аний  бок,  вытащил  из-за
голенища острый нож. Олег вздрогнул, когда на  плечо  легла  чья-то  рука.
Возле него стоял высокий парень, одетый чисто и очень нарядно. С сомнением
глядя на поношеную одежду Олега, сказал ясным чистым голосом:
     -- Святой пещерник?
     -- Так меня называют люди, -- ответил Олег скромно.
     Глаза парня сказали отчетливо, как бы он  точнее  назвал  оборванного
здоровяка с плечами борца с медведями, но вслух вежливо произнес  заученно
гладко:
     -- Великий посадник Новгорода просит пожаловать к нему на пир.
     Олег поднялся, кивнул бородачу:
     -- Завтракай сам. Я перекушу в другом месте.
     Мужик растянул в усмешке щербатый рот:
     -- Перекушу!.. С такой-то рожей! Гляди, другим не останется, если  не
поспеют раньше!
     Олег пошел вслед за парнем, что явно старался держаться не ближе  чем
на два шага -- боялся вшей или клопов. Сердце Олега начало  стучать  чаще,
кровь бросилась в  голову.  Что-то  стряслось  необычное,  если  Гостомысл
послал за ним так быстро. Неужто в самом деле вещий сон? Конечно,  если  о
чем-то напряженно думаешь перед сном, то во сне  боги  часто  подсказывают
ответ. Народ это подметил, сказал по-своему: утро вечера мудренее. Вечером
ломаешь голову, мучаешься, а утром просыпаешься с  готовым  ответом...  Но
если так, что за ответ пришел к Гостомыслу? Тот ли, к которому подталкивал
он, Олег? Пути богов неисповедимы.

     Двор Гостомысла был заставлен расписными повозками -- даже ободья  из
чистого серебра, кони гарцуют под шелковыми попонами, на уздечках  блестит
золото. Завидев рослого Олега издали, с высокого  крыльца  поспешил  тиун,
сопровождаемый угрюмым стражем, теперь  знавшим  Олега  в  лицо.  На  лице
кудрявого  красавца  отразилось  великое   облегчение:   все-таки   сильно
сомневался всю дорогу, что именно этого оборванца желает  видеть  посадник
Великого Новгорода...
     Олега  провели  по  широким  ступеням,  крытым  расписным  ковром  --
хашеманским! -- явно только что на верблюдах доставили.  Холопы  носились,
как пчелы, таская кушанья, размещая гостей. Со зваными приехало сотни  две
слуг, всех надо принять и накормить, а коней развести по  стойлам  и  тоже
накормить. Гостомысл, судя по всему, созвал  цвет  города:  бояр  великих,
знатнейших купцов, тысяцких, русичей, тиунов.  Олег  узнал  всего  два-три
лица -- самых старейших, давно не был в этом городе.
     В просторных сенях гостей встречал сам Гостомысл. При  нем  держалась
густо нарумяненная племянница, имени ее Олег не знал. Гостомысл  улыбался,
кланялся, спрашивал о здоровье, мановением  руки  препровождал  в  большую
гридницу.
     На Олега Гостомысл зыркнул люто, лицо было землистого цвета, даже  не
улыбнулся, как другим гостям, подал знак,  что  поговорит  позже,  и  Олег
отправился в палату. Гостей  была  тьма,  и  он  скромненько  устроился  в
уголке. Люди тут беседовали уверенные в себе,  оборотистые.  Гостомысл  не
чтил тех, кто богатство обрел по  наследству.  Здесь  собирались  те,  кто
из-под  стоячего  подошвы  выпорет,  --  быстрые,  хваткие,  сметливые   и
жестокие, если нужда будет.
     Один из таких -- старик с серым  волчьим  лицом,  косматый,  глаз  не
видно  под  кустистыми  бровями.  В  молодости  был   ушкуйником,   грабил
купеческие караваны, потом жажда нового занесла на край света через  чужие
страны до самой Индии. И дальше  бы  понесло  сорвиголову,  но  потянулось
бескрайнее океан-море, в котором, как объяснили сведущие люди, вода  через
сто верст становится как клей, корабли застывают, а  из  моря  поднимаются
чудища и жрут всех на палубе и в трюмах... Впрочем, вернулся  из  Индии  с
великой прибылью: нашел сокровища или ограбил кого -- никто не ведает,  но
по его следам кинулось еще три ватаги бродяг.
     Вон тот так же смутно знаком -- древний, как сами палаты  Гостомысла,
русич рубился с варягами пятьдесят лет назад,  доныне  рубцы  на  лице  не
разгладились. Голос дребезжит, но спину держит  прямо,  а  молодняку,  что
толпится возле, назойливо рассказывает о днях былой славы.
     Почти у входа на лавке сидит, широко расставив  ноги,  грузный  седой
мужик с угрюмым красным лицом. Большие бугристые  руки  уложил  на  гнутую
рукоять трости, упер ее в дубовый пол.  Рукоять  трости  и  пальцы  старца
блещут драгоценными камнями, но сам старик одет вызывающе простецки,  чуть
ли не в мешковину. Олег все еще силился вспомнить, где его видел, когда по
залу пронесся говорок, и все стихли, завидев Гостомысла.
     Посадник от самых дверей широко  развел  руки,  провозгласил  сильным
приятным голосом:
     -- Добро пожаловать, дорогие мои друзья, к столу!
     Он отступил, давая дорогу холопам, -- те враз  набросили  на  длинный
стол узорчатую скатерть, сверху постелили  голубую,  затем  --  зеленую...
Олег терпеливо ждал, пока дойдет дело до красной, думал -- закончится,  но
после красной постелили темно-красную, коричневую, а уж в самом конце была
снежно-белая. Другие холопы  мигом  уставили  стол  золотой  и  серебряной
посудой -- точенной и кованной лучшими мастерами: широкие братины, высокие
чары и кубки на тонких ножках.
     Олега подхватили под руки, он усмехнулся -- почетный  гость!  Так  же
под руки и с поклонами усадили за стол старейших бояр, тысяцких,  русичей.
Хороший обычай, отметил Олег про  себя.  Каждого  сажаешь  так,  чтобы  не
поцапался с соседом.
     Холопы шли нескончаемой вереницей, подавая хмельной мед, брагу, пиво,
заморские вина. Гостомысл занял свое место за столом --  оказалось,  сидел
рядом с Олегом. Когда кубки и чары  наполнились,  Гостомысл  взмахом  руки
остановил музыкантов, поднялся, воздев чару:
     -- За честь и славу Великого Новгорода!
     -- За честь... славу... -- прошелестело по палате.
     Гостомысл величаво испил до дна. Тем временем уже расставили блюда  с
белорыбицей, нежными карасями, стерлядью. За рыбой подали мясные блюда  --
Олег едва успел отщипнуть от белорыбицы, затем в серебряном ковшике  перед
ним поставили уху,  ее  сменила  мясная  похлебка,  сдобренная  восточными
специями. Перед  ним  поочередно  появлялись  рябчики,  тетерки,  болотные
кулики, скворцы в кисло-сладких  ягодах.  Олег  съел  скворца,  перед  ним
поставили миску с зайчатиной, справа --  лебедя  с  гордо  выгнутой  шеей,
нашпигованного яблоками, душистыми травами.  Слева  придвинули  серебряную
тарелочку с отделениями для черного и  красного  перца,  горчицы,  уксуса,
укропа, соли.
     Гостомысл пытливо посматривал на пьющих и  жующих,  ловя  нужный  ему
момент. Он чувствовал взгляд Олега,  они  сидели  плечо  в  плечо,  но  не
поворачивал голову, даже раздраженно подергивал  щекой,  словно  пещерника
посадили здесь вопреки его воле.
     После третьей чары разговоры пошли не столь чинные, как вначале, хотя
новгородцы  вовсе  не  отличались  чинностью,  не  в  пример  киянам   или
любечанам. Гостомысл медленно  поднялся,  чара  снова  была  в  его  руке,
оглядел гостей:
     -- Здеся собрались самые мудрые и самые сметливые... Так кому  ж  еще
поведаем печаль свою? Снился мне сегодня престранный сон. Я, ваш посадник,
не верю ни в сон, ни в чох, ни в бабье шептанье, но тут поверил сразу, что
сон -- вещий! У меня было семеро детей. Четверо сыновей,  как  вы  знаете,
доблестно погибли, защищая наш Новгород... Остались три дочери, но во  сне
я увидел только свою середульшую, Умилу.
     За столом была тишина, все уже опустили ножи  и  ложки,  смотрели  на
Гостомысла. Посадник никогда не советовался с волхвами, не читал знаки  на
небе -- боги подсказывают только слабым, говаривал он, а сильные да  умные
сами выбирают себе дорогу, богам на радость. Ежели Гостомысл  заговорил  о
вещем сне, то это точно вещий, еще какой вещий!
     -- Из чрева Умилы вдруг выросло дерево, -- продолжал Гостомысл.  Лицо
его  слегка  побледнело,  глаза  нездорово   поблескивали.   --   Огромное
невиданное дерево! На  каждой  ветке  повисли  сочные  плоды,  было  веток
столько, что покрыли огромный город --  наш  Новгород!  --  а  дерево  все
росло, ветки простирались далее. Я смотрел на дерево, плоды,  и  мне  было
так сладко и радостно... Кто сумеет истолковать сон?
     За столом переглядывались, наконец один боярин сказал с  сомнением  и
смешком:
     -- Мне обычно снится, что здоровенный бык топчется по  моему  животу,
но я люблю на ночь плотно поесть. Тебе снилось радостное,  снилась  Умила,
твоя скромница и умница... Древо из ее чрева -- это  мечта  каждого  отца!
Она у тебя не заяловеет, Гостомысл!
     Старый воевода по другую сторону стола сказал веско:
     -- Древо -- это древо. Лесное или человеческое. Умила --  твоя  дочь,
так что это и твое  древо.  Древо  рода  твоего.  Боги  посылают  тебе  на
старости великую радость за твою тяжкую  жизнь  во  благо  Новгорода.  Все
помним, как доблестно стояли твои сыны за наш город, как сложили  за  него
головы... Вместо погибших  сынов  боги  тебе  посылают  множество  внуков,
правнуков!
     Рядом с ним закивали седые головы, голоса прозвенели один за другим:
     -- Сон простой!.. Другого толкования нет, Гостомысл.
     -- Быть  твоим  внукам  и  правнукам  великими  князьями,  воителями,
радетелями...
     -- Твой род не прервется, Гостомысл!..
     -- Мне бы такую участь... Двенадцать сыновей, а толку?
     -- Твое семя прославится в веках...
     -- Дети Умилы прославят твое имя, имя своего деда...
     Наконец  один  из  самых  старых  и  богатых  знатных  мужей   сказал
старческим голосом, который, однако, перекрыл другие голоса:
     -- Гостомысл,  сон  даже  дюже  прост.  Чтобы  даже  ты,  невера,  не
сумлевался. Не смог толковать как-то иначе.
     Олег покосился на посадника. Лицо у него было несчастное, явно  хотел
истолковать иначе, не получилось -- прибег к последней попытке,  рассказал
на пиру, вдруг да кто-то повернет по-другому. Но как сговорились, талдычат
одно и то же: дети Умилы будут в Новгороде, станут защитниками, укрывая от
дождей, грозы, одаряя плодами...
     -- Быть по сему, -- ответил Гостомысл с тяжким вздохом. -- Только  не
знаю, как это случится. Я думаю, сон говорит лишь о возможности,  а  не  о
неизбежности. Рядом со мной сидит пещерник, который  видит  грядущее.  Так
вот их у него столько, сколько в лавке  Спидмана  штанов  разных  фасонов.
Какое выберешь, такое и будет. Да и то еще не наверняка,  ибо  покупку  по
дороге могут отнять или украсть. Умилу ведь у  меня  умыкнул  тать  Рюрик,
завез на остров Буян, держит в заточении. Сюда ему дорожка заказана!
     Он сел, уставился в цветную скатерть. Справа  старый  русич  легонько
толкнул его в плечо, сказал с укоризной:
     -- Полно тебе, Гостомысл!.. Когда Рюрик вышиб из города  варягов,  ты
сам величал его героем. Цепь золотую на шею надел! Когда отогнал ятвагов и
рассеял их дружины, он тоже был для тебя  умелым  воителем.  А  когда  без
твоего благословения взял спелую девку, сразу -- разбойник, тать!
     Разговор за столом медленно возобновился,  говорили  теперь  о  вещих
снах и видениях, вспоминали случаи. К Олегу обратился  древний  старец  --
старому  хрычу  возжелалось  душеспасительной  беседы,  --   заговорил   с
умилением о чудесах,  предзнаменованиях,  о  милости  богов,  а  сам  весь
трясся, слюни летели в тарелку. Олег извинился, мол, перепил с непривычки,
встал и под стеночкой пробрался ближе к выходу. Между  лопаток  чувствовал
пытливый взгляд посадника, но взгляд -- еще не нож.
     На дальнем краю стола, где сидели менее знатные, говорили об  оружии,
конях, воинских походах. И разговаривали проще, без учтивого величания.
     -- Сколько войска могут выставить варяги на этот раз? --  выспрашивал
молодой боярин. У него слегка дергалось красивое правильное лицо, от скулы
шел глубокий рубец, прячась в негустую русую бородку.
     -- Больше, чем изгнали, --  уныло  ответствовал  крупный  заматерелый
мужик  с  вытаращенными  как  у  рака  глазами,  багроволицый,  с  толстым
перебитым носом. Он ел быстро, кости трещали на крупных зубах. --  А  ведь
едва-едва вышибли из города!.. Треть наших положили. Как справиться?
     -- С варягами можно сговориться, -- перебил боярина  слева  костистый
длиннорукий мужик с белой бородой и жесткими глазами. --  Откупиться  мира
для! Пять тысяч гривен -- и в город не войдут, поворотят  обратно.  А  вот
меря злобой пышет. Ей не монеты надобны -- наши животы!
     Когда отяжелели от еды, а питье едва не выплескивалось из ушей,  один
из знатных бояр поднялся, что-то  прокричал,  его  не  услышали  за  общим
гвалтом, он вытащил огромный нож,  ударил  несколько  раз  по  серебряному
кубку. Зазвенело, на тонкой чеканке остались вмятины, царапины.  Несколько
голов нехотя повернулись к боярину, но тут же занялись своими разговорами.
Боярин  грохнул  тяжелым  кулаком  по  столу,  посуда  подпрыгнула,   вино
расплескалось по скатерти.
     -- Слушайте все! -- заорал боярин. Лицо его стало красным  от  гнева.
-- Мы пили за здоровье Гостомысла, желали счастья его древу, пили  за  его
знаменитого пращура -- посадника Атвинду, пили за героя земли новгородской
Буривоя -- отца Гостомысла, но не пили еще за Отечество!.. Только  у  нас,
ильменских словен, возможно такое непотребие. Два ляха сойдутся -- тут  же
пьют за Отчизну, а три -- уже льют слезы о Великой  Ляхетии...  А  мы  же,
мы!.. Лучшие люди клали головы,  а  мы  все  черт-те  о  чем!..  Предлагаю
наполнить кубки и чары, встать... и взглянуть,  какая  свинья  села  своим
поганым задом на мою бобровую шапку, которую я оставил где-то на лавке!
     Гости,  что  уже  стояли  с  кубками   в   руках,   начали   смущенно
оглядываться. Зазвенели кубки, вино полилось на одежды, на пол.  Гостомысл
встал, за спинами гостей прошел к Олегу, сказал горько:
     -- Новгород!.. Даже говоря об Отчизне,  каждый  блюдет  свой  карман.
Весь народ перевели в торгаши!
     -- Всякие города нужны, -- сказал Олег. -- А сон-то был вещий?
     Гостомысл остро взглянул из-под насупленных бровей:
     -- Нам-то что?.. Рюрик далеко.
     -- Его можно призвать, --  напомнил  Олег.  --  Новгород  сейчас  без
князя, а Рюрик бивал варягов! Его знают те и эти. И меря  поутихнет,  ярая
слава Рюрика далеко простерла соколиные крылья.
     Они прохаживались взад-вперед в  соседней  палате.  Некоторые  гости,
покинув стол, тоже шушукались  кучками,  остальные  пировали  по-прежнему,
холопы носились со всех ног, таскали сладкое.
     Гостомысл сказал внезапно:
     -- Вон к нам направляется Прибыслав, у него нюх на все новое. На днях
его жена сбежала с хлопцем, который служил у него приказчиком.
     Прибыслав, осанистый мужик с разбойничьими глазами и серьгой в  левом
ухе с крупным диамантом, поклонился еще издали:
     -- Гостомысл, что будем делать с твоим сном?
     -- Счaстье тебе, Прибыслав, -- ответил Гостомысл с  достоинством.  --
Слышал я, женка твоя сбежала с приказчиком?
     -- Не жалко, как раз собирался его увольнять. Ты лучше скажи,  будешь
Рюрика звать на княжение аль нет? Твой сон ведет к тому!
     Гостомысл бросил на Олега многозначительный взгляд,  и  тот  невольно
восхитился купчиной,  который  так  молниеносно  выстроил  цепь  причин  и
следствий.
     -- Не знаю, -- ответил Гостомысл с напускным равнодушием. -- А что?
     -- Да вроде бы нам чужаки ни к чему, -- сказал Прибыслав сердито.  --
Набегут всякие! С ними же совсем не будет жизни честным людям!
     -- Так то честным... Тебе-то что?
     Прибыслав оскалил желтые зубы, однако сказал уже более мирно:
     -- Но ежели чего, дай знать. Рюрик не совсем чужак, но с  ним  явятся
чужаки. Я хочу знать заранее, это мой город!
     Он подмигнул хитро, быстро отошел в сторону. Гостомысл  проводил  его
долгим взглядом, шепнул Олегу:
     -- У него двенадцать постоялых дворов, тридцать  две  корчмы,  табуны
коней на выпасе, склады ломятся от овса...  Да  он  за  Рюрика  с  войском
обеими руками! Нигде выгоду не упустит. И с бабами везет старому черту.
     -- Но... от него же сбежала жена?
     -- В том и везение!.. Другую возьмет, получше. Если захочет.
     Гостомысл ухмыльнулся, на миг  став  похожим  на  удалого  ушкуйника,
каким Олег его знал полста лет тому.
     -- Отдыхай, отче... Ты ведь постарше меня? Я даже не  пытаюсь  узнать
на сколько -- оторопь берет. Голова кружится,  будто  заглянул  в  бездну.
Отдыхай, а я переговорю с боярами. Кого-то  все  одно  придется  звать  на
княжение: то ли киевского князя, то ли хазарского кагана. Есть такие,  что
хотят немецких рыцарей, свеев. Нужна сила, дабы защитила Новгород!
     Внизу гулял и гремел весельем нижний поверх терема и даже весь  двор.
У Гостомысла ежели гуляют гости,  то  гуляют  и  холопья.  Пляски,  песни,
веселые гудошники; кто-то вывалился на крыльцо, грубо ткнув Олега, пышущий
румянцем, разгорячившийся от обильной еды, хмельной, начал шумно  мочиться
прямо с крыльца. Олег дал по шее, и гуляка рухнул лицом в парующую лужу.
     Над головой выгибался купол темно-синего неба. Звезды горели  частыми
россыпями, кучками, словно  далеко-далеко  у  походных  костров  собралось
огромное воинство. Ворота были распахнуты, пьяный народ шлялся в  обнимку.
Орали песни, во двор заходили с улицы. Олег постоял на  крыльце,  неслышно
отступил в тень. Он пока не знал, что не  понравилось  ему  во  дворе,  но
отодвинулся еще чуть, быстро присел.
     Сбоку сухо щелкнуло, в ухо больно ударила  отлетевшая  щепочка.  Олег
издал короткий стон, повалился через порог, высоко вскинув  ноги.  В  тени
сразу отполз, приподнялся на корточки, опустив ладони на рукоять ножа.
     В тереме играла музыка, на разные голоса орали песни. К крыльцу никто
не бросился, даже не прошел вроде бы мимоходом. То ли решили, что убит, то
ли стрелок был  непрост,  знавал  трюки.  Олег  напряженно  вслушивался  и
всматривался, мышцы заныли от напряжения.
     Вдруг  во  дворе  среди  гуляк,  разрисованных  повозок,   скоморохов
появилась  маленькая  женщина  в  мужской  одежде.   На   широком   поясе,
подчеркивающем ее тонкую талию, висел узкий кинжал. Она огляделась, словно
ища кого-то, быстро прошла к терему. Олег отодвинулся глубже в тень, чтобы
она оказалась на полном свету от масляных светильников.
     Она перешагнула порог, остановилась. Олегу показалось, что она  шарит
взглядом по деревянному полу, но нагнуться не решается. Ее  лицо  все  еще
оставалось в тени. Олег неслышно зашел с другой стороны, внезапно  положил
руку ей на плечо.
     Она  резко  обернулась,  вскрикнула.  Свет  бил  прямо  в  лицо,  она
побледнела, ее  брови  взлетели.  Ему  показалось,  что  в  черных  глазах
промелькнул ужас.
     -- Ты ждала кого-то другого? -- спросил он быстро.
     -- Как ты меня напугал... -- прошептала она. -- Разве ж можно так!
     -- Так можно, -- ответил он. -- Или под тобой уже лужа?
     Он вывел ее на крыльцо, держа за плечи, кивнул на торчащую стрелу:
     -- Дай-ка ее.
     Гульча с  недоумением  взялась  за  стрелу,  дернула,  потом  дернула
сильнее, негодующе фыркнула, ухватилась обеими руками,  уперлась  ногой  в
дверной  косяк  и  рванула  изо  всей  дури.  Олег  успел  подхватить   --
кувыркнулась бы через спину. Она  протянула  ему  стрелу,  глаза  ее  были
непроницаемы.  Олег  потрогал  ногтем  застрявшие  в  железных   заусенцах
древесные волоконца. Гульча могла притвориться, что дергает изо всех  сил,
но стрела действительно была пущена очень сильной рукой.

     ГЛАВА 15

     Постоялый двор расположился, как водится, на перекрестке,  а  комната
Гульчи и Олега была на третьем поверхе, под самой крышей. Погасив  лучину,
он сидел у окна, глядя на толпы народа на улицах. Этой  ночью  уже  начали
шляться с факелами, кое-где возникали драки. Уже все  вроде  бы  признали,
что над городом нависла опасность, а самим не отбиться. Надо нанять  князя
с его закаленными воинами, которые ни  на  что  другое  не  пригодны,  как
только продать свои головы за звонкую монету новг