й овладел  всем  его  существом.  Он  взял  ее  за  руки,
притянул к себе. Ее огромные глаза приблизились,  в  последний  момент  он
пытался хоть что-то прочесть в них, но черные зрачки  цепко  держали  свои
секреты, а затем губы встретились. Олег дал себе погрузиться в  пламя,  по
жилам побежала горячая кровь, но  заметил,  что  сама  Гульча  скована  --
бедняжка так долго пыталась утащить  его  в  постель,  что  ждет  подвоха,
напряжена, хотя скрывает старательно, прямо одеревенела.
     Скрыв вздох, Олег повел губы вниз по шее, задержал их в ложбинке, где
сходятся тонкие ключицы, опустился в ложбинку между  упругих  грудей,  что
сразу   напряглись,   а   ярко-розовые   соски   поднялись    и    застыли
обжигающе-твердые. Гульча закрыла глаза, в  щеки  бросился  румянец.  Олег
наблюдал искоса, но, даже закрыв глаза, он видел ее насквозь --  проклятие
долголетия. В юности женщины разные,  удивительные,  а  потом  уже  видишь
одинаковые группы, замечаешь общие закономерности...  Через  полсотни  лет
уже знал, лишь взглянув на лицо женщины, какая  у  нее  грудь,  удобно  ли
будет кормить ребенка, ибо соски бывают плоские,  торчащие  и  вдавленные,
какого цвета сам сосок, как растут волосы в подмышках... Еще  через  сотню
лет уже точно знал, в каком случае и как поведет себя, какие слова скажет,
какой рукой коснется. Стал чудо-лекарем, ибо научился  с  первого  взгляда
определять  болезни,  хвори,  мог  совершенно  точно  сказать,  что   кому
принимать как лекарство... Человек во плоти  своей  настолько  прост,  что
удалось познать его в первые же двести лет жизни!
     Наконец Гульча задышала часто, уже не умея и не в силах сдерживаться.
Олег постарался  не  упустить  нить:  маленькая  женщина  чувствительна  и
мнительна, а в кустах отвлекающе  шуршит,  над  головой  пролетела,  шумно
хлопая крыльями, иволга, внезапно завизжала голосом драной  кошки,  вблизи
противно потрескивает под ветром рассохшееся дерево. Внезапно -- для себя,
не для него -- Гульча вскрикнула, вцепилась  в  его  широкую  спину.  Олег
незаметно ухмыльнулся -- его дубленую  кожу  давно  не  могли  процарапать
никакие женские коготки. А шрамики на лопатке, так это рысь...
     Гульча открыла глаза,  непонимающе  смотрела  в  нависающее  над  ней
широкое лицо. Олег поцеловал ее в нос, лег рядом, не разжимая  рук  и  все
еще прижимая ее к себе. Она помолчала, сказала тихонько:
     -- Эй, ты где?
     -- Рядом, -- успокоил он.
     Она подвигалась немного,  умещаясь  в  его  руках,  как  в  колыбели,
заснула. Ее губы чуть раздвинулись, а  вздернутые  брови  так  и  остались
вздернутыми, придавая лицу удивленное и чуть обиженное выражение.

     Еще через два дня купили коня для Гульчи, затем  Олег  сторговал  для
себя крупного спокойного жеребца. Ехали без особых неожиданностей -- их не
трогали даже лесные разбойники. У Олега из-под широкой  спины  выглядывала
рукоять двуручного меча и загогулина сборного лука -- редкий в этих  краях
не знал, с какой страшной силой бьет стрела из такого лука. Чтобы натянуть
тетиву, требуются медвежья сила и  ловкость  рыси,  с  такими  странниками
связываться -- себе дороже. Гульча ехала рядом не менее опасная  --  одета
по-мужски, так снаряжаются лишь поляницы, на поясе длинный узкий кинжал, у
седла приторочены легкое копье и кривая сабля.
     На второй неделе подобрали запасных  коней,  путешествие  ускорилось.
морском берегу, но они, мне кажется, не сложнее обров. Мы могли бы незримо
избегая людей. Мелкие реки переходили  вброд  или  вплавь,  на  обед  Олег
стрелял лесную дичь, ловко сшибал птиц.
     Леса сменялись долинами, тянулись ряды холмов, объезжали  озера,  где
по берегам почти везде лепились рыбацкие веси. В  веси  Олег  не  заезжал,
разве что один раз -- купил Гульче новые сапоги -- старые развалились.
     Однажды у костра  Олег  перебирал  обереги,  а  Гульча,  усталая,  не
дожидаясь его, уснула. Олег укрыл ее  одеялом,  вернулся  к  огню.  Костер
потихоньку  потрескивал,  красные   языки   почти   не   разгоняли   тьму.
Торжественная тишина распростерлась над  миром,  птицы  спали,  молчали  в
траве даже кузнечики.
     Внезапно  в  десятке  шагов  от  костра  прямо  из  земли   поднялась
гигантская  фигура.  Огромный  человек  медленно  разогнулся,  через  него
просвечивали звезды. Он шагнул к костру, и Олег узнал Колоксая.
     В тишине странно прозвучал  негромкий  голос  Колоксая,  медленный  и
печальный:
     -- Ты снова на тяжком пути... Демоны не дают завершить свое дело?
     -- На этот раз я сам себе демон, -- ответил негромко  Олег.  --  Твоя
домовина где-то здесь?
     -- То, что осталось от кургана... А  ведь  насыпали  тысячи  пленных!
Время неумолимо, Олег. К тебе тоже, но по-другому.
     В слабом лунном свете лицо Колоксая было особенно  грустным,  желтым,
вместо глаз зияла  тьма.  Олег  отводил  глаза,  страшась  увидеть  черные
провалы.
     -- Ты был великим воином и героем, -- проговорил Олег  с  трудом.  --
Больно, что твой погребальный курган разрушается. Но твое семя дало щедрые
всходы. Твои потомки заселили огромные земли.
     -- Знаю, -- ответил Колоксай. -- Знаю, что  получилось.  Это  тяжелая
болезнь, но смертельная... не  для  всех.  Олег,  тебе  нелегко,  но  хочу
просить о нелегкой услуге.  Надо,  чтобы  потомки  сохранили  память,  что
именно на этом месте я сразил огромного Змея, что прилетел с  Востока.  На
этом самом месте, где спит эта красивая женщина, так похожая на того Змея,
я перебил ему крыло, проткнул сердце острым копьем... Заложить бы на  этом
месте город, быть ему величайшим городом на свете! Я сплю чутко. Когда над
городом нависнет смертельная опасность, я восстану во всей мощи и выйду со
своим войском богатырей -- а ты их помнишь!
     Олег смутно вспомнил всадника на белом коне -- налетел, как вихрь, на
зеленое чудовище, всадил острое копье, проломил костяной панцирь. Трепетал
по ветру красный плащ, люто ревел смертельно раненный дракон...
     -- Иди в Новгород, -- сказал Колоксай.  --  Поговори  с  Гостомыслом,
тамошним посадником. Там решение.
     -- Какое? -- взмолился Олег.
     -- Сказанное слово услышат и другие. Ты же знаешь законы злой  магии!
Сейчас ты ушел от погони, но если услышат слово...
     Олег обвел взглядом окрестности. Маленькая речка, удивительно чистая.
По обе стороны -- исполинский бор. Деревья-великаны темные, потрескавшаяся
кора. Стена  на  правом  берегу,  от  левого  тянется  луг,  дальше  сразу
вздымается стена деревьев-гигантов.
     Река, насколько Олег видел с этого холма,  делает  широкую  петлю,  в
петле раздваивается, идет двумя руслами, затем воссоединяется, катит одним
широким руслом. Виднеется небольшое городище, укрепленное частоколом.
     -- Как называется это место? -- спросил Олег.
     Тень Колоксая уже размывалась в  ночи,  донесся  слабый,  как  вздох,
голос:
     -- Река Москва...

     Они проехали еще несколько сотен  верст  без  происшествий.  Если  не
считать, конечно, что под  Олегом  пал  конь.  Гульча  еще  дважды  меняла
сапоги, и по дороге на них трижды нападали разбойники. Только трижды.
     Гульче казалось, что она так и состарится в седле, а  любовью  сможет
заниматься только возле пылающего костра, как вдруг однажды  Олег  вытянул
руку и бодрым голосом произнес:
     -- Новгород!.. Мы приехали.
     Далеко на самом обрии  поблескивало,  словно  там  полыхали  зарницы.
Гульчачак ничего пока не видела, но  в  том  направлении  тащились  тяжело
груженые телеги -- целые обозы в сотни подвод, туда гнали скот.  Она  даже
увидела вдалеке верблюдов, не поверила глазам. Олег хмыкнул:
     -- Иной раз багдадские купцы прибывают Конечно, лучше  на  ладьях  по
Каспию, Итилю, через Волок Ламский и к Новгороду, но сейчас там по  дороге
чье-то бродячее племя шалит...
     Крепостной стены вокруг города Гульча  не  увидела,  удивилась.  Олег
объяснил, что такая имеется, но город разросся, стена осталась  внутри.  К
тому же хоромы иных русичей или богатых купцов  теперь  повыше  знаменитой
стены.
     Сперва потянулись приземистые  бедные  домики,  потом  незаметно  они
въехали в сам Новгород. Совсем не так, как у других  городов,  где  всегда
была черта, за которой город резко обрывался. По узенькой улочке ехали  по
бревенчатой мостовой, кони ступали осторожно: бревна были  ошкуренные,  но
подогнанные одно к другому наспех, кое-как. Дома  по  обе  стороны  жались
тесно, из окон долетали звонкие удары молотов по железу, оттуда вырывались
клубы  дыма,  из  домов  охапками   выносили   пики   с   еще   дымящимися
наконечниками, во  дворы  заводили  коней.  Мастерские,  поняла  Гульча  с
удивлением, целая улица кузнецов, клепальщиков, кольчужников, мечников...
     Свернули в заулок, сразу пахнуло кожами, а в следующем проулке Олег с
удовольствием потянул ноздрями аромат свежеиспеченного хлеба. На их глазах
работники выгружали свежие  крендели,  медовые  пряники,  пышные  караваи,
куличи... Гульча проводила телегу затуманившимся  взглядом,  непроизвольно
сглотнула.
     -- Следующую надо объехать стороной, -- предложил Олег озабоченно. --
Торговые ряды!
     -- Так это ж самое интересное! -- воскликнула Гульча.
     -- Все-таки ты женщина, --  удивился  Олег.  --  Я  уже  засомневался
было... Надо спешить, а через торговые ряды нахрапом не  проскочишь.  Если
сам не растрясешь калиту на безделушки,-- то ворье срежет.
     Он послал коня в кривой проулок, настолько узкий, что Гульча  терлась
сапогом о каменную стену дома. Из одного окна высунулась лохматая  голова,
огромные  волосатые  ручищи  ожидающе  уперлись   в   подоконник.   Гульча
придержала опасливо коня, а когда Олег проехал, пустила коня следом.  Едва
конь поравнялся с окном,  где  таращил  глаза  лохматый,  Гульча  положила
ладонь на рукоять кинжала, взглянула надменно и  поехала  мимо.  Парень  в
изумлении разинул рот:
     -- Гляди, поляница!.. Может, заедешь? Я Васька Буслаев.  Меня  каждая
собака знает.
     -- Я не собака, -- ответила Гульча холодно.
     Спина ее напряглась. Казалось, что рыжий детина  с  озорными  глазами
вытянет огромные ручищи, цапнет сзади и утащит к себе через окно. Нет,  не
посмел...
     Проезжали мимо домов деревянных,  как  у  дулебов,  глиняных,  как  у
тиверцев, немало  домов  было  из  гранитных  глыб,  серых  от  грязи,  но
блистающих яркими красками  на  изломах.  Ворота  усадеб  настежь,  челядь
мечется, бабы гремят ведрами, гридни водят взмыленных коней по  двору,  на
расписных крылечках толпится народ...
     Встречные провожали их глазами, но к стенам домов пугливо не  жались.
Гульча тоже рассматривала их во  все  глаза.  Вид  у  новгородцев  удалой,
сорочки расстегнуты, а у кого вместо сорочки  рубашка,  но  и  та  расшита
цветами, а рукава закатаны выше локтей: мол, хоть мастеровой, хоть боярин,
каждый готов к тяжкой работе и лихой драке.
     -- Что за племя здесь? -- спросила она прямо в спину.
     -- Ильменские словене положили начало... Потом сюда стянулся,  как  в
Рим, всякий народ и народец. Есть юродивые, есть  тати,  душегубы,  купцы,
умелые работники, мастера, есть русичи.
     -- А почему преступников так много?
     Олег ответил, смеясь:
     -- Новгород принимает всех. Надо только успеть добежать до  городских
ворот. Теперь они там, внутри города. Новгород никого  не  выдает.  Потому
здесь так... неспокойно.
     -- Это ужасно!
     -- Да?.. Тати постарели,  обзавелись  семьями,  детей  учат  жить  по
правде. Чем мать шлюха, тем строже держит дочерей... Я люблю  этот  город.
Здесь даже князей, пусть самых могучих, нанимают  со  стороны,  как  любых
работников: плотников или гробовщиков.  Устанавливают  харч,  плату.  Если
князь ленится или начинает заноситься -- я-де князь, а вы простые горожане
-- изгоняют вместе с его русинами. Еще и по шее накостыляют...
     Гульча пустила коня рядом, они поехали стремя в стремя.  Олег  скалил
зубы, с удовольствием посматривал по сторонам. Она спросила:
     -- А князья не могут захватить власть силой?
     -- Пробовали. Это особый город. У самого бедного, кто ходит в тряпье,
на стене хибары висит меч, топор, лук, а то и полное  снаряжение,  включая
булатную кольчугу. Пусть не так  обучен,  как  дружинник,  но  разбойничья
кровь играет... Если сто на одного, то не выстоит и  русич,  верно?  Когда
здесь вече проходит без драки, то и не вече, считай.
     -- Вон там постоялый двор, -- прервала она.
     Олег отмахнулся:
     -- Там всегда грязно... А мясо не дожаривают.
     Придержал коня, огляделся, привстав в стременах, решительно  направил
коня на  широкую  улицу.  Ехали  шагом  --  мимо  часто  на  полном  скаку
проносились всадники, народ сновал озабоченно, с хитрыми  лицами,  детишки
беспечно кувыркались  на  улице.  По  обе  стороны  проплывали  хоромы  --
богатые, вызывающе нарядные, с цветными  стеклами.  Гульча  заметила,  что
даже мужчины ходят в  сапогах  на  высоком  каблуке.  Откуда-то  доносился
мерный шум, словно тяжелые волны набегали на крутой берег.
     Гульча вытянула шею, оглядываясь удивленно:
     -- Море близко?
     -- Торг, -- усмехнулся Олег. -- Великий новгородский торг.  Ишь,  уже
сюда добирается. Богатеет город! Не вздумай покупать что-либо.
     -- Плохие товары?
     -- Отличные, но только новгородцы надуют обязательно!
     -- Такие жадные?
     -- Выручку пропьют или на баб спустят, но для новгородцев обжулить на
торге -- что для тиверца победить в кулачном бою.
     Улица вывела их коней на мощеную камнем площадь. Гульча  решила,  что
это и есть знаменитое новгородское вече, но никто не дрался, все спешили в
разные стороны -- всего лишь перекресток улиц. На  дальнем  конце  высился
терем -- низ из серого камня, а второй и третий поверхи сложены из толстых
бревен. Крыша чешуйчатая из гонты, дощечки одна к одной,  нарезаны  ровно,
выструганы чисто, блестят, хотя небо по-северному сумрачно.
     Они въехали во двор этого роскошного терема, что  под  стать  королю,
Олег набросил повод на крюк коновязи. Гульча соскочила,  охнула  --  после
долгой езды ноги затекли, огляделась:
     -- Ты здесь уже бывал?
     -- Отхожее место во-о-он  за  теми  деревьями,  --  объяснил  Олег  с
готовностью, предупреждая второй вопрос. -- Дальше найдешь по запаху.
     Гульча сердито сверкнула очами, но пошла быстро, а от  деревьев  даже
побежала.
     Олег пошел через двор к терему. Возле крыльца стояла легкая  коляска,
запряженная тонконогими арабскими скакунами. Повозка отделана  серебром  и
золотом, на двойных рессорах, а конская сбруя блестит золотыми бляшками. И
повозка,  и  кони  --  заморские,  а  хозяин  их  явно  подлаживается  под
новгородцев: немцы не кичатся  богатством,  не  тычут  назойливо  в  глаза
встречным, как хвастливые новгородцы.
     Олег поднялся по  широким  ступеням,  перехватил  бегущего  стремглав
молодого гридня:
     -- Посадник в тереме?
     -- В вечевой палате, -- ответил гридень пугливо. Он высвободил  плечо
из  железных  пальцев  незнакомца,  добавил  сердито:  --  Он  никого   не
принимает! У него немецкие гости.
     -- Немцы подождут, -- решил Олег.  --  Иди  и  скажи  посаднику,  что
прибыл Вещий Олег по делу неотложному.
     -- У него немцы! -- повторил гридень, повысив голос.
     -- Разве они уже и здесь заняли земли?
     Он отпихнул гридня, вошел через широкие сени  в  палату  --  широкую,
расписную, с резной мебелью по стенам. У дальних дверей, окованных железом
и медью, стоял враскорячку дружинник. В петлях  висел  пудовый  замок,  за
дверью хранились грамоты, договоры -- их Новгород  заключал  с  окрестными
землями, заморскими купцами, князьями и королями.
     На втором поверхе Олег прошел мимо двух дюжих дружинников-русичей  --
оба подпирали стену, оба проводили незнакомца загоревшимися глазами: вдруг
лазутчик,  вдруг  да  можно  подраться...  За  дверью,  которую  закрывали
спинами, хранится казна всего Новгорода!
     Лесенка, уже истертая, привела на третий поверх. Олег пошел  широкими
шагами через горницу к массивной двери, возле которой скучал крепко сбитый
гридень угрюмого вида. На поясе висел меч, гридень был в  шлеме,  несмотря
на жару, и в кольчуге из мелких колец восточной  выделки.  Он  еще  издали
начал сверлить приближающегося  Олега  острыми,  как  буравчики,  глазами,
сопел со злобой, напрягся, вытянул вперед руку.
     Олег молча  ухватил  за  пальцы,  сдавил,  услышал  хруст,  отодвинул
побледневшего стража и ногой открыл дверь.
     Горница была даже не горницей, а горними покоями.  Посадник  сидел  в
широком  кресле,  перед  ним  стояли  два  немца,  а   третий,   постарше,
развалился, почти лег в широком дубовом кресле. Все четверо обернулись  на
стук шагов с одинаковым неудовольствием на лицах.
     -- Желаю  здравствовать,  Гостомысл!  --  сказал  Олег  громко.  Чуть
повернул голову, бросил вежливо: -- Вам тоже, гости заморские.
     Гостомысл всмотрелся, привстал, растерянно раздвинул руки:
     -- Олег? Вещий Олег?.. Для меня честь... Но, святой пещерник, у  меня
сейчас важное дело. Я вот-вот закончу с гостями,  дела  есть  дела,  потом
охотно поговорю с тобой.
     Вежливое внимание на  лицах  купцов  сменилось  иронией.  Они  начали
перешептываться, бросая  насмешливые  взгляды  на  деревянное  ожерелье  с
оберегами на шее волхва. Олег сказал громким голосом:
     -- Предрекаю! Новгород погибнет, ибо злато для него стало выше чести,
совести! Придет рать из другого  города,  набросит  ярмо  на  шею  некогда
вольного города, сбросит вечевой колокол оземь! И не быть  вольностям,  не
быть сходу...
     Гостомысл побелел, как ужаленный змеей, простер дрожащие руки:
     -- Погоди, вещий волхв! Не призывай беды, я стар и успел увидеть, что
твои проклятия, на беду, слишком часто сбываются.  Старики  говорили,  что
сбываются и благословения, но чего не  видел,  того  не  видел...  Дорогие
гости, придется прервать нашу задушевную беседу. Вас проводят в отведенные
для вас палаты. Я немедленно дам знать, когда освобожусь.
     Немцы переглянулись, старший  из  кресла  бросил  на  Олега  огненный
взгляд. Олег стоял с каменным лицом, на миг что-то  коснулось  его  мозга,
словно пробежала туча муравьев. Он ощутил ощупывающие пальцы, но последние
дни все время держал себя начеку, закрывался щитом и сейчас  тоже  оставил
только жажду еды, пива, заставил громко звучать мысль,  что  устал,  хочет
спать и жаждет получить под пещеры пещерников Соловецкие острова, исконное
владение Новгорода.
     Немцы  попятились,   поклонились.   Старший   сказал   Гостомыслу   с
неудовольствием:
     -- Понимаем, у каждого народа свои обычаи. Правда,  мы  не  позволяем
юродивым вмешиваться в сложные дела, потому не терпим поражений.
     -- Подождите  в  палатах  на  втором  поверхе,  --  сказал  Гостомысл
виновато. -- Вам принесут еду, питье. Все заморское, вам привычное!
     В дверях появился страж, распахнул  обе  створки,  выказывая  великое
уважение. На Олега метнул лютый взгляд, брови сшиблись на  переносице.  На
поясе теперь висел длинный нож, правую руку  страж  держал  на  рукояти  и
смотрел на Олега неотрывно.
     Когда за ними захлопнулась дверь, Гостомысл повернулся к Олегу:
     -- Ты слишком крут, святой человек.  Иногда  зубки  показывать  надо,
жмут и внаглую, но ты чересчур... Я понимаю, в пещере вежливому  обращению
не научишься.
     Олег сел в кресло, которое еще не остыло от задницы  немца,  изучающе
вперил взгляд в Гостомысла. Одет посадник просто и  всем  видом  похож  на
постаревшего древодела -- крепок и  широк  в  плечах,  на  руках  вздулись
толстые вены. Лицо старчески темное, изрытое морщинами, но кожа  дубленая,
обветренная. Поредели и сильно побелели волосы, на макушке розовая  плешь,
так отличающаяся от темной кожи лица со старческими  коричневыми  пятнами.
Усталые глаза в набухших красных жилках,  но  властные,  понимающие.  Этот
благочестивый старец  в  молодости