один из ящичков. Ки слышала,  как  звенели  монеты,  как
шуршал ящичек, вдвигаясь  обратно.  Поспешно  вернувшись  к  столу,  Ризус
выложил перед Ки стопку  серебряных  монет.  Ровно  столько,  сколько  был
должен. Не больше и не меньше. Ки кивнула и подгребла  их  к  себе.  Потом
ссыпала самоцветы с ладони  на  стол,  и  они  простучали,  словно  речная
галька.
   -  А  теперь  ступай,   -   сказал   Ризус.   Он   следил   нетерпеливо
поблескивавшими глазами за тем, как  она  неспешно  пересыпает  монеты  со
стола в свой поясной кошель. А потом выпятил нижнюю губу, глядя на россыпь
чуть ли не простых стекляшек, которые к нему за эти деньги вернулись.
   - Зря огорчаешься, - негромко сказала ему Ки. - Не  куксись.  По-моему,
ты вовсе не в проигрыше.
   - А вот это уж мое дело, - отрезал Ризус.
   - Правильно. Дело купца, торгующего чужой кровью. Видишь ли,  Ризус,  у
меня нет никакого опыта в сделках подобного рода. Так что  просвети,  будь
любезен. Во сколько оценили мою жизнь, а? И кто ее оценил?
   Его снова отнесло к скамейке перед столом;  и  он  уселся,  напряженный
словно собака, вымаливающая подачку. Даже почти  так  же  высунул  розовый
язык и облизал губы.
   - Значит, вот чего ты от меня хочешь?.. Хорошо, но за  это  потребуется
заплатить...
   И на  круглой  ряшке  появилось  удовлетворение:  наконец-то  он  снова
овладел ситуацией.
   А Ки не чувствовала даже злобы, необходимой, чтобы с  ним  разобраться.
Ее  переполняло  лишь  усталое  отвращение.  Она  не   стала   перебивать,
предоставив ему чесать языком дальше.
   - Тебе следует знать, Ки, что твоя жизнь или смерть ни в коем случае не
упоминалась. Я получил... скажем так, комиссионные. За  то,  что  направлю
тебя с твоим фургоном через некий перевал. Мне  не  устанавливали  никаких
сроков и вполне удовлетворились  моим  словом,  что  я  тебя  когда-нибудь
отправлю. И все. Все, Ки! Откуда мне было знать, что там тебя подстерегает
какая-то опасность? Вот видишь, совсем даже незачем на меня сердиться.  Мы
ведь по-прежнему можем иметь с тобой дело, не правда ли? Я и  ты...  -  Он
приумолк, задумчиво грызя ноготь большого пальца. Потом сказал: - Я думаю,
справедливая цена за только что  сообщенные  сведения  как  раз  равняется
сумме, которую я опять-таки только что...
   Дальше Ки слушать не стала. Спуская со стола ноги в поношенных дорожных
сапогах, она не чувствовала даже гнева. Она вообще ничего не  чувствовала,
широким размахом сметая на  пол  писчие  перья,  счетные  фишки  и  вороха
каких-то  свитков.  Ризус  тонко,  отчаянно  завизжал,  но  Ки,  не  меняя
выражения лица, опрокинула стол. Полированное дерево врезалось в  каменный
пол, веером полетели щепки. Жилистыми, натруженными работой руками она как
пушинку оторвала от пола резное кресло, и оно пролетело через всю комнату,
чтобы с треском проломить  весь  перед  полированного  шкафчика.  Ризус  с
воплями ринулся из комнаты наружу. Ки последовала за ним,  и  ее  шаг  был
грозным,  стремительным  шагом  пантеры.   Ризус   удирал   безо   всякого
достоинства или цели, оглядываясь и затравленно вереща.  Ки  следовала  за
ним молча, беспощадно. Вот Ризус нырнул в ту самую комнатку, из которой он
появился в самом начале, и оттуда  послышался  женский  голос.  Женщина  о
чем-то спрашивала его...
   Ки вошла следом за ним.
   Комната оказалась сплошь  бело-желтая,  с  полами  сливочного  цвета  и
белоснежными коврами, завешанная шпалерами, изображавшими  цветущие  луга.
Посредине красовался широченный диван, а вокруг - изящные столики,  сплошь
заставленные невероятным количеством сладостей и фруктов. Когда они  вошли
- причем Ризус пошатывался и  трясся  всем  телом,  -  с  дивана  вскочила
девушка. Она ахнула при виде безжалостной  преследовательницы  -  грязной,
запыленной женщины с ничего не выражавшим лицом.
   При виде ее Ки застыла на месте. Но не исключительная юность девушки ее
потрясла, хотя представить себе этого полуребенка в объятиях  Ризуса  само
по себе было сродни святотатству. И не обнаженное  девичье  тело,  искусно
раскрашенное для любовных утех, ее изумило. Нет.  Она  просто  увидела  на
нежном горлышке серебряное ожерелье,  составленное  из  крохотных  фигурок
кружащихся  гарпий.  А  с  мочек  обоих  розовых  ушек  свисали   сережки,
опять-таки в виде гарпий. Темно-синих и голубых.
   "Она ведь у нас золотых и серебряных дел мастер, да такой, каких  семья
еще не видала..." - когда-то сказал ей Хафтор. И тут он был прав.  Всякий,
кто хоть раз видел ювелирные произведения Марны, сумеет потом узнать их из
тысячи. Ки сама не заметила, как подошла к девчонке вплотную, и  осознала,
что делает, лишь ощутив в своих руках прохладное серебро ожерелья. Девушка
кинулась наутек, проворно меряя босыми пятками сливочный пол, а  на  белой
шее краснела отметина от грубо сорванного ожерелья.
   Ризус продолжал отчаянно вопить,  изо  всех  сил  дергая  шнур  звонка,
призывавшего слуг, но все это проходило мимо сознания  Ки.  Она  стояла  с
ожерельем в руках и пыталась вспомнить лицо Марны, но оно не  вспоминалось
ей. Перед глазами стоял только Хафтор. Хафтор, сражающийся  с  безумием...
жаждущий отмщения... Этой жажды ему так и  не  суждено  было  утолить.  О,
Хафтор слишком хорошо научился ненавидеть. Что ж,  и  Марну  теперь  этому
обучать?.. Ки отшвырнула  прочь  серебряных  гарпий.  Ожерелье  со  звоном
скользнуло по полу и обвилось кругом  ноги  Ризуса.  Он  на  какой-то  миг
прекратил вопить, нагнулся и подобрал свое сокровище.
   - Отдай ей вот это, - воспользовавшись внезапной тишиной,  сказала  ему
Ки. - Скажи ей, что она  преуспела.  Скажи  ей,  что  это  сняли  с  моего
мертвого тела. Скажи ей, пусть пребывает в мире: все кончено.
   Ки пошарила в поясном кошеле, и серебряный гребень сам лег ей в ладонь.
Ки занесла руку, собираясь запустить им в Ризуса, но сделать этого  так  и
не смогла. Она подошла к купцу и вложила гребень в его потную руку. И сама
удивилась,  ощутив  мимолетный  укол  сожаления.  Нет.  Не  поддаваться...
Повернувшись на каблуке, она вышла вон  из  комнаты,  протиснувшись  между
двумя ничего не понимающими слугами, как раз подоспевшими на зов хозяина.
   И ушла...



10

   Еловый Кряж оказался пыльным, насквозь выстуженным городишком,  зажатым
между двух лесистых гор. Единственной гостиницей, сыскавшейся  в  городке,
на пару заправляли человек и т'черья. К большому сожалению  Ки,  кухней  и
вообще всем, что касалось еды, ведал  именно  т'черья.  Соответственно,  в
общей комнате не было ни столов, ни  скамей,  лишь  подносы,  поднятые  на
низенькие ножки и засыпанные ровным слоем песка. Так уж  было  заведено  у
т'черья. Посетителям предоставлялось устраиваться на соломенных  циновках.
Высота подносов плохо соответствовала росту Ки: если она садилась прямо на
пол, они оказывались высоковаты, а долго  высидеть  на  корточках  она  не
могла. Делать нечего, она притащила из мастерской тележника одно из  своих
одеял и, в нарушение всех традиций, свернула  его  в  качестве  подушечки.
Юный т'черья, принадлежавший  к  третьему  полу,  разгладил  песок  на  ее
подносе и принес ей горячей еды и золотистого вина. Ки  принюхалась:  хлеб
был только что выпечен. Хорошо. Кусочки сероватого мяса и какие-то зеленые
стебли, плававшие в жирной похлебке, вызвали у нее гораздо меньше доверия.
Она невольно нахмурилась при мысли о двух медных дрю, которые  только  что
выложила за этот обед.
   Тележник содрал с нее чуть ли не все деньги,  причем  авансом,  еще  не
приступая к работе.  Кое-что  ей  удавалось  заработать  с  помощью  своих
тяжеловозов, таская бревна с лесоповала в горах.  Не  особенно  много,  но
хватит, чтобы расплатиться за  постройку  фургона.  Подумав  об  этом,  Ки
подавила  нетерпение,  охватившее  ее  при  мысли  о   нескончаемых   днях
однообразной работы и ожидания, которые ей предстояли. Она напомнила себе,
что определенной цели и каких-то сроков у нее больше не было.  Нет  уж,  в
который раз сказала она себе.  Ни  в  какой  Фезус  сломя  голову  она  не
помчится. Хватит и того, что она заехала  в  "Три  Фазана"  и,  как  дура,
расспрашивала там  насчет  парня  с  повязками  на  лице.  Миккет,  хозяин
гостиницы, немало подивился подобным расспросам. Ки совсем не понравилось,
как он  на  нее  смотрел:  ни  дать  ни  взять  уже  что-то  прикидывал  и
рассчитывал. Но всего удивительнее было  то,  что  и  в  Еловом  Бору  она
остановила свой выбор именно на том тележнике,  которому  что-то  говорило
имя Вандиена. Да уж. Все это было  достаточно  скверно  и  само  по  себе.
Предпринимать же еще какие-то шаги значило признать, что двигало ею  нечто
большее,  чем  простая  забота.  Ки  отпила  золотистого  вина   и   опять
нахмурилась, на сей раз из-за его необычного букета.
   Ко всему прочему, сказала она  себе,  Вандиен,  вне  всякого  сомнения,
давным-давно уже уехал из Фезуса. А не уехал,  так  уедет,  пока  строится
проклятущий фургон.
   Фургон... Ки глотнула еще вина, словно желая утопить в  нем  непрошеную
мысль. Сколько бы  ни  объясняла  она  все  детали  взмокшему  от  усердия
мастеру, сколько бы ни перепроверяла до последнего вершка каждый размер  -
фургон будет, уже не тот. Вандиенов тележник был  преисполнен  собственных
соображений о  том,  как  строить  фургоны.  Он,  в  частности,  собирался
изменить подвеску колес, чтобы в случае  глубокого  снега  можно  было  их
заменить.  Еще  он  хотел  увеличить  кабинку  и  устроить  вторую  дверь,
открывавшуюся сбоку фургона. Он  настаивал,  что  ей  жизненно  необходимы
более широкие окна, равно как и более просторное ложе. Каждый  Божий  день
Ки во всех подробностях объясняла мастеру, что следовало делать. И  каждый
Божий день, когда доходило  до  осмотра  сделанного,  выяснялось,  что  он
упрямо воплощал свое. Сегодня Ки вышла из себя и пригрозила, что не станет
платить. "Ну так и строй сама, как твоей душеньке угодно", -  ответствовал
мастер. Ну что за невозможный мужик!.. Ки в который уже раз спросила  себя
и какая  нелегкая  ее  дернула  с  ним  связаться.  Он  был  настолько  же
невозможен, как и сам Вандиен.
   Ки  отпила  еще  вина,  чувствуя,  что  понемногу   привыкает   к   его
странноватому вкусу. Тем более что другого предложить здесь и не могли...
   ...Какой-то посетитель,  идя  мимо,  легонько  задел  ее  плечо,  и  Ки
рассерженно обернулась. Сперва она увидела только мягкие  кожаные  сапоги:
подколенные застежки были прямо у нее перед  глазами.  Потом  она  подняла
глаза. И некоторое время смотрела молча,  не  в  состоянии  выговорить  ни
слова.
   Поначалу она признала только глаза. Тем  более  что  он  сбрил  бороду,
оставив только усы над неулыбающимися губами. Волосы были  подстрижены  до
плеч и аккуратно причесаны.  Шрам  был  бледной  полосой  на  продубленном
непогодами  лице.  Он  касался  уголка  глаза,  слегка  скашивая  его.  Ки
заметила, что стоявший перед нею  мужчина  немного  отъелся  и  больше  не
выглядел таким заморенным, как прежде. Мягкая льняная рубашка, распахнутая
у шеи, была чисто выстирана, и он придерживал на  плече  седельную  сумку,
сшитую из хорошей кожи. Еще на нем была непривычного покроя  безрукавка  с
синим узором, а на руке - незатейливый перстень с камешком.  На  бедре  же
висела тонкая рапира в видавших виды ножнах.
   Он смотрел на Ки сверху вниз молча, без улыбки.
   Потом седельная сумка шлепнулась на пол по другую сторону  подноса,  за
которым сидела Ки. Мужчина сел на сумку и поправил  мешавшую  ему  рапиру,
отодвинув ее за спину. Он поставил перед собой пустой стакан,  а  рядом  с
ним -  шарообразную  бутылочку  золотистого  вина.  И  многоопытной  рукой
устроил в песке ее круглое донце. Оперся на песок  локтями  и  опустил  на
руки подбородок.
   - У всей посуды, которой пользуются т'черья, круглые донца, - сказал он
Ки. - Понимаешь теперь, зачем им эти подносы  с  песком?  Чтобы  ничто  не
переворачивалось.
   -  С  ума  сойти,  -  ответила  Ки.  Ее   несколько   обескуражил   его
мрачновато-торжественный тон.
   Он спросил:
   - Так ты доделала свое дело в Диблуне?
   - Да, - кивнула она и подумала: прах  побери  эту  мрачную  рожу!  -  Я
отвезла груз, - сказала она вслух.
   Он очень серьезно  кивнул,  наливая  себе  вина.  А  потом  неторопливо
пригубил, чего-то ожидая. Ки молча смотрела в свою миску.  Длинные  волосы
спадали вдоль щеки, отчасти скрывая лицо. Ей почему-то казалось,  что  она
упускает, навсегда упускает какую-то возможность...
   - Я приберег для тебя те вещи Свена, - сказал он. - Я  решил,  что  они
тебе понадобятся.
   - Не понадобятся, - сказала она. - Выкинь их, Ван.
   Он почему-то напрягся всем телом, а лицо побелело. Резким движением  он
поднялся на ноги, чуть не перевернув  стол-поднос  со  всем,  что  на  нем
стояло. Ки по глазам видела, что он был жестоко обижен,  непонятно  только
чем. И люди, и т'черья обернулись полюбопытствовать. Вандиен наклонился за
своей сумкой и проворчал:
   - Я ведь не напрашивался, Ки. Могла  бы  просто  выгнать  меня  вон.  Я
просто хотел как лучше...
   Ки изумленно вскочила, больно стукнувшись коленками о край подноса. Она
заставила себя протянуть руку и крепко взять  его  за  плечо,  а  потом  -
развернуть к себе лицом. Она увидела, что он сжал губы  в  одну  черту,  а
шрам казался белым швом на побледневшем лице. Ки не сняла руки с его плеча
и ладонью чувствовала переполнявшую его обиду и ярость.
   - Так ведь и я хотела как лучше, - попробовала она объясниться. - Скажи
хоть, на что ты обозлился?
   Он посмотрел на ее руку, лежавшую на его плече. Постепенно его  дыхание
начало успокаиваться, а напряженные  плечи  мало-помалу  обмякли.  Вандиен
огляделся кругом, обежав свирепым взглядом любопытный народ. И как-то само
собой вышло так, что люди и т'черья снова  взялись  за  стаканы  и  ложки,
возобновив прерванные было разговоры. Вандиен снова  бросил  на  пол  свою
седельную сумку, на сей раз - подле свернутого одеяла  Ки.  Ки  неуверенно
опустилась на свою импровизированную подушечку. Вандиен осторожно уселся с
нею рядом.
   - У моего народа... - начал он, но в голосе прозвучало столь отчетливое
сожаление, что он счел за благо начать заново: - У тех, с кем  мне  в  эти
дни пришлось иметь  дело,  сократить  чье-либо  имя  считается  тягчайшим,
несмываемым оскорблением. Оно  принижает  того,  чье  имя  сокращено.  Оно
подразумевает, что он - позор для неназванного родителя.  Или  не  был  им
признан...
   - А у моего народа, - сказала Ки, - это знак душевного расположения.  И
вот еще что: мы, ромни, не очень-то носимся с имуществом наших умерших.
   - Я и не знал, что ты - ромни...
   - Я сама не задумывалась об этом. Но это так.
   Вандиен налил вина и ей, и себе.
   - По эту сторону гор живет не так много ромни, - сказал он. И добавил с
осторожной улыбкой: - Я слышал, это весьма жизнелюбивый народ...
   - Да, - сказала Ки. - Мы таковы.
   Вандиен долго и задумчиво вглядывался в ее лицо.
   - Ты распустила волосы, - сказал он затем. - Я  и  не  думал,  что  они
такие длинные.
   Он бережно погладил ее волосы тыльной  стороной  ладони.  От  его  кожи
по-прежнему пахло какой-то травой... папоротником. И Ки улыбнулась.




    Мэган Линдхольм.
    Заклинательницы ветров


   -----------------------------------------------------------------------
   Megan Lindholm. The Windsingers (1984) ("Windsinger" #2).
   Пер. - Г.Трубицина.
   Авт.сб. "Пой вместе с ветром". СПб., "Азбука", 1996.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 29 August 2001
   -----------------------------------------------------------------------



1

   - Простите?..
   Многопалые руки керуги напоминали Ки бахрому  шали.  Существо  с  самым
серьезным видом смотрело на нее серовато-белыми точками глаз. Оло, симбиот
керуги, по обыкновению лежавший у того  на  плечах,  приподнял  голову  на
гибкой шее. Подвижные губы шевельнулись, обезьяний ротик выговорил:
   - Чем можем служить?..
   - Я... - Ки слегка замялась, соображая, кому из двоих смотреть в  глаза
во время разговора. - Я ищу гостиницу керуги, выстроенную  возле  ткацкого
улья...
   Коренастый керуги стоял столбом. Маленький  оло  сосредоточенно  морщил
лобик.
   - Твоя гостиница, - наконец перевел он мысль керуги, -  может  быть  на
любой улице Дайяла. Мы всегда строим их рядом с ульями. Это весьма удобно.
   - Да уж я вижу, -  сказала  Ки.  -  Понимаешь  ли,  я  ищу  человека...
человеческого мужчину со шрамом на лице, темноволосого и темноглазого.  Он
назначил мне встречу здесь, в Дайяле, в керугийской гостинице,  стоящей  у
ткацкого улья.
   Вновь последовало долгое молчание. Обезьянья  рожица  оло  морщилась  и
гримасничала, по пушистым кольцам змееподобного тела пробегало напряжение:
передав керуги слова Ки, он ждал ответа.
   - Увы, - раздалось затем, - боюсь, мы ничем не сумеем  тебе  помочь.  В
Дайяле множество ульев и почти  столько  же  гостиниц.  Твой  человеческий
мужчина должен был снабдить тебя более подробными указаниями.
   - Вот уж что верно, то верно, - отозвалась Ки. - Спасибо, что потратили
время и говорили со мной.
   Ки вежливо дождалась, пока ее слова будут переданы керуги и оло в  свою
очередь приветливо с нею попрощается. Потом керуги зашагал прочь вместе со
своим симбиотом, а Ки с тоской оглядела улицу.
   Она успела потерять счет гостиницам, в которых побывала; делать  нечего
- на некотором расстоянии  от  нее  виднелось  еще  высокое  строение  под
остроконечной крышей и при нем керугийская гостиница. Следовало  заглянуть
и туда. Усталым шагом  Ки  двинулась  вперед,  стараясь  поменьше  вдыхать
тонкую пыль, которая висела над городскими улицами подобно туману.  Летняя
жара властно накрывала всю Дайяльскую долину; казалось, здесь никогда и не
бывает зимы. Однако Ки хорошо знала: не успеет смениться луна, как пыльные
улицы затопит непролазная грязь, а удушающую жару сдует холодный,  режущий
ветер.
   В этот предвечерний час городские улицы были запружены пестрой  толпой.
Преобладали в ней, понятно, керуги, но там и  сям  виднелись  спешащие  по
своим делам т'черья, а то и размашисто шагавшие люди. Вот мимо Ки,  словно
морской корабль среди лодок, прошагал здоровенный брориан в обмундировании
стражника. Ки непроизвольно напряглась, ощутив на себе его тень. Что ж, по
городу, где нанимают в стражники брорианов, действительно можно гулять всю
ночь напролет, ничего не опасаясь. Насколько было  известно  Ки,  ни  одно
живое существо не стало бы по своей воле связываться с брорианом. Стражник
не мог ничего иметь против нее, но тем не менее Ки довольно-таки торопливо
взбежала на дощатую веранду перед гостиницей. Пригнув голову, она отвела в
сторону планки складной  двери  и  заглянула  внутрь.  Прах  побери  этого
Вандиена! И здесь его нет!..
   Запахи, доносившиеся из общей комнаты, заставили ее брезгливо  сморщить
нос. Единственными человеческими существами там, внутри,  были  в  стельку
пьяный  медник  и  его  собутыльники.  Керуги  сидели  кучками  у  низких,
наподобие корыт, подносов с едой, и оло, обвивавшие  их  плечи,  щебетали,
переговариваясь на своем языке. Ки испытала некоторую брезгливость,  когда
один из керуги пододвинулся к свободному подносу и, хрюкнув,  выпустил  из
щелеобразного отверстия в теле питательные щупальца.  Сейчас  же  подоспел
слуга-т'черья и вывалил в  корытце  полный  кувшин  чего-то  вроде  густой
коричневой  каши.  Запах,  распространявшийся  от  этой  каши,  вовсе   не
предназначался для человеческого носа.
   Ки вздохнула и все-таки вошла внутрь,  и  дверные  планки  с  негромким
треском сомкнулись у нее за спиной. Надо же все-таки перекусить  и  выпить
чего-нибудь освежающего, прежде  чем  идти  обследовать  оставшуюся  часть
дайяльских гостиниц. Да, если бы заранее знать, до какой степени  разросся
Дайял с тех пор, как она последний раз доставляла сюда груз, она бы  точно
потребовала с Вандиена более подробных у