ой  и  без,  булькали  на  плите  соусы  в   серебряных
кастрюльках, паровая лососина расточала аромат, томились в горшочках овощи
- и, конечно, пудинги доходили в печах. Как  огромный  шикарный  ресторан,
"Эмеральд" готовился ублажить своих бесценных пассажиров.
     И вот - ударил  гонг,  оркестр  исполнил  увертюру  Гибсона,  главный
стюард подал знак...
     Светлана и Глеб ужинали за одним столом с капитаном.  В  обычные  дни
они сидели за столом первого помощника (главный  стюард  долго  извинялся,
что им придется сидеть  не  за  самым  престижным  столом,  но  там  места
расписаны были уже неделю назад; сейчас же столы  сдвинули,  и  за  каждым
помещалось не по восемь человек, как в ресторане, а по двадцать) и  теперь
слегка смущались, как бы вновь ощутив на себе свои новые лица. Но  капитан
был весел и остроумен, соседи приятны, визави красивы...  Олив  сидела  за
другим столом и спиной к ним: в этом рейсе они были  незнакомы.  Блестящий
лейтенант изгибался около нее.
     И вдруг - Светлана напряглась. Глеб всей кожей почувствовал это.
     - Что?..
     - Тес. Сзади - слушай...
     Сквозь праздничный веселый толк протиснулись обрывки фраз:
     - ...не у Брезара... совершенно потрясающе, никто бы не...  почему-то
в Свитуотер - не  знаю...  да,  тот  самый,  с  пятном...  ну,  не  помню,
палладийский эмигрант... еще бы не обидно, но так уж судьба...  правильно,
Белов... сам прочитаешь, все будет  опубликовано...  нечего  было  столько
собираться, опоздавшим - кости... сменишь направление, пойдешь по Таранусу
- Брезар ведь так и не смог...
     Глеб как бы случайно оглянулся через плечо. Спины, затылки, не понять
даже, кто говорит. А, вот они: черный  мундир,  полоска  погон  -  военный
моряк... и синий пиджак или сюртук,  волосы  плохо  расчесаны  и  касаются
воротника... видел его, помню, имя выясню...
     - Не смотри так долго, - сказала Светлана по-русски. - Заметят.
     - Итак, он вернулся, - прошептал Глеб и улыбнулся ей.
     - Да, - Светлана кивнула. - Ох, дорогой... вот кому  мне  придется  в
глаза-то смотреть...
     - Кси, - назвал он ее выдуманным прозвищем, - не думай пока об  этом.
Главное - он вернулся. Только почему в Свитуотер?..
     Она что-то хотела сказать, но не сказала.
     Потом  были  перемены  блюд,  и  танцы,  и  фейерверк  -  и  слезы  в
предчувствии скорых прощаний, и последние объятия - все было... Юные князь
и княгиня танцевали лишь друг с другом, и многие  обратили  внимание,  что
сегодня княгиня грустна. Потом они стояли у фальшборта, беседуя о  чем-то,
и вальсирующие пары проплывали мимо них. Плескалась тихо вода...
     Они рано спустились в каюту. Танцы длились до рассвета.
     ...Она давно не плакала так, как плакала  этой  ночью.  Глеб  пытался
утешить ее - и с огромным трудом, в самый  последний  миг  она  сумела  не
обидеть его и не вынудить оставить ее  в  покое.  И  -  терпела  ненужные,
ставшие вдруг робкими ласки, и - пропускала неуместные  слова  утешения...
Горе и стыд  вдруг  обрушились  на  нее,  неверную  жену,  скверную  дочь,
самозванку, почти преступницу...
     На время она просто забыла причины своего побега.
     С рассветом "Эмеральд" поднял паруса и к полудню был в порту,  но  не
пришвартовался к пирсу, а бросил якорь на рейде. Вскоре в борт его ткнулся
паровой катер, и на палубу пакетбота взошли трое пожилых мужчин в  похожих
шляпах  и  костюмах,  молоденький  офицер  внутренней  службы   и   дюжина
вооруженных полицейских. Через полчаса возмущенные пассажиры  узнали,  что
за эту ночь их стало существенно меньше: в своих каютах были убиты  мистер
Уильям  Фостер,  лидер  одного  их  самых  скандальных   профсоюзов,   его
секретарша,  помощник  и  охранник.  Все  они  путешествовали  под  чужими
именами...


     - Значит, вы утверждаете, что в период с  двенадцати  до  двух  часов
ночи находились в своей каюте?
     - Категорически.
     - Но подтвердить это может лишь ваша жена?
     - Совершенно верно.
     - Вы добровольно предъявили следствию это оружие? - мистер Ланн всеми
пальцами  указал  на  разложенные  по  столу  два  "сэберта",   безымянный
револьвер от Бэдфорда и нож с узким лезвием и кожаной ручкой, который едва
не поразил Светлану в памятную ночь мятежа.
     - Да.
     - Откуда у вас этот револьвер?
     - Трофей. Взял у убитого мятежника.
     - С тремя коробками патронов?
     - С четырьмя. Одну уже успел потратить.
     - На кого же, если не секрет?
     - На Бродягу Джо.
     "Бродягой Джо"  называли  мишень,  которую  служитель  выставляет  из
траншеи на две-три секунды.
     - Хорошо стреляете?
     - Приемлемо.
     - А это откуда? - следователь кончиком пальца дотронулся до ножа.
     - Оттуда же.
     - Тоже взяли у убитого мятежника?
     - Нет, просто вытащил из стены. Подумал - пригодится.
     - Не пригодилось?
     - Пока нет.
     - Понятно... Кто мог бы подтвердить ваше участие в подавлении мятежа?
     Глеб задумался.
     - Боюсь, что... Видите ли, я не  стал  говорить,  что  я  русский.  В
отряде меня знали как Дуайта.
     - Как звали командира отряда?
     - Майкл Стюарт. Дурачась, мы обращались к нему "Ваше величество"...
     - У вас есть основания  полагать,  что  это  не  было  его  настоящим
именем?
     Глеб пожал плечами.
     - Оснований нет. Но почему-то мне так кажется.
     - Хорошо. Подробнее об этом мы поговорим позже.  Что  вы  скажете  об
этом ноже? - следователь развернул салфетку.
     - Это близнец моего, - сказал Глеб, присматриваясь. - Явно делали  на
одном заводе.
     - На этом ноже следы крови, их можно увидеть, - показал  следователь.
- Раны на телах самого (следователь  брезгливо  поморщился)  и  секретарши
нанесены именно этим оружием.
     - А двое других? - спросил Глеб.
     Мистер Ланн помедлил.
     - Застрелены. И мы поначалу думали, что из этого револьвера.
     - Так. И... что?
     - Не из этого. Калибр тот  же,  но  форма  пули  другая,  рубашка  из
другого материала...
     - Тогда в чем дело?
     - Этот нож найден в вашей каюте, - сказал следователь.
     - Но вы же не думаете... - у Глеба было чувство,  будто  его  ударили
под дых.
     - Думаю. Мне за это платят. За то, что я думаю.
     - Вы же  понимаете,  что  я  хочу  сказать.  Нелепо  тащить  в  каюту
окровавленный нож, когда океан рядом - на расстоянии броска...
     - Бывает все, - сказал  следователь.  -  Убийство  четверых,  да  еще
прошедшее негладко, - это серьезная встряска, и глупостей  наделать  очень
легко.  С  другой  стороны,  умные  преступники  иногда  пользуются  таким
приемом:  демонстративно  подбрасывают  себе  улики  ими  же  совершенного
преступления... Само по  себе  подобное,  -  следователь  опять  брезгливо
коснулся ножа, - не усиливает и не ослабляет наших подозрений...  Вы  ведь
знаете, почему оказались в числе главных подозреваемых?
     - У меня нет алиби.
     - Нет алиби - раз. Вы сели на судно в последний момент  и  почти  без
багажа - два. На руках у вас необычно крупная сумма наличных денег -  три.
Все, что вы сообщили о себе, практически невозможно проверить - четыре...
     - Простите, сэр...
     - Минуту. Есть два обстоятельства,  которые  свидетельствуют  в  вашу
пользу: полнейшее отсутствие следов крови на одежде - раз; вы  практически
не имели возможности пройти из каюты Фостера в вашу, не попав кому-либо на
глаза. Это два. Понятно, что и то, и другое - мелочь... Но есть еще  одно:
чутье старой ищейки. Я задал себе вопрос:  допустим,  найдутся  свидетели,
которые вас видели, или появится  какая-то  важная  улика:  да,  вот  этот
молодой человек или его сообщница и  есть  убийцы  того  мерзавца...  И  я
понял, что не поверю ни свидетелям, ни улике.  Тот  же  нож:  я  не  знаю,
подбросили его именно в  вашу  каюту  наугад  или  целенаправленно?  Но  я
убежден, что именно подбросили...
     - Спасибо, - сказал Глеб.
     - Впрочем, если отсеются все остальные,  а  на  дне  сита  останетесь
только вы...
     - Это невозможно, - сказал Глеб. - Клянусь, я их не убивал.
     - Их? - уточнил следователь, и Глеб его понял.
     - Да, - он пристально посмотрел  следователю  в  глаза.  -  Их  я  не
убивал.
     Следователь помолчал.
     - А что вы говорили насчет войны? - вдруг спросил он.
     - Какой войны?
     - Вот и я хотел бы  знать  -  какой?  Вы  сказали,  что  вернетесь  в
Палладию, если начнется война...
     - Понял. Это просто цитата. У моих родителей был друг, который как-то
сказал, что  в  жизни  достаточно  двух,  но  нерушимых  и  безоговорочных
заповедей: "Не лги", - и: "Если начнется война, просись в морскую пехоту".
     Следователь взял карандаш, покрутил в пальцах, тупым  концом  поводил
по столу, выписывая какой-то изощренный вензель. Сказал, не поднимая глаз:
     - Ну, первую-то заповедь вы нарушили...
     - Боюсь, я в большей степени нарушил вторую, - сказал Глеб.
     - Вот как? - негромко удивился следователь. - Я буду думать над  этим
вашим замечанием... Забирайте свой арсенал.
     - Могу идти?
     - Да. Ваш номер в "Рэндале"?
     - Тридцать седьмой.
     - Хорошо. И еще одна просьба,  князь:  старайтесь  не  замечать  моих
людей, которые будут ходить за вами.
     - А это зачем?
     - Нужно же нам найти настоящего убийцу? Пусть думают, что вы  всерьез
под подозрением, что мы проглотили их приманку. Вполне возможно,  что  они
или попробуют подсунуть нам что-то еще, или дернут за леску...



                                    7

     Эркейд, Аркадия, страна грез! Берег вечной весны, долина  блаженства.
Благословенный край, цветущие холмы... На семьсот миль  протянулась  между
глубокими теплыми водами залива Блэк-Эмбер и хребтом Спригган полоса земли
- самая плодородная,  самая  необычная  по  природе  своей.  Тысячемильная
отмель закрывает залив от холодных течений, горы не пропускают  иссушающих
ветров пустынь Солт-рэвин и Клоттедблад, от которых  так  страдают  города
столичного пояса: от Тристана до Иффульгента. В Аркадии  сохранились  леса
древовидных папоротников и мамонтовых деревьев, а в тихих  речных  долинах
можно встретить горбатых длинношеих ящериц ростом с быка. Стада карликовых
слоников пасутся в предгорьях, в  редколесье...  Дальновиден  и  мудр  был
король Дон  Великий,  запретивший  возделывать  эти  земли;  его  мудрость
подхватили и  президенты,  начавшие  взимать  за  право  поселиться  здесь
неимоверные суммы. Да и то лишь в черте уже заложенных городов и  поселков
и не далее чем в двух милях от береговой черты...
     Эркейд - город на сотнях  островов,  в  амфитеатре  зелено-серо-синих
гор, восходящих слева направо, от холмов и террас над  морским  побережьем
до лесистого хребта Литтлмери, вдали  незримо  переходящего  в  заоблачные
цепи Сприггана (в действительности это не  так:  между  ними  лежит  узкая
долина, почти ущелье, и это единственная  сухопутная  дорога  из  внешнего
мира сюда, к городу Эркейд, в край  с  тем  же  именем;  город,  созданный
высшим вдохновением, которое нечувствительно передается людям, берущимся в
этих краях за карандаш или мастерок). Голубовато-серые, как  бы  в  дымке,
стены, опутанные плющом и хмелем; цвета молодой сосновой коры  -  черепица
крыш; изумления достойны фасады, балконы, галереи; фонтаны, каскады садов;
внезапно - башни, колонны, маленькие, но  совсем  не  игрушечные  замки  с
тонкими шпилями; все в зелени, в цветах, в диких зарослях,  которые  вдруг
обрываются или каналом, или оживленной улицей в блеске фонарей  и  витрин,
или лужайкой богатого дома... Здесь половина построек - отели;  две  трети
людей - живут в других городах; но всем почему-то  кажется,  что  там  они
живут по недоразумению...
     Здесь рады вам на каждом шагу, в каждом погребке, под  любым  шатром.
Здесь никому и ни в чем не бывает отказа. Вовсе не обязательно иметь  кучу
денег, чтобы насладиться благами Эркейда, потому что главное его богатство
растворено в воздухе: это лень, безмятежность  и  нега.  Вы  можете  снять
номер в отеле за четыре и даже пять фунтов в  день,  но  хижину  на  пляже
владелец оценит в три шиллинга, а где-нибудь в садах, поодаль от моря -  в
два. Место для палатки обойдется вам в полпенса плюс  шесть  шиллингов  за
прокат самой палатки на любой срок.  И  даже  этих  трат  можно  избежать,
поднявшись на две-три мили вверх по реке - туда, где город уже кончился, а
йеменские сады и огороды еще не начались...
     Что-то подобное было поначалу  в  планах  Светланы  и  Глеба:  пожить
некоторое время на виду, пуская пыль в глаза, а  затем  незаметно  сменить
статус, раствориться в безымянной толпе людей  небогатых  -  и  через  две
недели безымянно отбыть в Эннансиэйшн, где Олив подготовит  им  крышу  над
головой...
     И вот все - рушилось.
     ...и потому Светлана с досадой оглянулась на  отель,  на  его  фасад,
облицованный  молочно-белым  матовым  камнем   с   неожиданными   зелеными
прожилками, на окна третьего этажа с бежевыми шторами, так и  не  ставшими
надежной защитой от чужих взоров, на пальмы, выстрелившие в небо из кипени
темной амбреллы, на ждущие у  подъезда  наемные  кабриолеты  и  ландо,  на
радужную фонтанную пыль  меж  пальм  и  за  пальмами,  на  башенные  часы,
показывающие,  что  уже  половина  пятого,  что  день  прошел,   съеденный
неприятностями, и Глеб молчалив и задумчив, и очень  хочется  хоть  что-то
узнать от него...
     Не надо его трогать.
     Проплыли  мимо  хрустальный   корабль   ресторана   "Перси",   летний
королевский дворец, чуть дальше и в глубине - круглый дом с двумя  ярусами
арочных окон и надписями "ЦИРК" с одной стороны и  "КАЗИНО"  -  с  другой.
Потом лошадка как бы сама - кебби сидел неподвижно, похожий на чучело сыча
- свернула направо и тут  же  налево,  на  деревянный  мостик,  музыкально
отозвавшийся на удары ее копыт. Дальше путь лежал вдоль узкого канала,  по
черной воде скользили еще более узкие низкобортные лодки с парой гребцов и
дюжиной пассажиров на каждой. Наконец кебби шевельнулся, и лошадка  стала.
Влево вел пешеходный мостик: через канал и прямо под полуарку  с  надписью
огромными буквами "Государственная почтовая служба".
     - О-от, - с южным выговором у кебби все было в  порядке.  -  Прибыли,
сэ-э и мэ-эм.
     Глеб расплатился.
     - Мое ва-ам бла-адарсти-ие, - медленно кивнул кэбби. - Жда-ать?
     - Спасибо, не стоит, - отмахнулся Глеб.
     Телеграмма,  отправленная  ими,  была   такая:   "Мистеру   Бэдфорду,
собственный дом, Линден-стрит, Порт-Элизабет. Для передачи мистеру Белову.
Папа, дорогой, прости меня. Счастлива, что ты вернулся. Я так тебя  ждала.
Верю, что увидимся скоро. Люблю. Твоя глупая дочь".
     Через  три  часа  текст  этой  телеграммы  лежал  перед  следователем
Джозефом Данном. Агент, принесший его, сидел напротив  и  курил  маленькую
матросскую трубочку. Вид его  был  чрезвычайно  довольный,  как  у  умного
тощего кота, умыкнувшего сосиску.
     - Сколько это стоило, Хилл? - спросил следователь.
     - Пять, - сказал Хилл и выпустил к потолку струйку дыма.
     - Телеграфисты просто обнаглели, - Ланн достал бумажник и  выудил  из
него розовато-серую бумажку. - Чем заняты подопечные?
     - Перекусили, вышли к морскому  парку,  покатались  на  лодке,  взяли
билеты на "Феерию". Когда я вернулся с почты - сидели  в  погребке  "Ширли
Грэм".
     - Ничего подозрительного?
     - Трудно сказать. Подходил к ним какой-то странный тип, но парень его
отшил. Хок пошел было за ним, но тип попался вертлявый...
     - Ничего себе! Какой-то тип уходит от нашей лучшей  ищейки,  а  агент
Хилл считает это в порядке вещей...
     - Я так не считаю, шеф, но... там надо было видеть  все.  У  Хока  не
было шансов - толпа валила очень плотная, только что кончилась  предыдущая
"Феерия". Ни одного шанса, шеф. Ребенок мог уйти от Хока.
     - М-да?.. Ладно, оставим пока это. У наших ребят билеты на девять?
     - Да, шеф.
     - Старайтесь держаться к ним поближе. Парень предупрежден насчет вас,
резких движений делать не станет.
     - А кто они, шеф? Шпионы?
     - Что ты, Хилл... Обычная влюбленная парочка. Банальный адюльтер. Еще
совсем дети... Но  на  них  как-то  уж  слишком  тщательно  обращают  наше
внимание. И мне это совсем не нравится. Ты  понимаешь,  конечно,  что  они
такие же Голицыны, как я  -  композитор  Проктор.  И  вот  тут  начинаются
настоящие вопросы. Например... - Ланн вдруг замолчал,  еще  раз  перечитал
телеграмму. - Но если это  тот  самый  Бэдфорд,  то  я  вообще  ничего  не
понимаю... Ладно, Хилл, иди. Не думаю, что их попытаются убить сегодня, но
- постарайся быть готовым ко всему.
     Но быть готовым ко  всему  у  Хилла  не  получилось.  Когда  "Феерия"
закончилась и зрители встали, чтобы поблагодарить актеров, он на несколько
секунд потерял из виду своих подопечных. То есть что значит: на  несколько
секунд? Зрители сели, но Голицыных среди них уже не  было.  Хок,  Адамс  и
О'Брайн, оставшиеся снаружи, не видели их среди выходивших...
     Князь и княгиня Голицыны,  люди  яркие  и  заметные  в  любой  толпе,
пропали - как будто растворились в воздухе.



                                    8

     Они вынырнули из пыльного мира  на  какой-то  тихой  улочке,  быстрым
шагом дошли, почти  добежали,  до  перекрестка,  и  здесь  Глеб  остановил
проезжавший кэб.  Откинувшись  поглубже  на  мягком  пружинном  диванчике,
Светлана, прижавшись к Глебу, шепнула:
     - Я боюсь...
     - Я  сам  боюсь,  -  признался  Глеб.  -  Я  перестал  понимать,  что
происходит.
     - Может быть, плюнем на все? Уедем прямо сейчас?
     - Уже думал. Не получается. Без денег не получается и без  документов
- тоже.
     - Это трудно. Но, наверное, можно. Тем более, раз ты умеешь так...
     - Может быть, ты и права, - сказал Глеб с сомнением. - Но,  понимаешь
ли... - он замолчал и задумался. - У  меня  такое  чувство,  будто  кто-то
толкает и толкает под локоть.
     Условились: она ждет Глеба в ресторане отеля, он  забирает  из  сейфа
чемодан с деньгами и парой еще не использованных паспортов, после чего, не
заходя в номер, спускается к ней.
     - Неужели вы покидаете нас? - расстроился портье.
     - Нет, - сказал Глеб, принимая из его рук второй ключ от сейфа.
     Чемодан, понятно, был на месте. Глеб проверил: все цело.
     Да и могло ли быть иначе в этом отеле, гордящемся  своей  безупречной
репутацией?..
     Ему вдруг показалось, что все страхи напрасны.
     А в номер все же придется зайти:  оружие  там  -  и  надо  прихватить
Светлане что-то набросить на плечи: неизвестно, где придется провести  эту
ночь.
     Коридор был пуст. Глеб остановился перед дверью, еще раз огляделся на
всякий случай - и переместился в пыльный мир. В следующую же секунду дверь
его номера распахнулась,  и  навстречу  вышли,  беседуя,  двое.  Это  было
неожиданно, как вспышка - и потому на миг все замерли. А потом один из тех
пригнулся - и мутная волна боли захлестнула Глеба с головой. Несколько раз
под черепом лилово сверкнуло. Потом настала тьма.


     Беспокойство объяло ее сразу, как только она села за столик. Ресторан
был полон едва ли наполовину. Но от  официантки,  возникшей  рядом,  пахло
потом, и поза ее выражала усталость.
     - Жела-ате, мэ-эм?
     - Чего-нибудь некрепкого со льдом.
     - Все-о?
     - Пока все.
     Некрепкое со льдом оказалось лимонным  соком  с  ромовой  отдушкой  и
замороженными  дольками  лимонных  ягод.  Светлана  выпила  большую  часть
бокала,  прежде  чем  поняла,  что  рома  там  гораздо  больше,  чем   это
померещилось  сгоряча.  Поэтому  появлению  растрепанной   Олив   она   не
удивилась.
     А Олив... Олив не помнила, когда испытывала  такое  же  облегчение  и
счастье, как сейчас, влетев в ресторан и с первого же взгляда обнаружив  -
ну, в самом центре! - эту дуреху, живую и невредимую!  И,  не  вдаваясь  в
объяснения,  она  выхватила  ее  из-за  стола,  броси