у спектакль. Финал будет
мой.
     Пусть для этого понадобится поджечь театр... Да, театр.
     Тем более, что наводнение уже готово начаться.
     ...Как хорошо было мне, молодому дурню, убежденному, что мир бескраен
и сложен, и непревосходим - барахтаться в нем, плыть по  воле  волн  и  по
своей, и верить, что в этом и есть свобода! А потом вдруг все кончилось, я
увидел изнанку, эти грязные изношенные  шестерни,  эти  дырчатые  ленты  и
диски с гвоздиками, и если дернуть здесь, то обрушится вон та  гора,  если
нажать тут, то не  проснется  вон  тот  человек.  И  прочесть  свою  роль,
расписанную на годы вперед, и узнать, что недавнее счастье  -  это  только
шесть дырочек, расположенных уступом, а ночные разговоры написаны давно  -
и для многих сразу... и вообще это  мы  только  думаем,  что  сами  что-то
чувствуем, думаем, говорим - нет, просто крутятся громадные колеса, цепляя
штырьками за звучащие пружинки... А когда начинаешь это понимать и  видеть
- остается лишь один путь, достойный человека... если и  он,  конечно,  не
запечатлен на другом колесе со штырьками, которого ты еще не  видишь...  о
котором еще не знаешь... Если Бог есть - или был - то до чего же он должен
быть несчастен!
     Думаете, самые сильные - самые свободные?
     А каково ему было, когда он жег Содом и Гоморру?..


     Где-то  совсем  в  других  мирах  то,  что  осталось  от   профессора
Иконникова - его засыпающее, размытое во времени Я, - вдруг  встрепенулось
и в последний раз попыталось взбунтоваться, высвободиться  из-под  завалов
теплого  розоватого  студня,  который  мерно  вздрагивал  в  такт  далеким
тревожащим, но совершенно необязательным ударам. Он внутренне потянулся  к
своей руке - черной,  бугристой,  каменно  вцепившейся  в  голубую  вязкую
землю. Он видел, как вздулись вены...
     Наверное, так делает последний гребок тонущий: видя далеко над  собой
изнанку волн, слыша вой воды в ушах и пение... потом все исчезает.
     Теплые ласковые розовые волны плена или  смерти  прокатывались  через
него, шепча непонятное.
     В немыслимой дали, на дне глубокой воронки, лопнул еще один  пузырек.
И - все.


     Адлерберг заканчивал бритье, когда вдруг это случилось.  В  зеркальце
он увидел себя - но чьими-то чужими глазами. Рука замерла. Опустилась.  Он
еще смог стереть остающуюся пену, потом опять поднял зеркальце на  уровень
глаз. Посмотрел без страха, зная наперед, что именно  увидит.  Портупея  с
кобурой висела на спинке стула.  Он  вынул  пистолет,  передернул  затвор,
потом подержал оружие в руках - чтобы согрелось. Хотел выстрелить в висок,
но побрезговал - и ткнул стволом напротив сердца...


     - Глеб Борисович! Офицеры группы  предлагают  арестовать  виновных  в
расправах над мирным населением...
     Похоже было на фарс. Будто действительно -  все  держалось  на  одном
человеке. Не стало его - и посыпалось, посыпалось...
     - Этот вопрос к адмиралу. Я здесь не распоряжаюсь...
     Неужели - все рассосалось? По известиям - да. А по ощущениям  -  едва
ли не наоборот. Обширное темное пятно, вряд  ли  видимое  другими,  висело
где-то рядом с солнцем... Глеб ждал плохих новостей.
     Мировые линии все еще сходились где-то совсем рядом -  и  стонали  от
напряжения.
     Неужели Альдо дошел? - кольнуло вдруг. Не может быть...
     Впрочем, так или иначе - пришла пора возвращаться в башню.


     Кирилл Асгатович, прочитав зашифрованную телеграмму, обхватил  руками
голову и сел на койку. Все было предельно ясно...
     Все, кроме одного: на чью сторону встать?


     (Все было страшно осложнено запутанным Положением о престолонаследии.
Если  княжествующая  династия   прерывалась,   претендента   избирали   из
представителей  девяти  виднейших  родов.  Палладийские  форбидеры   давно
мечтали прийти к верховной власти непосредственно - а род  Кугушевых  имел
бы при голосовании хорошие шансы. И сейчас, когда великая княгиня внезапно
скончалась, а единственный  прямой  наследник  находился  в  заложниках  у
бандитов, не имеющих ни жалости, ни закона -  и  не  останавливающихся  ни
перед чем...)


     - Глеб! - это был Турунтаев, встревоженный и потому еще более  тощий,
чем обычно. - Можно вас на два слова?
     - Что-то случилось?
     - Похоже,  что  да.  Пока  это  слухи,  но  идентичные  -  от  разных
источников...
     - Так.
     - Будто бы великая княгиня то ли умерла, то ли при смерти...
     Глеб не сдержался: ударил кулаком в ладонь.
     - Спасибо, Женя. Кто знает?
     - Пока только президент и я...
     - Не говорите  больше  никому.  Это  начинается  то,  о  чем  вы  мне
толковали...
     - Я тоже так подумал.
     - Где наследник?
     Турунтаев оглянулся, будто хотел увидеть наследника прямо сейчас,  на
пыльной пустынной улочке.
     - Не знаю...
     - Женя, найдите его - и хорошо спрячьте. Так, чтобы никто не знал...
     Вновь закручивался горячечный бред...


     Зеркало  качнулось  и  пошло  медленно,  вздрагивая,   как   человек,
разбуженный рано утром и отправленный куда-то по туману и холоду. Здесь  -
не следовало торопиться...


     Олив вскочила  стремительно.  Звук  трубы,  прозрачный,  как  ледяной
клинок, плыл высоко, направляясь на северо-запад. Она смотрела ему  вслед,
не в силах вспомнить, что он для нее - и задыхаясь от острой боли. Рыдание
подступило к горлу...


     На острове Волантир с  земли  поднимались  полумертвецы,  и  мертвецы
пытались шевельнуться. Их были несметные сотни, собравшиеся сюда со  всего
света...


     Когда  зеленое  пламя  стянуло  зеркала,  Глеб   вынул   из   кармана
револьверчик, подаренный еще мистером Бэдфордом,  и  выстрелил  в  тыльную
часть зеркала-маятника: раз, другой,  третий...  Пули  проделывали  в  нем
огромные ровные дыры, быстро затягивающиеся  -  нет,  все  медленнее,  все
нервнее... Потом - толчком  -  ударило  призрачное  пламя,  не  опалившее,
прошедшее насквозь... Еще выстрел - и вдруг внутренность канала раскрылась
металлическим цветком, и  не  призрачное  -  живое,  обжигающее,  ревущее,
багровое с завитками зеленого - рванулось оттуда  в  башню...  Глеб  успел
упасть, прикрыться руками, подумать: все...
     Жаровней с горящими углями его прижало к полу. Камни валились с  неба
- но, невесомые, толкали в спину и откатывались ватно...


     Огненный шар пронесся над островом Волантир. Разом вспыхнули деревья,
люди, лодки на море...


     В селении Крепостец от ударов  воздухом  и  от  сотрясений  почвы  не
осталось ни одного стекла в окнах, ни одного горшка на полках.  Деревянные
срубы устояли, а кирпичные печи в них расползлись, будто были слеплены  из
песка...


     Землемерный  отряд,  размечающий  участки  по  берегу  левого  рукава
Эридана, был разметан страшнейшим взрывом на западе.  Оставшиеся  в  живых
рассказывали, что  там,  где  курился  далекий  прыщик  Трубинской  сопки,
полыхнуло ярче солнца - так, что недели, месяцы в  глазах  стояли  лиловые
пятна. Живые  деревья  почернели  от  этого  огня,  а  сухие  -  вспыхнули
факелами... Через час после того - стали с неба сыпаться черные  камни,  и
многих побило этими камнями... Вода отхлынула в реке, потом пошла  высоким
валом.
     Вареная рыба валялась по берегам...
     Несколько месяцев, до зимы, по всему Загранью  не  выглядывало  из-за
низких туч солнце. В остальном мире закаты и восходы были багровы...


     (Шесть лет  спустя  Глеб  побывает  на  месте  этого  взрыва.  Вокруг
стомильной залитой водой воронки росла трава выше всадника.  Странные,  не
виданные нигде  более  птицы  кричали  вечерами,  и  кто-то  ревел  вдали,
огромный. Вода похожа была на нефть - а вернее, на ту воду, что  наполняла
пыльный мир. Пить ее было нельзя. Лошади страдали от  жажды  сильнее,  чем
люди, и экспедиция не стала долго задерживаться на этих темных берегах...)


     - Я думаю, вы лучше, чем... кто-нибудь другой...  поймете  меня...  -
Глеб говорил с трудом: укол  морфином  (приглашен  был  доктор  чужаков  -
просто потому, что был ближе  всех  прочих)  туманил  голову,  обволакивал
сладким туманом. Свитки с чужими  письменами  разворачивались  на  изнанке
век, но этого никто не знал... Парвис слушал  молча  и  внимательно.  -  Я
только что... освободился... вместе с моим... миром.  Но  пройдет  еще  не
один год... понимаете?.. когда  образуется  достаточная  щель...  это  как
огромные льдины...
     - Это я понимаю, - сказал Парвис.
     - Дело обстоит так... Управление...  регулирование...  жизни  там,  у
вас... производится здесь... Вы это  знаете...  Женя  все  замечательно...
изложил...  доказал...  Но  есть  же  и  обратная  связь,   критическая...
Раздражая  что-то  здесь,  вы  гоните  кровь  там...   успокаивая   здесь,
замедляете жизнь там... но до определенных... рубежей... Если толкать  еще
сильнее, там все пойдет вразнос  -  и  вернется  тройной  отдачей...  Если
тормозить сильнее, там затихнет, замерзнет, начнет распадаться - и  распад
этот перекинется...
     - Продолжайте, - сказал Парвис напряженно.
     - Все на краю, на краю... еще движение... понимаете?  Я  сделал  так,
что люди... им перестало нашептывать небо... но это  проявится  не  сразу.
Надо помочь... Вы раскачивали Мерриленд - Америка  только  разгонялась  от
этого... Палладия оборонялась от вас,  и  Союз  тормозился,  тормозился...
Понимаете?
     - Вы хотите сказать, что мы виноваты?..
     - Ну да. Пусть ненароком... Но это уже неважно. Сейчас идет  обратная
индукция, и надо ждать... мощного отката... Быть готовым...
     - К чему? Конкретно: к чему?
     - Страшная депрессия  -  у  вас...  У  нас  -  наверное,  гражданская
война...
     - Ничего не понимаю... Почему?
     - Вы не видите знаки... это совсем другое.
     - Что - другое?
     - А, извините... это я о своем... Изменить путь не  удастся,  поздно,
слишком далеко... но можно попытаться направить... извините,  я  никак  не
могу сформулировать...
     - Направить - что? Куда?
     -  Сгармонировать...  чтобы  вовремя   вывести   из   кризиса...   не
промахнуться...
     - Вы знаете - как?
     - Знаю ли я?.. Господи, да только это я и знаю...  -  Глеб  судорожно
вздохнул. - Я ведь теперь... последний атлант...


     Господин Байбулатов и князь  Голицын  вошли  и  остановились.  Громов
поднялся  со  скамьи,  держа  руку  над  кобурой.  Двое  из  спецназовцев,
отобранных им, тоже встали.
     Байбулатов  показал  ладони:  пусто.  Голицын  засмеялся,  тихо,   но
отчетливо.
     - Прошу прощения, господа, - сказал Глеб, - но вы сами выбрали  время
для визита.
     Он лежал на животе, почти  ничем  не  прикрытый.  Доктор  только  что
кончил вскрывать пузыри на его спине и ягодицах. Надо подсохнуть...
     - У вас неплохая стража, Глеб Борисович, - сказал князь.
     - У наследника тоже, - сказал Глеб.
     - Я знаю, о чем вы думаете, - сказал Кирилл Асгатович. - Я не повторю
своей  ошибки.  Князь  Кугушев  отдал  мне  приказ:  тайно   ликвидировать
наследника. Я не стану. Я с вами.
     - Я тоже, - сказал Голицын.
     - Кугушев претендует на трон?
     - Он уже на троне, - сказал Голицын.  -  Чем  нанес  мне  смертельную
обиду, - он опять засмеялся.
     - Что вы находите смешного, князь? -  недовольно  покосился  на  него
Кирилл Асгатович.
     - Не знаю. Померещилось, что мне опять четырнадцать лет - и что у нас
набирается хорошая футбольная команда...




                                ИНТЕРМЕЦЦО

     В марте девяносто первого, через месяц после гибели на перевале Голец
отряда генерала Стражницина, Глеб получил  телеграмму  с  Поста  Веселого:
уровень воды в  Прорве  начал  повышаться,  течение  замедлилось  до  пяти
вершков в секунду.
     - Пришли настоящие проблемы, - сказал Глеб Алику.
     - Ты меня извини, - тихо ответил  тот,  -  но  я  уйду,  наверное,  в
отставку. Все. Вахту не в силах стоять... Это ты трехжильный, а  я  -  уже
готов.
     Дыхание его даже вот так, сидя, оставалось свистящим.
     - И что ты будешь делать?
     - Ничего. Заберу Лизу, сяду на ковчег...
     Ковчегами называли громадные железные пароходы, вмещавшие  по  тысяче
человек и тысяче голов скота. Они поднимались по Грани и Эридану -  иногда
даже до необжитых мест. Ни монархисты, ни  республиканцы  не  нападали  на
ковчеги - и даже беглый преступник мог получить на них убежище...
     - А что говорит сама Лиза?
     - Она поймет.
     Глеб покачал головой. В этом он не  был  уверен.  Елизавета  Ивановна
Бабочкина только внешне напоминала Варю -  характером  же  была  схожа  не
более, чем фамилией. Но влюбленный Алик заметить этого не мог.
     - Лиза - слишком столичный житель, - только и сказал Глеб. Он мог  бы
сказать и кое-что другое, куда менее приятное, но не стал. Не так много  у
него осталось друзей, чтобы терять их из-за пустяков... - Хочешь отдохнуть
от всего этого? По-настоящему отдохнуть?
     Не исчезая навсегда?
     - Ну?..
     - К истокам Тарануса. Хотя бы примерно узнать: что нас ждет? Не брать
его в лоб, понятно, что  не  пробиться,  в  зайти  с  севера,  с  притоков
Эридана.
     - Нужен будет вертолет...
     - Вертолет не дам. Самолет - дам. Будете расчищать полосы...
     В сентябре  превращенный  в  амфибию  Ан-2  опустился  на  бескрайнее
зеркало того, что позже  нарекли  Океаном.  Месяц  спустя  Глеб  уже  знал
достоверно: затопления всех обжитых земель Транквилиума не избежать ни при
каких обстоятельствах...
     Елизавета Ивановна не дождалась возвращения Алика и  вышла  замуж  за
капитана дворцовой стражи.
     Казна, истощенная бесконечной  войной  всех  со  всеми,  была  пуста.
Крестьяне и казаки не желали продавать  хлеб  за  новые  бумажные  деньги.
Чтобы обеспечить армию и города, Глеб двинул  по  Предгранью  иррегулярную
кавалерию: забирать хлеб силой. Глеб Борисович, шептал Байбулатов, что  же
вы делаете... Парвис прислал паническую телеграмму:  это  путь  к  гибели,
хрестоматийщина.  Глеб  разве  что  не  смеялся  в  голос.  Он  написал  и
опубликовал Свод прав и обязанностей  гражданина.  Республиканцы  в  своей
прессе (ему регулярно доставлялись газеты и журналы  из  Полкан-Городка  и
Железного) обрушились на Свод, но как-то растеряно: то, за  что  они  сами
ратовали, готово было воплотиться под рукой узурпатора, -  а  вот  на  это
были не согласны  даже  самые  умные  из  них.  Глеб  понимал,  что  среди
республиканцев  большинство  -  это  простые   и   очень   хорошие   люди,
бескорыстные и любящие других. Жаль, что  в  этом  проклятом  мире  всегда
достигается только та цель, от которой убегаешь во все лопатки...
     В октябре, как он и рассчитывал, полыхнуло - как поднесли  спичку  (в
каком-то смысле и поднесли) - все Предгранье. Загранье тут же двинулось на
помощь единолюбцам.
     Месяц спустя Новоград объявили столицей Палладийской  республики.  На
континенте от гор Хольта и почти до моря Смерти власть оказалась  в  руках
Собрания. Лишь город Новожилов, сохранивший верность монарху, самим  своим
географическим положением притягивал к себе стрелы на штабных картах.
     Только старые моряки тревожились из-за  поднявшегося  на  три  вершка
уровня моря...




                        ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. СРЕДИННОЕ МОРЕ


                            Теперь, если ты скажешь, что то, что Бог видит
                        как будущее, не может  не  произойти,  хотя  и  не
                        вытекает из необходимости, - я с этим соглашусь.
                                                                    Боэций


                                    1

     Если обогнуть дом слева, пройдя мимо пожарной  бочки,  поднырнув  под
развешенные  для  просушки  сероватые  простыни  и  благополучно   миновав
открытое и со всех сторон просматриваемое поле  -  истоптанную  и  обильно
посыпанную углем и шлаком площадку перед котельной (запах здесь напоминает
запах поездов, а значит - путешествий), а потом раздвинуть кусты бузины  и
скользнуть в довольно сорный полумрак, то через несколько шагов (мимо кучи
старого угля, смешанного с землей, обломками полусгнивших досок и тряпьем)
упрешься в дощатый, давно не беленый забор.  Еле  заметная  тропинка  идет
вдоль него, а потом кончается вдруг, и  это  как  раз  то  место,  которое
нужно. Здесь доска (она чернее прочих) не прибита внизу на толстый гвоздь,
а отходит свободно. И можно протиснуться в открывающуюся щель и попасть  в
густой запущенный  сад.  Вдоль  забора  идут  заросли  малины  и  ежевики,
необыкновенно колючие, совершенно непроходимые. Но  кто-то  пробил  сквозь
них узкую дорожку, и по этой  дорожке  (под  ноги  иногда  подворачиваются
бледно-коричневые грибы на тонких  ножках  и  с  морщинистыми  коническими
шляпками; у них сильный и совершенно не грибной запах) можно быстро  дойти
до прямой аллеи, устланной толстым  слоем  прошлогодних  листьев.  Высокие
деревья плотно обступают ее, и кроны смыкаются наверху. Аллея  приводит  к
круглому фонтану. Посередине его, наверное, стояла когда-то медная  фигура
(две изуродованные зубилом позеленевшие ступни остались на камне, и  все);
бассейна полон листьями и сухими ветками.  Беседка  неподалеку  так  густо
оплетена плющом, живым и сухим вперемешку, что в нее трудно пробраться.
     Есть и фруктовые деревья. Они обломаны, но все равно цветут...
     К дому можно не сворачивать. Он похож на  неопрятный  ящик:  со  всех
сторон  заколочен  серыми  досками.  Лучше  прямо,  мимо   бывших   клумб,
поднырнуть под ворота...
     На этой улице дома стоят только на одной стороне. На другой, за рядом
толстенных ветвистых, с бугристыми черными стволами, деревьев - начинается
крутой спуск к морю. Так кусты и трава выше головы, но спускаться напрямик
- вовсе не обязательно. Надо пройти чуть дальше, и будет лестница, черная,
каменная, с каменными скамьями на площадках. С верхней площадки видно, как
лестница доходит до другой дороги, далеко внизу, и продолжается  дальше  -
бело-розовая. И эта бело-розовая - уходит прямо в море...
     Оно спокойное сегодня, море. Дома стоят в нем по пояс, по  плечи.  От
некоторых остались только крыши. Но крыши снесет первым же штормом...
     Черный, с черными  мачтами  бриг  застыл,  пришвартовавшись  прямо  к
низкому, чуть выступающему из воды дому. А может быть, это высокий дом, но
построили его когда-то на самом берегу...
     Мальчики  в  школе  хвастаются  друг  перед   другом   найденными   в
затопленных  домах  ножами,  каменными  шарами  и   медведями,   янтарными
собачками, чернильницами в виде медной мортиры, или лампы, или черепа... У
Билли не было ничего из этого: мама строго сказала:  чужого  не  брать!  В
дома не лазать! И - мало ли, что все так делают.  Ты  -  не  все.  Ты  сын
адмирала, а потому должен блюсти себя...
     А тетю Олив беспокоило другое: чтобы он не подходил близко к воде. Ей
было видение, и теперь она поглядывала на море с  непонятной  опаской.  Но
вот так сидеть и смотреть с большой высоты, можно сказать, с горы -  было,
наверное, можно...
     Как облака, белели острова  на  горизонте.  Там  прятались  настоящие
пираты. Там были клады, тайные бухты и даже подземные  города.  А  немного
дальше есть остров - весь оплавленный, как огромная  свеча.  Говорят,  что
человек не может там находиться: его начинают мучить кошмары, сны наяву. И
если привезти оттуда отковырянный камешек, спрятать в доме своего врага  -
не протянет враг долго...
     На нижней дороге под лестницей остановилась коляска, и вышли двое:  в
офицерской форме. С высоты Билли не мог рассмотреть ни кокарды, ни погоны.
Но  подумал  почему-то:  артиллерия...  Офицеры   стали   подниматься   по
ступенькам, а коляска отъехала немного, развернулась и вернулась  обратно:
ждать, наверное. Почему же они тогда не поехали по дороге, это дольше,  но
не надо идти вверх? Это офицеры, сказал он себе, они  специально  закаляют
себя для трудностей. Вот  их  в  школе  обливают  ледяной  в