Вот твой задаток, - сказала она. - И контракт,  который  его  милость
честь честью подписали еще четыре дня назад.  Я  его  прочту  тебе,  а  ты
поставь крестик в знак того, что выслушала и поняла.
   Ки подошла, цокая подковками сапог по черному каменному полу.  И  молча
накрыла ладонью пергаментный лист, припечатав его к столу. Свободной рукой
она сгребла выложенные монеты и ссыпала  их  в  потертый  кожаный  кошель,
висевший на поясе. А потом наклонилась над  контрактом,  держа  руку  так,
чтобы можно было читать, не давая забрать лист со стола.
   Серый свет, лившийся в окно, показался ей каким-то  неверным.  Контракт
был  начертан  твердым  и  энергичным   почерком,   четкими   т'черийскими
письменами по гладкой поверхности  пергамента.  Текст  был  кратким  и  не
содержал  ни  единого  лишнего  слова.  Возчица  Ки  возлагала   на   себя
обязанность доставить порученный  ей  груз  к  порогу  Карн-Холла,  что  в
Горькухах, не позднее чем через четверо суток. Груз должен прибыть туда  в
идеальной целости, в полном количестве и с нетронутыми  печатями.  Возчица
Ки обязалась предпринять все от нее зависевшее,  чтобы  это  исполнить.  В
случае если она не справится с поручением, она  теряет  остаток  платы,  а
кроме  того,  с  нее  еще  будет  высчитано  шесть  дрю  из  задатка.   Ки
нахмурилась. Случись какое-нибудь невезение, и останется  она  всего-то  с
двадцатью четырьмя дрю. Не густо. А впрочем, сказала она себе,  невезение,
конечно, возможно, но не обязательно же что-то  случится.  И  уж  в  любом
случае  двадцать  четыре  дрю   -   это   вам   не   единственный   медяк,
перекатывавшийся сегодня утром у нее в кошеле.
   Ки решительно пододвинула к себе пергамент и пошарила глазами в поисках
письменного прибора. Женщина в черном перехватила ее взгляд и  невозмутимо
достала  из  обширного  кармана  маленький  футлярчик.  Внутри  него  были
кисточки для письма и скляночка чернил.  Ки  столь  же  невозмутимо  взяла
кисточку, обмакнула ее в чернила и теми же т'черийскими буквами  начертала
свою подпись. Покосилась на служанку и торопливо добавила еще два  значка:
один обозначал "свободнорожденная", другой - "не  состоящая  в  вассальной
зависимости".  Если  Глазки-Бусинки  и  удивилась,  она  ничем  этого   не
показала. Разве что стала говорить с Ки еще более высокомерно, чем прежде.
   - Итак, отправляйся в путь, - сказала она.
   - Я бы сперва пополнила припасы, - ответила Ки.
   - Как тебе будет угодно. Помни только, на все дела у тебя ровно  четыре
дня!
   - Вот что, голубушка, - сказала ей Ки. - Ты свое дело  сделала,  а  мне
моим предоставь заниматься самой. Как я уже говорила, на рассвете я приеду
за грузом, но прежде хотела бы взглянуть на него и прикинуть,  каков  вес.
Где то, что я должна перевезти?
   - Погружено в твой фургон, - ответствовала служанка. Круто повернувшись
на каблуке, она проследовала вон из комнаты, не потрудившись хотя  бы  раз
оглянуться. Шагала она, как  и  прежде,  совершенно  бесшумно.  Ки  только
фыркнула в том направлении, куда она скрылась. Какое-то время она стояла у
столика, потом дважды обошла комнату. И наконец поняла, что женщина  вовсе
не собиралась возвращаться, чтобы проводить ее вон. Ки обозлилась.  Она-то
было решила, что Глазки-Бусинки отправилась за пивом, которым по  традиции
скрепляли контракт.  Нет,  с  подобной  наглостью  ей  точно  никогда  еще
сталкиваться не приходилось!
   Кое-как разыскав без  посторонней  подмоги  дорогу  наружу,  Ки  прошла
зябкими голыми коридорами и, моргая и щурясь, выбралась на яркий солнечный
свет. И с изумлением убедилась, что  Глазки-Бусинки  говорила  правду.  На
грузовой платформе  фургона  действительно  красовалось  семь  ящиков.  На
всякий случай Ки пересчитала их. Все они были различных  размеров,  все  -
сколочены из неоструганных желтых досок. Что  же  до  печатей,  о  которых
столько говорилось, то они представляли собой всего лишь свинцовые блямбы,
соединявшие завязанные узлами концы грубых  веревок,  охватывавших  каждый
ящик. Ки невольно подумала о том, что так пристало паковать соленую  рыбу,
а не фамильные редкости. Ки окинула двор довольно-таки злым  взглядом,  но
никого, в том числе грузчиков, по-прежнему  не  было  видно.  Лишь  черные
стены, с которых свисали стебли и плети давным-давно засохшего плюща.
   Ки взобралась на платформу и полезла на ящики, стараясь найти  изъян  в
том, как они были погружены и закреплены. Тщетно. Груз был распределен  по
платформе равномерно и с умом, нигде ничего не ерзало и не  шаталось.  Что
же до веревок, крепивших ящики к фургону, - Ки могла  бы  поклясться,  что
узлы были завязаны словно ее собственными  руками.  Ну  дела.  Да  еще  то
малоприятное обстоятельство,  что  кто-то  распоряжался  ее  фургоном  как
хотел, а бесстыжие кони не издали ни звука,  чтобы  предупредить  хозяйку.
Безобразие. Ки постояла на самом верхнем ящике, хмуро глядя себе под ноги.
Потом пожала плечами, слезла вниз и уселась на передок. В конце концов,  у
нее было тридцать дрю - и время, чтобы их потратить.
   ...К вечеру из тридцати монет осталось всего две. Зато все  рундучки  в
кабинке фургона  счастливо  наполнились.  Ки  глубоко  и  с  удовольствием
вздохнула, вбирая запахи изобилия. С потолочной балки свисали целые связки
сушеных корней кара  и  пряных  колбасок.  В  деревянных  ларях  покоились
розовые глыбки соли,  буровато-желтая  мука  и  целые  россыпи  коричневых
бобов. На полочке, завернутые  в  чистую  мешковину,  красовались  полоски
вяленого мяса и рыбы. Глиняный горшочек с  медом  и  оплетенная  бутылочка
розового цинмесского вина были, конечно, уже  роскошью,  но  Ки  успокоила
саднившую совесть, купив себе вместо новых  башмаков  два  куска  кожи  и,
соответственно, сэкономив: башмаки она уж как-нибудь стачает сама.
   Но вот чему уже совершенно  не  было  оправдания,  так  это  крохотному
пузырьку с ароматическим маслом. Ки завернула его в тряпочку  и  убрала  в
выдвижной ящик.
   Выпрямившись, она оглядела кабинку. Кабинка  была  невелика,  но  очень
опрятна, и надо ли говорить, что ни ноготка свободного места  даром  здесь
не пропадало. Под спальной лавкой и то  были  устроены  шкафчики.  Повсюду
были полки, ящички,  лари  и  крючки;  единственное  окошко  было  забрано
ставнями, чтобы спастись от пыли. Поверх одеял на постели лежало покрывало
из мохнатой шкуры оленя... Из угла,  точно  подмигивая,  мерцала  потертая
рукоять Вандиеновой рапиры.
   Наверное, Вандиен уже добрался  в  Горькухи.  Интересно,  подумала  Ки,
удалось ли ему нанять там упряжку. И если да, то сколько  с  него  за  это
слупили. Вообще-то она не особенно сомневалась, что упряжку  он  раздобыл.
Язык у него без костей: он, пожалуй, и  дина  уговорит  мясо  есть.  А  не
сумеет обольстить и улестить, тоже ничего: продаст какие-нибудь  из  своих
побрякушек, и дело в шляпе. Если же и  это  не  поможет...  Ки  решительно
направила  свои  мысли  в  иное  русло.  Уж  Вандиен  как-нибудь  о   себе
позаботится. Он появлялся в  ее  жизни  и  вновь  исчезал  с  удивительным
постоянством, но всякий раз как бы случайно.  И  не  то  чтобы  он  боялся
накрепко связывать с нею свою судьбу: просто не видел в том необходимости.
Он был бесстрашен и безрассуден, сумасброден и невероятно верен в  дружбе.
Еще не хватало беспокоиться о нем. Никуда  не  денется,  рано  или  поздно
явится снова. И снова  учинит  кавардак  в  ее  размеренной,  обустроенной
жизни. Проклятье, до  чего  все  понятней  и  проще,  когда  этот  тип  не
сшивается поблизости. И самое скверное, что она ко всему этому  безобразию
успела привыкнуть.
   Ки выбралась из кабинки наружу и плотно задвинула за  собой  скользящую
дверь. Усевшись на сиденье, она взяла в руки вожжи  и  пинком  ноги  сняла
фургон с тормоза. Тряхнула вожжами - и кони тронулись с  места.  Сгущались
сумерки, принося с собой некое подобие прохлады. Луна все ярче разгоралась
в небесах, когда Ки миновала городские  ворота  и  стражников,  проявивших
поразительное безразличие к ее грузу. Сегодня ночью она  наконец-то  будет
спать на зеленой траве подле фургона, а кони смогут как следует  попастись
на свободе. За то время, что она провела в Дайяле,  ей  успели  до  смерти
надоесть ночевки в тесной духоте кабинки, под тяжкие вздохи переминающихся
снаружи коней. То ли дело опять катить вдаль по дороге!



3

   Торг  в  Горькухах  мало  чем  отличался   от   дайяльского.   Кажется,
единственная разница заключалась  в  неистребимом  запахе  рыбы.  Вандиену
трудно было поверить, что  рыба,  выловленная  в  Обманной  Гавани,  после
двухдневного путешествия на возах еще годна в пищу, - однако народ ее  так
и расхватывал. Да еще и улыбался торговцу, который  заворачивал  осклизлые
вонючие тушки в мешковину и передавал покупателям. Из чистого  любопытства
Вандиен просунулся вперед какого-то покупателя  и  ткнул  жестким  пальцем
серебристую рыбину. На тушке осталось  ясно  видимое  углубление.  Вандиен
натянуто улыбнулся торговцу и выбрался из толчеи у прилавка, вытирая палец
о штаны.
   Запах свежей выпечки, внезапно достигший его  ноздрей,  перебил  рыбную
вонь. Сглотнув, Вандиен начал протискиваться к лотку, с которого  какой-то
ко всему безразличный дин торговал хлебом и пирожками. Пышные  поджаристые
ковриги соседствовали с глянцевито поблескивавшими зеленоватыми  плюшками,
которые особенно нравились т'черья. Рука Вандиена сама собой потянулась  к
плоскому кошелю на ремне.  Там  лежали  две  мелкие  монетки  и  несколько
небольших  самоцветов.  Сюда,  в  Горькухи,  Вандиен  добрался  на  телеге
какого-то кожемяки; кожевник не только вез  его  и  кормил,  но  и  деньги
заплатил за то, что Вандиен помогал ему разгружать привезенные кожи. Плата
была не ахти какая, но ведь  и  Вандиен,  в  общем,  не  перетрудился.  Он
серьезно подозревал, что заплатили ему не столько за  работу,  сколько  за
неистощимые  россказни,  которыми  он  с  помощью  своего  шнурка  помогал
коротать поездку.
   Все-таки он решительно миновал лоток булочника. Ему хотелось есть, но с
этим можно было и обождать. Сперва  -  дело.  Вандиен  миновал  ряды,  где
торговали курами, поросятами и  верещащими  глибами,  миновал  т'черийские
лавочки, украшенные кисточками и флажками всех оттенков  блестяще-зеленого
цвета. Чуть в сторонке грозно насупленный брориан  распоряжался  палаткой,
где подавали "горячее мясо". Подавалось  и  поедалось  это  самое  мясо  в
особой пристройке. Внезапно оборванный предсмертный визг глиба, донесшийся
из пристройки, поведал Вандиену, что там как раз кто-то  обедал.  "Горячим
мясом" брорианы называли  плоть  только  что  убитого  животного,  еще  не
растратившую жизненный жар.
   Достигнув лавочек ремесленников, Вандиен невольно замедлил  шаги.  Чего
только здесь не было! Бусы и дорожные сапоги, латы, оружие  и  приворотные
снадобья - все лежало одно подле другого и все притягивало взгляд.  Спустя
некоторое   время   т'черийский    купец,    хозяин    лавочки,    вежливо
поинтересовался, не может ли он быть чем-то полезен  уважаемому  человеку,
столь долго рассматривающему его товары. Вандиен с улыбкой указал  ему  на
бледно-желтый кристалл.
   - Две штуки,  -  прошепелявил  купец  на  Общем.  Вандиен  выразительно
похлопал свой кошелек и отрицательно покачал головой. И отошел  прочь,  не
переставая, однако, улыбаться.  Новая  идея  осенила  его;  он  зашагал  в
возчицкий угол площади, более не оглядываясь по сторонам.
   Здесь поджидали  возможного  нанимателя  всего  три  упряжки.  Покрытый
шрамами брориан держал под уздцы двух чудовищного роста коней.  Беспокойно
переступавшие копыта были окрашены алым. Упряжь сплошь  покрывали  тяжелые
шипы и нашлепки. Гривы подстрижены ежиком, хвосты коротко обрезаны...  Эти
кони были  предназначены  не  для  крестьянской  сохи,  а  для  охотничьей
колесницы, несущейся сквозь заросшие  кустарником  заливные  луга.  Им  не
нужен даже возница - они приучены сами следовать, не отставая, за  гончими
псами.  Вандиен  обошел  их  стороной,  опасаясь  страшных  копыт:  помимо
прочего, эти кони умели добивать опасных зверей, помогая охотнику.
   Неподалеку сидел и подремывал в теньке человек - владелец  здоровенного
коня, привычного к плугу. На этого коня Вандиен посмотрел всего один раз и
потерял к нему всякий интерес. Поседелая морда и поредевший хвост без слов
говорили о том, что конь стар. Шерсть его давно  утратила  блеск,  а  одна
нога распухла возле копыта...
   Следующими были два мула в упряжи. Возле  них  стоял  молодой  человек,
почти мальчишка. Он смазал маслом копыта мулов и заплел им гривы, точно на
праздник.  Глуповатые  животные  потряхивали  головами,   с   любопытством
настораживая длинные уши на каждый выкрик, доносившийся с площади. Вандиен
с сожалением посмотрел в старательно умытую мордочку мальчишки, с надеждой
взиравшего на него снизу вверх.
   - Прости, малыш, - сказал он. -  Они  просто  недостаточно  велики  для
того, что мне нужно сделать.
   - Да они ради меня из шкур вылезут! - настаивал мальчик, умоляюще глядя
на Вандиена.
   - Не сомневаюсь, - с самым серьезным видом ответил Вандиен. - В  другой
раз, договорились? Отличная у тебя упряжка, честное слово.
   Вот уж не везет так не везет. Возчиков, ищущих нанимателя,  на  площади
больше не было. Вандиен прошел чуть подальше, обдумывая, в каком положении
оказался. Ему непременно надо было  раздобыть  здесь  упряжку,  да  еще  и
привести ее в Обманную Гавань, а там выдать  за  свою  собственную,  лично
выращенную и выученную. От того,  какое  впечатление  он  там  произведет,
зависело очень  многое.  В  Обманной  Гавани  ждут  умелого  и  настырного
возчика. Они  не  потерпят,  если  он  поведет  себя  как  шут,  явившийся
попользоваться дармовым гостеприимством и посмеяться над их  обычаями.  То
есть, как и говорила Ки,  дело  ему  предстояло  практически  невозможное.
Стоит ему дать им повод усомниться в себе - и он проиграет уже наверняка.
   Проигрывать Вандиен ни под каким видом не собирался.
   Эге!.. Оказывается, на площади была-таки еще одна упряжка,  которую  он
поначалу не заметил, потому что животные лежали растянувшись  на  брюхе  и
зарывшись плоскими лапами в нагретую солнцем пыль.  Хвосты  их  были  туго
свернуты на крупах, словно толстые серые змеи, приготовившиеся  к  броску.
Маленькие глазки над поросячьими рыльцами были закрыты. От  дыхания  возле
ноздрей поднимались фонтанчики пыли. Тварей в  упряжке  было  четыре,  все
толстокожие, пестрые, в серо-черную крапинку. Тело у каждой было  в  длину
примерно с лошадиное, но тем сходство и исчерпывалось.
   - Кто ж вы такие? Свинки или ящерицы? - обратился к  животным  Вандиен.
Они ему не ответили.  Лапы  у  них  были  короткие,  но  толстые,  налитые
бугрящимися мышцами. От железного кольца, надетого на вколоченный в  землю
колышек, к сбруям, надетым на каждого  зверя,  веером  расходились  четыре
ремня. Вандиен огляделся, разыскивая взглядом владельца, и  обнаружил  его
рядом с упряжкой.
   Это был т'черья, и по примеру своих упряжных тварей он лежал на  земле.
Суставчатые конечности почти полностью  втянулись  под  панцирь.  Какая-то
проехавшая мимо повозка погребла т'черья под толстым слоем пыли,  и,  если
бы не сонно никнущие глаза  на  стебельках,  возчик  вполне  сошел  бы  за
камень. Вандиен прокашлялся, и стебельки  зашевелились.  Упряжка  была  не
вполне похожа на то, что он подыскивал,  зато  хозяин  -  как  раз  таков,
какого он мечтал встретить.
   Некоторое  время  т'черья  молча  осматривал  Вандиена   темно-красными
глазами  на  ножках.  Потом,  в  знак  уважения  к  человеческим  обычаям,
приподнялся на суставчатых ногах так, что его лицо - или то, что у т'черья
могло сойти за таковое - оказалось вровень с лицом  Вандиена.  Глазные  же
стебельки,  наоборот,  опустились   почти   на   уровень   жвал.   Вандиен
торжественно поклонился: манеры т'черья произвели на него впечатление.  Он
не знал ни одной другой расы, способной на  подобную  предупредительность.
Т'черья отчаянно торговались и в деловом отношении  были  несгибаемы,  как
брорианы, но жесткость эту прикрывал бархат вежливости.
   - Я хочу нанять упряжку для перевозки тяжелого груза, - сказал Вандиен.
   -  Значит,  моя  упряжка  -  это  именно  то,  что  тебе  требуется,  -
ответствовал т'черья. - Вы, люди, редко  используете  скилий.  Ты,  верно,
тоже привык к этим вашим длинноногим коням и, без сомнения, считаешь  моих
зверей безобразными...
   Шепелявый т'черья помедлил, давая  Вандиену  время  возразить.  Вандиен
знал: многие люди отказывались иметь дело с т'черья, утверждая,  будто  их
речь на  Общем  невозможно  понять  из-за  чудовищного  акцента.  Вандиен,
однако, давно наловчился разбирать их своеобразный говор  и  не  испытывал
никаких затруднений. И он ответил учтивостью на учтивость:
   - Я не одобрил бы того, кто станет  судить  упряжное  животное  по  его
внешности. Если ты говоришь, что они здорово тянут, у меня нет  причин  не
верить тебе, хотя бы, на мой взгляд, они и выглядели странновато.  Позволь
спросить тебя, как  ими  правят:  так  же,  как  лошадьми,  или  требуется
какое-то особенное искусство?
   - Особое искусство, чтобы управлять скильями?.. Ты  оказываешь  слишком
большую честь бедному земледельцу вроде меня. Нет, скильи - это кроткие  и
безропотные звери, с которыми играючи справится и только что  вылупившийся
младенец. Когда же ими правит возчик столь опытный, как, например, я,  для
нас поистине нет  ничего  невозможного.  Наше  упорство  и  сила  способны
передвинуть тягчайший из грузов. Вероятно, тебе требуется очистить поле от
валунов? Или, может быть, притащить с холмов поваленный  лес?  Мои  скильи
справятся. Самый скупой работодатель не прогадает, наняв таких, как  мы  с
ними. Они кормились три дня назад и не проголодаются ранее, чем еще  через
два срока...
   Вандиен быстренько подсчитал в уме: вот  это  да,  оказывается,  скилий
кормили один раз в девятнадцать дней. Свойство, весьма ему  подходившее  в
его нынешнем положении. Очень, очень осторожно приступил он  к  деликатной
части переговоров:
   - Без сомнения, именно твоя сноровка и опыт сделали эту упряжку  лучшей
из лучших. Но в деле, которое мне предстоит, вожжи держать должен буду  я,
и я должен знать, послушаются ли они чужака? Я хотел бы, чтобы  на  десять
дней ты поручил их моему присмотру и  заботе.  Устроит  ли  тебя  подобная
сделка?
   Глазные стебельки  т'черья  закачались  из  стороны  в  сторону.  Таким
образом это племя подражало человеческому жесту, означавшему "нет".
   - Увы, - сказал т'черья, - я вынужден тебе отказать.  Моя  упряжка  для
меня дороже детей.  И  единственное  средство  добыть  себе  пропитание  -
особенно при нынешней засухе, вызванной немилостью Заклинательниц  Ветров.
Твое лицо говорит об искренности, чужестранец, а панцирь - о благородстве,
но  доверить  упряжку  незнакомцу  я  не  могу.  Хотя  и   буду   счастлив
сопровождать тебя в любом предприятии, которое ты задумал. И ты, я уверен,
возрадуешься, видя, как  легко  справятся  с  самой  тяжелой  работой  мои
скильи, направляемые столь умелой рукой, как  моя.  Любой  зверь  работает
лучше,  если  знает  хозяина  и  доверяет  ему.  Может  быть,  на  том   и
договоримся?..
   Вандиен глубоко и шумно вздохнул. Поднял руки до уровня плеч,  а  потом
уронил их, в свою очередь подражая тому, как никнут  глазные  стебельки  у
опечаленных т'черья.
   - Увы, я должен с уважением отнестись к твоим опасениям. Я глубоко  чту
тех,  кто  понимает,  сколь  высокую  ответственность  накладывает  звание
хозяина. Всяческой похвалы достоин  возчик,  проявляющий  заботу  о  своих
упряжных животных. Более того, я уверен, что твою  решимость  не  способна
поколебать никакая сумма денег. О да, ни за какие деньги  не  поручишь  ты
благородных скилий первому встречному...
   - Моя честь не продается ни за какие деньги, -  подт