- впрочем,  так,  чтобы  не  терять  из  виду  утопившуюся
упряжку, - он опустился на колени и запил хлеб речной водой. Водяная трава
с плоскими зелеными листьями показалась ему знакомой; вновь  вытащив  нож,
он принялся откапывать корни. Вытащив корневище, он соскреб с него землю и
хорошенько промыл. В отчищенном виде оно напоминало плотно сросшиеся белые
зерна. Ему с детства  не  приходилось  есть  корни  лилии-вонючки,  но  он
помнил, что и тогда предпочитал их разваренными до мягкости, но  никак  не
сырыми. Сырыми они были почти безвкусны, только отдавали крахмалом. Ладно,
не до жиру, быть бы живу, безрадостно напомнил сам себе Вандиен.  Надо  же
что-то сунуть в живот. При таких темпах путешествия  ему  свою  краюху  до
Обманной Гавани, хоть тресни, не растянуть.
   Отправляя в рот последний кусочек корневища, он услышал чавкающий звук,
потом плеск, как бывает, когда свинья вскакивает из грязи.  Вандиен  сразу
подхватил хлеб и стрекало, и весьма вовремя: скильи начали шевелиться.
   Одна из тварей как раз вытянула шею и шумно  вбирала  в  легкие  порцию
воздуха. Ее хвост вновь покоился на крупе, свернутый в тугую баранку.  Еще
одна верещала и пускала пузыри, высвобождая голову, угодившую между лапами
товарки. Они выбрались из воды, переваливаясь  и  неуклюже  подскакивая  в
мокрой перепутавшейся-упряжи. Ил и грязь стекали с пятнистых  боков.  Вода
смыла со спин налипшую пыль, и чешуйчатые  шкуры  радужно  переливались  в
неверном свете луны. Бока скилий  после  пребывания  в  реке  положительно
округлились, звери выглядели довольными. Влажно  клацали  зубастые  пасти,
мокрые змеиные тела весело извивались. Вандиен смотрел, как  они  пытались
выпутаться из перекрученной сбруи, и с некоторым  запозданием  понял,  что
при этом скильи боком-боком двигались от него прочь.
   Со сдавленным воплем он ринулся наперехват и на сей раз  вспомнил,  что
стрекало вроде как подавало им команду стоять. Ткнув сперва одного,  потом
другого, третьего и четвертого зверя, он  добился-таки,  что  вся  упряжка
плюхнулась на живот и замерла в  неподвижности.  Вандиен  принялся  шарить
среди распростертых тел, отыскивая запропастившийся повод. Одна из  тварей
начала подниматься. Вандиен решительно ткнул ее  стрекалом,  и  она  вновь
улеглась.
   Он стоял над умиротворенными скильями, непроизвольно сжав кулаки. Потом
усилием воли принудил себя успокоиться. Сунув стрекало под  мышку  на  тот
случай, если кто-нибудь опять зашевелится, он принялся расправлять  сбрую.
Т`черья пряжек не признавали; сложное сооружение  держалось  исключительно
на узлах. Вскоре Вандиен  убедился,  что  развязать  их  в  потемках  было
совершенно невозможно, тем более что долгое вымачивание в воде  превратило
каждый узел в монолитный кожаный шарик. Пришлось тянуть,  толкать  и  этим
довольствоваться. Стрекалом Вандиен пользовался безо всякого стеснения,  и
скильи вели себя смирно.
   Лишь один раз ему пришлось по настоящему туго. Хвост  одной  из  бестий
переплелся с упряжью,  точно  вьющаяся  лоза:  зверю  никак  не  удавалось
уложить его у себя на крупе. Было  уже  совсем  темно,  и  Вандиен  ощупью
кое-как отыскал кончик хвоста. Он стиснул его пальцами, чтобы  передвинуть
и высвободить. Владелец хвоста отчаянно завизжал, пришлось успокаивать его
с помощью стрекала. Напряженный  хвост  был  жестким,  точно  одеревенелый
стебель лозы. Вандиен долго возился с ним, высвобождая из ременных петель,
но едва ему это удалось, как хвост упруго выхлестнул  у  него  из  руки  и
жесткий кончик весьма чувствительно ударил по  плечу,  а  хвост  мгновенно
свернулся тугой пружиной на крупе.
   Вандиен выронил и стрекало, и повод и схватился  за  плечо:  его  жгло,
словно от удара кнутом. Из глаз сами собой брызнули слезы. Закатав широкий
рукав куртки, Вандиен ощупал рубец, вспухший на коже. И то хорошо, что  не
до крови. Окунуть в холодную воду, и жжение успокоится... Вандиен нагнулся
за стрекалом и обнаружил, что упряжка удрала. Беззвучно и бесследно.
   Он ошалело завертел головой. Исчезли!.. Вандиен заставил  себя  глубоко
вздохнуть и молча замереть на месте. Вряд ли удастся расслышать,  как  они
бегут через мшистые взгорки... Хотя...
   Из кустов донесся вполне отчетливый шорох, и тут же его  глаз  подметил
движение и смутный отблеск радужной чешуи. Вандиен бросился в  погоню,  но
беглецы одолели подъем раньше его и, конечно, не  остановились  подождать,
так что он снова потерял их  из  виду.  Задыхаясь,  он  взлетел  наверх  и
разглядел удаляющиеся силуэты. Ван диен  выкрикнул  проклятие  и  помчался
следом. А что ему оставалось?
   Ноги у него были все-таки длинней, чем у них, и на спуске это дало  ему
преимущество. Задняя пара получила по душевному пинку и по хорошему  удару
стрекала, бросившему их на брюхо. Они притормозили  передних,  и  еще  два
удара успокоили всю упряжку. Вандиен подхватил волочившийся повод и дважды
обернул им запястье,  а  оконечный  узел  зажал  в  кулаке.  Он  с  трудом
переводил дух и знай тыкал стрекалом каждую тварь, которой не лежалось  на
месте.  До  него  постепенно  добирался  холод  осенней  ночи,  столь   же
безжалостный, какой была дневная жара. Он промок, перемазался и устал  как
собака. Да еще и потерял где-то свою многострадальную  ковригу.  Ко  всему
прочему, дорога скрылась за холмами, и он не был абсолютно уверен, в какой
стороне ее искать. Ему до смерти хотелось спать, но можно было  с  хорошей
вероятностью предположить, что утром он уже точно не найдет ни упряжки, ни
большака. Что до скилий, то они отнюдь не выглядели  сонливыми.  Наоборот:
если днем у них только что не  цеплялась  лапа  за  лапу,  то  ночью  они,
казалось, только рады были резвиться и играть...
   Когда  скильи  зашевелились  в  очередной  раз,  Вандиен  позволил   им
подняться. Крепко держа повод, он зашел сбоку упряжки. Скильи  шарахнулись
в сторону, и таким образом ему удалось направить их, куда он счел  нужным.
К тому времени, когда впереди замерцала серая лента дороги,  серебрившаяся
при луне, Вандиен ощутил, что у него получается. Он дал скильям  выбраться
на большак. Они трусили вперед немного быстрее, чем бегущая рысью  собака,
а он мотался позади них из стороны в сторону.
   - Ну прямо пастуший пес за отарой... - угрюмо буркнул он  сквозь  зубы.
Скильи двигались вперед с завидным проворством, и  он  уже  понял,  что  о
спокойном сне  до  утра  придется  забыть.  Завтра,  когда  они  устроятся
подремать на солнышке, он рад будет к ним присоединиться.
   Несколько раз в течение ночи  он  укладывал  скилий  наземь  с  помощью
стрекала, останавливаясь перевести дух и отхлебнуть водички  из  небольшой
фляги. Он горько сожалел  о  безвозвратно  потерянном  хлебе,  но  тут  уж
поделать ничего было нельзя, оставалось только смириться. То,  что  теперь
он, по-видимому, к сроку поспеет в Обманную Гавань, было  важней.  Завязав
фляжку, он неторопливо  потер  пальцем  шрам,  тянувшийся  между  глаз.  И
постарался припомнить, как же, прах побери, выглядела его рожа  без  этого
украшения. Он никогда не был большим любителем созерцать себя  в  зеркале,
но, как он себя чувствовал без шрама, помнил отлично.
   Раньше было так: люди замечали сперва его  взгляд,  потом  -  белозубую
улыбку. Он отлично знал чары своей улыбки и умел ими пользоваться.  Теперь
все обращали внимание в первую очередь на его  шрам  и  знай  пялились  на
него,  пока  он  пытался  что-то  сказать.  Улыбка  же,  бывшая   когда-то
обворожительной, превратилась в гримасу, от которой лицо перекашивало  еще
больше. Ко всему прочему, люди поспешно и несправедливо судили  о  нем  по
этому шраму. Одни почему-то воображали, что перед ними человек  кроткий  и
безответный. Другие,  наоборот,  делали  вывод,  что  парень  он  донельзя
крутой, а значит, опасный.  Словом,  несчастный  рубец  оказывался  чем-то
вроде кривой и мутной стекляшки, самым обидным образом искажавшей то,  что
видел в нем окружающий мир.  Немногие  теперь  удосуживались  приглядеться
собственно к лицу, предпочитая разглядывать перечеркнувшую его отметину.
   Ки была одной из немногих, кто видел лицо. Видела она и то, как он этот
шрам приобрел. Он ведь затем и бросился в когти  жуткого  и  безжалостного
создания, чтобы выручить Ки. Он хорошо помнил  ее  ужас.  И  то,  как  она
складывала вместе его растерзанную плоть, стягивая края раны  повязкой.  С
тех-то пор они перестали казаться друг другу чужаками. И  ни  разу  доселе
он, Вандиен, не воздвигал преград между нею и собой... Но  не  сказал,  не
сказал же, что еще, кроме денег, пообещала ему Зролан. Может, он ошибся  в
Ки, убоявшись, что она не  поймет?..  Чего  боялся,  недоумок?..  Что  она
воспримет его желание избавиться от уродливого рубца за позднее  раскаяние
в своей собственной храбрости на перевале Две Сестры?.. Нет, он ни в  коем
случае не сожалел о том давнем поступке, накрепко связавшем его с Ки. Он с
радостью повторил бы его хоть сейчас. И все-таки... при  всем  том  зримый
знак их связи мог бы, право же, быть немного менее ЗРИМЫМ.
   Скильи снова  начали  шевелиться,  и  Вандиен  только  рад  был  поводу
отвлечься от безрадостных мыслей, благо  управление  доблестной  четверкой
поглощало все внимание без остатка. К рассвету скильи уморились и  жаждали
сна не меньше него самого. Он увел  их  в  сторону  от  дороги,  под  сень
чахлого ивняка. Скильи сбились  в  плотный  клубок  и  улеглись.  Вандиен,
прежде чем ложиться, привязал повод к  запястью.  Опустившись  наземь,  он
посмотрел в рассветное небо  и  сразу  уснул.  Ему  приснились  пикирующие
бирюзовые гарпии, но потом блеснули черные глаза Зролан, и  гарпий  унесло
прочь.



9

   Ки переминалась с ноги на ногу. Ей до смерти  надоело  стоять  молча  и
неподвижно, ожидая очередного распоряжения Дреша. Ее одновременно  терзали
скука и беспокойство. Тем более что взгляд Дреша -  а  с  ним,  хочешь  не
хочешь, и ее взгляд - был неподвижно устремлен в одну и ту же точку стены.
Сколько Ки ее не разглядывала, ничего примечательного в этой точке  так  и
не нашла. И всякий раз, когда она пыталась заговорить, Дреш на нее шикал.
   Ки шумно-вздохнула...
   - Да чтоб тебя!.. -  тотчас  свирепо  рявкнул  на  нее  Дреш.  -  Каким
образом, спрашивается, могу я ощутить чье-то  присутствие,  когда  ты  все
время меня отвлекаешь? Ты не только не способна стоять неподвижно, ты  еще
и гоняешь свой жалкий разум по  крохотному  замкнутому  кругу,  да  еще  и
вынуждаешь меня приглядываться к его бессмысленному бегу!.. Неужели ты  не
способна даже очистить сознание?..
   Ки язвительно отозвалась:
   - Я как-то  упустила  из  виду,  что  наше  вынужденное  сотрудничество
тяготит не только меня, но и тебя, о мой властелин.
   Дреш фыркнул:
   - Ты еще  издеваешься,  именуя  меня  "властелином",  ты,  которая  над
собой-то как следует властвовать не научилась. Ладно, хватит об этом! Я не
собираюсь попусту тратить силы, объясняя кроту, что такое небо. Можешь  не
держать меня более, только стой смирно,  пока  не  влипла  в  какую-нибудь
неприятность...
   - Повинуюсь с величайшим удовольствием, - сквозь зубы  ответила  Ки.  С
хорошим пристуком она  водрузила  голову  колдуна  вместе  с  ее  каменной
подставкой на стол Рибеке и сложила руки на груди.
   Дальнейшее  ожидание  происходило  во  тьме.  Прекращение  чувственного
восприятия поначалу озадачило ее, но потом  по  лицу  медленно,  но  верно
начала расползаться краска смущения: она  обнаружила,  что  стояла  закрыв
глаза. Как же быстро, оказывается, она приспособилась  к  тому,  что  Дреш
смотрел и видел за них обоих. Она  подняла  веки,  и  глазам  ее  открылся
невероятный мир.  Ки  не  двигалась  с  места  и  помнила,  где  что  было
расположено в комнате. Однако то, что глазами Дреша она  воспринимала  как
застеленную кровать, теперь предстало в виде какого-то бледно  светящегося
студня, напоминавшего скопище полусгнивших грибов.
   Что до стола, то по размерам и форме он был худо-бедно похож на то, что
показывал ей Дреш. Только теперь он казался сделанным не из дерева,  а  из
стекловидного камня. Посредине столешницы прорастала волокнистая трубка, а
возле трубки стояло НИЧТО. Просто куб непроницаемой тьмы.  В  центре  куба
горела светлая точка, невероятно крохотная и столь же невероятно яркая: Ки
попыталась  присмотреться  к  ней,  и  у  нее  сразу  заслезились   глаза.
Смешавшись, она повернулась в другую сторону.
   Смутные стены комнаты все так же волновались перед глазами, переливаясь
бледными цветами,  словно  освещенный  солнцем  опал.  От  их  постоянного
движения  подкатывала  дурнота.  Спасаясь  от  неприятного  ощущения,   Ки
опустила взгляд, но только для того, чтобы обнаружить: пол, как  и  стены,
вздымался и ходил ходуном у  нее  под  ногами.  Однако  тело  Ки  никакого
движения не ощущало. Зато желудок внятно дал ей понять, что  ему  все  это
вовсе не нравилось.
   Она вновь повела взглядом по стенам, ища  среди  сплошного  мерцания  и
колебания хоть что-то устойчивое. И наконец нашла. В  комнате  было  окно.
Оно, одно-единственное, никуда не двигалось и не плыло. От деревянной рамы
веяло чем-то простым, близким и понятным, словно  от  крестьянского  дома.
Снаружи сиял солнечный свет,  и  это  вдруг  обеспокоило  Ки.  Ее  чувство
времени впервые подверглось подобному испытанию. Ее тело  утверждало,  что
сейчас стояла глубокая ночь.  А  за  окошком  день  был  в  разгаре!  Окно
выходило во дворик,  и  там  скреблось  в  пыли  несколько  кур.  Подальше
виднелся лес - березняки пополам с ольхой. Их отделял от дворика  цветник,
засаженный белыми и лиловыми ветреницами. Легкий ветер шевелил  клонящиеся
головки цветов. Ки поймала себя  на  том,  что  тянется  к  окошку,  чтобы
ощутить на лице свежее дыхание ветерка, чтобы с облегчением вдохнуть запах
земли и цветов... С одной  стороны  виднелся  краешек  огорода  и  корявые
деревянные подпорки,  на  которые  взбирались  длинные  плети  гороха.  Ки
почувствовала,  как  уходит,  улетучивается   владевшее   ею   мучительное
напряжение. Она улыбнулась  собственным  недавним  страхам  и  попробовала
припомнить, куда это ее, как ей казалось, занесло. Дреш, конечно,  устроил
целый цирк со своей магией, но, судя по виду пейзажа за  окном,  они  были
совсем недалеко от Горькух. Не удивительно, что он не давал ей увидеть это
окно собственными глазами. Еще бы, зачем ей было знать, что  она  может  в
любой миг просто уйти пешком от него и от всех его головоломок!
   Ки прислушалась к ласковому шороху ветра, колебавшему цветы.  Ее  слуха
коснулось  негромкое  отдаленное  жужжание:  так  гудят  в   улье   пчелы,
потревоженные среди ночи. Зато в комнате позади нее царила полная  тишина.
Ей стало несколько не по себе, когда она поняла, что не было  слышно  даже
постороннего дыхания - только ее собственное. Ки сглотнула, стараясь взять
себя в руки. Дреш, ничего не  скажешь,  странен  и  жутковат,  но  другого
союзника у нее здесь нет. Бояться еще и  его  -  этим  дела  уж  точно  не
поправишь!
   И все же она была искренне рада, что обнаружила окошко.
   Она снова посмотрела в сторону стола.  Внутри  куба  тьмы  вокруг  алой
искры вились светлые точки. Ну прямо мухи, жужжащие над дерьмом,  подумала
Ки. Их сияние было  мягче,  чем  у  той,  первой,  оно  больше  напоминало
свечение гнилушек на болоте. Ки исполнилась отвращении. Она весьма  смутно
представляла себе, что  именно  видит,  но  не  имела  никаких  причин  не
доверять своим инстинктам. А потому  она  предпочла  закрыть  глаза  и  не
смотреть. Тем более  что  по-прежнему  не  могла  справиться  с  дурнотой,
которую вызывали у нее колеблющиеся стены и пол.
   Зрение  определенно  подводило  ее  в  этом  чертоге,  и   она   решила
исследовать, что донесут ей  иные  органы  чувств.  Ки  раздула  ноздри  и
глубоко вдохнула, принюхиваясь. К ее немалому удивлению,  запахи  залитого
солнцем двора за окном ее обоняния не достигали. Она  ощущала  лишь  запах
душистого масла из злополучной бутылочки. В  его  мощную  волну  вплетался
едва заметный запах мускуса. Ки предположила, что  он  исходил  от  головы
Дреша. Быть может, в комнате пахло еще чем-нибудь, но аромат масла забивал
решительно все.
   Ки обратилась к осязанию и пошевелила пальцами ног, изучая  пол  сквозь
мягкие подошвы кожаных башмаков. Пол был определенно  твердый.  Ки  слегка
поерзала ногой по полу и почему-то страшно  обрадовалась,  когда  раздался
едва  слышный  шорох.  Очень  осторожно,  опасаясь  побеспокоить  Дреша  и
заработать от него еще одну  выволочку,  Ки  протянула  руку  и  потрогала
краешек  стола.  И,  едва  прикоснувшись,  отдернула  пальцы.  Поверхность
столешницы оказалась податливой и липковатой, словно кусок свиного жира  в
прохладный день... Ки даже потерла одну руку о другую, но обнаружила,  что
на них ничего вещественного не налипло.
   - Подними  меня!  -  прервало  ее  исследования  приказание  Дреша.  Ки
осторожно открыла глаза и уставилась на куб тьмы, красовавшийся на  столе.
Потом опасливо, словно  к  раскаленным  углям,  потянулась  к  этой  тьме,
которая, как она понимала,  вообще-то  была  Дрешем.  Она  еще  не  успела
коснуться его, как комната вокруг дернулась и  снова  приобрела  тот  вид,
который воспринимало зрение Дреша. Прямо  перед  своим  лицом  Ки  увидела
чью-то руку, шарахнулась прочь, и рука исчезла.
   - Это твоя рука, дуреха!.. - засмеялся колдун.
   Ки снова потянулась к нему и увидела, как ее рука приближается  к  лицу
Дреша. Ей понадобилась предельная собранность,  чтобы,  пользуясь  глазами
стоявшей на столе головы, должным образом направить руки и снять голову со
стола. В конце концов у нее получилось, но желудок  снова  приготовился  к
бунту, а в середине лба, над переносицей, зародилась головная боль.
   - Итак, в путь, - сказал Дреш. - Хотя, может, ты еще не все углы  здесь
обнюхала...
   Ки спросила:
   - Так ты выяснил, где находится твое тело?
   Дреш слегка надул губы, потом отрешенно вздохнул:
   - Естественно, я знаю, где мое тело. Ты ведь знаешь, где твое,  не  так
ли? Нет, бывает же на свете такая наивность!.. Ки, Ки, если  бы  только  я
мог предвидеть... Но довольно об этом! Нет времени скорбеть о том, чего  у
меня здесь нет. Обратимся лучше к тому, что у меня есть, а именно к  тебе.
Придется удовлетвориться, сколь бы ограниченным я ни находил...
   Она так резко брякнула его обратно на стол и отступила в  сторону,  что
перед его - ее - глазами все так и замелькало. Ки сложила руки на груди  и
уставилась на куб  тьмы  каменным  взглядом.  Искра,  сиявшая  посередине,
вспыхнула  ужасающе  ярко,  вдвое  увеличившись  в  размерах   и   отливая
багрянцем. Ки не двигалась с места, стискивая  ладонями  локти,  чтобы  не
выдать себя дрожью рук.  Прошло  несколько  невыносимо  долгих  мгновений,
прежде чем Дреш заговорил вновь.
   - Полагаю, я  это  заслужил...  -  Искра  съежилась,  багровый  отблеск
пропал. - Ты тоже не в восторге от такого спутника,  как  я,  и  это  лишь
естественно. Ладно, Ки, давай помиримся и  в  дальнейшем  будем  считаться
друг с другом. Мне в нынешнем предприятии без твоей  помощи  не  обойтись,
так что помоги мне, а я обязуюсь придерживать язык...
   Ки не двинулась с места, но выдержка  ее  все-таки  подвела:  по  губам
молодой женщины промелькнула тень улыбки.
   - Пожалуйста! - Дреш то ли выдохнул, то ли прошипел заветное слово.  Ки
шагнула вперед и подобрала его голову. Комната снова  стала  такой,  какой
видел ее Дреш.
   Он кашлянул, прочищая горло. Когда же заговорил, чувствовалось, что  он
держит себя в узде.
   - За моим телом наблюдают две Заклинательницы. Тем не менее та, встречи
с которой я более всего опасался, уже не  кажется  мне  наиболее  опасной.
Здесь присутствует еще некто... или нечто, не знаю даже, как и  назвать...
и это меня беспокоит. Я чую ловушку внутри ловушки! Они как  будто  бы  не
подозревают о нашем присутствии, но это может бы