водил  ушкуйников,  рубился  с  чужими
купцами в открытых морях, грабил при случае, бывал в  далеких  странах,  к
тридцати осел, остепенился, занялся своенравным городом,  ибо  посадниками
были  дед,  прадед,  а  такое  непросто  в  Новгороде,  где   нет   власти
наследственной, а только выборная.  Но  в  жилах  Гостомысла  текла  кровь
Колоксая, который сумел натянуть тетиву отцовского лука  Таргитая-Геракла,
а также кровь Скифа, чье  потомство  потрясало  и  рушило  многие  империи
тысячу лет, кровь Славена, который свой народ снял с  коня  и  посадил  на
землю, кровь Руса, который увел своих детей с Карпатских  гор  на  зеленые
долины...
     -- Знаешь ли ты, -- спросил Олег, -- что творится в южных краях?
     Гостомысл двинул плечами:
     -- Наверное, как обычно... Режут один другому глотки, умыкают невест,
жгут села, продают своих же сородичей  в  рабы  ромеям.  Так?  Или  что-то
стряслось еще?
     -- Многое стряслось, -- ответил Олег угрюмо. -- Например, сыны Рыжего
Волка перестали рвать друг другу глотки, теперь поперли на соседей. С этой
стороны у них лишь племена сыновей Славена.  Сыны  Рудольфа  бросили  клич
"Дранг нах Остен", что означает -- натиск на Восток. На нас то есть. А нам
приходится драться на  две  стороны:  с  Востока  прут  неведомые  народы,
которых, как песку на берегу моря. Но восточные чем отличаются от западных
врагов? Ну-ну, ответь?
     Гостомысл подумал, пожевал старческими губами, сказал осторожно:
     -- Положим, не смогу назвать одно-единственное свойство... Ведь  надо
назвать одно?
     -- Степняки налетят, пожгут, пограбят, уведут в полон, а потом о  них
ни слуху ни  духу.  До  следующего  набега.  А  вот  западные...  Западные
остаются!
     Гостомысл посмотрел непонимающе. Олег объяснил:
     -- Восточные уходят даже после полной победы, а западные закрепляются
на любой пяди. Они не грабят, не жгут поля, не уводят в полон. Зачем? Ведь
это уже их земли. Со  скотом,  нивами,  рабами.  Нет,  даже  не  рабами...
Германцы онемечивают покоренный народ, заставляют кланяться  своим  богам,
изгоняют местные языки. Я был в таком краю однажды... Через три  поколения
от племени не осталось и следа!
     -- Вырезали? -- не поверил Гостомысл. -- На германцев не похоже.
     -- Не вырезали, а онемечили. Правнук Святомира уже не  знал,  что  он
славянин. Считал себя не то  готом,  не  то  германцем.  Все  племя  стало
немцами. Говорит по-немецки, кланяется  немецким  богам,  забыло  о  своем
славянстве.
     Гостомысл раздвинул дряблый рот в улыбке, стараясь отогнать тревогу:
     -- А не к лучшему? Германцы -- хороший  народ.  Превратить  растяп  в
ловких да умелых -- разве худо?
     -- Худо перебить всех зверей  и  птиц,  дабы  очистить  землю  для...
скажем, коней или коров. Не окажется ли сегодняшнее добро тем камнем,  что
завтра потянет на дно? Я видывал, что народы-растяпы вдруг превращались  в
великие народы,  как  среди  них  появлялись  --  несть  числа  --  герои,
богатыри, мудрые пророкои, маги!.. А великие народы, известные  мудростью,
силой, доблестью, внезапно исчезали! Ты же знаешь,  что  ни  доблесть,  ни
мудрость, ни  огромные  армии  не  спасли  владыку  мира  Рим  от  натиска
славяно-германских отрядов! Как не спаслись от гибели  некогда  грозные  и
мудрые народы Востока... Так что существовать должны всякие народы. Мы  не
знаем, чего от нас потребуют боги завтра.
     -- Ну, -- пробормотал Гостомысл в затруднении, его  глаза  беспокойно
дергались, пальцы сжимались в кулаки, -- не знаю таких богов,  которые  бы
желали уцелеть слабым да ленивым!
     -- Кто знает? Может быть, в грядущей резне как раз  ленивые  уцелеют.
Пусть лучше цветут все цветы. Мы не знаем, какой завтра понадобится.
     Гостомысл звучно хлопнул в ладони. Щелкнуло, как сухие дощечки, дверь
тут же  отворилась.  На  пороге  возник  гридень,  преданно  уставился  на
посадника.
     -- Вели принести яства, -- распорядился  Гостомысл.  --  И  меду  для
пещерника. Только не хмельного!
     Гридень исчез, успев бросить  на  Олега  выразительный  взгляд:  мол,
вижу, какой ты пещерник, по ночам с кистенем под мостом сидишь,  меду  ему
не хмельного -- умру со смеху...
     Они молчали, пока принесли стол, подносы с едой, расставили на  белой
скатерти. Когда слуги вышли, Гостомысл повел рукой:
     -- Не обессудь  за  скудное  угощение.  Но  ты  --  святой  пещерник,
разносолов чураешься... Олег, тебя прозвали Вещим. Ты прозреваешь будущее.
Не может быть,  чтобы  ты  пришел  лишь  смутить  мою  душу.  Говорят,  ты
приходишь уже с решением.
     Они ели в молчании. Когда  Олег  напился  меду,  помыл  руки,  сказал
медленно:
     -- Было мне откровение, Гостомысл. Такие видения бывают раз в  тысячу
лет... Лишь в самые  крутые  моменты  бывают!  Боги  сказали,  как  спасти
детей... если не всех детей  Славена,  то  хотя  бы  детей  Руса.  А  там,
глядишь, и детям Славена можно дать  защиту.  Уже  народился  тот  потомок
Рода, который может объединить  наши  народы,  положить  конец  резне.  Он
создаст такую могучую державу,  что  все  западные  королевства  покажутся
захолустными дворами! Лишь миг я  зрел  края  нового  царства  --  оторопь
взяла. Даже древние империи -- сколько о них говорено!  --  лишь  плоды  в
ладони молодого велета, коим будет эта новая держава.
     Гостомысл  подался  вперед,   морщинки   чуть   разгладились.   Глаза
заблестели. Олег выговорил потрясенно:
     -- И еще, Гостомысл... Я видел и твое имя, высеченное  в  веках,  ибо
твоему родственнику суждено править великой страной. Правда, лишь в  одной
реке грядущего я видел это государство, а в других его не было. Но я хочу,
чтобы мы поплыли по этой реке.
     Гостомысл со стуком опустил кубок, руки его тряслись:
     -- Говори, говори! Кто он?
     Внезапно  он  побледнел,  кубок  выкатился  из   застывших   пальцев,
покатился по столу. Олег поймал, поставил, голос его был сочувствующим:
     -- Ты угадал... Этот князь князей взял в жены твою дочь Умилу.
     Гостомысл вскочил, завис над столом. Глаза налились кровью:
     -- Князь князей? Этот тать?
     -- Успокойся, мудрый Гостомысл. Многие тати становились  основателями
царств, а Рюрик вовсе не тать. Он  полянин,  а  поляне  больше  знакомы  с
воинским делом, чем с торговлей. Ты  презираешь  новгородцев  за  торговые
замашки, а ведь на белом свете надобны пока  что  и  отвага,  и  торговля.
Полно тебе, Гостомысл! То и другое приносит прибыль.
     -- В набегах больше риска, -- буркнул Гостомысл.
     -- Иные торговые сделки куда рискованнее, -- возразил  Олег.  --  Мир
разный, не пытайся  причесать  одной  гребенкой!  Лисья  шкура  не  всегда
спасает, иной раз нужнее волчья.
     Гостомысл сел, обеими руками схватил  кубок.  Пальцы  дрожали,  он  с
силой вжимал их в серебряные бока, стенки начали прогибаться.
     -- Он тать, -- сказал посадник сдавленным голосом.
     -- А ты кем был в молодости? Ушкуйник -- это больше тать, чем  купец.
Гостомысл, беда в другом. Рюрику начхать на нас с высокого дерева.  Он  со
своей ватагой  ушел  на  север.  К  нему  присоединились  изгои,  отчаюги,
сорвиголовы. Он был походным князем, а теперь  стал  родовым.  Да-да!  Они
заняли большой остров в Северном море, которое  там  зовут  Морем  руссов,
отобрали у местных жителей непорочных дев... Нет-нет, не кипятись, все  по
чести! Взяли в жены. Как и Рюрик твою дочь Умилу. Местные  сперва  рычали,
но затем увидели, что их  дочкам  утеснения  нет,  а  рюриковы  головорезы
одарили родителей серебром-золотом -- в походах награбили немало.
     Гостомысл слушал с мрачным видом. Голос Олега слабел, наконец упал до
шепота:
     -- Рюрик доволен, Умила довольна, его войско русичей  --  теперь  уже
племя, народ -- тоже счастлив. Рюрик намерен основать новое царство, стать
отцом-прародителем нового народа на своем острове.
     -- Мечта всех разбойников высокого полета, -- буркнул Гостомысл.
     -- У некоторых -- сбывается. Так что у  Рюрика  нет  причин  покидать
остров! Чтобы его сдвинуть с места, надо призвать от  имени  Новгорода.  С
обещанными правами, денежной выплатой ему и войску. С  клятвами  на  огне,
мече, оберегах... Гостомысл, только ты можешь это сделать!
     Посадник вскочил, едва не опрокинув стол. Смятый  кубок  загремел  по
полу. Олег  успел  подхватить,  поставил  на  место.  Гостомысл  несколько
мгновений испепелял его взглядом, потом сел и сказал мертвым, как  камень,
голосом:
     -- Нет.
     -- Рюрик сам не хочет, -- сказал Олег несчастным голосом. --  Там  он
князь,  его  чтут.  Никому  доказывать  не  надо,  торговаться   с   вами,
проходимцами, не приходится. Пойми,  он  не  нуждается  в  Новгороде.  Это
Новгород нуждается в нем!
     Гостомысл сжал кулаки --  сухие,  с  белыми  острыми  костяшками,  но
огромные, крепкие. Голос его был таким же мертвенно ровным:
     -- Новгород ни в ком не нуждается. Тем более проходимец не нужен мне.
Оставалась моя любимица, мое утешение в старости. Теперь ее со мной нет...
Этот ответ -- окончательный.
     Он медленно поднялся, его глаза были непроницаемы и  враждебны.  Олег
вздохнул, встал. Их глаза встретились. Посадник  смотрел  не  мигая,  веки
набрякли, вздулись желтыми прожилками.
     -- Я зайду завтра, -- сказал Олег. -- Подумай еще, Гостомысл.  Оставь
личные обиды. Подумай об отечестве! Оно в опасности.
     -- Завтра отвечу то же самое, -- отрезал Гостомысл.
     -- Не зарекайся, -- предостерег Олег. -- Боги  этого  не  любят!  Спи
чутко. Сегодня ночью снятся вещие сны.

     ГЛАВА 14

     Он вышел, уклонился от столкновения  со  стражем,  что  нарывался  на
драку. Вверх по ступенькам  поднимался  русоволосый  парень,  у  него  был
румянец во всю щеку и дерзкие глаза. Едва разминулись, а на втором поверхе
Олег прошел под прицелом враждебных взглядов  немецких  купцов.  Они  ели,
пили, кто-то швырнул ему вслед обглоданную кость.
     На  первом  поверхе  в  палатах  толпился   народ,   чего-то   ждали,
переговаривались  тихими  голосами.  Гульча  протиснулась  навстречу,   ее
маленькие кулачки работали как веретена, расталкивая встречных.
     Лицо ее было красным от гнева:
     -- Куда ты делся?
     -- Ты уже? -- удивился Олег. -- Я думал, ты еще  там,  за  деревьями.
Смотри, как быстро обернулась. Случилось что?.. Ладно-ладно,  не  объясняй
перед едой подробности. Есть хочется.
     Он крепко взял ее  за  плечо,  вывел  из  терема.  Гульча  кипела  от
возмущения. Олег отвязал ей коня  и  помог  вскочить  в  седло,  подставив
колено, чего она вовсе не заметила, приняв как должное. Тучи висели низко,
солнце светило в щели между рваными тучами, но лучи оставались холодными.
     Они вихрем пронеслись по улице, пугая прохожих. Олег круто свернул  в
широкий проулок, и они влетели  в  раскрытые  ворота.  Огромный  двор  был
заставлен телегами и подводами, половина из них  была  чужеземной  работы.
Несколько оседланных коней стояли у коновязи, остальные  жевали  сено  под
навесом конюшни. Олег бросил монетку мальчишке, тот увел коней,  а  Гульча
по своему обыкновению пошла следом, проследила, чтобы налили чистой  воды,
а овса насыпали полную мерку. Удовлетворенная,  милостиво  приблизилась  к
пещернику, тот терпеливо ждал на крылечке корчмы.
     Они отнесли вещи в отведенную комнату, спустились  в  нижние  палаты,
где трапезовали постояльцы. Олег подозвал отрока:
     -- Малый ковшик квасу... Нет, большой. Это для меня! А для женщины...
Что есть готового? Она не может ждать. Давай щи,  кашу  с  мясом,  губы  в
сметане, гуся с  яблоками.  Захлопни  рот,  она  все  съест.  Ворона  тоже
маленькая, зато рот здоровый!
     От Гульчи шел пар, она исходила гневом. Олег сказал мирно:
     -- Не сердись, печенку испортишь. Я малость  перекусил  у  посадника.
Неудобно было отказываться. Старик мог обидеться.
     -- Малость? -- переспросила она  ядовито.  --  За  дружеской  беседой
нечаянно съел жареного быка, пару кабанов да дюжину лебедей? Для пещерника
это малость, верю. Окажи честь, покушай со мной, хоть я и не посадник!
     -- Зато в твоем роду семьдесят царей, -- утешил он. --  Ничего,  ешь,
не стесняйся. Тут такой шум, что никто твоего чавканья не услышит.
     Отрок поставил перед Гульчей глубокую миску с парующими щами, оглядел
черноволосую девушку уважительно, исчез. Гульча сглотнула слюну,  еще  раз
сердито сверкнула очами, но рука ее в нетерпении нащупывала ложку.
     Олег молча отхлебнул квас. В  палатах  шумно:  в  одном  углу  удалые
молодцы затягивают песню, в другом стучат ковшами,  требуя  пива,  мяса  и
женщин. Здесь торопливо договаривались о торговле -- любой, добравшись  до
Новгорода, старается сразу взять быка за рога. За отдельным  столом  хмуро
веселятся полочане  --  в  кольчугах,  булатных  наколенниках,  на  поясах
пристегнуты широкие мечи, неподалеку сидят сурожане, их заклятые враги,  в
звериных шкурах, насупленные, лица в шрамах, которые наносит волхв в  день
совершеннолетия,  руки  до  плеч  обнажены,  мускулы  охватывают   широкие
железные браслеты. Еще дальше пьют и осторожно приглядываются  к  обществу
бритоголовые свеи -- настороженные, не привыкшие к разгулу,  обычному  для
детей Славена. За дальним столом шустро работают расписными  ложками  двое
таких черных, словно в саже вывозились -- только глаза да  зубы  сверкают,
как молнии в ночи. Старики, глядя  на  них,  плюют  украдкой  через  левое
плечо, говорят: "Чур меня!",  но  потихоньку,  дабы  не  обидеть  хорошего
человека, ежели то люди, а не порождение подземного  мира,  где,  говорят,
темно завсегда...
     Рим, сказал себе Олег мрачно. Но Рим пал... Не  столько  под  ударами
могучих варваров, как о том хвастливо кричат  славяне  и  германцы,  а  от
собственной слабости. Да и второй  Рим  --  Царьград  --  чересчур  быстро
жиреет. Враги у него есть, их немало, и ежели  падет  такая  мощь,  то  от
своей неразумности. Станет ли  Новгород  третьим  Римом?  Строился  и  рос
совсем так, как юный Рим, -- собирал беглых, рабов, изгоев, за его стенами
все становились вольными гражданами гордого Новгорода.  Не  попытаться  ли
посадить Новгород уже сейчас на голодный корм?  Дабы  мышцы  не  обрастали
жиром?
     Гульча с достоинством поднялась, сказала ледяным тоном:
     -- Я отдала бараний бок с кашей каликам  перехожим.  Не  притворяйся,
что не заметил!.. Заглянем на конюшню?
     -- Там в порядке, -- сказал Олег. -- Я иду в комнату.
     -- А я посмотрю за конями, --  бросила  она  упрямо.  --  Мы  о  себе
позаботимся сами, а за ними кто?
     Она не появлялась очень долго. Олег покачал  головой:  за  это  время
можно было накормить и напоить всех коней в конюшне.

     На  другой  день  Гульчачак  с  утра  пошла  бродить  по  городу.  Ее
интересовали торговые ряды -- так объяснила.  Олег  же  помылся  во  дворе
возле колодца, отправился в корчму.
     Несмотря на раннее утро, в корчме было дымно, чадно. Под  стенами  на
треножниках жарились на угольях крупные куски мяса. Окна были широкие,  но
свет шел от больших  масляных  светильников.  На  полу  под  ногами  глухо
стучали кости, там же темнели пористые корки хлеба, блестела рыбья  чешуя.
Под столами рычали и дрались лохматые псы. Воздух был тяжелый, пропитанный
запахами пива, рыбы и немытых тел. За столами ели, пили, орали, хвастались
-- но все же в корчме купцов было намного  больше,  чем  гуляк.  Пили,  но
глаза на вроде бы пьяных рожах оставались трезвыми, вопросы  таили  второе
дно, а ответы были под стать вопросам.  В  дальнем  углу  били  по  рукам,
скрепляя сделку водопадами  пива,  а  заодно  --  просто  для  памяти!  --
записывали на бересте, пергаменте, а если чертами и резами, то на дощечке.
     Олег  опустился  за  стол,  выбрав  место  возле  сумрачного  мужика,
заросшего до самых глаз рыжей кудрявой бородой.
     -- Не помешаю? -- спросил он резко.
     Мужик поднял голову от пустой кружки, глянул исподлобья:
     -- А если скажу, что мешаешь?
     -- Ну и черт с тобой, -- буркнул Олег.
     Мужик смотрел мутными с похмелья глазами,  облизал  пересохшие  губы.
Кулаки начали медленно сжиматься.
     -- Летать не пробовал, святой пещерник?
     -- Я  пришел  пить,  а  не  драться,  --  ответил  Олег.  Он  ухватил
пробегавшего мимо отрока, бросил резко: -- Пива! И не ползай, как весенняя
муха.
     -- Убери грязные лапы, -- буркнул отрок.  У  него  тоже  были  мутные
глаза. Похоже, подумал Олег, что все в корчме мучаются с похмелья,  потому
и рычат. Отрок кивнул на бородача. -- И этому налить?
     -- Почему нет, если плачу я?
     Отрок пожал плечами, вскоре принес большой кувшин, налил пива Олегу и
в кружку бородачу, ушел, оставив кувшин посреди стола.  Бородач  припал  к
своей кружке, кадык задвигался вверх-вниз. Выцедил  до  капли,  со  стуком
опустил на стол, сказал все тем же неприятным голосом:
     -- Поганое время выбрал. Что бы ни привез, все одно поганое.
     -- Почему?
     -- Воеводы возвращаются с остатками войска. Начнется вой  и  плач  по
всему городу!  Балты  на  этот  раз...  А  в  прошлом  месяце  перехватили
караваны,  всех  убили,  товары  забрали.  Цурюпы  собираются,   несколько
окрестных  весей  сожгли,  народ  порешили.  Бояре  говорят   о   народном
ополчении, так что будет не до  торговли.  Разве  что  оружие  привез,  но
своего девать некуда.
     Олег отхлебнул пива, сморщился.
     -- Эй, -- крикнул он отроку, -- пиво сварили из старых сапог?
     Отрок потемнел лицом, огрызнулся:
     -- На этой улице еще две корчмы! Не нравится, топай  дальше.  С  тебя
полтина.
     Олег непонимающе смотрел на бородача:
     -- Что за полтина?
     Тот налил  себе  пива,  пена  побежала  через  край  кружки,  ответил
равнодушно:
     -- Половина рубля.
     -- Гм... а что такое рубль?
     Бородач торопливо осушил  кружку,  поспешно  налил  еще,  лишь  тогда
ответил, держа кружку обеими руками:
     -- Ты что, из леса вышел? Рубль -- это рубль. Серебряную гривну видел
когда? Рубят на десять частей. Каждая отрубленная зовется рублем.
     -- Фу ты, -- сказал Олег с облегчением. -- Я-то думал... Дороговато!
     -- Перед войной цены растут быстрее грибов.
     Олег бросил на середину стола  золотую  монету.  Отрок  с  недоверием
покрутил перед глазами, попробовал на зуб, кивнул, опустил  в  карман.  На
его ладони появилась горсть серебряных монет, он стал  отсчитывать  сдачу.
Олег отмахнулся:
     -- Принеси поесть мне и моему другу.
     Отрок исчез, бородач хмыкнул вслед:
     --  Видал?  У  него  в   переднике   монеты   ромейские,   греческие,
франкийские, еще черт-те какие... Новгород!
     Олег цепко посматривал по  сторонам.  Бородач  хорош,  надо  лишь  не
обращать внимания на грубость. Еще лучше -- вести беседу в том  же  ключе.
Люди со сладкими языками вредят.
     --  Народное  ополчение,  --  сказал  он,  --  только  для  усмирения
окрестных племен?
     Бородач прихлебывал пиво уже с расстановкой, любовно,  утолив  жажду.
Лицо его разгладилось, глаза чуть прояснились,  а  голос  утратил  жесткую
хриплость:
     -- С теми тоже. Но  хуже  --  варяги.  Недавно  чуть  было  город  не
захватили, столько набилось под видом  купцов.  Они  и  были  купцами,  да
больно буянили, женок насильничали. Вот новгородцы и схватились за ножи...
Потом три дня улицы  от  крови  отмывали.  Убитых  навалили  столько,  что
ступить было некуда. Берсеркеры аль не берсеркеры, а  порешили  всех,  как
кабанов. Теперь, грят, варяги  в  отместку  наши  ладьи  перехватывают,  с
большим войском идут. Еще проклятые  свеи  грабят  веси  наши,  аки  волки
лютые. С Псковом друг дружке юшку из носа пускаем. Да и с Ижорой на ножах,
с карелой в том месяце большая сеча была, поле устлали убитыми -- ихними и
нашими. Да и юрга пожгла наши посады. Грят, большое войско собрали...
     Олег сидел, задумавшись. Мужик наливал себе, пил, наливал, а когда  в
кувшине показалось дно,  придвинул  жареный  каб