ородцев. Но к которому из
наемных воителей обратиться?
     Надрывно звонил  колокол,  на  главную  площадь  с  боем  прорывались
сторонники одной группировки, их тут же  вытесняли  другие,  но  и  тех  с
треском вышибали третьи. В ход шли  рукавицы  со  свинчатками,  колья.  На
утоптанной, словно камень, земле под ногами шелестели, как жухлые  листья,
изодранные клочья рубах, пояса, воротники, а  от  пролитой  крови  кое-где
накапливались лужи.
     Каждая улица Новгорода жила своей жизнью -- улица  кожевников,  улица
оружейников, улица бондарей и прочие, --  своими  интересами,  потому  там
часто собиралось малое вече. Новгород  разросся  на  пять  концов,  каждый
держал своего посадника, каждый конец собирал свое среднее  вече.  Но  все
улицы и все концы города составляли  единый  Новгород,  жили  его  жизнью,
потому разноречивые решения утверждали окончательно на общегородском вече.
     Пока что драки шли в разных концах. На восточном конце  решили  после
недолгой драки послать к арабам, просить выслать  им  князя.  В  Новгороде
издавна водились мусульманские купцы,  у  них  были  свои  склады,  лавки.
Торговля шла бойко, наладили дела с немцами, свеями, данами, мурманами  --
у тех тоже был свой конец. Постепенно ряды ислама множились, иные  русские
купцы приняли  ислам,  обратили  детей  и  домочадцев,  ислам  приняли  их
работники. И скоро уже весь  восточный  конец  Новгорода  с  его  улицами,
проулками, площадями был мусульманским. К  тому  же  там  осели  гости  из
Булгар, недавно всем племенем принявшие ислам, там же были дома торков  --
в Новгороде их звали черными  клобуками,  --  берендеев,  узкоглазых  и  с
косичками.
     Южный конец издавна тянул сторону киян -- в Киеве власть  у  Самовита
была крепка, раздоров нет, и хотя хазары показывались уже на другом берегу
Днепра, он полян в  обиду  не  давал,  копил  силу,  чтобы  освободить  от
хазарской дани северян и вятичей.
     Северный конец склонялся к поискам князя за дальними морями  --  дабы
не обрел силу от соседей. Славенская сторона, самая крупная, передравшись,
все же решила звать на княжение  неправедно  изгнанного  Рюрика,  гонителя
варягов и прочих насильников. Олег чувствовал опытную руку, ибо  еще  пару
дней тому здесь о Рюрике никто не вспоминал.
     Олег,  пытаясь  склонить  чашу  весов  на  сторону  Рюрика,  охрип  в
словесных баталиях,  схватках,  кулаки  саднили  --  не  всегда  кончалось
криком, -- на косточках кожа была сбита, текла сукровица.  Горячие  головы
Славенской стороны рвались идти через реку на Торговую сторону,  ломать  и
крушить, утверждая свою правоту. Посадники, бояре, воеводы и знатные  мужи
удерживали, обещали дать бой через два дня, в час новгородского веча.
     На  Славенской  стороне  было  три  конца  и  три  посадника,  а   от
оружейников, кузнечного ряда, скорняков,  кожевников  обещались  выставить
надежных выборных, что не отступятся на бурном общем вече. С южного  конца
обещались  прислать  двоих  выборщиков  Рюрика,  даже  с   восточного   --
исламского от края до края -- один из шести должен  был  подать  голос  за
призвание рюгенского князя с его дружиной. Олег насчитал,  что  за  Рюрика
будет около  трети  голосов,  другие  же  распределятся  между  князем  от
киевского  владыки  Самовита,  хазарского  кагана,  исламских   шейхов   и
немецкого короля. За них тянуло чуть двух третей новгородцев, так что если
настрой вольных новгородцев не  переменится,  за  Рюрика  будет  небольшой
перевес. Крохотный, но все же...
     Олег последние две ночи провел без  сна,  встревал  в  любую  уличную
драку,  молил  судьбу,  чтобы  не  сорвалось  в   последний   момент,   не
переменилось, чтобы расстановка сил сохранилась до общего веча.
     В первый же день после пира у Гостомысла его остановил посреди  улицы
один русич, оглядел оценивающе:
     -- Полгривны заработать хочешь?
     Олег сделал лицо как  можно  более  простецкое,  ответил  с  северным
говорком:
     -- Хто ж откажется!
     -- Будешь шататься по городу, -- сказал русич строго, --  как  сейчас
шатаешься, бездельник! Только  ори  громче:  "Волим  Рюрика  с  дружиной!"
Понял?.. А будут спорить... У тебя кулаки для чего отросли?
     Олег заулыбался во весь рот:
     -- Давно чешутся!
     Русич вытащил из калитки тоненький прутик серебра:
     -- На! Это вперед за работу.  А  кормиться  приходи  во  двор  русича
Тараса.
     -- Премного благодарен, -- ответил Олег радостным голосом.  --  Уж  я
возьмусь! Полгривны -- это ж какие деньги!
     Теперь, оставив Гульчу на постоялом  дворе,  он  шатался  с  десятком
добрых  молодцев  --  они  тоже  тянули  за  признание  Рюрика.  На  улице
небезопасно, но на постоялом дворе скорее могут  пырнуть  ножом,  а  здесь
все-таки вокруг свои. Дрались вместе, сроднились. Ожерелье из оберегов  он
оставил на постоялом дворе, и теперь никто не признавал в нем волхва, а  в
глаза -- мудрые и печальные -- кто заглядывает в кулачном бою?
     В  последнюю  ночь  перед  всегородским  вечем  Гульча  не  спала,  с
отвращением наблюдала  из  окна  кровавые  драки,  слушала  крики,  вопли,
призывы. Пещерника не было, он показал свой звериный  нрав,  ввязавшись  в
уличные драки, приходил поздно, сразу падал на постель и засыпал.
     В этот раз Гульча решила дождаться, однако ночь тянулась и  тянулась,
на востоке начало светлеть, а на улицах все так же мелькали факелы,  пахло
дымом,  слышались  яростные  вопли.  Наконец-то  она  легла,  укрывшись  с
головой, чтобы не слышать звериного буйства, и почти сразу  же  за  дверью
послышалось шарканье, кто-то тщательно вытирал подошвы. Она насторожилась,
бесшумно нащупала свой кинжал.  Дверь  отворилась,  Олег  вошел,  тихонько
ступая, направился к постели.
     Гульча потянула носом, сказала удивленно:
     -- На этот раз что-то новое... От тебя пахнет подземельем.
     Он тихо засмеялся, в темноте она не видела его лица.
     -- Подвалы для заточения здесь именуются срубами. Ты чего не спишь?
     -- Как бы я заснула, беспокоясь за тебя?
     -- Вопросом на вопрос, -- пробормотал он.
     Ложе заскрипело под его могучим телом. Она опустилась рядом. От  него
в самом деле несло очень глубоким подземельем --  она  привыкла  различать
разные благовония в доме отца, -- но еще  крепким  мужским  потом.  Гульча
смочила чистую тряпицу, вытерла его грудь, перевернула на спину, принялась
мять мышцы, в который раз  удивляясь,  что  у  пещерника  такие  массивные
плечи.

     Утром, в день общего веча, на мосту через  Волхов  дорогу  загородила
толпа сторонников Самовита. Сшиблись, потеснили, но  те  быстро  озверели,
поперли дуром -- впятеро; перила моста затрещали, народ гроздьями падал  в
реку, продолжая в воздухе хватать за  горло,  вцепляться  в  волосы,  бить
ногами.
     Олег держался в переднем ряду, валил кулаками замертво, но далеко  не
зарывался, дабы сбоку не пырнули  ножом.  Справа  азартно  гатил  могучими
кулачищами рыжеголовый парень с озорными глазами. Кликали его  Васькой,  а
прозвище было Буслаев -- явно из киевлян, там полно Буслаевых, да и  когда
сами буслы летят к лесу, то закрывают широкими крыльями небо. Олег  дрался
расчетливее, несколько раз спасал  голову  Буслаева  от  жерди  или  кола,
сбрасывал таких в реку.
     Один ляпнулся в воду с диким воплем, забарахтался, крича:
     -- Спасите!.. Спасите!.. Я не умею плавать!
     Васька Буслаев зло крикнул через обломки перил:
     -- Я тоже не умею, но не ору же?!
     Другой наклонился, спросил:
     -- Ты за кого руку тянешь?
     Утопающий изо всех сил бил  руками  по  воде,  захлебывался,  кричал,
глотая брызги:
     -- За... кого скажешь...
     Доброхот разочарованно отвернулся:
     -- Как петушок на палочке: куда ветер подует... Нам такие  не  нужны.
Поклон рыбам!
     Прорвались по ту сторону Волхова, а  там  уже  трещали  лавки,  народ
ломал навесы, в грязь вываливались шелка,  узорчатые  платья.  На  вечевой
башне неумолчно бил большой колокол -- отчаянно, как на пожаре.
     Внезапно Олег увидел через распахнутые  ворота  одного  терема  троих
всадников -- один из них был миниатюрный, с распущенными по плечам темными
косами. Всадник чуть повернул  голову,  и  Олег  узнал  Гульчу.  Он  сразу
пригнулся,  успев  заметить,  что  Гульчу  внимательно   выслушивали   оба
всадника: костлявые, с хищными худыми лицами, хмурые,  одетые  словно  для
короткой, но злой сечи.
     Олег быстро проскользнул мимо ворот, прячась за спинами соратников, а
на перекрестке снова ввязался в драку. Выборные от малых  веч  на  площадь
пробиться не сумели -- драка, давка, над головами взлетают колья, дубинки,
жерди. С трудом пробивался к вечевой башне и высокий русич  на  прекрасном
породистом коне -- в доспехах, лицо в шрамах, на поясе висел огромный меч,
но могучий воин за  рукоять  не  хватался:  вокруг  свои,  новгородцы,  не
варяги.
     Олег кивнул Буслаеву, надо-де помочь, в  четыре  кулака  пробились  к
русичу, того мотало в грозной толпе, грозило  выкинуть  из  седла.  Жадные
руки хватали за сапоги, троих гридней русича стянули  с  коней  на  землю,
молча и остервенело  топтали,  сладострастно  хакая.  Вдвоем  с  Буслаевым
сумели отгородить от натиска лютой  толпы,  пропихнули  к  помосту.  Русич
смахнул кровь, заливающую глаз, сказал хрипло:
     -- Благодарствую!.. С меня еще гривна.
     -- Что? -- не понял Олег. Засмеялся, узнав русича Тараса. -- Неплохо,
а?
     Русич в ответ  весело  рассмеялся.  К  помосту  пробрались  еще  трое
выборных, стали у вечевых ступеней, с которых  должно  прозвучать  решение
новгородцев. Отборные молодцы,  нанятые  служить  лишь  порядку  и  никому
больше, работали дубинками, расчищая вечевую  площадь,  теснили  озверелый
народ, не разбирая, кто из них смерд, кто боярин. Крепкий ратник  чуть  не
огрел Олега, тот перехватил дубинку, крикнул бешено:
     -- Дурень, совсем очумел?
     На площадь, усыпанную воротниками, пуговицами,  расцвеченную  пятнами
крови, сквозь толпу протискивались растрепанные  выборные  --  от  каждого
торгового союза, цеха,  земледельцев,  волхвов.  Толпа  орала,  улюлюкала,
плевала вслед, бросала камни и палки, других же поощряли воплями.
     Внезапно колокол умолк. Крики  начали  утихать  тоже,  над  площадью,
словно огромная птица взмахнула крыльями,  пронесся  ветерок.  На  вечевую
ступень медленно поднялся Гостомысл. Был он бледен,  под  глазами  повисли
темные круги, а двигался тяжело, словно нес на плечах гору.
     -- Соратники Великого Новгорода! -- сказал он негромко,  затем  голос
его окреп, разнесся над толпой. -- Люди вольные,  люди  непокоренные!..  В
ваши руки отдаем будущее Новгорода, а с ним, как знать, может быть,  всего
народа нашего! Вам решать, призвать или не призвать князей, чтобы  правили
и володели нами, а если призвать, то  кого.  Об  одном  прошу  --  решайте
мудро, без ребячьих обид, без сиюминутной корысти!
     Он говорил недолго, сила -- в краткости, а за ним на вечевую  ступень
поднимались  старшие  бояре  --  из  выборных,  выборные  тысяцкие,  затем
воеводы, знатные  воины-русичи,  которых  свистом  и  криками  не  сгонят,
уважают за честь и совесть.
     В толпе снова вспыхнули драки, послышались нетерпеливые голоса:
     -- Кончай языками чесать! Все ясно давно! Собирай голоса!
     Перепуганные подвойские раздавали  полоски  бересты  выборным,  боясь
близко подойти к ревущей толпе.  Несколько  человек  прорвали  ограждение,
ринулись к выборщикам. Едва перехватили,  в  воздухе  замелькали  дубинки.
Кто-то убежал, зажимая ладонями разбитую  голову,  а  кого-то  утащили  за
ноги.
     Выборные торопливо писали чертами и  резами,  а  кто  и  подвязанными
знаками, бересту бросали в широкую корзинку, что стояла на виду. Так же на
виду шел подсчет голосов, и над площадью стоял сплошной рев. Олег  ошалело
смотрел на людское море: греки, что изгоняли равнодушных на выборах, здесь
бы померли от зависти...
     Гостомысл  вышел  на  ступень,  сопровождаемый  выборными,  что  вели
подсчет, вскинул высоко над головой берестяной лист:
     -- Соратники славного Новгорода! Большинством голосов решено звать на
княжение  Рюрика,  которого  мы  все  знаем.  От  имени  города   составим
грамоту-договор, дабы прибыл не сам, а со  своим  родом  и  дружиною.  Нам
нужен не залетный князь, а свой,  новгородский.  На  этих  условиях,  буде
примет, мы даем ему и его дружине  содержание,  плату  за  службу,  а  его
русичам еще и терема на главной улице. А он, буде  примет,  обязуется  нас
защищать, а новгородских вольностей не трогать. Ежели  примет  --  милости
просим!
     В толпе снова пошли крики, и на  глазах  народа  договорную  поспешно
скрепили главной печатью Новгорода, затем  печатями  старших  выборных  от
пяти  концов  города.  Гостомысл  поднял  грамоту  над  головой,   показал
собравшимся, затем отступил на шаг, незаметно  передал  за  спиной  Олегу,
который смиренно стоял среди воевод, теребя на груди обереги.
     -- Может,  останешься  на  пару  дней?  --  прошептал  Гостомысл.  --
Снарядим как следует! Коней заводных дам, провожатых.
     -- И так, может быть, уже опоздал, --  ответил  Олег  тоже  тревожным
шепотом. -- До встречи!
     Он отступил за спинами в избу, спрятал договор за пазуху.  В  вечевой
избе было пусто, все стояли на крыльце и на  вечевой  ступени.  Он  быстро
перебежал через светлицу, бесшумно отворил окно. Показалось, что за спиной
скрипнуло. Затаился, держа руку на рукояти ножа. Было тихо, и он  спрыгнул
на землю, задами выбрался на тихую улицу.
     Олег  вбежал  в  горницу,  схватил  дорожную  суму,  уже   собранную,
увязанную. Гульча подскочила, словно ее пырнули снизу шилом:
     -- Ты куда?
     -- Дела, -- ответил Олег коротко. --  Прощай!  Тебе  понравился  этот
город? Здесь такие лавки, такие торговые ряды!
     Он бросился к двери, услышал визг:
     -- Ты не поедешь без ме...
     Хлопок двери оборвал ее крик. Олег  сбежал  вниз,  прыгая  через  три
ступени. На дворе быстро сгущались сумерки, вече затянулось на весь  день,
хотя начали с утра. Олег пронесся, как бесшумная тень, к  конюшне,  быстро
оседлал коня, вывел из низких ворот. Конь взыграл,  почуяв  свежий  ночной
воздух. Олег приторочил дорожную сумку, а второй мешок  и  тюк  пристегнул
поверх седла заводного коня. Он отказался от  мысли  вскочить  в  седло  и
понестись галопом -- грохот привлечет внимание, почти бегом повел коней  в
поводу.
     С крыльца, топоча каблучками, сбежала разъяренная Гульча.
     -- Ты куда без меня? Что я буду делать в этом холодном городе?
     Олег бросил через плечо:
     -- Я еду на Север, к  гипербореям!  Там  птицы  замерзают  в  полете.
Правда, зимой...
     Он вывел коней за ворота, повел по улице. Старался идти по  земле  --
копыта меньше стучат,  чем  по  деревянной  мостовой.  Когда  миновал  два
перекрестка и впереди  замаячили  уже  городские  ворота,  сзади  раздался
звонкий цокот копыт.
     Гульча неслась за ним галопом на рыжем жеребце. Ее черные, как смоль,
волосы развевались по плечам подобно струям подземной реки мертвых. За ней
едва поспевал, жалко вздергивая к небу морду, запасной  конь,  привязанный
чересчур коротко. На заводном коне ни седла,  ни  потника,  на  первом  --
седло и Гульча.
     Олег выругался, запрыгнул в седло. Полгорода услышало  конский  топот
-- всего-то делов настобурчить уши того умельца, который едва не пришпилил
его к стене у Гостомысла. И его дружков, если не один: волки ходят стаями.
     Створки городских ворот были уже закрыты и  даже  подперты  бревнами.
Можно объехать с юга,  там  стену  недавно  разобрали  на  склады,  но  из
сторожки как раз  вышел  грузный  дружинник  --  потный,  раскрасневшийся,
распустивший пояс. Живот навис над ремнем, скрывая железную пряжку. Заорал
с ходу, люто выкатив глаза:
     -- Кто такие? Почему на ночь? Тати?.. Ворррюги?
     -- Не ори, дурак, -- сказал Олег с досадой. Он вытащил  из-за  пазухи
свиток, облепленный печатями, весь в шелковых  шнурках,  на  которых  тоже
болтались тяжелые печати. -- Видишь?.. Задержи еще малость, завтра с  утра
пойдешь вывозить навоз. Все понял, дурень?
     Толстяк заметно побледнел. Живот враз втянулся, а грудь выгнулась. Он
покосился на караульную пристройку -- оттуда неслись разгульные песни,  --
строго посмотрел на Олега, гаркнул зычно:
     -- Стража!
     Из домишка вывалились, роняя и подхватывая  топоры,  трое  шатающихся
мужиков. Все в подпитии, простоволосые, лишь один оставался в кольчуге  --
так и попер впереди всех, свирепо раздувая ноздри, сверля  Олега  взглядом
василиска. Олег медленно потянул из ножен меч.
     -- Дурни! -- крикнул старший гридень. -- Ворота отворяйте! По важному
делу гонец.
     Стражи заколебались, двое зачесались, повернули  к  воротам.  Третий,
который в кольчуге, мерил Олега и Гульчу недружелюбным взглядом:
     -- Дык ворота ж заперты на ночь?
     -- Дурень ты, Мыкола, -- сказал старший дружинник. -- Слыхал, сегодня
вече завершилось?
     -- Слышал, -- угрюмо ответил мужик. Он потрогал окровавленную  скулу.
-- Вчера и позавчера был на сходке. Сегодня --  чтоб  на  тебе  Ящер  воду
возил! -- мне дежурить.
     -- Гонец к Рюрику, -- ответил старший густым трубным голосом, у Олега
сразу страшно зачесались  руки  размазать  его  по  воротам.  --  Кончатся
распри, ежели ничего не случится...
     -- Когда еще у нашей  козы  хвост  вырастет,  --  отозвался  мужик  с
окровавленной скулой. -- Разве что когда солнце задницей обернется...  Или
хотя бы луна.
     Справа среди пристроек что-то мелькнуло. На миг  Олег  заметил  краем
глаза остроконечный капюшон, надвинутый на глаза.  Тень  падала  на  лицо,
мелькнул тяжелый подбородок. Олег  молниеносно  выхватил  швыряльный  нож,
Гульча внезапно  тронула  коня,  оказалась  между  Олегом  и  таинственным
незнакомцем, и тот отступил за каменный угол.
     Старший дружинник посмотрел на Олега  с  открытым  ртом,  не  понимая
внезапного замаха, и Олег, сцепив зубы, сунул нож в  чехол  на  поясе.  От
ворот донесся скрип, тяжелые створки медленно распахнулись. Олег пришпорил
коня, и под грохот копыт  по  отмостке  они  вылетели  из  города.  Гульча
неотрывно держалась сзади. Олег постоянно слышал за спиной стук подков  ее
коня и двух заводных.
     Городские стены все уменьшались, дорога тянулась ровная, как  стрела,
и широкая, укатанная тысячами и тысячами тяжелых подвод. Слева  от  дороги
темнела Черная гора  --  массивная,  словно  оплавленная  небесным  огнем.
Вершина блестела под яркой луной, ветры сдули пыль и грязь, дождь смыл  --
гора была почти голой, трава зацепилась  лишь  в  неглубоких  щелях,  куда
нанесло земли ветром. Сама гора  не  трескалась,  не  рассыпалась.  Ходили
слухи о несметных сокровищах в недрах. Олег всегда посмеивался над  такими
легендами. В каждой местности есть своя Черная гора  --  Лысая,  Перунова,
Гелонова, Дивова, -- и везде жители  весей  при  свете  догорающей  лучины
рассказывают о несметных сокровищах.  Сколько  Олег  себя  помнил,  всегда
рассказывали эти бедные души, оставляя  себе  надежду,  что  когда-то  при
удаче доберутся, попользуются. Иногда помимо сокровищ в недрах  хоронились
мечи-кладенцы, кувшины с живой  и  мертвой  водой,  сапоги-скороходы...  В
молодости Олег обижался, когда ему желали удачи. Удача -- удел  дураков  и
бездельников. Удача -- то, что  падает  к  ногам  случайно,  незаслуженно.
Сильный да умелый рассчитывает на успех, а не на удачу. Пожелать ему удачи
-- не в лоб  обозвать  дурачком,  который  успеха  не  добьется,  а  может
надеяться лишь на случай.
     По дороге встретили только одну подводу -- тащилась в сторону города.
Волы ступали сонно, мужик дремал, держа вожжи в огромном  корявом  кулаке.
Олег крикнул на ходу:
     -- Не спи, замерзнешь! Ворота закрыты.
     Мужик приоткрыл один глаз, оглядел Олега и  Гульчу,  ответил  хриплым
спросоня голосом:
     --