нились никогда.
Он был будто бы в центре паутины, нити тянулись  к  его  пальцам,  локтям,
ногам, ко всему телу, следовали за взглядом - и  этими  нитями  он,  делая
любое движение,  сдвигал  с  мест  и  заставлял  выполнять  что-то  разные
предметы:  стулья,  повозки,  дома,  корабли.  Другие   люди   тоже   были
прикреплены к этим нитям... Но в то же время он знал, что на самом деле он
не движется, потому что руки и ноги его прибиты, прикручены к пульсирующей
мягкой и теплой стене, и все это  имеет  какой-то  особый  скрытый  смысл.
Неимоверным было напряжение его мысли...
     Сон испарялся, как пролитый эфир, и  уже  через  минуту  от  него  не
осталось ничего. Тогда Глеб понял, что Светланы рядом нет.
     Он встал и выглянул в холл. Из-под двери Олив выбивался свет,  слышны
были тихие голоса. Улыбаясь, Глеб вернулся в постель - и уже  в  следующую
секунду  спал.  Серебряные  часы  тихо  тикали  на  столике.  Репетир  был
поставлен на семь часов.


     - Только ждать и надеяться, - повторила Олив, смешав карты.  -  Жить,
ждать, надеяться. Дорога, постижение, звезда - и  все  через  искушение  и
силу. Но над этим  -  время  в  обрамлении  черных  светил.  Королева  чаш
благоволит к тебе, но паж жезлов - обременяет. Король пентаклей  и  рыцарь
мечей сопровождают тебя в дороге, и огонь и земля между  ними,  и  двойная
вражда, которая крепче любви...
     - Тише! - Светлана подняла руку.
     Да, в дверь негромко скреблись. Олив вдруг резко  наклонилась,  почти
легла на стол, а когда выпрямилась -  в  руке  ее  был  тяжелый  армейский
револьвер.
     - Идем, - одними губами сказала она.
     Они пересекли холл, остановились под дверью.
     - Кто там? - спросила Олив.
     - Мадам! - это был голос привратника.  -  Здесь  джентльмен,  который
говорит, что должен вас срочно увидеть. Он говорит, что  нельзя  ждать  до
утра. Его зовут мистер Ансон Бэдфорд.
     - О Господи, - сказала Олив почти испуганно. -  Что  могло  случиться
такого?..
     Она отперла дверь - не  снимая,  впрочем,  цепочки:  их  буквально  в
приказном порядке заставляла ставить полиция, обеспокоенная  участившимися
квартирными налетами. За  дверью,  освещенной  лестничным  фонарем,  стоял
высокий и грузный седой мужчина. За  его  спиной  маячил  Генри,  один  из
охранников Глеба.
     - Извините за столь ранний визит, - сказал гость, - но  не  разрешите
ли войти?
     - Пожалуйста, - Олив сняла цепочку.
     - Мистер Марин еще спит? - вошедший огляделся. - Это хорошо.  Дело  в
том, что поговорить мне нужно именно с вами, милая леди, но - о  нем.  Его
жизни вновь угрожает опасность...


     - Располагайтесь, Глеб Борисович, - "горец" указал на светлое кресло.
- Чай, кофе? Сигару? Рекомендую кофе, поскольку варю его сам и,  поверьте,
знаю в этом толк. Итак?..
     - Пусть кофе, - сказал Глеб. - Но извините, я даже не знаю, как к вам
обращаться...
     - Имя мое - Кирилл Асгатович, по роду  -  Байбулатов.  Но  не  князь,
другая ветвь. Вы меня совсем не помните, Глеб Борисович?
     - А я должен помнить? - Глеб чуть прищурился, всматриваясь.
     -  Семьдесят  третий  год,  корвет  "Мария"   встречает   экспедицию,
пытавшуюся дойти до верховьев Эридана... Не вспомнили?
     - М-м...
     - Некий крещеный татарин пропал по дороге, его ждут, ищут, лишь через
две недели он приплывает на плоту...
     - Так это вы! Вспомнил. Точно.
     - Вам было восемь лет, и в  тонкостях  тогдашних  взаимоотношений  вы
вряд ли разбирались, поэтому скажу сам:  именно  ваш  батюшка  настоял  на
поисках и ожидании, чем спас мне жизнь.  Потому  что,  боюсь,  доплыть  до
Стрельца да еще найти тамошних казаков сил бы у меня недостало. Теперь мой
черед... хотя бы и покойного, но - отблагодарить.  Зачтется  когда-нибудь,
правда? Итак, сразу к делу, поскольку времени  мало.  Про  форбидеров  вам
Бэдфорд рассказывал, повторять не стану. Но вот о чем он точно  умолчал  -
восполню. Готовы слушать?
     - Да.
     - Общество форбидеров существует больше трехсот лет, и за  это  время
множество мелких сект откололись от него. Это понятно. Но крупных расколов
не было - до самых тридцатых годов нашего  уже  столетия.  И  вызван  этот
раскол  был  не  внутренними  причинами,   а   чисто   внешним   вражеским
вмешательством. Что такое КГБ, вы уже  знаете?  (Глеб  кивнул.)  Именно  в
тридцатые годы они начали  работать  против  нас  активно.  И  вот  теперь
существует фактически два  самостоятельных  общества  форбидеров:  Лига  в
Мерриленде,  общество  традиционно  тайное  и  действующее  исподволь,   и
палладийский  Круг,  существующий  почти  что  в  ранге   государственного
департамента. Я имею честь принадлежать к последнему. Как водится,  больше
всего люди не любят бывших друзей, а не старых врагов... И вот мы  шпионим
друг за другом, строим козни, а враг на этом строит  свою  игру.  Конечно,
отличия  между  обществами  существенные.  Лига  намерена   препятствовать
главным  образом  технической  и  культурной   экспансии   Старого   мира,
по-прежнему принимая беженцев -  хотя  бы  в  ограниченном  числе.  Мы  же
намерены полностью и навсегда  закрыть  все  проходы  между  мирами,  а  в
дальнейшем - препятствовать возникновению новых... причем  для  этой  цели
готовы использовать многие технические достижения  Старого  мира.  И  даже
пойти на большие изменения в нашем собственном образе жизни.
     - А что делал мой отец?
     - Он был одним из руководителей Круга.
     - Почему же его изгнали из страны?
     - Это было не изгнание. Это была  отчаянная  попытка  объединить  оба
течения. Должен сказать, что ему многое удалось сделать.
     Глеб помолчал. Кирилл Асгатович встал  и  подошел  к  закипающему  на
газовой горелке серебряному кофейнику. Там он что-то делал,  колдовал,  по
кабинету поплыла одуряющая волна.
     - Скажите, а почему именно так: закрыть навсегда? - спросил Глеб.
     - Потому что иначе мы все погибнем. Вымрем. Физически.  Дело  в  том,
что за последние полвека  ученые  Старого  мира  создали  много  лекарств,
побеждающих  практически  все  заразные  заболевания.   Но   массовое   их
применение привело к возникновению новых болезней, против  которых  у  нас
нет ни лекарств, ни устойчивости. Вы знаете, что на острове  Хармони,  где
живут иммигранты, уже почти не осталось местного населения?
     - А разве оно там было?
     - Было - несколько тысяч.  Осталось  -  чуть  больше  одной.  Высокая
смертность от детских болезней. У взрослых. У детей - меньше.
     - То есть...
     - То  есть  нам  пока  что  просто  безумно  везет.  Какой-нибудь  их
туберкулез, занесенный сюда, будет распространяться со  скоростью  гриппа.
Их насморк может  стать  нашей  чумой.  И  тогда  -  раскручивать  тот  же
дьявольский маховик, что  и  они:  придумывать  и  производить  лекарства,
микробы начнут изменяться и вызывать еще более страшные эпидемии... причем
наш уровень науки вряд ли позволит делать достаточно сложные и эффективные
средства. Помните эпидемическую пневмонию на Браво в семьдесят  четвертом?
Я подозреваю, что это  была  первая  ласточка...  Нам  придется  объявлять
жесткий карантин, потому что - сколько можно искушать судьбу?
     Глеб задумался. Услышанное было убедительным. Это, конечно, следовало
проверить - но это можно было проверить. Построения  же  мистера  Бэдфорда
страдали некоторой дымчатостью...
     - Так. - Он потер лоб. - Если мы здесь это понимаем,  то  почему  они
там этого не понимают? Ведь знают они о предмете явно больше  нашего...  И
другое: почему они так стремятся попасть сюда, даже в явную  несвободу?  И
эти, бредуны... Если я все правильно понял, они намерены установить у  нас
такие же порядки, как у них... и вообще сделать здесь все так, как там?
     Кирилл Асгатович помолчал.
     - Беглецов я готов понять, - наконец, медленно сказал он.  -  И  даже
посочувствовать им. Видите ли, в Старом мире  вот-вот  разразится  большая
война - а уж если начнется, погибнут все. Поголовно. У них  такое  оружие,
что нам и не представить. Что же касается бредунов... Это долгий и сложный
разговор. Не на один день. Если очень коротко: да, все именно так, как  вы
сказали. Причем учтите: они не дьяволы во плоти, они искренне  верят,  что
несут только добро... но при этом во имя добра готовы  принести  в  жертву
все население Транквилиума:  вызвать  эпидемии,  ввергнуть  нас  в  войну,
начать террор... такое вот у них понятие о добре.
     - То есть...
     - Извините, Глеб Борисович,  но  я  предлагаю  поговорить  немного  о
другом. Про КГБ я вам расскажу потом - все, что знаю, - и сведу с  людьми,
которые знают  гораздо  больше  меня...  Сейчас  важнее  другое.  Бэдфорд,
очевидно, уже просветил вас, насколько редок и ценен ваш дар?
     - Да. Что есть всего восемь человек...
     -  Осталось  трое.  И  один  из  них  смертельно  болен.  Наблюдается
поразительная смертность среди пенетраторов... Да,  и  поэтому  Бэдфорд  с
радостью сообщил о вас сэру Карригану  -  слышали,  разумеется,  это  имя?
Кандидат  в  президенты  от   прогрессистов   и   одновременно   -   глава
Лиги-форбидеров Мерриленда. И сэр Карриган немедленно распорядился сделать
так, чтобы вы исчезли.
     Глеб вздрогнул.  Очень  холодная  рука  кончиками  пальцев  коснулась
сердца.
     - Распорядился... кому? Мистеру Бэдфорду?
     - Ну, что вы.  Бэдфорду  приказать  подобное  невозможно.  Немыслимо.
Приказ этот получил я. Глеб  Борисович,  не  бледнейте.  Все  хорошо.  Сэр
Карриган в упоении  собственной  беспринципностью  просто  не  может  себе
представить, что могут быть люди еще  более  беспринципные.  Я,  например.
Дело в том, что "тайная команда" сэра Карригана полностью состоит из людей
Круга.
     - Круга... - тупо повторил Глеб.
     - Да. Нас еще называют абсолютистами. Но не потому, что мы  стоим  за
абсолютную монархию, а - за  абсолютную  изоляцию.  Впрочем,  за  монархию
тоже. Однако вернемся к сэру Карригану. Мотивов его приказа я не знаю,  но
подозреваю, что это как-то связано с тем, что вы - сын своего отца.
     Долго молчали оба. Глеб ослабил галстук. Лучше не стало.
     - Хорошо, - сказал он, наконец. - Что дальше?
     - Вам  действительно  нужно  исчезнуть.  Во-первых,  для  собственной
безопасности.  Во-вторых,  для  сохранения  моего   реноме.   В-третьих...
впрочем, хватит и первых двух пунктов, как вы полагаете?
     - Надо подумать. Там, на маскараде... как вы узнали меня?
     - Это просто. Тот человек, который вас прикрывал... я его знаю.
     - Понятно... - Глеб почувствовал, как губы его дернулись - будто бы в
улыбке. - А вот нельзя меня просто оставить в покое? Хотя бы за заслуги  в
подавлении мятежа?
     - А вольно вам было выходить на свет? Сидели бы в щели... Впрочем, не
помогло  бы.  Слишком  известная   фамилия...   в   определенных   кругах.
Знаменитая, можно сказать...
     Кирилл Асгатович наклонился вперед и почти прошептал:
     - Я очень хочу вам помочь. Наверное, больше всего на свете я хочу вам
помочь...
     - Да почему это все хотят мне помочь?! - Глеб обхватил голову руками.
- Почему, с кем ни заговори, все  хотят  мне  помочь?  Я  что,  так  плохо
выгляжу?
     - Тогда - спасти. Сохранить. Уберечь. Потому что вы, может быть...  -
Кирилл Асгатович сглотнул; лицо его  исказилось  мучительной  гримасой.  -
Может быть, вы - последняя наша надежда...
     - Я ничего не понимаю,  -  потерянно  сказал  Глеб.  -  Объясните  же
наконец...
     - Я объясню. Я обязательно все объясню. Но сейчас - мне нужно вывести
вас из-под удара. Понимаете вы это или нет? Вас хотят убить, и эти люди не
остановятся ни перед чем...



                                    6

     Пакетбот, четырехмачтовый барк "Эмеральд", подходил к порту Эркейд  с
полусуточным опережением  расписания.  Вечером  на  фоне  темнеющего  неба
впереди сияла неровная линия гор, а марсовый видел уже маяки при  входе  в
гавань. Но ясно было, что до наступления темноты пройти створ не  удастся,
и так или иначе приходилось ложиться в дрейф. По традиции, последняя  ночь
на судне должна была начаться весело, с вином, огнями и танцами, и так  же
закончиться. Пассажирам, а их в этом рейсе  было  сто  восемьдесят  шесть,
плавание просто обязано было запомниться...
     А пока - заканчивался поздний день,  в  меру  скучный  день  крупного
крепкого судна, идущего знакомым до мелочей путем в идеальную погоду пусть
не при попутном, но ровном ветре. Команда  любит  такие  рейсы,  пассажиры
томятся, хотя и понимают, что это лучше, чем приключения.  Тем  более  что
ресторан не делает перерывов,  выбор  вин  исключителен,  игра  на  деньги
разрешена, первый помощник приветлив, прислуга вышколена, открытые  палубы
заставлены шезлонгами, оркестр невелик, но изощрен, любовь вспыхивает, как
порох: от малейшей искры или  легкого  трения...  На  пакетботах  компании
"Краун оф Си Куин" не бывает кают второго и  третьего  классов,  и  потому
общество подбирается обычно однородно-консервативное.
     Блистательная юная пара Голицыных: князь  Юрий  и  княгиня  Ксения  -
естественным образом оказалась в центре внимания.
     Они были молодожены, они  были  без  ума  друг  от  друга,  они  были
благородны и красивы: он высокий, с широкими и немного  покатыми  плечами,
как это бывает у людей очень сильных.  Лицо  его,  вопреки  обычаям  вялой
меррилендской аристократии,  покрывал  бронзовый  загар,  волосы  выцвели.
Княгиня рядом с ним казалась хрупкой и ломкой,  но  впечатление  это  было
обманчиво: когда старая леди Пратт  вдруг  оступилась  на  трапе,  княгиня
кошкой метнулась к ней и успела подхватить и  удержать  совсем  не  легкую
старушку. Как ни странно, этот эпизод уважения паре не прибавил, а  мистер
Квилл, считающий себя знатоком Палладии, откомментировал:
     - У них и знать - дикари. Знаете,  от  чего  их  фамилия  происходит?
"Голица" - значит нищенка.
     - А вы не пытались искать  корни  фамилии  Стюарт?  -  обидевшись  за
спасительницу бабушки, взъерошился мастер Пратт,  долговязый  подросток  в
толстых очках. - Или взять вашу собственную...
     - Джерри, Джерри, - забеспокоилась бабушка. - Ну как ты можешь...
     Князь лениво играл в бридж,  не  радуясь  выигрышам  и  не  огорчаясь
проигрышам, курил тонкие безумно дорогие сигары  от  Леуса,  разговоров  о
политике не поддерживал, сказав как-то однажды, что  заниматься  ею  можно
либо в силу тайной ущербности, либо по крайней необходимости, а на  прямой
вопрос богатого коммерсанта из Пикси ответил, что да, жить он предпочитает
в Мерриленде, потому что здесь чище, но если начнется  война,  вернется  в
Палладию... Княгиня в дамских беседах почти не участвовала, а странное  ее
умение без единого жеста и слова замораживать воздух вокруг себя почти  до
выпадения инея не позволяло дамам, доведенным до нервного зуда собственным
любопытством, слишком  уж  усердствовать.  Кое-что,  конечно,  они  сумели
узнать: что девичья фамилия ее Медиева, она полутатарка, поэтому и  волосы
черные, род их древний и еще в Старом мире был дворянским, со времен  царя
Михаила Федоровича, имение  их  на  острове  Вознесенском,  неподалеку  от
Осляби, насчитывает сорок с чем-то деревень  и  рыбацких  поселков,  всего
пятнадцать тысяч душ. В приданое за ней дали  судоверфь  и  двадцать  миль
береговой черты - как раз там, где  правительство  присмотрело  место  для
нового порта. С Юрием она знакома с детства,  усадьбы  их  рядом,  в  двух
часах езды. Она всю жизнь знала, что будет его женой...
     Я всю жизнь знала, что буду твоей женой, шептала она  ему  на  ухо  в
темноте каюты, где они скрывались от чужих взглядов  и  ненужной  речи,  я
знала это всю жизнь... Разве может быть так? Но  -  знала...  Посмотри  на
меня, я хочу, чтобы ты на меня  смотрел  и  запоминал,  запоминал,  потому
что... вдруг? Я только теперь поняла, что мы смертны, мы ходим  по  острию
ножа, мне стало что терять. О, у меня вдруг появился ты, наконец, появился
ты, а раньше было что-то - как ничего... я и не знала, что такое  -  жить.
Потрогай меня, потому что одними глазами - не запомнишь,  нет.  Хочешь,  я
буду твоим плюшевым медвежонком? Или голой ведьмой?  Или  кошкой?  Хочешь,
буду кошкой? Мррр... Как тихо и укромно я жила, почти как не жила, смешно?
Тебе смешно... Подкрадывались тени и тихо так стояли,  замерев.  И  ждали,
ждали... Видишь - я ушла. Я - вся твоя. Минутой позже, раньше - не в  этом
суть. Ведь я твоя - всегда. Навек. На век. От век до пальцев ног. Кто  мог
подумать, правда? Гон изнутри и тихий  жар.  И  шар  -  сплошь  зеркало  -
взмывает тихо ввысь. Шаги Иштар,  полеты  при  луне,  долина,  истомленная
мечтами. А мачты - о! - скрипят, и в скрипе длится  стремленье  корабля  к
причалу, к дому, к знакомому, земному, к узам, к путам, к канатам и цепям,
к чугунным тумбам, к трапам, к защите от огня, воды и ветра, стали...  Да,
стали мы не те, - но не не те, что раньше, как бывало, как в  старину,  во
время оно - нет! Не те, что нам хотелось бы в  себе  прочесть  -  хотелось
страстно, рьяно... И - заросли бурьяна там, где шумел эдемский сад.  Назад
- не пустят за грехи, а  впереди,  увы,  людская  пустошь.  Что  делать  -
странствовать по ней? Коней не удержать... Прочесть - про честь. Свобода и
любовь даны нам во спасенье под  сенью  убегающих  садов.  Да,  адов  путь
любви. Свободы путь беспечен. Пусть ад нам обеспечен -  тот  первый  круг,
где ветер - на земле нам друг без друга места  просто  нет.  Как  нет  сил
оторваться... Я - твоя. Все рифмы  неспроста.  Я  -  твоя.  Как  прекрасно
звучит! Я - твоя... Я - твоя мягкая игрушка, хочешь? Пусть все станет так,
как ты хочешь, потому что я изнемогаю от любви...
     Я хочу умереть, потому что уже никогда не будет лучше...
     О нет, не умирай один, мой господин, возьми с собой меня - храня... Я
не смогу больше без  тебя,  ты  это  понимаешь?  Ты  хоть  самую  крошечку
понимаешь? Я не смогу больше без тебя... О боги, за что вы  дали  мне  это
счастье, ведь я ничем не отличаюсь от других, я слабая женщина, я боюсь не
унести такой огромный груз...
     Такой огромный прекрасный хрупкий груз...
     В каком-то из дней путешествия  они  неожиданно  для  себя  вышли  на
палубу на рассвете. Солнце вставало из моря чуть правее бушприта.  Горящий
металл разлит  был  между  солнцем  и  кораблем.  Невыразимо  белая  птица
пересекла  курс,  становясь  вдруг  синей,  а   потом   черной.   Глубокая
лилово-фиолетовая тень все еще лежала  в  парусах.  Сине-белый  с  красным
прямым крестом кормовой меррилендский флаг тяжело колыхался под  остатками
ветра, а за ним, вспыхивая и исчезая, касаясь волн  и  косо  взмывая  выше
мачт, мелькали ослепительные  изломы  чаек.  Было  почему-то  поразительно
тихо. А потом - янтарем засветилась палуба, медовые полосы и углы расцвели
на парусах. И - громко закричали чайки...
     Не было в мире ничего прекраснее.
     (Лорд Сайрус стоял у окна. Темной была еще  гавань  в  тени  высокого
берега, но далекая свеча маяка сияла. И сияли золотом и зеленью  сосны  на
вершине Топенанта. Там они со Светланой устроили пикник  в  день  свадьбы.
Вид на весь город открывался оттуда... Вот ты  и  добилась,  чего  хотела,
молча сказал он Констанс. И Констанс, которой здесь не  было,  промолчала,
упрямо выставив подбородок...)
     Столы для прощального банкета расставили на шканцах - открытой палубе
позади грот-мачты. Сновали ловкие стюарды, умеющие накрыть  столы  даже  в
качку, настраивал инструменты оркестр, из ледовой  ямы  в  дубовых  бадьях
подавали наверх колотый лед, присыпанный солью, и  еще  разгорались,  сизо
дымя, набитые древесным углем жаровни. Баталер и младшие коки перебирали и
натирали пряным маслом толстые отбитые ломти молодой оленины,  сохраненной
на дне ледника специально для прощального ужина. Уже приготовлены  были  и
все еще приготовлялись десятки  разнообразных  закусок,  пеклись  кексы  и
булочки,  с  начинк