и, так  и  просидела  все  два  часа
пути, не сделав ни единого движения и не сказав ни слова. И он, школяр,  с
шестью фунтами в кармане и твердым намерением выплыть  при  любой  буре...
что, не ожидал такого? Он прислушался к себе. Пожалуй, не ожидал...  Будто
огромная шестерня зацепила за рукав и потащила,  потащила...  Ничего.  Все
будет хорошо.
     Глеб вздрогнул и открыл  глаза.  Тишина  вокруг  уже  не  была  столь
оглушающей. Пришедшие, наверное, из-под ног, по железу  и  твердому  дубу,
донеслись звуки шагов. Кто-то шел сюда, к нему, с дальнего южного конца...
Давний детский страх на миг парализовал  волю,  а  потом...  потом  пришел
черед дикой веселой злобы! Да, это чудовище шло  к  нему,  но  теперь  оно
напорется не на тринадцатилетнего  мальчишку,  которого  можно  перепугать
насмерть огромными следами и исполинской кучей помета; нет, теперь у  него
есть винтовка! И Глеб взял свою драгунку, взвесил на руке - винтовка  была
тяжелой, и это придавало уверенности, -  оттянул  затвор,  увидел  тусклый
блеск гильзы... Потом на корточках, опираясь на левую руку,  он  прокрался
вдоль завала - и, наконец, нашел достаточную щель, чтобы видеть.
     Человек был еще далеко. Он шел размашисто и быстро, втянув  голову  в
плечи. Оружия в его руках видно не было. На чудовище он не походил.
     На миг Глеб испытал  безумное  облегчение.  Он  готов  был  броситься
навстречу этому человеку... но не бросился, конечно - может быть,  потому,
что внезапно и страшно устал. Он сидел на  корточках  и  ждал,  когда  тот
приблизится... а потом - будто тонкая струйка  потекла  за  воротник.  Да,
этот человек не был чудовищем, но на нем была форма военного моряка, берет
с помпоном, за плечами угадывался тяжелый мешок...
     Множество  мыслей  пролетело,  но  задержались  лишь  обрывки:  глупо
думать, что ты один такой, со способностями... а само чудовище?.. хотя  не
обязательно, что раз матрос - то сразу и враг... но ведь не стрелять же?..
И Глеб ждал, ждал, ждал до последнего, до того момента, когда стали  видны
капли пота на лице матроса  -  и  тогда,  неожиданно  для  себя,  вскочил,
направил ствол драгунки в грудь чужаку и завопил:
     - Стоять! Руки вверх!
     Такой реакции Глеб не ожидал: матрос подпрыгнул на месте и застыл, не
подняв руки, а выставив их перед собой. В  этой  нелепой  позе  он  пробыл
секунды две, а потом хрипло засмеялся и руки опустил.
     - У, суки, - сказал он. - Подловили... А если б я пальнул в ответ, а?
Нельзя же так.
     И он сделал шаг вперед.
     Наверное, надо было скомандовать снова, а  то  и  стрелять,  но  Глеб
обомлел. Он сообразил вдруг, что от напряжения выпалил "Стоять!"  и  "Руки
вверх!" по-русски. И по-русски же ответил матрос...
     - Постой, а ты кто? - спросил  тот,  приближаясь  и  всматриваясь.  -
Что-то я тебя не...
     - А ты сам-то кто? - спросил в ответ Глеб. - Я тебя тоже не знаю.
     - Ну, парень!.. - матрос широко  развел  руками,  улыбаясь  фальшивой
улыбкой - и вдруг, сложившись  втрое,  метнулся  вперед  и  вбок,  и  Глеб
выстрелил навскидку, как по  бекасу.  Пуля,  наверное,  угодила  в  мешок:
матроса развернуло и бросило на настил, но он тут же вскочил,  выскользнул
из ремней мешка, в руке его сам собой возник  пистолет...  но  Глеб  успел
долей секунды раньше, матроса швырнуло к перилам  -  и,  перегнувшись,  он
полетел в воду. Глеб подбежал к краю  моста,  посмотрел  вниз.  На  черном
зеркале маслянистой воды конвульсивно сжимались и разжимались пятна мелкой
ряби с белой, как взбитые сливки, опушкой. Минуту  спустя  много  ниже  по
течению из-под воды показалось лицо, задержалось на вдох - и погрузилось.
     Да что же это делается, а?  Господи,  что  же  это  делается?..  Глеб
присел, со страхом поднял выпавший из руки матроса  пистолет,  незнакомый,
довольно легкий, на  костяной  щечке  рукоятки  -  пентаграмма...  Некогда
разбираться. Он сунул пистолет за отворот куртки,  во  внутренний  карман.
Поднял брошенный  мешок  -  тяжелый,  стоуна  четыре,  брякнувший  железно
(патроны?) - и вернулся к  баррикаде.  Выбрал  себе  место,  расположился:
винтовка, пригоршня патронов, оба револьвера - наготове. Еще раз огляделся
зачем-то, положил руки на оружие,  ногой  зацепил  трофейный  мешок  -  и,
набрав полную грудь воздуха, задержал дыхание и напрягся...


     - Послушайте, а где?.. - Светлана огляделась. - Где Олив и... Где?
     - Не знаю, - равнодушно пожала плечами Констанс.
     - Леди и юный джентльмен оделись и ушли, - сказала Сью. -  Они  взяли
оружие и фляжку бренди.
     - Ушли с оружием? - Светлана почувствовала, что бледнеет.
     - Миледи, я могу расспросить капитана Эббингтона, он должен знать все
наверняка.
     - Я сама, - сказала Светлана.
     - Позвольте,  я  с  вами,  -  обернулся  полковник.  -  Доктор,  если
потребуется что-то особенное...
     - Не думаю, - пожал плечами доктор. - Нужен лишь  покой.  А  где  его
взять?
     - Где его взять... Миледи? - полковник протянул руку за фонарем.
     - Идемте.
     На лестнице полковник спросил вполголоса:
     - Юный джентльмен - это тот школьник, который спас капитана?
     - Да. Вы его знаете?
     - С сегодняшнего утра. Очень приятный юноша. Я знал его отца.
     Светлана не ответила. Свет фонаря, качнувшись, выхватил  из  тьмы  на
миг - там, у подножия лестницы, правее двери, у стены -  прикрытые  белыми
простынями два тела...
     Она сумела не закричать. Хор голосов обрушился на нее,  и,  раздвигая
эти звуки, Светлана сбежала по лестнице, опустилась на колени перед телами
и приподняла простыню над лицом одного. И - не узнала, кто это.
     Круглое  лицо  с  неровным  плоским  носом,  обрамленное  клочковатой
бородкой... Она никогда в жизни не  видела  этого  человека.  А  второй  -
мальчишка с вывернутыми черными  губами  и  черными  прыщами  на  восковой
коже...
     - Мои солдаты, - сказал вверху полковник. - Негоже было оставлять  их
под дождем.
     Светлана перекрестила убитых и встала.


     И этот бой не запомнился ему - не  запомнился  настолько,  что,  стоя
потом среди своих, Глеб усомнился: а было ли что? Но нет  -  позже  пришла
дрожь и дурнота; а его хлопали по плечам, им преувеличенно восхищались,  и
Дабби, морщась от боли (ему перебило запястье), говорил и говорил  что-то,
а потом догадался, крикнул - и принесли большую деревянную флягу с  медным
горлышком, Глеб приложился: это  был  неразбавленный  джин.  Потом  как-то
сразу оказалось, что он таскает вместе с другими к середине моста те самые
каменные блоки: их ставили на попа и прислоняли к повозкам,  и  получалась
прекрасная защита от пуль. Я попал в троих,  думал  Глеб,  может  быть,  и
больше, чем в троих, но в этих - наверняка. Они легли и остались лежать, и
теперь их скинули вниз, а значит, они мертвы. Но  они  были  с  теми,  кто
подживит дома, они убили множество людей, которые вовсе не хотели этого...
но этих троих убил я, да, двое в меня стреляли, но тот, первый, всего лишь
увидел меня  и  даже  не  понял  ничего...  Решетки  поставили  на  место,
закрепили толстой, в палец толщиной, проволокой - мятежники сами притащили
ее откуда-то. Теперь мост был плотно укупорен с концов, а в  середине  его
образовался редут с гарнизоном в двадцать два человека: один из волонтеров
был убит в схватке, а посланный за оставленными не вернулся.
     -  Господин  лейтенант,  -  когда  разобрались  по  местам,   собрали
трофейное оружие и патроны, сделали несколько  пристрелочных  выстрелов  и
начали  ждать  противника  -  без  страха,  в  лихорадочном   возбуждении,
рожденном  легкой  победой  и  ожиданием  новой   неизбежно   победоносной
схватки... это бывает у всех, даже у бывалых  солдат,  чего  же  ждать  от
волонтеров? - и в  этом  теплом  дыму  начинаешь  внезапно  и  необъяснимо
нравиться самому себе, а в глазах возникает  блеск,  от  которого  женщины
приходят в восторг и готовы на все, и много лет спустя пожилой  джентльмен
достает из ящика свой ухоженный "сэберт", или "иглсон",  или  "икскьюз"  -
для того только, чтобы в последний раз вдохнуть тот дым и понять  наконец,
что расположено по обратную его  сторону...  -  Может  быть,  мне  сбегать
посмотреть, что там? Я смогу незаметно, вы же знаете? - Глеб еле сдерживал
себя.
     - Не надо, - сказал Дабби. - Сейчас начнется. Слышишь?
     Через минуту услышали все.
     Противник приближался не с севера, откуда его ждали  и  куда  убежали
уцелевшие в схватке,  а  с  юга  -  оттуда  в  пыльном  мире  шел  матрос,
говоривший по-русски. Колонна - человек по семь в шеренгах -  приблизилась
и остановилась. Там были не одни  матросы,  были  и  гражданские  -  даже,
пожалуй, большинство  гражданских.  Все  были  вооружены.  Перед  решеткой
сгрудились, заорали, застучали прикладами.
     - Эразмус, поговори  с  ними,  -  велел  Дабби.  -  Только  не  особо
высовывайся.  Отряд,  слушай  меня!  Бить  залпом,  прицельно,  по   моему
выстрелу. Товьсь! Целься! Эразмус, давай.
     Громадный рыбак Эразмус выпрямился.
     - Эй, ребята! - не надсаживаясь, но необыкновенно громко проревел он.
- Вы чего там шумите?!
     - ...ворота!.. - донеслось от решетки. - Кто велел?..
     - Кому надо, тот и велел! Вы кто такие?
     - ...повстанческий имени Свободы...
     - Ну, так лезьте через верх.
     И несколько человек стали карабкаться по решетке  вверх,  перекидывая
винтовки...
     - Залп!!!


     - Нет, миледи, - сказал полковник, глядя ей прямо в глаза. - Этого  я
сделать не могу. В конце концов, это опасно.
     - Но в доме опаснее стократ!
     - Уже нет. Мятежники  убрались  отсюда.  Думаю,  к  полудню  основные
события закончатся. Поймите, есть чисто мужские дела... Нет.
     - Тогда я пойду одна!
     - Девочка! - полковник внезапно взял ее за плечи и чуть встряхнул.  -
Одумайся! Как это будет выглядеть? Кого ты пойдешь искать?
     - Олив... моя лучшая подруга! А с  Глебом...  мы  поклялись,  что  мы
будем, мы - четверо... - она замолчала.
     - Я - тебе - обещаю, - раздельно сказал полковник, - что за обеденным
столом вы соберетесь все. А если решите пригласить кого-то еще...
     - Да Боже мой! - всхлипнула Светлана. - В любой день, в любой час...
     - Тогда - ждите, - он улыбнулся.


     Залповый огонь был  страшен.  Острая  длинная  пуля  винтовки  Янсена
калибром четыре десятых дюйма на средней дистанции пробивает два, а  то  и
три тела, оказавшихся на ее пути. Поэтому первый  же  залп,  произведенный
волонтерами Дабби, нанес мятежникам урон, от которого они  не  оправились.
Тем более, что, привыкнув к безоружности и неумелости противника,  опьянев
от крови, причиненных смертей и безграничной власти над вчера еще  гордыми
людьми - они не могли и  не  хотели  подставлять  под  пули  себя,  рискуя
потерять не только  бесценные  жизни,  но  и  содержимое  своих  мешков  и
карманов. Давно известно,  что  мародеры  трусливы...  и  немало  сражений
проиграно было из-за того, что наступавшим не вовремя подворачивался  обоз
врага...
     Нападавшие откатились и  залегли.  Видно  было,  как  матросы  пинают
лежащих.
     - Не стрелять, - сказал Дабби. - Элмер, помоги-ка мне...
     С помощью Элмера перезаряжая  винтовку,  Дабби  выстрелил  четырежды.
Больше никто не пытался поднять мятежников.
     Полчаса  тянулась  вялая  перестрелка.  Лишь  одного  из   волонтеров
зацепило: сбило шляпу и пробороздило темя. Рана обильно кровоточила, но  и
только. Потом наблюдатель, оставшийся у тыловой баррикады, крикнул, что  и
с того конца подходит колонна. Дабби  оставил  четверых,  в  том  числе  и
Глеба, а с остальными перешел туда. Судя по звукам, там повторялось  нечто
подобное. Разве что противник попытался ответить залпом на  залп,  но  это
было несерьезно. Теперь с двух концов моста летели пули, утыкаясь в гранит
или высекая щепу из дерева. Потом "южные" попытались ползком подобраться к
самой решетке - их лениво  отогнали.  Появились  просветы  в  тучах.  Глеб
посмотрел на часы. Было ровно девять.
     (Мятеж  выдохся.  Четыре  сотни  матросов  с  затонувшего  под   утро
крейсера, до тысячи мастеровых, которых уже несколько месяцев  старательно
распаляли бредуны, и неизвестное  количество  всяческого  отребья,  всегда
присутствующего в портовых городах, бандитов, выпущенных из тюрем в первый
час десанта, и самих бредунов, ставших  из  агитаторов  весьма  грамотными
командирами,  -  все  они,  казалось,  являют  собой  грозную  силу...  Но
ополченцы так и не сдали комендатуру порта, отбивая приступ за  приступом,
и в мэрию мятежники ворвались, но закрепиться там не смогли. Ближе к  утру
полковник Вильямс счел возможным снять часть сил с обороны этих позиций  и
небольшим, но быстро  растущим  отрядом  совершил  стремительный  рейд  по
правобережной части города, не  столько  уничтожая,  сколько  рассеивая  и
деморализуя мятежников. А  утром  вдруг  оказалось,  что  силы  мятежников
рассечены: нижний мост находится под прицельным огнем  из  окон  мэрии,  а
верхний  -   захвачен   ополченцами!   Командиры   мятежников   попытались
организовать штурм верхнего моста - ясно, что там засела лишь жалкая кучка
стрелков, - но уже началось повальное дезертирство.  Каждый  спасался  как
мог. К девяти часам  лишь  на  левобережье  остались  организованные  силы
мятежников - группа примерно в три сотни человек, в основном мастеровых  с
текстильных мануфактур  "Фицрой  и  Смитсон".  При  них  же  была  команда
канониров с крейсера, сумевшая на плотах вывезти два легких баковых орудия
- правда, без пороха и ядер. Обиженные этим обстоятельством, канониры ни в
какие схватки не вступали, сидели при своих  пушках  и  к  вечеру  сдались
морской пехоте с  подошедшего  "Стерлинга".  Мастеровые  же  приняли  бой,
полчаса удерживали кладбище, потеряли немало народу, потом частью сдались,
а частью ушли в горы со своим командиром Феликсом  Елейном.  Впрочем,  это
будет еще только вечером...)
     На северном конце моста, на правом берегу, вспыхнула бешеная  пальба,
продолжалась минуту  -  и  угасла.  И  тогда  "южные"  дружно  вскочили  и
побежали. Глеб и трое  волонтеров,  находившиеся  в  перестрелке  с  ними,
выпустили вдогон полтора десятка пуль,  не  особенно  целясь  -  так,  для
обозначения морального превосходства. Но все же в кого-то  попали  -  двое
потащили третьего.
     - Эй, хватит пулять! - грохнул Эразмус. - Не слышно из-за вас!
     - Не стрелять! - сорванным голосом подтвердил Дабби.
     - Повторите, кто вы! - уже в другую сторону прокричал Эразмус.
     - ...он городского ополчения! Полковник Вильяме!
     - Вильямс? - шевельнулся Глеб.
     - Чем докажете? - Эразмус.
     - ...ого дьявола? Не видно?..
     Глеб встал и обернулся. Отсюда  ничего  нельзя  было  разглядеть.  Он
пролез под потертой, прошлого, наверное, века, почтовой каретой и вынырнул
как раз в ногах у Дабби.
     - Господин лейтенант, позвольте... Я знаком с полковником Вильямсом.
     Дабби задумчиво посмотрел на него. Ничего  не  сказал,  лишь  кивнул.
Элмер подал Глебу бинокль. Одно стекло у бинокля треснуло, и Глеб никак не
мог к этому приспособиться, пока не догадался и не закрыл ненужный глаз.
     Да, человек в мундире ополченческого офицера был тот самый, с которым
он разговаривал вчера утром в комендатуре...
     - Это полковник, - сказал Глеб, возвращая бинокль Элмеру.
     - Слава Всевышнему, - тихо сказал Дабби.
     - Ура... - прошептал кто-то сзади.
     И вдруг - прорвало.
     - Уррррааааа!!!
     Волонтеры вскочили на ноги, размахивая  винтовками,  кто-то  влез  на
повозку, потрясая кулаками, кто-то  подбросил  шляпу...  Дабби,  держа  на
отлете поврежденную руку, здоровой обнял Глеба за плечо:
     - Ну, парень...
     Глеб посмотрел на него. По лицу Дабби катились слезы. И тогда  только
Глеб понял, что плачет сам.



                                    4

     - Вот тут мы их и оставили, - сам  себе  сказал  Глеб,  непроизвольно
выделяя последнее слово, и Дабби принял это на свой счет, но промолчал.  -
Да, тут... - он поднял руку и качнул размочаленный конец веревки.
     - Осмотрите все, - велел Дабби. Голоса у него уже не было, и  команды
он отдавал шепотом. - Стреляные гильзы, следы...
     Волонтеры, семь человек, отпущенные полковником на поиски  пропавших,
разбрелись устало по сторонам, вглядываясь в траву под ногами  и  вряд  ли
различая там что-нибудь. Глеб уже давил  пальцами  на  глаза  -  до  синих
пятен, до чужого света - почти без пользы. Помогало на несколько минут.  И
вновь начинались рябь и обманы. Вот спина Элмера. Вот ее нету...
     - Ох, черт! - глухо, как из-под земли.
     - Ты где? Элмер, ты куда?..
     - Тут яма, я ногу... Эй, помогите кто-нибудь!
     - Ты где? Я тебя не вижу!
     - Идите на голос, на голос! Эге-гей!
     - Тише, что вы...
     - Элмер провалился.
     - Эл-ме-ер!
     - Э-ге-гей! Я здесь, здесь, здесь!.. - это  уже  не  Элмер,  но  кто?
Олив!
     - Оооолииив!!!
     - Мы здесь, мы здесь!
     И над зарослями шиповника, подпрыгивая, возникает  по  плечи  фигурка
Олив, взмахивает руками - и исчезает, взмахивает - и исчезает...
     Через минуту в сборе все. Сыпятся насмешки  над  Элмером  и  над  тем
волонтером с библейским именем Джошуа, который был послан на поиски -  оба
упали в одну яму. Элмер отделался легче, у Джошуа явно перелом  в  голени,
ему больно и дурно, но он тоже смеется  вместе  со  всеми.  Почему-то  это
очень смешно: оба упали в одну яму.  Смеется  даже  женщина,  укутанная  в
пальто Олив. Ее имя Мередит Маршаль, она владелица знаменитого салона  мод
"Маршаль". На лице ее еще слишком видны следы  непереносимого  ужаса  этой
ночи... но все равно она смеется. Ну и яма, надо же: оба  упали  именно  в
нее! Потом смех понемногу стихает.
     - Олив?..
     - Да?
     - Здесь было очень страшно?
     - Здесь не было страшно. И потом - с нами же был Роберт!
     Роберт, ему лет шестнадцать, краснеет и только крепче  обнимает  свою
двустволку. Может быть, теперь ему не будет так досадно, что весь  бой  он
просидел здесь, охраняя двух женщин.
     - Так что страшно здесь не было. Я боялась за вас.
     - Извини, что я не остался, ты ведь понимаешь...
     - Я все понимаю. Давай отойдем в  сторону?..  -  Она  берет  его  под
локоть и ведет куда-то, и вдруг оказывается, что вокруг никого  нет.  -  Я
очень хочу быть честной с тобой, я не хочу быть  дрянью.  Не  влюбляйся  в
меня, пожалуйста. Будет только плохо нам обоим. Потому  что  я  могу  быть
другом, подругой, любовницей, блядью - но я не могу быть возлюбленной. Это
невозможно объяснить, поэтому  просто  поверь.  Помнишь,  что  я  говорила
вечером? Я ведь все понимаю,  ну  почти  все,  только  сделать  ничего  не
могу... Поцелуй меня еще раз, пожалуйста.


     Сон Светлане снился долгий и сумрачный.  Она  опять  была  в  женской
школе  Уошбрук:  безобразно  узкие  коридоры  с  полами,  крытыми  пыльным
войлоком, безликие классы с  рядами  темно-коричневых  столов  и  скамеек,
холодные дортуары, столовая  с  неистребимым  запахом  кухонных  тряпок  и
плесени... и при этом невозможно выйти из здания,  дверей  просто-напросто
нет и не было никогда, и лишь раз в  год  из  гимнастического  зала  можно
попасть неизвестно куда, в какие-то джунгли, и там надо будет  жить  своим
трудом, охотой, как-то еще, это называется "выпускной  бал",  его  ждут  и
боятся,  боятся  страшно,  панически,  и  кто-то  всеми  силами  стремится
остаться в школе, даже совершая немыслимые подлости ради этого, а  другие,
наоборот, стремятся вырваться  и  уйти,  но  все  ушедшие  так  или  иначе
возвращаются хоть раз, чтобы  родить  ребенка  -  всегда  девочку,  только
девочку... говорят, мужчины живут там, в джунглях, они дики и ненасытны, и
матери, оставив дочерей расти и учиться, исчезают, уходят в  тот  мир,  он
притягивает их, всасывает в себя, и они  все  реже  и  реже  появляются  в
школе, эти взрослые женщи