аздувая ноздри и вращая глазами... Ничего не вышло.
Ки остановила их и долго  успокаивала,  ласково  гладя.  Потом  велела  им
попробовать еще раз...
   Она уже потеряла счет  бесплодным  попыткам,  когда  колеса  неожиданно
заскрипели и фургон - невероятно! - двинулся на подъем. Ки сразу  потащила
коней вперед, не позволяя им передышки, с тем чтобы фургон  успел  набрать
хоть какую-то скорость. И это ей удалось: задние колеса застряли  лишь  на
мгновение и тоже вкатились, проворачиваясь и скользя, на ледяной горб.
   Ки остановила тяжело отдувавшуюся упряжку...
   - Готово! - крикнула она Вандиену. И побежала к  корме  фургона,  желая
удостовериться, все ли в порядке. И... остолбенела.
   Вандиен, сложив на груди руки, стоял в глубоком снегу, из которого  они
только что с таким трудом выдрались. На физиономии парня читался вызов - и
торжество. За его спиной в сугробах виднелись три мешка соли и  оставшиеся
мешки с зерном. Не веря  собственным  глазам,  Ки  крутанулась  на  месте:
задняя часть фургона была и вправду почти пуста. Только тут до нее  дошло,
почему после стольких неудач кони ни с  того  ни  с  сего  вдруг  взяли  и
все-таки вкатили фургон.
   - Мой груз... - прошипела она, наступая на Вандиена.
   - ...прекрасно доедет и у тебя в кармане, - перебил он. -  Не  понимаю,
зачем рисковать жизнью ради глупого притворства?.. Я оставил два  мешка  с
зерном и все дрова. Этого хватит, чтобы одолеть перевал. Одолеть живыми!
   Темные глаза Вандиена смело  встретили  ее  испепеляющий  взгляд,  и  к
вызову бесстыдно  примешивалось  веселье.  Ки  еле  удержалась,  чтобы  не
покоситься  на  кабинку  фургона.  Вандиен  заметил  это  и   ухмыльнулся,
сдаваясь:
   - Да там он, там, твой мешочек. Если бы  я  хотел  его  стащить,  я  бы
давным-давно это сделал. И уж точно не стал бы тебе сознаваться.  Кажется,
я уже говорил тебе однажды: я не вор по натуре. А впрочем,  проверь,  если
хочешь. Я не обижусь.
   Ки продолжала все так  же  смотреть  на  него.  Прах  бы  побрал  этого
парня!..
   - Я, в общем, не возражаю против притворства, - продолжал Вандиен. - Но
только до тех пор, пока оно ничьей жизни не угрожает. А если угрожает,  да
притом моей собственной, - тут уж я перехожу к действиям!
   Он склонил голову к плечу и слегка поднял брови - ну, мол, разве  же  я
не прав?..
   Ки так и не улыбнулась.
   - Погрузи обратно еще мешок зерна, - велела она. - Когда речь заходит о
моей упряжке, я, знаешь ли, предпочитаю перестраховаться. И потом, держать
их впроголодь - значит опять-таки подвергать опасности твою жизнь...
   И она повернулась на каблуке.
   Когда Вандиен прошел  к  передку  фургона,  она  уже  вовсю  трудилась,
прорубая спуск. Заново укрытые попонами  тяжеловозы  искоса  наблюдали  за
двоими людьми, рубившими лед, а люди то и дело встревоженно поглядывали на
небо. Вандиен хмурился: солнце  слишком  быстро  двигалось  по  небосводу,
унося с собой свет. Ки, наоборот, была скорее довольна - ведь  синева  над
головой по-прежнему оставалась пустынной...
   Когда наконец спуск был готов, Ки осторожно повела по нему  упряжку,  и
коням потребовалось всего несколько шагов.  Предварительно  она  поставила
фургон на тормоз, и Вандиен, сидя на качающемся и прыгающем  сиденье,  изо
всех сил держал готовую соскочить рукоятку. Кони опять оказались почти  по
брюхо в снегу и принялись отчаянно проламываться вперед, чтобы  фургон  не
наехал на них сзади. У Ки екало сердце: и  серым,  и  фургону  приходилось
несладко. Когда спуск благополучно остался позади, Ки остановила  упряжку,
чтобы наскоро проверить колеса и особенно оси. Снег почти  достигал  днища
фургона, и ей не удалось почти ничего рассмотреть.
   Ки стащила с коней попоны, и  они  с  Вандиеном  забрались  обратно  на
сиденье. Ки тряхнула вожжами. Тени коней  синели  на  белом  снегу.  Серые
налегли, хотя и без большой охоты, и фургон двинулся  дальше.  Ки  ощутила
ветерок, тянувший прямо в лицо, и  на  сердце  у  нее  немного  полегчало.
Оставалось только молиться, чтобы ветер снова разошелся  как  следует.  По
ней, лучше уж громоздящиеся сугробы, чем гарпия, падающая с небес...
   Какое-то время все шло хорошо.  Фургон  катился  вперед,  прижимаясь  к
скале, где снегу было поменьше. Чем ближе к обрыву, тем толще делался  его
слой; на самом краю вздымалась  настоящая  стена  из  снега  и  льда.  Она
скрывала пропасть от глаз Ки и, по счастью, - саму Ки  от  порывов  ветра,
разгулявшегося уже не на шутку.
   Они все ближе подбирались к Сестрам, и вот уже фургон пробирался  прямо
под ними. Ки изо всех сил выворачивала  шею,  разглядывая  Сестер,  однако
утесы были слишком отвесны, и к тому же солнце  било  прямо  в  глаза.  Ей
никак не удавалось рассмотреть  даже  макушки  Сестер,  не  говоря  уже  о
верхней  части  утеса.  Пришлось  довольствоваться  изучением  камня,   из
которого они состояли. Скала была блестяще-черной, но, как ни странно,  не
отражала никаких бликов от лежащего кругом снега. Ее темный  блеск  больше
напоминал Ки  гладкое  полированное  дерево.  Когда  рассматриваешь  такое
дерево, тоже кажется, что заглядываешь в его глубину.
   Тут вожжи в ее руках дернулись, и мысли Ки разом вернулись к  дороге  и
лошадям. Оказывается, Сигурд присел на задние ноги, чуть  ли  не  упираясь
крупом в передок фургона. Что-то мешало ему продвигаться вперед.  Пришлось
остановиться и Сигмунду. Ки покосилась на Вандиена: мужчина  сидел  крепко
сжав губы и явно прилагал усилия к тому, чтобы промолчать.  Ки  в  который
раз соскочила наземь с фургона, собираясь брести по снегу вперед,  -  надо
же посмотреть, что там произошло. К ее изумлению, снег легко  выдержал  ее
вес. Вместо того чтобы провалиться по колено, она  осталась  стоять  почти
вровень с подножкой. И Ки поняла: то, что казалось  ей  высоким  сугробом,
тянувшимся вдоль внешнего края  дороги,  в  действительности  представляло
собой ледяной горб, слегка припорошенный снегом. Ки прошла по нему до того
места, где он неожиданно изгибался в сторону, загораживая Сигурду путь. Ки
посмотрела вперед. Дальше этот горб  тянулся  как  раз  посредине  дороги.
Между ним и стеной еще оставалось какое-то место, но фургон  там  проехать
уже не мог.
   - Змея, - принялся объяснять Вандиен,  -  как  видно,  доползла  досюда
вдоль внешнего края  дороги.  А  в  этом  месте,  руководствуясь  какой-то
причиной, нам неведомой, предпочла середину. Если встать во весь  рост  на
сиденье... - что он и сделал незамедлительно, -  ...можно  убедиться,  что
горб так и тянется  ровно  посредине,  докуда  хватает  глаз.  А  впрочем,
начинает темнеть, так  что  глаз  хватает  не  особенно  далеко.  Заметно,
однако, что ни по ту, ни по другую сторону горба фургону  не  поместиться.
Таким образом, делается ясно, что в фургоне перевала не  одолеть.  Тем  не
менее для мужчины или женщины верхом на  коне  это  не  составит  большого
труда. Как уже и доказывал один из нас другому несколькими днями ранее...
   - Заткнись! - оборвала его Ки с такой бешеной яростью,  что  даже  кони
дернулись в сбруе. Повернувшись спиной  к  Вандиену  и  серым,  она  молча
разглядывала безнадежно испорченную дорогу. Все правильно: она  стояла  на
гигантском ледяном валу, который - тут Вандиен был прав -  так  и  тянулся
вдаль, извиваясь посредине дороги. Ветер летел ей в лицо,  шевеля  одежду.
Усилится ли он настолько, чтобы обезопасить ее от гарпии?..
   - Поднимается ветер, - словно прочитав ее мысли, проговорил Вандиен.  -
Как бы нас тут совсем снегом не замело. Небо, может, и ясное, но  наверху,
в горах, снега более чем достаточно, чтобы засыпать нас с головой...
   - Я сказала, заткнись, -  повторила  Ки,  хотя  уже  и  не  так  резко.
Застарелая усталость навалилась на нее, мешая соображать. Тени скал  вдруг
показались ей еще  темней  прежнего,  а  Сестры  -  еще  величественней  и
угрюмей. Она посмотрела на тяжеловозов,  устало  свесивших  головы.  Новых
подвигов от них требовать сегодня нельзя.
   - Заночуем здесь, - наконец сдавшись, сказала она.
   Ночью она обязательно что-нибудь придумает, но сейчас им всем нужен был
отдых. Тяжело ступая, Ки вернулась к фургону и потянула к  себе  сложенные
попоны. Но Вандиен, сидевший на них, не пошевелился. Он хмуро посмотрел на
нее, и лицо у него было белое.
   - Ки, - выговорил он почти умоляюще. - Мы не должны устраиваться  здесь
на ночлег. Сюда как раз падает тень Сестер. Даже те, кто просто  проезжает
мимо, навлекают на себя их немилость. Любой сказитель по  ту  сторону  гор
рассказал бы тебе про них такое!.. Помнишь, я как-то упоминал эти легенды?
Так вот, я клянусь тебе, что это не  выдумки,  а  сущая  правда.  Остаться
здесь на ночь - это верная смерть!
   - Ну да, смерть, если замерзнуть. Или вовремя не закутать коня попоной,
чтобы он простудился и стал кашлять. Не удивлюсь, кстати,  если  окажется,
что другие люди помирали здесь от болтовни...
   - Ки... - Вандиена так  и  трясло,  наполовину  от  холода,  наполовину
оттого, что он сам чувствовал тщету своих  уговоров.  Он  крепко  прижимал
локти к бокам: сдерживал то ли дрожь, то ли желание огреть ее по  лицу.  -
Еще раз прошу тебя...
   - Мы поедем дальше В ФУРГОНЕ, - резко перебила Ки.
   Она видела, как округлились его глаза, а по углам рта напряглись мышцы.
Вконец обозлившись на него, она изо всех сил рванула попоны, но  выдернуть
их не удалось, она  свирепо  вскинула  глаза...  и  увидела  сжатый  кулак
Вандиена, падавший ей на темя. Синяя молния взорвалась  у  нее  в  голове.
Некоторое время она еще слышала затихающий  голос  Вандиена,  доносившийся
откуда-то издалека:
   - Что случается с часовым, когда больше нет нужды охранять? Что  бывает
со сторожевым псом, чьи хозяева переехали  в  другой  дом,  а  его  так  и
позабыли на цепи? Кто-то умрет от  одиночества,  кто-то  разорвет  цепь  и
станет жить сам по себе. Но тот, кто знает  только  одно:  сторожить,  чьи
предки бессчетными поколениями только ради этого и существовали, тот,  чье
сознание исчерпывается единственной  мыслью  -  защищать  проход...  такое
существо останется на своем посту и будет стеречь, столетие за  столетием,
хотя бы в веках истерлась даже и память  о  народе,  который  он  когда-то
охранял. Такой страж будет караулить и караулить, сам не зная  кого  и  от
чего... или два таких стража...
   Голос Вандиена перешел в неразборчивое извиняющееся бормотание, а потом
и вовсе умолк. Глубокие воды сомкнулись над головой Ки. Она утонула в них.
Глубокие, темные воды, населенные знакомыми ужасами, бурлили  кругом.  Она
хорошо  знала  каждое  жуткое  воспоминание,  проплывавшее  перед  нею.  В
некотором  смысле  она  словно  бы  попала  домой,  но  это  был   дом   с
привидениями. Ки плыла по течению. Она знала, что все эти сны уже  снились
ей раньше. Когда-то, в другое время,  в  другом  месте  ей  уже  случалось
застревать здесь. Только на сей раз она знала, как выбраться.  Нужно  было
просто открыть глаза. Просто открыть глаза. Но голова болела и  кружилась,
вдобавок Ки упорно казалось, что глаза у нее и так открыты. Она все глубже
уходила во тьму, во мрак и  безвременье.  И  там-то  наконец  она  открыла
глаза...


   Ки проснулась, когда вокруг было еще совершенно  темно.  Слишком  рано,
чтобы вставать. Она прислушалась: все в доме до сих пор  спали.  Некоторое
время Ки неподвижно лежала в постели, с  большим  облегчением  разглядывая
клочок  звездного  неба,  видимый   в   распахнутое   окно   ее   комнаты.
Шевельнувшись, она поняла, что простыни совсем отсырели,  и  стала  нехотя
вспоминать сны, вогнавшие ее в пот.
   Она сумела припомнить лишь  какие-то  бессвязные  обрывки,  пронизанные
ужасом и виной. И еще: за ней все время наблюдал Нильс. Нет, она не  могла
его видеть, но чувствовала его взгляд, его руки, силившиеся  ее  удержать.
Помнится,  она  отшвырнула  его   и   удрала,   пробежав   мимо   каких-то
развевавшихся занавесей. Она  мчалась  по  длинному  темному  коридору,  с
треском  захлопывая  за  собой  многочисленные  двери.  Когда  же  за  ней
затворилась последняя дверь, она  увидела,  что  снова  стоит  у  подножия
утеса, того самого, где гнездились бирюзовые гарпии.
   И вновь она упорно карабкалась вверх  по  скале,  несмотря  на  то  что
откуда-то появилась Кора и стала хватать ее за ноги,  рыдая  и  умоляя  не
делать ЭТОГО. Ки лягнула ее, и Кора покатилась вниз, расшибаясь  о  камни.
Ки расхохоталась, но вместо смеха из  горла  вырвался  свист  гарпии.  Она
добралась до гнезда, и снова был огонь и яйца, лопающиеся  в  пламени.  Но
вместо нерожденных птенцов гарпии из-под скорлупы вывалились Свен, Рисса и
Ларс - скорченные зародыши, омытые влагой и кровью. Пораженная ужасом,  Ки
так и не прикоснулась к холодным, мокрым тельцам, которые сперва корчились
перед ней в темных лужах среди ошметков скорлупы, а потом умерли  один  за
другим, задыхаясь и тихо крича. Это она,  Ки,  убила  их  всех.  Прилетела
мать-гарпия, уселась на карнизе повыше Ки и стала голосом Ки оплакивать их
смерть. Ки хотела крикнуть ей,  что  сожалеет,  так  сожалеет...  и  вновь
издала все тот же свистящий хохот, хохочущий свист.  И  сквозь  весь  этот
ужас она явственно слышала шаги и тяжелое дыхание  Нильса,  разыскивавшего
ее в темноте коридора.  Он,  впрочем,  так  ее  и  не  отыскал.  Когда  Ки
почувствовала его приближение, когда начала открываться  последняя  дверь,
она заставила себя пробудиться. Она все-таки  победила.  Одержала  горькую
маленькую победу...
   Поднявшись с постели, Ки кое-как натянула на себя одежду и сунула  ноги
в поношенные башмаки. В сознании разгоралось свирепое пламя.  Предчувствие
тяготило ее, предчувствие, с которым нельзя было не считаться. Старик таил
в себе угрозу, смертельную угрозу для Ки.  Чем  скорее  она  окажется  как
можно дальше от него, тем лучше. Она заходила по комнате, собирая одежду и
те мелочи, которые ей здесь принадлежали. Побросав вещи на смятую постель,
она завязала их в узел. Хафтор был прав: пора уносить ноги. Прямо  теперь.
Она не взялась бы объяснять, что ее гнало, не взялась бы назвать  разумную
причину для своего беспокойства. Просто готовилась к бегству, и все.
   Тише мыши пересекла она общую комнату;  там  было  темно.  Ки  миновала
ритуальную  спальню,  где  ей  пришлось  спать  в  ночь  Обряда...  Оттуда
доносилось бормотание старика, разговаривавшего во сне. Ки только  ощерила
зубы. Она добралась до наружной двери и тихо прикрыла ее за собой.
   В сарае тоже царила кромешная тьма. Ки  ободрала  голени  о  деревянный
угол, споткнулась, но продолжала двигаться дальше. Ощупью она  нашла  свой
фургон, забралась в кабинку. Разыскала  на  знакомой  полочке  трутницу  и
огарок свечи. Она бросила на спальную лавку свой  узел  и  стала  высекать
огонь. Потом принялась приводить в походный порядок кабинку, и ее движения
были точны, хотя и проникнуты лихорадочной  спешкой.  Она  вытирала  пыль,
вытряхивала одеяла и шарила по сусекам, определяя,  какая  часть  припасов
еще не успела испортиться. В муке еще не завелись  долгоносики,  но  травы
для заварки пересохли, превратившись в безвкусную  труху.  Ки  безжалостно
выбросила их. У нее не было ни вяленого  мяса,  ни  корешков,  ни  соленой
рыбы, ни меда, ни сала, ни сыра... У Ки екнуло сердце, когда она  мысленно
составила список всего, чего ей не хватало  в  дорогу.  Сразу  разболелась
голова, в ушах зашумело. Ей потребовалось почти физическое  усилие,  чтобы
отбросить  страхи  и  сомнения.  Она  уезжает,  это  решено.  Ничего.   Уж
как-нибудь она выкрутится...
   Кое-как обиходив кабинку, Ки занялась другими  делами.  Конская  сбруя,
которой не пользовались несколько месяцев, казалось, окостенела. Ки  щедро
сдобрила ее маслом, потом как следует смазала каждое колесо. Проверила оси
и колесные чеки. И с какой-то яростной радостью подумала о том, как быстро
сумела справиться с каждым  делом,  так  хорошо  ей  знакомым.  Потом  она
попробовала придумать слова, которые она  скажет  Коре  на  прощание.  Она
любила старую женщину, несмотря ни на что. Но и прощать  ей,  что  та  изо
всех сил поддерживала культ гарпий, более не могла. Она  очень  надеялась,
что Кора поймет. И еще, что Хафтор сдержит данное слово  и  в  самом  деле
снабдит ее свежей провизией...
   Когда Ки  возвратилась  в  дом,  серые  рассветные  сумерки  наливались
осенней синевой. Она успела проведать своих коней:  за  несколько  месяцев
отдыха тяжеловозы нагуляли жирок и,  как  видно,  соскучились  по  дальним
дорогам ничуть не меньше хозяйки. Оба с охотой подбежали к ней, как только
она их позвала.
   Из входной двери навстречу Ки шагнул Руфус и  остановился,  загораживая
ей дорогу. Взгляды, которыми они обменялись, были одинаково холодны. Руфус
оскорбительно обозрел ее с ног до головы. Потом посмотрел на  дорожку,  по
которой она пришла, так, словно предполагал увидеть кого-то идущего прочь.
   - У тебя вдовьи узлы в волосах растрепались, - заметил он двусмысленно.
   Ки невольно потянулась рукой к голове:
   - Я с утра их еще не заплетала...
   И она шагнула вперед, желая войти в дом, но Руфус не отошел в сторону.
   - Тебе, похоже, поднадоело вдовство, - сказал он обличающе. - Я слыхал,
ромни обычно недолго горюют...
   - Может, так оно и выглядит. Со стороны, - ответила Ки. -  У  НИХ...  -
она специально употребила это слово, - у НИХ нет установленного срока  для
траура. Они знают, что горе измеряется иначе.
   Руфус с глубокомысленным видом сплюнул:
   - Ты не находишь, что они удивительным  образом  обходятся  без  многих
обычаев? Не устанавливают срока для траура, не соблюдают никаких церемоний
при ухаживании, не совершают обрядов  перед  тем,  как  улечься  вместе  с
постель...
   Глаза Ки нехорошо сузились.
   - А у твоего народа вообще никакого траура нет.  Обряд  Отпущения  -  и
все!
   Руфус ответствовал ровным голосом:
   - Зато, благодаря ему, нет" и смерти, а значит, и горевать  не  о  чем.
Как правило...
   Эти последние слова показались Ки двумя кривыми ножами. Руфус  отступил
наконец в сторону, сошел с крыльца и протопал прочь по двору. Ки  осталась
смотреть ему вслед.  Ее  распирала  лютая  злоба  на  этого  человека,  но
ссориться было некогда. Сознание близкой опасности продолжало подстегивать
ее...
   Она вернулась в свою опустошенную комнату,  чтобы  расчесать  и  заново
уложить  прическу,  заслужившую  столь  ядовитое  замечание   Руфуса.   Ки
хмурилась, затягивая узлы. Стало быть, Руфус вообразил,  что  она  провела
ночь в обществе Хафтора. И перешел от ледяной вежливости к  презрению.  Ки
передернула плечами. Да пусть его думает все, что заблагорассудится. Скоро
ей до всего этого уже не будет дела, а значит, и голову ломать не  о  чем.
Лучше собраться с духом для предстоящего сражения с Корой. Да, думала  Ки,
это воистину будет сражение. Ее  решимость  окрепла,  и  сразу  улучшилось
настроение. Она порвет с ними, но сделает это честно и  благородно.  Да  и
Кора, надобно думать, не хотела бы другого прощания.
   Извне между тем долетал шум просыпавшегося дома. Руфус  оказался  самой
ранней пташкой, остальные же члены семьи поднимались только теперь. Ничего
не скажешь, нынче они долго валялись - на улице уже рассвело. Ки набрала в
грудь побольше воздуху и пошла в общую комнату.
   Кора  в  одиночестве  сидела  за  столом   перед   дымящейся   кружкой,
прихлебывая из нее то ли густой суп, то ли жидкую кашу. Вот уж  что  вовсе
не вызывало у Ки слюнотечения. Ничего. Скоро она  раздобудет  себе  добрых
трав для котелка и каждое утро будет заваривать себе на  костре  душистый,
обжигающий чай... Предвкушение придало ей сил. Ки уселась напротив Коры за
стол.
   - Хорошо ли спалось? - вежливо осведомилась Кора и снова приложилась  к
кружке, сделав несколько глотков. Лицо у нее было еще совсем сонное.
   - Не особенно, - напрямик ответила Ки. Хватит уже с нее пустой,  ничего
не значащей вежливости: настала пора вскрыть  нарыв  без