ния голода! Не как люди, которые отнимают жизнь ради забавы, а  то  и
просто со скуки! Гарпии... Они  познали  равновесие  между  мирами,  между
жизнью и смертью. Они могли бы поучить нас, людей, науке  сосуществования,
потому что наша раса ее основательно подзабыла...
   - Чушь! -  Ки  догадалась,  что  произнесла  это  вслух,  только  когда
разглядела в глазах Ларса кроткий упрек. - Ладно, не сердись,  -  искренне
извинилась она.  В  конце  концов.  Ларс  потерял  брата.  Незачем  еще  и
издеваться над его верой. - Что ж, я их Действительно сужу по делам  их...
по делам, которые вижу. И потом, я выросла на сказках, что рассказывают  у
походного костра ромни. Маленькой девочкой я верила, что  все  мы  -  дети
луны. Она-де породила все  расы:  людей,  гарпий,  динов,  т'черья,  алуя,
заклинательниц ветров, калуинов... и всех прочих. Она-де  вручила  каждому
народу какой-нибудь особенный дар и велела всем вместе жить в  этом  мире,
заповедав не враждовать между собой. А сама  стала  наблюдать  за  нами  с
небес, присматривая, хорошо  ли  мы  чтим  этот  завет.  Думаешь,  детские
сказки?.. Может, я и сама в них не так свято верю, как когда-то. Но вот  с
чем я никогда не соглашусь, так это с тем, будто среди разумных  рас  есть
высшие и низшие. И еще, что  люди  якобы  по  гроб  жизни  обязаны  другим
народам... а уж гарпиям и подавно!
   Ки сердито  шлепнула  вожжами  по  широким,  серым  в  яблоках  спинам,
понимая, что несколько заговорилась. Кони, впрочем, охотно прибавили шагу.
Они отлично знали, что вон  за  тем  поворотом  их  ждет  чистая  конюшня,
вдоволь вкусного зерна и заботливые руки, которые вычистят их  от  макушки
до копыт. А еще там  были  раздольные  луга,  на  которых  они  выросли  и
беззаботно играли до того самого дня, когда Свен вложил их поводья в  руки
совсем молоденькой Ки, не верившей своим глазам...
   Кони вновь прибавили шагу, на  сей  раз  по  собственной  воле.  Сигурд
вскинул громоздкую голову и громко,  приветственно  заржал.  Откуда-то  со
стороны конюшен ему сейчас же ответила другая лошадь.
   Из длинного низкого каменного дома вышел человек с фонарем. Ки услышала
гул голосов и увидела Руфуса, посылавшего ей  навстречу  своих  сыновей  -
открывать ворота, заводить серых во двор.
   Ларс вздохнул.
   - Знаешь, они нарочно послали меня тебе навстречу, - сказал он.  -  Они
хотели, чтобы я сразу начал готовить тебя к Обряду, а  я...  Другое  дело,
даже не знаю, у кого это вышло бы. Ты пойми только, что Обряд должен  тебя
исцелить... облегчить твою ношу... Мы верим,  что  любая  боль  отступает,
когда ее терпят все сообща. В этом и состоит  цель  Обряда.  Ты  говорила,
Свен тебе рассказывал кое-что о наших обычаях. Так вот, этот Обряд -  один
из самых могущественных. Он теснее связывает семью, ибо помогает разделить
скорбь...
   Ки угрюмо  кивнула.  Так  или  иначе,  грядущее  испытание  по-прежнему
внушало ей один только ужас. Обряд Отпущения! Знать  бы  хоть,  в  чем  он
заключается!.. Что ж, она в любом случае сделает все,  что  от  нее  будет
зависеть. Отдаст ради них последний долг памяти Свена. Принесет  последнюю
жертву. И поедет дальше своей дорогой. Она будет думать о Свене  и  честно
делать все, что ей повелят...
   Руфус уже шел навстречу фургону, светя фонарем. Ки  проворно  соскочила
наземь, не дожидаясь, пока он предложит ей помощь. Ларс спрыгнул с  другой
стороны. Подростки распрягали коней, чтобы отвести их туда, где  была  уже
приготовлена прохладная вода и чистая  солома.  Сигурд  и  Сигмунд  только
устало пофыркивали.
   - Долго же ты добиралась к нам, Ки, - приветствовал ее Руфус.  Холодные
глаза, поджатые губы... К немалому раздражению Ки, он еще и  взял  ее  под
локоть. Она что, слепая, которая  без  подмоги  и  двери  не  найдет?  Или
хромая, чтобы ее под ручку поддерживали?..
   "Свен, - сурово одернула она себя самое. - Не забывай!"
   Она опустила голову:
   - Мне нужно было побыть одной, Руфус. Тебе это, наверное, непонятно, но
я никоим образом не хотела вас обидеть или проявить невнимание.  Для  меня
это был такой удар... такая ломка всей жизни...
   - А ну, отстань от девочки! - прозвучал с  порога  повелительный  голос
Коры. - Если она захочет что-нибудь объяснить, она сама это сделает и  при
всех, когда народ соберется. Еще не хватало, чтобы все по  очереди  к  ней
подходили и каждый пилил!  Уж  наверное,  были  у  нее  какие-то  причины.
Захочет - расскажет, но всему свое время, и нечего лезть к  ней,  слышишь,
Руфус? А ты, Ки, выглядишь как побитый щенок,  честное  слово,  только  не
обижайся, пожалуйста. Одного-то терять - и то с ума сойдешь, а  тут  сразу
троих!.. Помнится, когда проклятый кашель свел отца Свена в могилу... нет,
не стоит об этом, просто я знаю, отчего  бывает  такой  вид,  как  у  тебя
сейчас... Ну, иди сюда, девочка. Небось не забыла дорожку? У тебя будет та
же комнатка, что и всегда. Ларс! Посвети  ей.  О  конях,  я  надеюсь,  уже
позаботились? Ну, конечно, им нужно зерна, балбес!.. Нет, если в этом доме
сама за всем не присмотришь...
   Ки показалось, что ее подхватила река. Многословие Коры  спасло  ее  от
Руфуса и буквально внесло в ярко освещенную общую  комнату  дома,  а  Ларс
проводил ее в спальню. Она не успела даже поздороваться ни с кем из людей,
собравшихся ради нее в просторной гостиной. Кора все себе трещала сорокой;
Ки знала, что за ее неумолчной болтовней прячется  потрясение  и  жестокое
горе. "Подстегивает клячу жизни, чтобы скорее проехать скверное место",  -
говаривал об этом Свен. И правда. Кора умудрялась разговаривать  сразу  со
всеми  и  одновременно  вникать  в  каждую  хозяйственную  мелочь,  словно
домочадцы в самом деле были беспомощными малышами. Мне  бы  так,  подумала
Ки.
   - Я тебе свечку оставлю, Ки,  -  сказал  Ларс.  -  Освежись  и  отдохни
немножко. Вечер будет долгий, а ты и без того устала, так  что  не  спеши.
Если уж они тебя дождались, ничего, потерпят еще чуть-чуть...
   И Ларс вышел из комнаты, решительной рукою прихлопнув за собой  тяжелую
деревянную дверь.
   Ки опустилась  на  кровать...  Кровать  была  мягко  застелена  лучшими
покрывалами, вытканными  Корой,  и  новенькими  меховыми  одеялами.  Возле
занавешенного окна на тумбочке стояла белая чаша, а подле чаши  -  изящный
кувшин. Ки по опыту знала, что прохладная вода  в  кувшине  была  сдобрена
душистыми  травами.  Эта  комната  была  предназначена  для  торжественных
случаев. Так, Кора в свое время настояла, чтобы Ки  и  Свен  провели  свою
первую ночь именно здесь. Здесь же  они  останавливались  и  впоследствии,
приезжая показывать родне двоих своих малышей. Как-то Свен  рассказал  Ки,
что здесь готовили к погребению и тело его отца. После этого комната стала
казаться Ки стылой. Ничто не помогало ей согреться: ни пухлая постель,  ни
ковер из оленьих шкур на полу...
   Возьмем пример с Коры, сказала себе  Ки.  Если  уж  некуда  деваться  -
попробуем подстегнуть лошадей и поскорее миновать скверное место...
   Она ополоснула лицо и руки  свежей,  душистой  водой.  Потом  расчесала
волосы и со всем тщанием  заново  соорудила  вдовью  прическу.  И  наконец
спохватилась: ей не во что было переодеться. Она оставила все свои пожитки
в фургоне, а идти за ними и обратно мимо всех казалось  Ки  неудобным.  Ки
призадумалась, не зная, как  поступить.  При  других  обстоятельствах  она
только плечами бы пожала  -  какие,  мол,  пустяки!  Но  теперь  и  мелочи
оказалось достаточно для того, чтобы беспросветное  отчаяние  затопило  ее
душу. Она и сама не взялась бы его объяснить. Но, как бы то ни было, выйти
к ним в пыльной юбке и мятой рубахе значило нанести оскорбление их обряду,
а поднять суету из-за такой ерунды, как чистое белье, - значило  оскорбить
память Свена. Ки села обратно на кровать и опустила  голову  на  руки.  Не
могу больше, подумала она. Слишком многого они от меня хотят. Я  пуста.  У
меня нет сил, в том числе и для этого их обряда. Зачем я здесь, что с меня
толку? Что мне делать?.. Как же я устала... устала...
   Ки сжала руками виски. Гнев, ненависть и опустошение. Неужели ей так  и
не суждено до конца дней своих испытать другие чувства?..
   Кора вошла в комнату, едва предупредив о себе стуком в дверь. Ки головы
не успела поднять, не то что ответить.
   - Ну вот, милочка, ты уже выглядишь чуть-чуть получше.  Я,  знаешь  ли,
тут на свой страх и риск кое-что приготовила: надеюсь, ты не рассердишься?
Как только мы прослышали... ну да ты ведь меня знаешь. Стараюсь  обо  всем
позаботиться... очень помогает иногда, между прочим. Вот тут,  в  сундуке,
лежит платьице. Вообще-то  я  его  выткала  в  подарок  Лидии,  думала  ее
удивить... где ж было знать, что она родит здоровенного мальчишку и станет
поперек себя толще! Словом, я его ей не только не подарила, но даже  и  не
показывала. А то еще расстроится, бедняжка,  станет  думать,  будто  я  не
ждала, что  она  капельку  растолстеет.  Я  его  для  тебя  и  отложила...
несколько недель назад... то есть еще до того, как мы узнали.  Так  оно  и
лежит, чистенькое, свеженькое, тебя дожидается. Я знаю, вы, ромни, зеленое
не очень-то носите, но сегодня наш вечер,  не  обессудь  уж.  Сама  небось
знаешь, как хорошо иногда надеть что-нибудь новенькое. Прямо сил  придает.
Дай-ка достану...
   Кора расправила платье в изножье кровати и посмотрела на Ки. Их взгляды
встретились. Ки хорошо помнила,  какой  глубинный  блеск  излучали  обычно
темные глаза Коры. Она еще надеялась,  что  ее  дети  унаследуют  чудесные
бабушкины глаза. Но теперь глаза Коры казались тусклыми  и  безжизненными,
как будто там, внутри, угас сиявший в  них  дух.  Ки  видела  в  них  лишь
отражение своего собственного отчаяния и горя. Она страдала  не  одна,  но
это почему-то не принесло ей облегчения. Наоборот, горе лишь провело между
ними черту, превратив былую сердечность в вежливое притворство чужих  друг
другу людей.
   - Благодарю, Кора, это прекрасное платье, - сказала Ки. - И, ты знаешь,
нелюбовь ромни к зеленому меня особо никогда не стесняла. Так что  спасибо
тебе большое. Мне как раз именно это и требовалось...
   Оставалось только надеяться, что  в  ее  голосе  прозвучала  надлежащая
теплота. На самом деле она чувствовала только усталость.  И  еще  стыд  за
свое пропыленное платье.
   - Ну, тогда, милочка, я пойду, - сказала Кора. -  А  ты  готовься  себе
потихоньку и не торопись. Ларс нам рассказал,  что  ты  очень  устала.  Мы
подождем...
   И Кора торопливо вышла из  комнаты,  словно  пытаясь  убежать  от  себя
самой.
   Проводив ее взглядом, Ки плотно зажмурилась и  некоторое  время  сидела
неподвижно. Потом поднялась и решительно сбросила покрытую дорожной  пылью
одежду. Смочила в душистой воде тряпочку и  обтерла  все  тело.  Новенькое
платье  обдало  прохладой  чистую  кожу.  Ворот  и  рукава  были   расшиты
крохотными желтенькими цветами. Платье было чуть длинновато, но Ки решила,
что вряд ли кто обратит на это  внимание,  по  крайней  мере  сегодня.  Ки
разгладила ладонями юбку и выпрямилась во весь рост.
   Общая комната была узким и длинным помещением с низким потолком. Окошек
в ней не было, зато в одном  конце  ярко  пылал  обширный  очаг.  Пол  был
каменный, а стены - из глины, замешанной с серой речной галькой.  Летом  в
комнате было прохладно, зимой - тепло. Из конца в  конец  комнаты  тянулся
длинный стол, по обе стороны которого на скамьях теснился народ.  Стол  же
так и  ломился  от  снеди.  Там  были  огромные  блюда  мяса,  только  что
поджаренного над  очагом,  горы  фруктов  на  подносах,  дымящиеся  горшки
вареных овощей и  сладкие  ягодные  пироги.  Люди  за  столом  приглушенно
переговаривались; гул множества  голосов  напомнил  Ки  пчелиный  улей  на
закате. Точно такое же семейное собрание.
   Ки стояла в коридоре, равно боясь  и  войти  туда,  и  промедлить.  Как
решиться пройти мимо всех этих людей во главу стола, туда,  где  ждало  ее
свободное кресло?.. На  счастье  Ки,  явился  сразу  заметивший  ее  Ларс.
Откуда-то возникнув подле нее, он повел Ки  через  всю  комнату,  указывая
путь, но не касаясь ее рукой. Ки шла как во сне, слушая, как ее вполголоса
приветствуют родственники, которых она прежде видела всего  раз  или  два.
Она даже не всех помнила по именам. Лидию  она,  конечно,  узнала;  и  еще
Курта с Эдвардом, сыновей Руфуса. Вон сидит Хафтор, а рядом с ним женщина,
очень похожая на него, - не  иначе,  сестра.  Ки  никогда  еще  с  ней  не
встречалась. Она  бормотала  "здравствуйте"  и  кивала  в  ответ,  и  лица
начинали понемногу сливаться в одно. Ларс сел на свое место, взмахом  руки
указав ей, куда двигаться дальше. Ки  проследовала  мимо  трех  незнакомых
старух; дальше сидела жена Руфуса -  Холланд;  потом  какой-то  старик  и,
наконец, - сам Руфус и за ним  -  свободное  кресло.  Ки  села  в  него  и
огляделась. На другом конце стола, ужасающе далеко, сидела  Кора.  И  как,
интересно, она собиралась оттуда ее направлять?.. Все  смотрели  на  Ки  и
чего-то ожидали. Ки замешкалась, недоумевая. Еда и  напитки  стояли  перед
ними на столе, так в  чем  же  дело?  Вероятно,  она  должна  была  подать
какой-то знак, начиная пир? Был ли этот их Обряд Отпущения просто семейной
трапезой, на которой помимо  еды  причащались  общего  горя?  Ки  поискала
глазами Ларса, но Ларс сидел слишком далеко и ничем не мог ей помочь.
   - Я несу вам горькую весть... - прошептал Руфус у ее правого локтя.
   Ки вздрогнула от неожиданности и уставилась на него. Что еще  за  весть
еще горше той, которую она?..  Но  Руфус  знай  кивал  головой,  ободряюще
похлопывая по столу ладонью, и до Ки наконец дошло: он просто  подсказывал
ей необходимые слова. Она кашлянула.
   - Я несу  вам  горькую  весть...  -  произнесла  она  громко.  И  опять
замолчала, лихорадочно соображая, как произнести свою повесть  перед  всем
этим народом - от старца, ощупывавшего тряскими пальцами  край  стола,  до
крохотной девчушки, едва достававшей до того же края. Какие  найти  слова,
чтобы поняли все?..
   Молчание, однако, не затянулось.
   - Какую же весть ты принесла нам, сестра? - спросили хором сто голосов.
   Ки набрала полную грудь воздуху...
   - "Трое из вас никогда уже не  вернутся,  -  прошипел  рядом  Руфус.  -
Выпьем же во имя нашей печали..."
   Ки  метнула  на  Ларса  убийственный  взгляд.  Вне  всякого   сомнения,
предполагалось, что он научит ее  всему  этому  по  дороге  сюда.  Ларс  с
виноватым видом покачал головой. Руфус нетерпеливо постукивал пальцами  по
столу.
   - Трое из вас никогда уже не вернутся, - провозгласила Ки  нараспев.  -
Выпьем же во имя нашей печали...
   - Трое из нас никогда уже не вернутся, - откликнулся хор. - Мы пьем  во
имя нашей печали.
   Ки оглянулась на Руфуса, ожидая дальнейших указаний. Но  Руфус  молчал,
плотно сжав губы. Можешь злиться, сколько влезет, раздраженно подумала Ки.
Я тут, между прочим, ради вас сижу, а не ради своего удовольствия. Так что
давай помогай, если хочешь, чтобы я все правильно сделала!
   Тут Ки уловила едва заметное указующее движение его  пальца  и  впервые
обратила внимание на странную деталь в сервировке стола.  За  ее  тарелкой
аккуратным рядком стояло семь крохотных чашечек. Они были  блестяще-серыми
и без ручек. Ки взяла первую, поднесла  ее  к  губам  и  увидела,  что  ее
движение повторили все сидевшие за столом.  Люди  брали  чашечки  и  одним
глотком выпивали содержимое. Выпила и Ки; против ее ожиданий, жидкость  не
имела ничего общего с вином. Она была теплая, тягучая и почти  безвкусная,
лишь чуть-чуть отдавала запахом клевера. Ки поставила опорожненную чашечку
на стол.
   - "Свен, Ларс и Рисса - вот  те,  кто  ушел  от  нас,  чтобы  более  не
вернуться. Выпьем же во имя нашей печали..." - снова шепотом подсказал  ей
Руфус, смирившийся со своей ролью. Что ж, тем лучше. Быстрее все кончится.
   - Свен, Ларс и Рисса -  вот  те,  кто  ушел  от  нас,  чтобы  более  не
вернуться. Выпьем же во имя нашей печали... - ровным голосом повторила Ки.
Ей не очень-то нравился этот  спектакль,  призванный  изображать  всеобщую
скорбь. Но делать нечего, надо было продолжать.
   - Свен, Ларс и Рисса -  вот  те,  кто  ушел  от  нас,  чтобы  более  не
вернуться. Мы пьем во имя нашей печали, - отозвался хор.
   Вторая чашечка отправилась  следом  за  первой,  и  Ки,  поглядывая  на
Руфуса, стала ждать дальнейших подсказок.
   - Давай дальше сама, - буркнул он, глядя в стол. -  Расскажи,  как  это
случилось. Не забывай про напиток, только смотри одну чашку прибереги  для
конца!
   Ки снова испепелила Ларса взглядом, и юноша  потупился.  Ки  между  тем
прикидывала, сумеет ли она убедить своей историей всех, как  убедила  его.
Она пересчитала оставшиеся чашечки, соразмеряя рассказ.
   - Все вместе они скакали на огромном вороном коне.  Выпьем  же  во  имя
нашей печали...
   Произнося эти слова, Ки мысленно уповала только на  то,  что  Киива  не
даст ей споткнуться. А вот что Ларсу она голову оторвет, так это уж точно.
   - Все вместе они скакали на огромном вороном коне. Мы пьем во имя нашей
печали, - повторил хор.  Казалось,  собравшиеся  за  длинным  столом  были
довольны таким началом рассказа. Ки взяла третью  чашечку,  опорожнила  ее
и...
   Комната вдруг поплыла у нее перед глазами, делаясь нереальной. Ки снова
сидела да высоком сиденье своего фургона, и  легкий  ветерок  развевал  ее
волосы.  Она  улыбалась,   ощущая   чье-то   присутствие   рядом.   Чье-то
успокаивающее тепло. Странное дело, Ки воспринимала  его  как  нечто  само
собой разумеющееся и, заметив, особого внимания не обратила. Все шло  так,
как тому и следовало быть. Вот мимо  нее  галопом  пронеслись  на  вороном
жеребце Свен, Ларс и Рисса.
   "Женщина-улитка,  женщина-улитка!.."  -  задыхаясь  и  хохоча,   весело
прокричал Свен.
   "Женщина-улитка,  женщина-улитка!.."  -  подхватил  тоненький,  звонкий
голосок Риссы. Малыш Ларс ничего  не  кричал  только  потому,  что  совсем
обессилел от смеха и слишком старательно держался ручонками  за  отцовскую
рубаху. Черная шерсть жеребца  -  звали  его  Рам  -  отливала  на  солнце
синевой. Под атласной шкурой так и играли, перекатывались  могучие  мышцы.
Маленькому Ларсу великовата была голубая рубашка; конь  мчался  вперед,  и
рубашонка пузырилась и хлопала...
   Вот Свен придержал Рама и спросил:
   "Покажем ей, как надо ездить на лошади?"
   Дети  завизжали  от  восторга,  и  Рам  вихрем  сорвался  с  места  под
возмущенное фырканье серых...
   - Светлые волосы развевались у них за плечами, - выговорила  Ки  -  та,
что сидела за столом в доме. - Выпьем же во имя нашей печали...
   Та Ки была  где-то  далеко-далеко.  Она  поднесла  к  губам  чашечку  с
безвкусным напитком,  а  потом,  выслушав  невнятный  многоголосый  ответ,
бросила ее. Настоящая Ки следила за тем, как летит прочь вороной  жеребец,
унося хохочущих Свена, Риссу и Ларса, подпрыгивающих на шелковистом  крупе
коня. Скрипел и покачивался под  нею  фургон.  Мерно  переставляли  копыта
серые тяжеловозы...
   - За холмом скрылись те трое, за высоким холмом, - со  вздохом  сказала
другая Ки. - Выпьем же во имя нашей печали...
   Порыв ветра, шевельнул кроны деревьев.  Тот,  кто  сидел  рядом  с  Ки,
следил за Рамом, исчезавшим по ту сторону холма. А над вершиной холма было
синее небо, ясное синее небо. И вот скрылись, и ничего больше не видно...
   - Я ехала следом за ними, ехала слишком медленно, - горевала другая Ки.
- Выпьем же во имя нашей печали!
   Ветер ерошил придорожную траву, и трава печально шуршала. Но  день  был
так ясен, и Ки беззаботно улыбалась ему...
   Тот, кто сидел с нею рядом, вдруг внятно предупредил ее:  хватит.  Пора
возвращаться. Остановись! Но Ки не послушалась. Еще не все сделано. Она не
успокоится, пока не минует вершину и не посмотрит, что же там, за  холмом.
Ее охватило внезапное желание подхлестнуть неторопливых коней, пустить  их
рысью... тяжеловесным  галоп