Ну... дня два-три... Ежели не останавливаться на ночь. А может,  и
больше, я дальше не хаживал. Долго ты, святой волхв, сидел в пещере, ежели
не ведаешь, что в мире творится... Это ж усюду! Кощунники грят, что бьются
поляне, древляне, дряговичи, хорваты, урюпинцы, вятичи,  лютичи,  бодричи,
все-все другие племена и народы.
     -- Брат на брата, -- сказал Олег.
     -- Племя на племя! -- поправил  Горюн.  --  А  ежели  бы  и  брат  на
брата?.. Всяко бывает. Брат хуже чужака бывает.
     Очень нескоро они выбрели на широкую утоптанную дорогу, где могли  бы
разъехаться две телеги, не заезжая колесами на поле белеющих костей.
     Малость погодя открылся вид на маленькую весь из десятка  хаток.  Она
расположилась в излучине речушки, с другой стороны отгородилась  новеньким
высоким  частоколом  и  глубоким  рвом.  Через  ров  были  переброшены  из
свежевыструганных бревен два моста,  а  вблизи  лежали  горелые  бревна  и
жерди.
     Олег уловил настороженный взгляд Горюна, сказал поспешно:
     -- Нам недосуг, пройдем мимо. Возьми монету!
     Он бросил серебряный. Горюн ловко поймал, разжал кулак, ухмыльнулся:
     -- Давно не видел динара... Пипин?
     -- Карл, -- буркнул Олег. -- Будь здоров, Горюн!
     Кони легко пошли наметом,  заскучав  на  бесконечном  поле.  Кости  и
черепа тянулись по обе стороны дороги, но при быстрой скачке  сливались  в
грязно-белое полотно, словно снежное поле усыпал пепел исполинского пожара
по всей славянской земле.

     Они скакали двое суток, останавливались все чаще -- уставали кони. На
третьи сутки не дотянули и до обеда: пришлось коней отпустить на траву,  а
сами легли у костра близ дороги.  Олег  умело  сварил  душистый  отвар  из
местных трав. Гульча пила с удовольствием -- понравился.
     Справа  от  дороги  простиралась  унылая  холмистая   равнина.   Лишь
присмотревшись, можно было понять, что  нынешние  холмы  --  остатки  руин
древних городов: не  то  замков,  не  то  крепостей.  Циклопические  камни
блестели под солнцем, между ними протискивалась зелень,  кое-где  боролись
за место  под  солнцем  кусты,  даже  поднимались  белокорые  березки,  но
древесные  корни  все  еще  не  могли  окончательно  раздвинуть,  обрушить
огромные камни.
     Несмотря на синее небо и яркое  солнце,  над  развалинами  словно  бы
висела незримая тень. Гульча передернула плечиками:
     -- Похоже на кладбище, где бродят тени мертвых!
     Олег поморщился:
     -- Здесь не всегда были руины.
     Ей почудился вызов, она сразу ощетинилась, сказала ядовито:
     -- Конечно, ты волхв, знаешь много. Может быть, даже сам помнишь, что
здесь было?
     Олег мерно отхлебывал обжигающий напиток,  смотрел  поверх  чашки  на
сглаженные ветром и снегами камни, узнал потрескавшийся  фундамент  башни,
что за тысячелетия превращается в обыкновенный каменный холм, и вдруг  как
наяву  увидел  огромный  сверкающий  город:   замки   с   трепещущими   на
остроконечных крышах  прапорцами,  огромные  дома-конюшни  из  обожженного
кирпича,  караван-сараи,  дома  для  купцов,   узрел   огромную   площадь,
вымощенную плитами мрамора, а в середине  --  дворец  владыки  киммеров...
Суетятся люди, тащат огромный котел,  отлитый  из  наконечников  стрел,  а
через странную площадь рассеянно идут трое ошеломленных невров, раскрывают
рты на каждом шагу. Самый  младший  из  них  --  Таргитай  --  то  и  дело
спотыкается, поскальзывается...
     -- Это был Экзампей, -- ответил Олег после долгой паузы. --  Стольный
город... Если память не подводит.
     -- Рашкинцев? Или этих подгорников?
     -- Экзампей был столицей киммеров... Но строили не  киммеры.  Древний
народ, неведомый нам...
     -- А куда делись киммеры?
     -- Растворились среди скифов, те их разбили.
     -- А скифы?
     -- Растворились среди славян, -- ответил  Олег.  Он  сунул  ковшик  в
мешок. -- Пора в путь.
     Дорога змеилась между осевшими глыбами,  многие  уже  превратились  в
обычные  валуны,   кое-где   лишь   угадывался   былой   порядок:   стены,
фундаменты... Иногда приходилось  слезать  и  вести  коней  под  уздцы  --
нынешние племена так и не удосужились за тысячу лет расчистить дорогу хотя
бы для двух коней, идущих в ряд.
     Солнце припекало. Группки деревьев попадались редко, и  когда  далеко
на обрии зачернела полоска, даже кони ожили, чувствуя тень, воду, отдых.
     Олег зачуял влагу задолго до того,  как  впереди  показались  высокие
заросли камыша. Над головами замелькали стрекозы, садились на торчащие уши
коней. Комары  встретили  тучей,  зазвенели.  Гульча  начала  отмахиваться
обеими  руками  от  слепней  и  оводов.  Из   зарослей   осоки   слышалось
встревоженное утиное кряканье.
     Болото открылось сонное,  потянулось  до  самого  леса.  К  воде  вел
хороший спуск, Гульча пустила коня вперед, со  вздохом  облегчения  начала
расстегивать пряжки на одежде. Олег прислушался, внезапно бросил резко:
     -- Назад!
     Гульча коня остановила, но не повернула. Ее  крупные  глаза  смотрели
подозрительно, словно ожидая подвоха: то ли от озера, то ли от  пещерника.
Олег же медленно подъехал к кромке озера, всмотрелся в неподвижную  темную
воду, где  на  поверхности,  как  приклеенные,  застыли  широкие  мясистые
листья. Лягушки сидели в середке  каждого  листика  огромные,  похожие  на
зеленые пирамидки. У всех глаза были  полузакрыты  кожистыми  пленками,  а
животы с чавканьем падали на влажную зелень, с усилием поднимались и снова
освобожденно шлепались на листья.
     Конь осторожно переступил, шагнул к воде. Гульча  отпустила  поводья,
ее конь тоже начал приближаться к краю  воды.  Олегу  показалось,  что  он
уловил движение в темных глубинах,  судорожно  дернул  поводья,  вскрикнул
сорванным голосом:
     -- Атас!
     Его конь присел на круп -- всадник раздирал рот удилами,  --  наконец
повернулся и стрелой понесся от  болота.  Гульчачак  начала  разворачивать
коня, донельзя перепуганная криком всегда такого  бесстрашного  пещерника.
Вода вдруг взбурлила, из глубины со страшным ревом поднялась огромная, как
вывороченный пень, голова:  глаза  --  валуны,  пасть  распахнута,  словно
расщепленное бревно, зубы -- с кинжал, блестят. Конь завизжал, дернулся --
Гульча сломала ногти, пытаясь удержаться, -- скакнул в  сторону.  Огромный
зверь выбросил вперед голову на длинной толстой шее, страшные зубы ударили
друг  о  друга  совсем  рядом  с  омертвевшей  девушкой  --  хорошо,  конь
шарахнулся. Пасть распахнулась снова,  огромные  злобные  глаза  взглянули
прямо в глаза Гульчи. Она похолодела и уже приготовилась умереть, но  конь
завизжал, как придушенный поросенок, ее тряхнуло, и вдруг она  обнаружила,
что лежит на шее бешено скачущего коня, прижимаясь к нему всем телом.
     Потом ее снова едва не выбросило  на  землю:  конь  замер  на  скаку,
словно налетел на стену. В страхе приоткрыла один глаз: пещерник держал за
узду, лицо было мрачным, он часто оглядывался. В  двух-трех  сотнях  шагов
медленно погружалось в темную взбаламученную воду болотное чудище. Крупнее
быка, на спине костяной панцирь,  голова  в  костяных  пластинках,  рогах,
шипах. Зверь выглядел старым, древним, но  огромным  и  несокрушимым,  как
скала. Вода забурлила, из глубины всплыли потревоженные болотные листья --
мокрые, в иле.  Почти  сразу  начали  выныривать  лягушки,  взбирались  на
листья, привычно застывали под лучами заходящего солнца.
     -- Что ты кричал? -- спросила Гульча. -- На каком языке?
     -- Не помню, -- буркнул он. -- В такой момент что угодно закричишь.
     Кони трусили по широкой дуге вокруг болота, держась от воды подальше.
Гульча посматривала искоса, порывалась что-то спрашивать -- она всегда  до
макушки  набита  вопросами,  --  но  Олег  приказывал  знаком  молчать,  с
непроницаемым видом ехал дальше. Последний раз, когда видел такое  чудище,
скифы кричали ему: "Атас, атас!", и он запомнил эти крики, предупреждающие
об опасности, но как ей доступно объяснить, не говоря  правды,  откуда  он
знает язык исчезнувшего народа?
     Недалеко от темной стены леса пересекли следы большого  стада  туров.
Олег посмотрел на отпечатки копыт, траву, усталую спутницу --  решил,  что
безопаснее идти вслед за  стадом.  Вскоре  увидал  облако  пыли,  поднятое
сотнями копыт, понял: три сотни быков с коровами и телятами, больных  нет,
телята послушно держатся в середке стада. Непослушных давно нет, пошли  на
корм волкам. Волки сейчас идут по следу, но теперь от разочарования готовы
броситься друг на друга.
     Их оказалась дюжина  --  матерые,  крепкие,  с  поджатыми  от  голода
животами. Идут третьи сутки за стадом -- Олег прочел по следам  и  запаху,
-- задрали неосторожного теленка, но потеряли собрата -- разъяренная  мать
успела  вонзить  рога,  затем  налетели  осатанелые  быки.  Теперь   волки
рассчитывают, заметил для себя Олег, напасть на брюхатую  корову.  Тяжела,
несет двойню, поранила ногу -- отстала, часто ложится.
     Олег покосился на побледневшую Гульчу. Волки  бежали  совсем  близко,
изредка показывали желтые клыки,  рычали  остерегающе.  С  волками  вскоре
установилось неустойчивое равновесие. На  стадо  напасть  все  же  не  так
рискованно, как на всадников. Кони скачут  быстрее  туров,  к  тому  же  у
крупного человека за плечами торчат стрелы, чьи жала кусают больно...

     Две недели они ехали, не заезжая в веси. Наконец овес был съеден,  на
подножном корму кони отощали, в галоп уже не  рвались  --  брели,  понурив
головы.  Для  себя  и  Гульчи  Олег  бил  стрелами  дичь  --  птицы  часто
вспархивали из-под копыт, дорогу то и дело перебегали жирные зайцы. Однако
соли уже не было,  кончились  приправы.  Гульча  терпела  молча,  но  лицо
вытянулось, глаза ввалились.
     Олег долго присматривался к весям, мимо  которых  двигались,  наконец
заехал в городище, где только теремов было около десятка, а домов лепилось
на крутой горе видимо-невидимо, не считая землянок и хижин. К городищу  со
всех сторон стягивались дороги, а возле пристани колыхалось  на  волнах  с
десяток ладей, кочей, челнов, чаек.
     -- Здесь сбор полюдья, -- объяснил он Гульче. -- Вот те дома содержат
для князя и его дружины.
     -- Я увижу полюдье? -- спросила она с загоревшимися глазами. -- Я так
много слышала про этот странный обычай.
     -- Полюдье бывает только зимой. Зато всегда открыта корчма, по  реке,
как видишь, приплыли гости. Не затеряемся, но  все-таки  внимания  меньше.
Только не задирай нос, а то продам. Вообще-то  зря  не  продал  в  прошлый
раз...
     Ему в самом деле часто давали за нее на удивление хорошую цену. Когда
отказывался -- повышали, ведь для чего везет эту  черненькую,  как  не  на
продажу?  Гульча  злилась,  бледнела  от  ярости,  и  тогда  Олег  всерьез
подумывал оставить ее, продолжить путь одному.
     В городище в самом деле отыскался постоялый двор с корчмой на  первом
поверхе. Олег, устроив коней, вышел во двор. Под глухой стеной  сидели  на
толстых бревнах со снятой корой парни и девки,  а  посередке  Олег  увидел
сухонького старика -- лысина блестит под луной,  седые  волосы  падают  на
плечи, а серебряная борода лихо заткнута за пояс. На коленях старик держал
старинные  гусли.  Скрюченные   пальцы   легко   трогали   струны,   голос
волхва-кощунника оказался неожиданно  густым,  сильным.  Молодежь  просила
рассказать о богах-героях, но старец упорно сворачивал кощуну  на  сказ  о
Начале.
     Олег зашел с торца бревен, прислушался.
     --  Мир  был  совсем  пуст,  --  нараспев  вещал   кощунник   строгим
торжественным голосом, -- в нем ничего не было, даже времени, потому никто
не скажет, сколько вранов или колод прошло, пока появилось Яйцо. Яйцо было
не снесено, а возникло, его создала пустота, снесло Ничто...
     Его  слушали  завороженно.  Олег  ощутил,   что   и   сам   поддается
неторопливой возвышенной речи.
     -- Никто не скажет, сколько просуществовало  Яйцо.  Ведь  даже  время
было внутри...
     -- Даже боги? -- ахнул кто-то.
     -- Даже Род! -- сказал кощунник строго. Он ударил  несколько  раз  по
струнам, заговорил снова: -- Время и весь мир были в  Яйце.  Наконец  Яйцо
раскололось, вышел молодой и сильный Род. Он был прабогом, но сам не  знал
этого. Он остался сидеть в половинке Яйца,  потому  что  ничего  не  было.
Прошли опять враны и колоды лет, но время для бога -- ничто, а нас с  вами
не было. Не знал Род в  пустоте  ни  горя,  ни  радости,  ни  веселья,  ни
печали... Однако за вечность многое может случиться, и Род однажды  словом
разделил мир на свет и тьму.  Удивился,  возрадовался,  решил  испробовать
что-то еще...
     Молодой голос сказал из полутьмы:
     -- А я слыхал, что свет идет не сам по себе, а от солнца!
     Кощунник сердито сдвинул мохнатые брови, возразил сердито:
     -- Долго спишь,  не  видишь  белого  света  самого  по  себе!  Встань
засветло, выйди  на  околицу.  Увидишь,  как  светает  на  виднокрае,  как
отступает злая тьма, как победно надвигается белый свет,  как  славят  его
звери и птахи, как просыпаются пчелки, бегают мураши... Работать  начинаем
при белом свете,  скотину  гоним  на  выпас,  в  поле  выходим!  А  солнце
появляется много погодя, на готовенькое.
     -- Глупое оно аль ленивое?
     Кощунник сердито блеснул глазами:
     -- Старших чтит! Не то что нынешняя  молодежь!  Не  забегает  поперед
белого света, ибо Род сотворил солнце много позже!
     Задорный  голос  пристыженно  умолк.  Кощунник  ударил  по   струнам,
заговорил с подъемом:
     -- Стал Род творить небо и землю, солнце и звезды,  сотворил  луну  и
зверей, реки и горы, моря и степи. На третий день сел  отдохнуть.  Не  все
понравилось, что сотворил, и он стал думать, что делать дальше.
     Неподалеку от Олега парень сказал вполголоса молодой девке:
     -- Сперва натворил, потом задумался! Если бог так делал, то  чего  от
меня батя требует...
     Девка отвечала с сочувствием:
     -- Ну и мир сотворил! Славко, ты бы сделал лучше...
     Кощунник услышал, сверкнул очами, но сказал примирительно:
     -- Род был один, никто не мешал. Даже боги не всемогущи: что сделано,
уже не сотворят несделанным. Поправляй,  улучшай,  но  уничтожить  нельзя.
Призадумался Род и родил себе в помощь Белобога и Чернобога...
     -- Мужик? -- ахнул кто-то.
     На дурня цыкнули, кощунник продолжил:
     --  Взялись  населять  мир  зверьми,  птицами,   рыбами,   гадами   и
насекомыми...
     -- Насекомых пошто?  --  спросил  кто-то,  затем  послышался  звучный
шлепок. -- Насосался, упырь! Лягухам от них радость, так мы и без лягух бы
обошлись...
     Кощунник сказал с язвительной насмешкой:
     -- Не для человека мир творился!  Боги  творили  просто  так,  потому
много всякой дряни. Это уже потом, когда колоды веков  прошли,  а  мир  не
менялся, прискучило все хуже горькой редьки. Тогда престарелый Род  слетел
с Мирового дерева, где сидел в личине  сокола,  и  сотворил  на  удивление
богам невиданного зверя -- человека.  То  был  самый  лютый  зверь,  самый
подлый и хитрый, но зато и самый слабый. Не дал  ему  Род  ни  когтей,  ни
клыков, ни плавников, ни крыльев -- зато дал каплю своей крови!
     Старец оглядел замеревшие в ожидании лица. В  ночном  воздухе  поплыл
печально-торжественный звук туго натянутых струн.
     -- Человек может прожить жизнь, не зная о частичке бога в себе...  Но
может и раздуть ее в  бушующее  пламя,  как  случилось  с  тремя  древними
героями, которые однажды вышли  из  дремучего  Леса  в  мир.  Раньше  жили
по-звериному, копали корни, били зверей камнями и палками...
     Олег увидел Гульчу -- вышла на ночное крыльцо, постояла, всматриваясь
в темень. Могучий голос кощунника и пестрая кучка  молодежи  привлекли  ее
внимание, она быстро сбежала по ступенькам.
     Кощунник говорил с подъемом:
     -- Звали этих героев: Таргитай, Мрак и...
     Гульча была близко, Олег протянул руку из темноты,  внезапно  схватил
ее за плечо. Она дернулась, испуганно ойкнула. Олег  обнял  ее  за  плечи,
сказал прямо в ухо:
     -- Случилось что?
     -- Нет, просто тебя искала, -- ответила  она,  прижимаясь  к  нему  и
одновременно вытягивая шею к старцу. Тот вещал с  вдохновенным  блеском  в
глазах:
     -- Таргитай лучше всех играл на свирели, Мрак  был  лучшим  стрелком,
а...
     Олег сказал Гульче на самое ухо, она даже отпрянула от неожиданности:
     -- Тогда пойдем ужинать и спать. Впереди трудный путь.
     Гульча сказала с неудовольствием:
     -- Но я хочу послушать легенды местных племен!
     -- Твое право, -- ответил Олег невозмутимо. -- Тогда я поеду один.
     Гульча сверкнула глазами, в них  отражались  уже  не  звезды,  а  все
звездное небо. Олег обрадовался, что  она  остается,  но  Гульча  поспешно
повернулась, взбежала по ступеням, опередив пещерника.

     Корчма  была  просторная,  хотя  старая,  даже  древняя,   с   низким
закопченым потолком. Старые балки просели, выпячивались, как  худые  ребра
старой лошади. Деревянный пол вдоль стен  был  вымощен  булыжником  в  два
ряда, в двух очагах взревывало косматое пламя, огороженное  валунами.  Три
пары сапог стояли близ огня, от сырых голенищ валил пар.
     Столов было два десятка, но лишь за  одним  сидели  трое  угрюмолицых
мужчин, между собой почти не разговаривали. На  вошедших  Олега  и  Гульчу
уставились недобрыми, красными глазами.  Пальцы  на  руке  Гульчи  сжались
предостерегающе. Олег лениво двигался по корчме в глубь зала, его  зеленые
глаза невозмутимо глядели перед собой. Он негромко  кашлянул,  прикрывшись
ладонью, и тихо сказал, не отнимая руки:
     -- Ничего не говори... Третий от двери -- чтец по губам.
     Гульча  словно  оказалась  под  ледяным  ливнем  --  похолодела,  шла
покорно, по сторонам не рискнула бросить даже беглый взгляд, страшась, что
выкажет свой ужас.
     Хозяин корчмы выдвинулся из кухни, вытирая руки о передник:
     -- Что хотите?
     -- Поесть, -- сказал Олег коротко. -- И выпить.
     Хозяин смерил критическим взглядом его рваную одежду, сказал грубо:
     -- Хлеб почти свежий -- неделю назад пекли, мясо вчерашнее. И сыр.
     -- Сыр прошлогодний? -- сказал Олег хмуро. --  Неси,  только  быстро,
пока я не начал грызть стол.
     Хозяин не сдвинулся с места.  Олег  вздохнул,  долго  рылся  по  всем
карманам, выудил серебряную монетку, показал и спрятал. Хозяин кивнул:
     -- Сейчас принесу. Садитесь к этим гостям, там есть места.
     Олег ответил медленно, сделав голос почтительным:
     -- Зачем же беспокоить важных людей? Сядем и за грязный стол. Мы люди
маленькие.
     Гульча молча опустилась на лавку, залитую  супом,  с  трудом  отыскав
чистый краешек. Олег шумно сдвинул блюда с объедками, рукавом смахнул лужи
пролитого пива и браги. Гости за дальним  столом  мрачно  посматривали  на
новоприбывших, наконец один внезапно спросил:
     -- Эй, девка! Из каких краев?
     Она вспыхнула, холодно взглянула на гуляку.  У  него  было  массивное
лицо, на  правой  щеке  --  глубокий  шрам,  напоминающий  странный  узор.
Запавшие глаза смотрели жестко, оценивающе. Перед ним стоял ковш с брагой,
но глаза гуляки были трезвыми.
     -- С севера, -- ответила она медленно, -- если  мой  хозяин  позволит
мне ответить самой. Он купил меня там...
     --  Он  позволит,  --  отмахнулся  гуляка.  И  бросил  на   пещерника
оценивающе-пренебрежительный взгляд. -- Где  он  серебряные  монеты  взял?
Зарезал кого?.. А ты северянка?
     -- Родилась на севере, -- ответила она, -- но моих родителей привезли
с юга... или востока... Вместе с другими пленными.
     Второй гуляка, широкий и хмурый, с  двумя  ножами  на  поясе,  бросил
хмуро:
     -- Когда Войдан ходил, наверное.
     Третий, со злым лицом и острыми глазами, хмыкнул скептически:
     -- Войдан пленных не довел, передохли. Это добыча Фродо.
     Второй отвел глаза от Гульчи, возразил с неудовольствием:
     -- Войдан разорил десять городов на востоке,