иффа тоже знай хлопотала: пропитывала маслом сбрую, кормила  грудью
меньшого, латала протершееся одеяло... и при этом ни на шаг не отходила от
Ки. Она приносила ей чай и еду, не дожидаясь, пока та  попросит,  и  то  и
дело смазывала приятно холодившей мазью рваные раны у нее на лице. Ки ни о
чем не расспрашивали. Экая невидаль:  муж  и  дети  подевались  неизвестно
куда, а женщину точно злые собаки кусали. Ромни не любили растравлять раны
- ни себе, ни другим. Этот народ поколениями привык к  тому,  что  времена
тяжелы и легче не делаются. Лучшим лекарством от  всех  бед  они  почитали
молчание.
   Мало-помалу сгустилась новая ночь, и на просеке ярче расцвели  огненные
цветы.  Тени  деревьев  превратились  в  плотные  стены  бархатной   тьмы,
окружавшие просторный зал,  крышей  которому  служило  усыпанное  звездами
небо. В ночном воздухе разлилось тепло и удивительный, физически  ощутимый
покой. Дети заползли спать под уютные одеяла  возле  костров.  А  взрослые
начали собираться к костру Риффы  и  Оскара.  Каждый  принес  с  собой  по
нескольку поленьев; их подбрасывали и подбрасывали в огонь, пока  его  жар
из приятного не сделался нестерпимым. Ки сидела чуть в  стороне  от  всех,
накинув на плечи одно из своих меховых одеял. Рука налилась тупой болью  и
глухо ныла. Когда Ки моргала  или  открывала  рот,  на  лице  натягивались
засохшие струпья. Но боль тела мало что значила по сравнению с пустотой  в
душе и сознанием того, что ее незадавшаяся жизнь нынче ночью  должна  была
перемениться в очередной раз - и опять к худшему.
   Никто не сказал ей  ни  единого  слова.  Ки  знала  обычай,  исполнения
которого они от нее ожидали.  Ей  полагалось  пойти  к  своему  фургону  и
вынести все, что принадлежало Свену и детям. Скорбящие не должны хранить у
себя имущество мертвых. Их надо раздать друзьям, освобождая  души  ушедших
от всего, что окружало их на  земле.  А  то,  что  для  Ки  слишком  много
значило, что она не сможет отдать - она подарит огню. Когда же  в  повозке
останется только принадлежащее самой Ки, женщины расплетут ей волосы.  Они
распутают узелки и косички, означавшие  траур,  в  знак  того,  что  время
скорби миновало. И в дальнейшем будут как можно реже поминать ее  мертвых,
дабы не тревожить их души в том мире, куда они унеслись...
   Ки молча смотрела на языки пламени, тянувшиеся к небу.  Кипящие  клочья
огня отрывались, взлетали и гасли высоко над костром.  Ки  не  шевелилась.
Ромни ждали...
   Риффа первой набралась мужества и обратилась к Ки.
   - Пора, сестра, - твердо проговорила она. - Ты знаешь, как тебе следует
поступить. Когда уходил твой батюшка, Аэтан, ты ведь не колеблясь  сделала
все, что положено. Вставай, Ки. Пора! Пора оставить скорбь в прошлом!..
   Ки выдохнула только одно слово:
   - Нет.
   Потом она поднялась на ноги и встала рядом с  Риффой,  лицом  к  другим
ромни, ожидавшим возле костра. Забытое  одеяло  свалилось  с  ее  плеч,  и
ночной холод разбередил  раненое  плечо,  заставив  его  отозваться  новой
болью. Ки заговорила, ощущая при каждом движении, как натягиваются на лице
подсохшие порезы.
   - Нет, - повторила она громко и четко, так что слышали все. - Я еще  не
готова сделать это, друзья... Я еще не могу отдать прошлому  свою  скорбь.
Да, я чту ваши обычаи... они ведь стали и моими... с самого детства, с тех
пор как со многими из вас мы вместе играли... Но и к сердцу  своему  я  не
могу не прислушаться. И я... я пока не готова  с  ними  проститься.  Я  не
готова...
   Множество темных глаз смотрело на нее спокойно и прямо. Ки знала: никто
не станет попрекать ее, не закричит, не рассердится. Они лишь пожалеют ее,
и то про себя. Они тихо поговорят между собою, удрученные тем, что она так
упорствовала в своем горе, не желая отрешиться от  смертей,  постигших  ее
семью. Самой Ки они ничего не  скажут.  Не  выдадут  себя  ни  словом,  ни
жестом.   Она   всего   лишь   станет   среди   них   человеком-призраком,
человеком-не-как-все, добровольной изгнанницей. Никто  из  них  больше  не
сможет иметь с нею дела, чтобы ее тоска по умершим не перекинулась и на их
семьи. Ки знала, что они станут о ней говорить. "На двух  коней  разом  не
сядешь". Она должна сделать выбор - либо мертвые, либо живые...
   Ки молча смотрела, как они расходились прочь, исчезая,  словно  струйки
дыма в ночи. Каждого ждал свой костерок, спящие дети и расписная  кибитка.
Это были крытые жилые повозки ромни -  народа-путешественника,  одержимого
тягой к перемене мест. Ки посмотрела на свой фургон. Две трети его занимал
открытый кузов, предназначенный  для  всевозможных  товаров,  которые  она
покупала в одном месте, а продавала в другом.  В  отличие  от  беззаботных
ромни, Ки никогда не рассчитывала, что дорога ее прокормит. Она никогда  в
полной мере не следовала обычаям народа, который считала родным.
   - Все-таки я - не ромни,  -  сказала  она  вслух.  Она  ни  к  кому  не
обращалась - ей просто хотелось услышать, как  прозвучат  эти  слова.  Она
даже вздрогнула, когда рядом прозвучало:
   - Тогда кто же ты?
   Только тут Ки заметила, что Риффа почему-то не ушла вместе с остальными
и по-прежнему стояла рядом с ней в темноте. Их глаза встретились.  Круглое
лицо женщины с трудом угадывалось  впотьмах  -  только  блестящие,  полные
искреннего  чувства  глаза.  Ки  задумалась  над  ее  вопросом,   мысленно
перебирая все когда-либо виденные ею народы, все  города  и  поселки,  чьи
улицы когда-либо ложились под колеса ее фургона... Сколько племен, сколько
обычаев! Но среди всего этого разнообразия не было ничего, что Ки хотелось
бы  назвать  своим.  Потом  она  задумалась  о  народе  Свена  -   рослых,
светловолосых земледельцах с дальнего севера.  Ей  предстояло  отправиться
туда, чтобы сообщить  о  его  смерти.  Может  быть,  ей  следовало  теперь
назваться одной из  них  и  попытаться  жить  по  их  обычаям?..  Подобная
перспектива заставила Ки мысленно отшатнуться. Она ведь не пошла на это  и
тогда, когда они со Свеном поженились. Напротив, это Свен выстроил фургон,
привел пару серых - и перенял ее образ жизни. Стал жить как ромни... И вот
он был мертв, и с ним умерли его дети. А Ки не могла горевать о  нем  так,
как полагалось бы женщине-ромни. Потому что сама она не была ромни.
   Я не ромни, снова подумала Ки. Но кто же я?..
   - Я - Ки, - сказала она, и в голосе ее прозвучала уверенность,  которой
она вовсе не ощущала. Риффа слушала ее, стоя рядом в темноте. В ее  черных
глазах отразился огонь. Потом она опустила взгляд.
   - Что верно, то верно, - проговорила она. И добавила: -  Возвращайся  к
нам, Ки, как только сможешь. Нам будет тебя недоставать...


   Ки покинула стоянку ранним утром следующего  дня,  не  дожидаясь,  пока
займется рассвет. Никто не пожелал ей счастливого пути. Ни одна живая душа
не вышла посмотреть, как она уезжает; казалось, никто не услышал рокота  и
скрипа колес...
   ...Минуло время. И вот Ки снова ехала в темноте, на сей раз - вечерней.
И, минуя стороной совсем другую стоянку ромни, гадала про себя: не было ли
в том лагере кого-нибудь,  кто  ее  знал?  Потом  невесело  усмехнулась  и
повернула вопрос другой стороной: а найдутся ли теперь вообще какие-нибудь
ромни, которые пожелают с ней знаться?..
   Кони отрешенно шагали  вперед,  катя  фургон  безо  всякого  желания  и
азарта. Когда сгустившийся мрак сделал дальнейшее путешествие невозможным,
Ки выбрала место для стоянки. Дорога здесь расширялась;  с  одной  стороны
находилась утоптанная площадка, наверняка раскисавшая в дождь,  но  теперь
ссохшаяся и кочковатая.  Позади  нее  небольшой  спуск  вел  к  подсохшему
болотцу,   заросшему    жесткой    травой    и    чахлыми,    низкорослыми
деревьями-арфами. Воды для коней  здесь,  к  сожалению,  не  было,  но  Ки
несколько ранее напоила их из ручья,  а  ночью  наверняка  выпадет  густая
роса. Так что как-нибудь обойдутся.
   Ки слезла с сиденья и распрягла серых, а потом, негромко  приговаривая,
обтерла обоих  тряпкой,  особенно  в  тех  местах,  где  к  потным  шкурам
прилегали ремни упряжи. Она не стала ни привязывать, ни стреноживать коней
- просто  пустила  искать  травку  посочней.  Двум  громадным  тяжеловозам
требовалось невероятное количество корма, так что Ки приходилось постоянно
заботиться  об  их  пропитании.  Она  послушала,  как   они   обрывали   и
пережевывали  жилистую  траву,  и  нагнулась  поискать  сушняка.   Ветерок
перебирал ветви деревьев-арф, и они отзывались  негромким  пением,  словно
струны.
   Ки устроила костерок рядом с фургоном, по  другую  сторону  от  дороги.
Нацедив в котелок воды из бочонка, она повесила его  закипать  над  огнем.
Потом наведалась в кабинку и вынесла съестные припасы: травы для  заварки,
вяленое мясо, сушеные коренья, черствый домашний  хлеб  и  три  сморщенных
яблока. Положив травы в горшочек, она заварила их кипятком из  котелка.  В
оставшуюся в котелке воду она бросила вяленое мясо и нарубленные коренья и
опустилась на корточки, прислонившись спиной к выпуклой ступице  колеса  и
ожидая, когда заварится чай. Она надкусила одно из  яблок,  и  сейчас  же,
принюхиваясь, подошли оба  серых  и  полезли  носами  ей  в  руки,  требуя
угощения.
   - Лакомки, - попрекнула их Ки.
   Огромные кони аккуратно взяли яблоки с ее ладоней, схрумкали их и вновь
взялись за траву. Ки вытерла руки о штаны и полезла  в  посудный  ящик  за
кружкой.
   Посудный ящик был приторочен сбоку фургона, рядом с бочонком для  воды.
Идея принадлежала Свену, не желавшему все время лазить в тесную кабинку  и
назад. Он терпеть  не  мог  есть  внутри,  предпочитая  обочину  дороги  в
качестве обеденного стола. Ки с ним не спорила  -  ей  было  все  равно...
Откинув  резную  крышку,  она  вытащила  одну  кружку,   одну   неглубокую
деревянную миску и  еще  деревянную  ложку.  Тоже  одну.  Остальное  снова
исчезло под крышкой.
   Ки молча потягивала чай, ожидая, пока сварится мясо, и заодно обдумывая
свой завтрашний путь. Ей не очень-то нравился ее нынешний  подряд.  Ей  не
нравился ни груз, ни заказчик, ни то, что предстояло ехать  по  незнакомой
дороге, причем в крайне неподходящее время года. Здесь, на  равнине,  лето
шло на убыль, а перед Ки лежал путь через холмы, где властвовала уже самая
настоящая осень, и потом еще  в  горы,  где  и  вовсе  толком  никогда  не
прекращалась зима. Ки нахмурилась. Свела же ее нелегкая  с  этим  Ризусом.
Ему, прах его побери, почему-то понадобилось предложить ей кучу  денег  за
эту поездку да еще заявить - когда, мол, доставишь, тогда и  ладно,  не  к
спеху. Ки, помнится, сразу  подумала  о  гораздо  более  удобном  перевале
Носильщиков, расположенном в какой-то неделе пути к югу. Ки полагала,  что
изрядный крюк тем не менее обернется выигрышем во времени.  Но  тут  Ризус
уперся. Он боялся, что на той дороге кто-нибудь выследит ее  с  грузом,  и
настоял на том, чтобы она ехала через перевал Две Сестры.  Пусть  это  был
непонятный каприз, но Ризус предложил  за  его  исполнение  дополнительную
плату. Причем такую, что Ки решила пренебречь  доводами  здравого  смысла.
Ладно, завтра она будет в предгорьях. А к вечеру, если повезет, - на самом
пороге перевала. Ки со вздохом  подняла  глаза  и  посмотрела  на  хребет,
громоздившийся на горизонте. Неясная зубчатая тень, заслонявшая звезды...
   Ки быстро съела тушеное мясо, не дожидаясь, пока оно остынет  у  нее  в
миске. Начисто вытерла хлебом миску и котелок  и  отправила  хлеб  в  рот.
Допила чай и выплеснула чаинки в огонь. Потом  с  привычной  аккуратностью
убрала всю посуду на  место.  Обошла  фургон  кругом,  проверяя,  в  каком
состоянии колеса и утварь. В кузове фургона лежали мешки из грубой  ткани,
полные соли. Один из  верхних  мешков  был,  видимо,  с  дыркой  -  наружу
высыпалось немного розоватого порошка. Ки еще посмотрела, как там ее кони,
и полезла в кабинку.
   Она держала в руке свечу, и тени, заполонившие кабинку, попрятались под
кровать. Ки закрыла за собой узкую дверку и посмотрела в крохотное окошко.
Оно выходило в другую сторону от дороги; в нем ничего не было видно, кроме
ночного неба. Ки села на пол и устало стянула с ног  исцарапанные  кожаные
башмаки. Потерла глаза, почесала шею под волосами, все  еще  связанными  в
траурные узелки... Потом запустила палец в неприметную  трещину  в  стенке
фургона и вытащила небольшой деревянный гвоздь. Открылась потайная дверца,
и Ки вынула то, что в действительности являлось ее грузом.
   Маленький, почти невесомый кожаный мешочек лег ей на ладонь. Ки любовно
подбросила его на руке, и содержимое забренчало. Ки распустила  завязки  и
перевернула мешочек. На  ладонь  выкатились  огненные  искры:  три  синих,
красная, две большие прозрачные. Вот за что Ризус заплатил ей  такую  уйму
денег.
   - Слишком многие знают, чего я здесь понакупил, - доверительно  сообщил
он ей. Глаза его при этом  знай  обшаривали  стены  маленькой  гостиничной
комнаты, где он остановился. Он как раз наливал Ки вина, но руки тряслись,
и вино выплеснулось через край. - Я знаю, что за мной следят. Я  слышу  по
ночам, как кто-то ходит за дверью. Я придвигаю к двери стол... и все равно
не могу спать. Они перережут мне горло!.. Ограбят!.. А  что  подумают  обо
мне дома, если я вернусь с пустыми руками? После стольких-то лет  торговли
и странствий!.. И зачем только я купил  эти  проклятущие  камни!..  Но,  с
другой стороны, когда еще подвернутся такие  прекрасные  самоцветы,  да  к
тому же так дешево?.. Никогда еще у меня не было  столь  дивных  камней...
чистых, безупречных... Подумать только, какие деньги я  выручу  за  них  в
Диблуне!
   - Сперва надо их еще доставить туда, - заметила Ки.
   У нее не было ни малейшего желания выслушивать  его  кудахтанье.  Пусть
переходит наконец к делу - или она пойдет искать  заработка  где-нибудь  в
другом месте. До сих пор ею двигала в  основном  жалость:  Ризус  случайно
встретил ее на улице и так трогательно обрадовался знакомому  лицу.  Город
же, где все это происходило, назывался соответственно - Сброд.
   - Об этом не беспокойся - я такой  план  придумал!  -  гордо  улыбнулся
Ризус. Наклонился к ней через столик и перешел  на  шепот:  -  Я  отправлю
отсюда в Диблун троих нарочных - юнцов на быстрых конях, без  поклажи,  но
вооруженных. И тебя. Но ты выедешь несколькими днями попозже, причем после
того, как мы с тобой шумно  разругаемся  в  нижней  комнате  за  обедом...
Понимаешь, к чему я клоню?
   Ки медленно кивнула,  но  брови  над  настороженными  зелеными  глазами
сдвинулись в одну черту:
   - А что те молодые всадники? Их-то ты  предупредишь,  что  они,  может,
жизнью заплатят за эту твою маленькую хитрость?
   - Даже и не намекну. - Ризус красноречиво пожал  плечами.  -  Они  тоже
повезут кое-что, хотя и несравнимо менее ценное. Знаешь ли, умный  человек
всегда может подыскать молодцов, для которых такая опасность - что  пряная
приправа. Так что тут никаких сложностей. К тому  же  им  будет  заплачено
вперед... на всякий случай... Нет, Ки, главным моим посыльным  будешь  ты.
Именно ты провезешь мои драгоценности через перевал. Кому придет в голову,
что ради крохотного узелка снарядили громадный фургон?  Особенно  если  мы
нагрузим тебя мешками с солью для продажи по ту сторону гор?..
   Ки молча смотрела в его маленькие,  близко  посаженные  голубые  глаза.
Круглые, как у  поросенка,  подумалось  ей,  и  прямо-таки  погребенные  в
обширных бледных щеках. У Ризуса было массивное  бочонкообразное  тело  на
неправдоподобно тощих ногах. Тем не менее  он  упорно  одевался  так,  как
одевались в этом городе состоятельные юнцы  -  вычурно  и  безвкусно.  Его
короткий алый плащ был того же цвета, что и облегающие штаны. Камзол, туго
натянувшийся на животе, был полосатый, кричащих тонов. Ки опустила  глаза,
разглядывая исцарапанную столешницу. Можно ли, спросила она себя,  ожидать
настоящей деловой хватки от человека, подобным образом разодетого?.. Потом
ее губы тронула улыбка. Разве не для этого самого  Ризуса  перевозила  она
всякую всячину с тех самых пор, как завела себе фургон?  А  прежде  нее  -
Аэтан?.. Другое дело, Ризус никогда не был ее  любимым  клиентом.  Слишком
часто он путался с контрабандой, да и честно заработанные деньги отдавал с
порядочным скрипом. Сколько раз он принимался  сыпать  проклятиями,  когда
она принуждала его выполнить свою часть контракта.  Но,  когда  ему  вновь
требовался заслуживающий абсолютного  доверия  возчик,  Ризус  моментально
забывал прежние ссоры и разногласия. В общем, многовато воды утекло, чтобы
рассуждать теперь о его здравом смысле. Или отсутствии такового.
   Вот так и получилось, что Ки все же приняла половину щедро  отсчитанных
денег;  остальное  -  после  благополучной  доставки.  Будь  на  месте  Ки
кто-нибудь другой, Ризус точно извелся бы, беспокоясь за свои камушки.  Но
он знал Ки много лет и не имел ни малейшей причины подвергать сомнению  ее
честность.
   Она провела в Сброде еще несколько  дней,  без  большой  спешки  готовя
фургон к дальней поездке. С Ризусом они постоянно виделись и были в глазах
окружающих добрыми  приятелями.  Тем  больше  было  потрясение,  пережитое
постояльцами гостиницы, когда однажды в тихом разговоре торговца и возчицы
стали проскальзывать все более напряженные нотки,  постепенно  сменившиеся
откровенной бранью. Ки поставила точку, обозвав его откормленным хряком  в
петушиных перьях. Ризус на это  выплеснул  ей  в  лицо  содержимое  своего
стакана  -  местное  бренди,  огнем  обжигавшее  небо.   После   чего   Ки
стремительно вышла, по пути перевернув  на  Ризуса  столик  с  только  что
поданным дорогим ужином...


   Ки усмехнулась и убрала драгоценные камни обратно в тайник. Уж конечно,
он обязательно припомнит ей эту выходку, когда они встретятся  в  Диблуне.
Ругалась - и ругалась бы себе на здоровье, скажет он ей, но  еда!..  Такая
еда!.. Это грех, который он ей не скоро простит...
   Ки задула свечу. Стащила в темноте курточку и пропыленные  штаны  -  и,
взобравшись на спальную лавку, зарылась  под  одеяла.  Вытянулась  во  всю
длину на пустой постели... и заснула.



3

   Гостиница "У Сестер" располагалась на небольшом ровном пятачке, как раз
в том  месте,  где  предгорья  уже  всерьез  подумывали,  не  пора  ли  им
становиться горами. Вокруг гостиницы еще росли деревья, но  ветви  у  всех
были вытянуты в одну сторону. Несчастные, скрюченные деревья, изнуренные и
обезображенные постоянной борьбой за жизнь. Сама  гостиница  -  деревянный
дом, серый от непогод - производила то же  впечатление  упрямого,  цепкого
выживания несмотря ни  на  что.  Все  ее  окошки  были  снабжены  плотными
ставнями. Длинное приземистое здание, казалось, жалось к земле, прячась от
неумолимого ветра. Ветер отдувал облезлый гостиничный значок, так что  тот
висел на  цепях  не  вертикально,  а  под  углом.  Значок  изображал  двух
человеческих  женщин,  слившихся  в  страстном  объятии.  Ки   скептически
осмотрела  его.  Художник  явно  имел  весьма  относительное  понятие   об
устройстве человеческого тела. Интересно, подумала  Ки,  к  какому  народу
принадлежит здешний хозяин. Во всяком случае, по виду двора  этого  нельзя
было определить. Ки обнаружила там два открытых фургона  и  трех  упряжных
животных у коновязи. Позади  гостиницы,  впрочем,  виднелось  нечто  вроде
конюшни...
   Ки натянула вожжи, и серые благодарно остановились. С самого  утра  они
тащили фургон то по утоптанной  земляной  дороге,  то  по  мелким  камням.
Покамест им не приходилось одолевать  особенной  крутизны,  но  постоянный
подъем в гору все равно выматывал  силы.  Ки  намотала  вожжи  на  рукоять
тормоза и спрыгнула с сиденья. Ей ничего не приходилось  слышать  про  эту
гостиницу - ни хорошего, ни дурного. И это  при  том,  что  у  нее  успели
кончиться медяки. Стоит ли показывать в здешних местах  чеканное  серебро,
хотя бы даже мелкое?.. Обдумывая  это,  Ки  прив