енной  рукой  или  ногой,  а  иные  -  и  физиономией,
разукрашенной не хуже, чем у него самого. Его  рубец,  чего  уж  там,  был
отметиной выдающейся, но здешний народ явно не  видел  ничего  особенного,
если у кого-то не хватало пальца или рука была разорвана  острым  крючком.
Среди этих людей Вандиен почувствовал себя своим: если он чем и выделялся,
так разве меньшим ростом и изящным телосложением. Он опустился  на  скамью
так, словно это была лодка. Он еще не успел как  следует  усесться,  когда
подоспевшая Джени сунула ему в руки миску с горячущим чоудером, а рядом на
скамью поставила  кружку  холодного  пива.  Вспомнив  наставления  Зролан,
Вандиен воспользовался случаем, чтобы с улыбкой заглянуть девушке в глаза.
К его изумлению, щеки у нее так и вспыхнули. Она  нахмурилась  и  спаслась
бегством на кухню.
   У него не было времени поразмыслить об этом:  ему  начали  представлять
присутствовавших, и их было  столько,  что  он,  конечно,  не  запомнил  и
половины. Вообще-то, когда доходило до общения с местными жителями, равных
Вандиену  было  немного,  Он,  как  бродячий  кот,  в  совершенстве   умел
пробраться на уютное местечко возле огня и обаять кого надо.  Сколько  раз
именно обаяние и умение им пользоваться помогали ему  добыть  себе  еду  и
ночлег.  Может,  кому-то  он  и  казался   законченным   циником,   но   в
действительности таковым не являлся. Если уж на то пошло, все дело было  в
древнейшем понятии о гостеприимстве, которого придерживался его  народ.  В
краю, где он вырос,  хороший  рассказчик,  внимательный  слушатель,  да  и
просто улыбчивый парень всегда могли рассчитывать на хороший прием...
   И не только в том краю. Вандиен давным-давно убедился: в любой деревне,
где людям и посплетничать-то было особо не  о  чем,  кроме  как  о  мелких
поступках соседа, побасенки путешественника служили самой ходовой монетой.
Выше ценилось только одно: возможность  поведать  свои,  давно  приевшиеся
истории  свежему  слушателю.  Вандиен  и  слушал,  поблескивая  глазами  и
предвкушающе улыбаясь  в  нужных  местах.  Приканчивая  чоудер,  он  успел
ознакомиться  со  всеми  подробностями  и  нынешней  ловли,  и  той,   что
состоялась на прошлой неделе. Он от души посочувствовал  Рыжему,  которого
угораздило зацепить рыбину, слишком крупную  для  его  лодки:  пропали  не
только две сети, но и часть оснастки. Еще он  узнал,  что  Сара,  по  всей
видимости, родит еще до новолуния, и рыбацкую  удачливость  новорожденного
станут предсказывать по тому улову, который  завлечет  в  сети...  послед.
Прямо у ног Вандиена на полу расположилась Берни: она  чертила  на  досках
угольком, извлеченным из очага, и яростно препиралась с  Хелти  по  поводу
того, в каком именно месте перевернулась со своей командой Ди -  во  время
страшного шторма прямо перед праздником Храмового Отлива, пять лет назад.
   Потом к огню протолкался молодой человек с арфой, завернутой в полотно.
Колли, сообразил Вандиен. Парень только что прибыл с моря: его лицо и руки
были красными от холода. Лицо, кстати, у Колли было широкое, квадратное, и
ладони такие же, с короткими  толстыми  пальцами,  никак  не  позволявшими
заподозрить в нем музыканта. Однако стоило  ему  развернуть  свою  арфу  и
начать подстраивать струны, как Берни и Хелти прекратили спор, а все,  кто
был в общей комнате, подошли поближе.
   Колли облизал потрескавшиеся губы и с улыбкой оглядел притихших  людей.
Потом повернулся к Вандиену,  и  тот  обратился  в  слух.  Колли  пробежал
пальцами по струнам и вопросительно посмотрел на друзей.
   - Нет, не эту! - решительно приговорил Хелти. - Слишком  она  печальная
для вечеринки перед Храмовым Отливом. Давай-ка что-нибудь повеселее!
   Рыжеватые брови Колли проказливо затрепетали: раздался новый аккорд.
   - Ты что, Колли! - возмущенно завопил Рыжий. -  Ребятня  еще  спать  не
улеглась, а ты такое!.. Ну, может,  потом,  попозже,  когда  их  по  домам
разгонят...
   - Он умеет разговаривать с помощью арфы, -  произнес  тихий  голос  над
самым ухом Вандиена. Он покосился в ту сторону и увидел, что Джени  сумела
отвоевать себе местечко с ним рядом. - Вся  деревня  хохотала,  когда  его
батюшка отдал половину летнего улова за  эту  арфу,  да  еще  и  отдал  ее
сыну-простачку. Кто бы мог подумать, что  мальчишка  так  ею  овладеет,  а
голоса такого второго ни у кого больше нет...
   Вандиен молча кивнул. Сама того не ведая, Джени  сообщила  ему  гораздо
больше, чем можно выразить просто словами. Она не только поведала ему, как
Колли стал певцом. Она еще и с полной невинностью  объявила  ему,  к  кому
по-настоящему стремилось ее сердце.
   Колли  между  тем  вопросительно  обозревал  комнату.  Движение  плеча,
протянутая ладонь, - что, мол, желаете услышать?
   - Спой нам песню чинщиков сетей! - раздался голос, и Вандиен этот голос
узнал. Вскинув глаза, он увидел Зролан, сидевшую на  ступеньках  лестницы.
Она устроилась на самом верху, там, куда едва достигал  мерцающий  отблеск
свечей, и в полутьме ее лицо и фигура казались совсем  девичьими.  Вандиен
невольно спросил себя, давно ли она сидит здесь, наблюдая за суетой внизу,
а сама оставаясь незамеченной.  Пальцы  Колли  тем  временем  побежали  по
струнам, извлекая мелодию. Грянул не слишком стройный хор голосов. Мелодия
оказалась незамысловатой; ближе к концу песни Вандиен уже орал  ее  вместе
со всеми и, как все, азартно отбивал такт сапогом.
   - Давненько мы ее не пели, - заметил Хелти, когда песня кончилась и  на
какое-то время сделалось тихо.
   - Во-во, а я еще одну такую припоминаю, - подал голос  седеющий  старый
рыбак, устроившийся в уголке. - Как там бишь она называлась... ну да Колли
наверняка сразу выдаст мотив.  А  начинается  она  так:  "Луна  встает  за
кормой, серебря мои сети..."
   - "Лунная рыба-свеча"! - долетела подсказка Зролан из сумерек наверху.
   - Верно!..  -  обрадовался  старик,  а  пальцы  Колли  без  промедления
отправились в путешествие по струнам.
   Эту песню большинство молодежи  сперва  попросту  слушало.  Подтягивать
начали, только когда удалось запомнить припев. Песня была на Общем, но  со
всякими старинными словами, которые удачно попадали в рифму. Старая песня,
сообразил Вандиен. И поют ее нынче так редко, что молодежь даже и слов  не
знает. Песня, ко всему прочему, была про любовь, так  что  старики  начали
переглядываться с  юношеским  задором  в  глазах.  А  за  спиной  Вандиена
раздавался голосок Джени, и чувствовалось, что девушка подпевала от  всего
сердца. Улучив момент, он покосился в ее сторону, но  она,  увлекшись,  не
заметила. Она не сводила глаз с юного Колли...
   А тот не стал дожидаться, пока хор отзвучит до конца: последние аккорды
ловко перетекли в начало следующей песни. Старик в углу  немедленно  узнал
ее и расплылся в довольной улыбке, с готовностью вспоминая давно  знакомые
строки. И вновь старомодные окончания слов выдали весьма почтенный возраст
песни. Это была зажигательная баллада о давно  прошедших  временах,  когда
местные рыбаки из рода людей оспаривали  свои  ловища  у  т'черья  с  того
берега - и победили. Вандиен физически ощутил, как у всех присутствовавших
кровь быстрее побежала по жилам. Старики взахлеб  воспевали  былую  славу.
Молодые завороженно слушали, а кое-кто, не зная слов, но желая  непременно
поучаствовать, подтягивал простым "а-а-а!". Вандиен  оглянулся  в  сторону
лестницы. Зролан почти не было видно.
   После воинственной баллады зазвучала другая, на сей раз - печальная,  о
рыбаках, что вернулись с промысла и обнаружили свою деревню затопленной, а
родственников - ушедшими в морскую пучину.
   Шестое  чувство  подсказывало  Вандиену,  что  кто-то   здесь   пытался
объединить жителей деревни и на что-то их подвигнуть. Уж не сговорился  ли
со Зролан тот дед в углу?.. Может,  они  сообща  пытались  обратить  мысли
земляков к славному прошлому?..
   ...Под конец песни кое у кого увлажнились глаза.  Умерли  под  пальцами
Колли последние ноты, и стало совсем тихо. Примолк даже Хелти  и  бесшумно
двигался сквозь толчею, подавая кружки всем вновь  подошедшим,  между  тем
как Джени разливала из огромного кувшина холодный горьковатый  эль.  Потом
кое-кто заговорил, но в основном вполголоса. Родство!.. Дух родства  витал
в комнате.  Здесь  происходила  не  просто  встреча  друзей  у  огонька  в
промозглый вечер. Здесь собралась одна  большая  семья.  И  опять  Вандиен
прямо-таки кожей ощутил заново возникшее единение деревни. А тут еще Берни
подняла взгляд от своего рисунка на полу и сказала:
   - Слышь, Колли, сыграй-ка нам Песню о Храмовом Колоколе...
   Общая комната притихла в ожидании и предвкушении. Какое-то время  Колли
сидел неподвижно, вялыми пальцами лениво трогая струны. Вандиену  не  было
нужды всматриваться в  потемки  там,  на  лестнице.  Он  и  не  глядя  мог
догадаться, как торжествовала Зролан. Это ведь она, ну, может,  с  помощью
деда в углу, так их завела. А теперь дело и само двигалось туда,  куда  ей
было  нужно.  Мысли  и  чувства,  охватившие  людей,  напоминали  реку   в
половодье, сметающую запруды.
   Пальцы Колли вдруг проснулись к жизни и залетали над струнами. Никто не
пел; была  только  музыка.  Скорбная  мелодия  выплетала  темные  кружева,
рассказывая о горе столь глубоком, что никакие  слова  не  сумели  бы  его
выразить.  Мотиву  вторили  низкие  удары  басовых  струн,  в  самом  деле
напоминавшие звуки храмового  колокола.  Казалось,  даже  язычки  огня  на
фитильках свечей начали  медленно  колебаться  в  такт  песне,  вздыхавшей
горестно и размеренно, словно  вечный  прилив...  И  только  тогда  в  нее
вплелись голоса. Сперва один, потом другой, за ними еще и еще. Сколько  ни
прислушивался Вандиен, он так и  не  сумел  разобрать  ни  единого  слова.
Только то, что и старые, и  молодые  выпевали  их  со  знанием  дела  и  с
глубоким чувством. Постепенно до него дошло: песня была сложена  на  языке
столь древнем, что на нем вообще больше никто не разговаривал. Похоже, она
сохранила старинное  наречие,  бытовавшее  в  здешних  местах  во  времена
затопления  деревни.  Что  ж.  Общий  неплохо  подходил  для  общения   по
каждодневным делам. Но когда пришла пора вспомнить и спеть о чем-то  почти
не выразимом словами и не  предназначенном  для  понимания  чужаков,  люди
обратились к своему родному языку.
   Песня оказалась весьма  длинной.  Это  была  не  какая-нибудь  кабацкая
баллада в десяток стихов. И не любовная песенка  в  три-четыре  куплета  с
душещипательным припевом. Эта  песня  ткалась,  как  гобелен:  порою  арфа
грустила одна, затем к ней присоединялись человеческие  голоса,  чтобы,  в
свою очередь, схлынуть, и вновь только струны всхлипывали в тишине.  Певцы
то сосредоточенно пели, то зачарованно слушали. Вандиен отметил про  себя,
что никто ни разу не поднес кружки к губам,  промочить  пересохшее  горло,
никто не бросил полена в очаг, хотя дрова  начали  уже  прогорать.  Больше
того: он ощутил, что общее настроение и его затянуло  почти  так  же,  как
деревенских. Он не понимал слов, - ну и что с того?  Песня  дышала  силой,
вызывая  могучее  чувство  сопричастности,  росшее  из   очень   глубоких,
прямо-таки  общечеловеческих  корней.  Песня   говорила   о   незапамятных
временах, когда горе было, словно свежая,  кровоточащая  рана.  И  никакой
надежды, никакой надежды впереди...
   Свет в комнате меркнул вместе с пламенем, гаснувшим в  очаге;  оплывшие
свечи давно превратились в огарки. Длинные  тени  колебались  на  шершавых
стенах.  Стих  прибой  голосов,  а  пение  арфы  сошло   почти   на   нет,
превратившись в едва различимый, умирающий шепот. Вандиен  расслышал  даже
шорох волн, набегавших на берег. И вот  арфа  смолкла  совсем...  но,  как
оказалось, только затем, чтобы неожиданно взорваться  яростным,  страстным
аккордом. И вместе с нею  отчаянно  и  непокорно  грянул  хор.  Трижды  он
прозвучал, несломленный и гневный. И все стихло, - и арфа, и голоса.
   Вандиен почувствовал, что дрожит. Было темно. Кругом никто не двигался.
Даже  руки  Колли,  смутно  очерченные   последними   отсветами   пламени,
неподвижно покоились на струнах. Однако тишина не несла в себе успокоения.
Скорее, она  была  пронизана  ощущением  ожидания  и  предчувствия.  Некое
обещание было дано. Некий долг следовало исполнить.
   -  Заклинательницы  Ветров!..  -  тихо,  но  с  отчетливым   презрением
выговорил старец в углу. Кто-то звучно сплюнул в ответ.
   Вандиен услышал шаги, и комната неожиданно озарилась:  это  Хелти  взял
потрескивающий огарок и затеплил от него новую свечу. Джени протянула  ему
еще одну.  Берни  принялась  совать  поленья  в  очаг.  Вскоре  в  комнату
вернулись свет и тепло, но  громко  разговаривать  никому  по-прежнему  не
хотелось. Колли склонился над своей арфой, и было видно,  что  его  волосы
надо лбом и на шее слиплись от пота.
   - Поднесла бы ты арфисту кружечку, Джени, - негромко предложил Вандиен.
   - Все, что  будет  угодно  возчику,  -  безропотно  согласилась  она  и
проворно отправилась исполнять его пожелание.
   Постепенно то тут, то там  начали  завязываться  беседы.  Другое  дело,
никого не тянуло на разухабистые истории вроде тех,  что  Вандиен  услышал
несколько раньше. Все как-то посерьезнели, и он заметил,  что  говорили  в
основном старики, а молодые почтительно слушали.
   Что до Колли, то он вытер руки о штаны и взял у Джени кружку холодного.
Его умолкшая арфа оставила после себя некую пустоту, которую  и  заполняли
вновь начавшиеся разговоры. Джени стояла у Колли за плечом, чтобы  забрать
кружку, когда она опустеет. Берни продолжала что-то рисовать на полу у ног
Вандиена. Он невольно подумал о том, как  она  выглядела  при  огне,  пока
звучала песня.  Ее  волнистые  каштановые  волосы  разметались  по  спине,
богатое контральто выводило каждое слово настолько отчетливо, что Вандиену
казалось: еще немного - и он начнет понимать. Да, песня была для нее,  без
сомнения, глубоким и искренним переживанием. Даже и  теперь  на  загорелых
щеках был заметен румянец.
   - Что она означала? - тихо обратился он к ней.
   Берни вздрогнула так, словно он ее  разбудил.  У  нее  оказались  карие
глаза, несколько светлее его собственных. Они освещали  ее  тонкое,  умное
лицо. Но теперь в них отражалось недоумение:
   - Ты про что?..
   - Про песню. Ту, про Храмовый Колокол. Что она означала?
   Берни пребывала в затруднении, не зная, как объяснить.
   - Ну... там рассказывается, как все это было. Мы поем  ее  каждый  год,
только не всякий раз получается, как сегодня.  Я  так  вовсе  не  припомню
подобного. Там говорится, с чего все началось и...
   - Не понял. Что, собственно, началось?  -  Вандиен  наклонился  пониже,
опершись локтем о колено. Он ничего больше не добавил,  только  улыбнулся,
зная, что его молчание будет для Берни самой лучшей подсказкой.
   - Там рассказывается, с чего начались праздники Храмовых  Отливов.  Про
то, как потонула деревня, и всякое  такое  прочее...  -  Берни  помедлила,
призадумавшись. - Даже и не знаю, как  бы  перевести  все  это  на  Общий,
больно уж оно... Ну да ладно, хоть кратенько. - Она набрала  полную  грудь
воздуха и огляделась по сторонам, словно  подыскивая  зацепку.  И  наконец
заговорила: - Когда-то давно... очень давно...  наша  деревня  была  тихим
приличным местом, с отличной глубокой гаванью и рыбацким флотом что  надо.
Храм же Заклинательниц стоял на длинном мысу, далеко выдававшемся в  море.
Не то чтобы они были нашими возлюбленными соседями, но уж нарочно вызывать
их гнев мы вовсе не  собирались.  Деревня  и  храм,  так  сказать,  просто
старались  обращать  друг  на  друга  поменьше  внимания.  Звон  храмового
колокола отмечал прилив и отлив, и так день за днем. Дружбы между нами  не
было, но был мир. До тех пор, пока Заклинательницы Ветров не устроили  нам
веселую жизнь. Это ведь из-за них  задрожала  земля  и  деревня  ушла  под
воду...
   - Каким же образом? - негромко переспросил Вандиен.
   Берни нахмурилась:
   - Ну... ничего определенного на  этот  счет  песня  не  говорит.  Я  не
могу... просто слов не хватает перевести то, что именно сказано  в  песне.
Что-то вроде того, что пение Заклинательниц отдало морю  нашу  деревню.  В
общем, это была их вина. Их вина!  -  Дыхание  Берни  участилось.  Вандиен
кивнул, желая услышать продолжение истории. Тем не менее в каком-то уголке
сознания продолжал скрестись назойливый вопрос:  ПОЧЕМУ?  За  каким  шутом
понадобилось Заклинательницам Ветров своим волшебством  погружать  в  море
деревню, да не только ее, но и свой собственный храм?  С  какой  стати?  И
потом, каким образом?.. Они ведь властвовали над  воздухом  и  ветрами,  а
вовсе не над каменным костяком земли...
   - Когда это случилось, - продолжала Берни, - большинство народу было  в
море, на рыбной ловле. В деревне оставались только старики да ребятня,  да
еще те, кто лежал покалеченным или больным.  Понимаешь,  они  были  совсем
одиноки и беззащитны, когда земля вдруг содрогнулась, а море отступило  от
берега. Люди в лодках, те, что рыбачили в открытом море, внезапно  увидели
вереницу  огромных  волн,  накативших  из  ниоткуда,  потом  все  услышали
безумный набат храмового колокола... Но только когда мы  возвратились,  то
поняли, что нет больше ни нашей деревни, ни прекрасной гавани...
   Вандиен видел, что рассказ захватил Берни с той же силой, что и недавно
спетая песня. Она вполне отождествляла себя с теми "мы", от  лица  которых
шла речь, и говорила так, словно сама была очевидцем случившегося.
   - Деревня  была  сметена.  Неузнаваемо  изменился  и  зеленый  холм  за
деревней: половина его рухнула  вниз,  обнажив  изломанную  скалу.  А  дно
гавани вспучилось так, что крупным лодкам негде было встать  на  якорь.  И
всюду, всюду по морским волнам плавали ошметки того,  что  еще  утром  нас
окружало. Сучья деревьев, бревна из разрушенных  домов,  и  там  и  сям  -
мертвые тела... Кто-то заметил маленькую девочку, уцепившуюся за бревно, и
рыбаки вытащили ее из воды. Она наглоталась воды, мокрая одежда прилипла к
телу, и сперва мы приняли ее за  свою,  но  скоро  поняли,  что  ошиблись.
Наверное, она была одной из тех девочек, которых Заклинательницы крадут  у
безутешных родителей, чтобы воспитывать из них подобных себе. Она  плакала
навзрыд, и ее то  и  дело  рвало  соленой  морской  водой.  Но  потом  она
рассказала, как все было, - настолько, насколько  это  по  силам  ребенку.
Когда началось землетрясение, она с другими детьми была внизу, в  огромном
покое  под  храмом,  о  существовании  которого  мы,  деревенские,  и   не
подозревали. Чертог тот был предназначен не  то  для  учения,  не  то  для
богослужения, ну да не в этом суть. Когда малыши почувствовали  содрогания
земли и увидели, что сквозь  трещины  в  стенах  просачивается  вода,  они
попытались спасти  всякие  там  реликвии,  которые  чтят  Заклинательницы.
Девочка рассказывала, как они пробовали тащить вверх по ступенькам тяжелые
сундуки, - пять-шесть карапузов, облепят и волокут...  Она  тоже  пыталась
помочь, но тут весь храм начал рушиться им на головы.  Ей  сломало  камнем
руку выше локтя. Она слышала крики тех, кто оказался придавлен  и  не  мог
выбраться, а вода все прибывала. Ей было очень страшно, и она бросила  все
и попробовала выбраться наружу. Никто не знает, каким образом, но  ей  это
удалось. Вода подхватила и понесла ее, и она умудрилась уцепиться здоровой
рукой за проплывавшую мимо балку. Так ее и выловили наши рыбаки: беленькая
рубашонка прилипла к телу, и кость переломанной руки выпирала сквозь кожу.
Совсем человеческий ребенок, на ней еще  не  успела  как  следует  вырасти
чешуя, а уши - пропасть, они были еще заметны под вымокшим  капюшоном.  Но
вот над ее сердечком Заклинательницы успели уже потрудиться. Она все время
плакала, хотя ее вытерли насухо и обогрели, плакала безутешно, и знаешь  о
чем? О сундуке, который они пыталис