жили  в  горах,  потом
спустились со своими родами, оставив престарелого  Пана,  потеснили  внизу
племена. Эти три сына  Пана,  внуки  Славена,  дали  начало  трем  сильным
племенам -- все трое выжили,  не  погибли,  не  растворились  среди  более
сильных народов...
     Конь под ним чуть отдохнул, ожил, на  ходу  хватал  верхушки  высоких
трав. Для него это была просто земля, не вражеская, не надо  оглядываться,
чутко прислушиваться к звукам. А для Олега, как всякого чужака, --  вокруг
враги, хотя все говорят на одном и том же  языке,  а  несколько  поколений
тому вовсе были одним племенем.
     Он был в своей волчьей шкуре,  наброшенной  на  плечи,  на  запястьях
блестели широкие браслеты,  с  пояса  свисали  швыряльные  ножи.  Под  ним
поскрипывало новенькое седло, ноги упирались в надежные стремена, в правой
руке он держал поводья, в левой -- дротик.  Он  мог  метать  дротик  любой
рукой, мог управлять конем коленями, но Громодар подобрал ему двух сильных
молодых коней, способных нести  тяжелого  всадника  в  полном  снаряжении,
однако не обученных, приходилось учить на ходу. За спиной он держал колчан
со стрелами, лук висел с правой стороны седла. Огромный двуручный меч Олег
оставил на второй лошади, та несла еще походный котел, два  вьюка,  разную
необходимую в походе мелочь.
     Солнце было уже высоко, когда  он  выехал  из  леса.  Впереди  лежала
степь, воздух был  чистый,  ароматный.  Головки  цветов  покачивались  под
легким  ветерком,  густая  трава  щекотала  коню  брюхо.   Олег   держался
настороженно: благочестивых размышлений о судьбах народов не прерывал,  но
всматривался в каждое шевеление, вслушивался в шорохи. Кони,  отдохнув  за
ночь, бодро трусили по степи, но Олег часто оглядывался назад.
     Иногда слышал песню жаворонка, видел быстрые тени коршунов, ястребов.
Однажды мелькнуло стремительное тело сапсана,  как-то  даже  Олег  услышал
курлыкающие песни журавлей. Поднял глаза на  пролетающий  клин,  удивился:
куда так рано? Весна, начало лета!
     Часто  встречались  густые  рощи.  Олег  с  удовольствием   подъезжал
поближе, держа лук наготове. Хорошо бы, подстрелить кабанчика, оленя, но в
роще могут таиться и охотники за добычей.
     Когда сзади послышался нарастающий с  каждым  мигом  стук  копыт,  он
выругал себя, что не зачуял раньше, не успевает укрыться с конями в  чаще,
надо принимать бой.
     На дорогу выметнулся вороной конь. С его  удил  падала  желтая  пена,
налитые кровью глаза были безумно  вытаращены.  В  гриву  уткнулась  лицом
женщина, черные волосы развевались по ветру,  тонкие  руки  обхватили  шею
жеребца. Она была без седла, по ветру сухо лопотал подол короткой рубашки.
     Олег ухватил за мелькнувший повод. Руку едва не выдернуло  из  плеча,
но тяжелый конь под Олегом лишь качнулся, а вороной поднялся на дыбы, дико
завизжав. Олег дернул за удила, разрывая ему рот, вороной опустил  копыта,
укрощенный. Он хрипел, бока раздувались словно  кузнечные  мехи,  от  него
несло горячим потом.
     Женщина испуганно подняла голову. Ее глаза округлились:
     -- Это ты...
     -- Ожидала другого? --  ответил  Олег  медленно.  --  Что  случилось,
Гульча?
     Она в страхе оглянулась, голос ее был хриплым, губы пересохшими:
     -- За мной погоня!.. Где укрыться?
     -- Я здесь впервые, -- ответил Олег. -- Но поищем.
     Он пустил коня в глубину рощи, вороного держал в поводу. Гульча снова
уткнулась лицом в гриву  коня,  обхватив  толстую  шею  руками,  покрытыми
грязью и царапинами.
     Выбрав поляну, со всех  сторон  окруженную  толстыми  стволами,  Олег
спрыгнул, снял девушку и усадил на траву.
     -- Сейчас разведу огонь, а ты сиди. Расскажешь потом.
     -- Хорошо, -- прошептала она послушно.
     На худой шее часто билась голубая жилка. Она  закрыла  лицо  грязными
ладошками, всхлипнула. Олег поспешно собрал сухие ветки,  принес  воды  из
ближнего ручья, набросал лечебных трав в котел с  кипящей  водой.  Сбил  с
березы черный нарост чагу, размельчил, добавил в кипящую  воду  к  травам.
Девушка не двигалась, сомлела или заснула, выбившись из сил.
     Олег потр