ики,
проносясь мимо, сигналят. Такой вот придорожный памятник, белый деревянный
крест с выжженными буквами и цифрами: "Варвара  Ястребова,  1962-1983",  -
появился возле шоссе Москва - Брест за Вязьмой неподалеку от  моста  через
речушку Днепр. Лишь два человека знают, что это настоящая могила, что  под
крестом лежит тело - только не  докопаться  вам  до  него,  не  осквернить
прикосновением. Глеб видел крест  еще  в  восемьдесят  девятом,  перегоняя
транспорт с  оружием  из  Чехословакии  к  границам  "червонной  зоны",  в
Енисейск. Это был последний транспорт и последнее долгое пребывание  Глеба
в Старом мире.
     Альберт Величко  побывал  у  могилы  только  однажды,  в  восемьдесят
восьмом, зимой. Он редко участвовал в  транспортных  операциях,  но  тогда
настоял. Глеб остался у машины, Алик спустился с насыпи, встал на  колени,
рассыпал по снегу цветы - алые розы. Потом они долго ехали молча. Все  уже
было сказано когда-то, и не имело смысла бередить раны.


     А четырьмя годами раньше другая женщина, румяная от ветра,  ворвалась
в  каморку  на  втором  этаже  доходного  дома  Хилкова,   прошла   сквозь
устоявшийся холодный табачный дым к окну и распахнула его со  словами:  "Я
не смогу жить в такой духоте!" Глеб с трудом открыл глаза.
     - Олив?..
     - Ты заработаешь себе чахотку, дурачок, - продолжала она  сердито.  -
Не понимаю, как ты смог опуститься до такого? Здесь, наверное, клопы?
     - Клопов нет... - он медленно начинал понимать,  что  не  спит  и  не
бредит. - Постой. Откуда ты взялась?
     - Я в  Петербурге  уже  третий  месяц!  Я  ищу  тебя,  как  проклятая
полицейская собака! Ты умудрился исчезнуть так, что никто не знал...
     - Это хорошо. Ты тоже никому не говори, что нашла меня.
     Он сел, спустив  ноги  с  кровати.  Оказывается,  лежал  в  ботинках.
Допился...
     - Для того чтобы сохранить твое странное  инкогнито,  не  обязательно
жить в хлеву! Немедленно одевайся - и поехали!
     - Куда это?
     - Ко мне. Будешь жить у меня и спать со мной, а не ебстись со всякими
блядьми по чуланам! Ты все понял?
     - Ничего я не понял... - он встал  и  огляделся.  -  И  никуда  я  не
хочу...
     Олив, тихо и ясно подумал он, ты ведь ничего не  знаешь.  Тебе  потом
будет стыдно, что ты вообще слышала мое имя... потом, когда случится  все,
что назначено. Как жаль,  я  не  могу  сказать  тебе  ничего.  И  не  могу
оттолкнуть тебя...
     Через час они вышли из наемной коляски - Олив впереди, за  ней  он  с
саквояжем в руке. Островки снега лежали  между  деревьями.  Как  сказочный
домик, стоял маленький флигель  в  саду  чьего-то  особняка.  Его  Олив  и
снимала.  По  снегу  катались  пушистые  молчаливые  собаки.  Позже   Глеб
подружился с ними.


     К Рождеству Второй корпус морской пехоты Ее Величества овладел  почти
всем островом  Фьюнерел.  Потери  с  обеих  сторон  составили  одиннадцать
человек - даже меньше, чем при  обычных  маневрах  такого  масштаба.  Зато
число пленных было огромным. Флоты дважды  сходились  в  шумных  и  дымных
морских баталиях. Старые деревянные корабли пылали как свечки,  но  всегда
успевали спустить шлюпки.
     Форбидеры держали ситуацию под контролем и  были  убеждены,  что  это
удастся им и впредь.


     Ранним утром на исходе рождественской недели Светлана вышла из  дома.
Ей плохо спалось ночами, зато тянуло в сон днем. Стали отекать ноги. Живот
вырос, и тот, кто был в животе, начал толкаться. И вот она вышла, набросив
пуховый платок, из-под гнета крыш и стен. Всходило солнце, поднимаясь  над
далекой полосой морозного тумана. Доктор Фицпатрик рассказывал, что где-то
в горах есть очень холодное ущелье: зимой его  набивает  снегом  почти  до
краев, и снег не тает до июня.
     Сейчас было около тридцати по Фаренгейту. Нежный иней лежал на траве.
Стояла несравненная тишина.
     Высоко в небе парила белая птица  с  тонкими  неподвижными  крыльями.
Звенящая нить опускалась от нее до земли...


     Для  Андропова  формально  легкое   ранение:   пуля   прошла   сквозь
околопочечную клетчатку навылет, не задев ни органов, ни крупных  сосудов,
- оказалось фатальным. Контузионная  волна  пули  "взбодрила"  хронические
болезни почек, с которыми врачи уже не сумели справиться. О факте  ранения
знали девять человек,  не  считая  родственников:  два  врача,  медсестра,
Чебриков, Туров,  Василий  Васильевич  и  три  офицера  охраны,  слышавших
выстрел, но не успевших вмешаться.
     Все они были абсолютно надежными людьми.
     Знакомство с Туровым и  Василием  Васильевичем  стало  для  Чебрикова
большим потрясением. О деятельности Тринадцатого до сих пор он  ничего  не
знал.


     Полковник Вильямс был в пути,  паровой  фрегат  "Дайана"  боролся  со
штормом  южнее  острова  Росса,  когда  в  Ньюхоупе  пулей  снайпера   был
смертельно ранен в голову и час спустя умер президент Хоук. Это  случилось
шестого января.
     Днем раньше  три  основных  профсоюза  Мерриленда  начали  бессрочную
политическую забастовку, требуя проведения выборов. В ночь после  убийства
штаб-квартиры их были разгромлены, несколько активистов растерзаны толпой.
В ответ на это на улицах столицы выросли баррикады.




                       ЧАСТЬ ВТОРАЯ. АГАТОВОЕ МОРЕ


                     - Неужели, - спросила она снова, - я ошибаюсь, думая,
                что в тебе есть изъян, через который, как через пробоину в
                крепком валу, проникла в душу твою болезнь смятении?
                     Ответь же мне,  какова  цель  всего  сущего,  к  чему
                направлено стремление всей природы?
                     - Я слышал об этом, но скорбь притупила мою память...
                                                                    Боэций


                                    1

     От самого дома  и  до  тех  пределов,  где  живой  человеческий  глаз
переставал различать оттенки и беспомощно и смущенно прятался за  веки,  и
только  беспощадная  оптика  дальномеров  и  шершавых  биноклей  позволяла
различить тонкую линию горизонта - тянулась ровная сизая ковыльная  степь.
Вблизи ковыль был неподвижен;  вдали  -  ровно  и  бархатисто  мерцал  под
затуманенным ранним солнцем; но на каком-то среднем расстоянии видно было,
как возникает на нем  мгновенный  муаровый  рисунок  и  тут  же  сменяется
другим, как пробегают неясные встречные волны и погасают, как темные пятна
и полосы неуловимо заполняются мягким меховым, или изломанным  стеклянным,
или текучим ртутным блеском; казалось, что  ковыль  -  это  шкура  глубоко
спящего теплого зверя. Небо под дымкой имело тот же самый сизый блеск. Два
всадника вдали, очерченные невыносимо четко, ступали будто бы по  облакам.
Воздух еще помнил прохладу ночи. Девять раз отщелкали ходики на стене.
     - ...А все плохо, - Глеб  хрустнул  переплетенными  пальцами.  -  Ну,
наступаем. И что? Мы наступаем, они отходят. Коммуникации  растянуты,  как
сопли. Подвоза почти нет, солдатики на  подножном  -  и  потому  полвойска
мается поносом. А когда на подножном - тут вам и  мародерство,  и  кое-что
похуже... и адмирал,  по-моему,  слишком  уж  сквозь  пальцы  на  все  это
смотрит. Но  и  к  стенке  ставить  -  тоже,  знаешь...  В  госпиталях  не
продохнуть. Бинтов мало, мазей нет. Давно  не  воевали,  забыли,  как  это
делается. А вот, понимаешь ли, наступаем. Просто у тех еще страшнее.
     - Ну...
     - Я тоже боялся. Еще сильнее, чем ты. А вот как  раз  перед  отъездом
моим - привезли казачки пятерых. Четверо отошли уже, один  еще  дышал,  но
без сознания, и доктор сказал, что шансов  никаких.  У  всех  пятерых  вот
здесь, как у тебя - оспины. Понимаешь? Лет всем по двадцать,  по  двадцать
два. И  вот  на  то,  чтобы  с  ними  совладать,  положили  казачки  своих
девятерых. Так что и автоматы им не слишком помогли. Поначалу только... ты
помнишь.
     - Помню, - Алик медленно кивнул. Из кровавой каши на острове Бурь  им
удалось выбраться чудом.
     - Так вот, о главном. Местные говорят,  что  есть  в  горах  странное
место, с ирландского переводится как "чертногусломит"  -  так  вот,  одним
словом. Вроде бы уже  с  полгода  оттуда  доносятся  шум,  гром...  ночами
зарево, вспышки. А зимами там всегда очень холодно, дует ледяной ветер - и
необыкновенно много снега. Горы снега. Рыбацкий поселок неподалеку -  миль
семьдесят всего, по их масштабам совсем рядом - называется "Дверь В Ад"...
     - Это оно, Глеб, - сказал Алик очень тихо. - Покажи по карте...
     Глеб показал.
     - А наши где?
     - Уезжал - были вот здесь. Сейчас,  наверное,  уже  досюда  дошли.  А
"Чертногу...", как видишь, в стороне, и дорог туда нет.
     - Дороги - это не главное...
     Они долго молчали.
     - Ты сумеешь его закрыть? - спросил, наконец, Алик.
     - Не знаю, - медленно сказал Глеб. - Я  просто  не  представляю,  как
выглядит сквозной проход в пыльном мире... Может, там и жечь-то нечего?
     Это была ложь. Глеб знал, как выглядит проход, знал, что с  ним  надо
делать - и потому  старался,  как  мог,  избежать  этой  работы.  Вдруг  -
обойдется? Вдруг это проклятое дело сделается само? Свернутый  конвертиком
лист плотной серой бумаги лежал в кармане. Телеграмма. Догнала  его  вчера
вечером. "Это мы сделаем. Все остальное - твое, сынок. Вильямс."
     - Но ты говорил, есть еще какой-то способ...
     - Нет, - медленно  сказал  Глеб.  -  Только  Белый  огонь.  И  ничего
другого.
     - Понятно, - помедлив. Алик кивнул. - Пусть так. Кокаин мы  достанем.
Сколько надо?
     - Много. Может быть, несколько тонн. Хотя бы сырца.
     - С сырцом вообще никаких  проблем...  -  Алик  вдруг  заозирался  по
сторонам. - Слушай, давай водки выпьем? А то меня что-то поколачивает.
     - Только чуть-чуть. Развезет по жаре...
     - Именно что чуть-чуть. Илюха! Принеси-ка, братец, водочки холодной и
закуски какой ни на есть.
     Илья, денщик Алика, высокий худой солдатик в  необыкновенно  огромных
сапогах, до тех пор безгласно  сидевший  в  углу  за  шахматной  доской  и
делавший ходы попеременно то за белых, то за черных, встал, не отрывая  от
доски взгляда, обогнул столик и вышел в дверь боком.
     - Обучил его, шельму, шахматной игре, - засмеялся Алик. -  Теперь  за
уши не оттащишь. Меня обыгрывает без ладьи. Будь добр,  если  вдруг  снова
окажешься там, - Алик понятным жестом показал через плечо,  -  добудь  ему
учебник Ботвинника или Бронштейна. И вообще шахматные книги...
     - Ладно, - сказал Глеб. - Не забыть бы только.
     Вернулся  Илюха.  На  дубовой  резной  доске  в  углублениях  стояли:
бронзовый, темный от времени ледничок с торчащим  горлышком  графина,  две
рюмки, две ложки,  хрустальный  бочоночек  с  икрой  и  розетка  с  крупно
нарезанным лимоном.
     - Так, - сказал Алик, нахмурясь. -  И  кого  же  это  ты  не  наделил
рюмкой? Меня или вот Глеба Борисовича?
     - Так ведь, вашсокородь...
     - Быстро третью, а то степлится.
     Денщик метнулся.
     Налили, встали. Алик  зацепил  ложкой  икру,  выдавил  сверху  ломтик
лимона. Глеб сделал то же самое.
     - Бери закуску, - сурово приказал Алик  вернувшемуся  Илье.  -  Иначе
талант погубишь.  -  И  Илья  зачерпнул  игру  огромной  липовой  лопатой,
извлеченной из нагрудного кармана.
     - Здоровье Ее величества, - сказал Алик.
     - И за успех, - подхватил Глеб. -  И  за  удачу.  И  за  таланты,  за
мастерство, за знания и умения - твои и твоих людей. И главное  -  за  то,
чтобы это помогло нам выстоять.
     - И за тебя, дружище. Без твоей помощи...
     - Не стоит, - сказал Глеб. - Профессии шпиона и вора -  не  из  самых
почетных...
     - Остаюсь при своем мнении. Пьем.
     Опрокинули водку, закусили. Алик посмотрел на часы.
     - Вот  и  ехать  пора.  Не  слишком  торопясь  -  прибудем  к  сроку.
Начальство же все равно опоздает...
     От поселочка, где жили Алик и его люди, до  полигона  -  было  четыре
версты. Ехали по-над берегом шагом. Солнце грело правую щеку,  намекая  на
скорый полуденный жар. Да, и не  спасут  тогда  ни  крахмально-белый  цвет
мундиров и фуражек... каково же казакам в их  темно-синем?  Без  казачьего
конвоя Алику нельзя было покидать поселок и даже просто выходить из дому -
два покушения на него уже состоялись...
     Бутылочного цвета вода залива лежала тихо, как неживая. Далеко, милях
в восьми, чернела щетинистая тонкая коса. Где-то посередине  между  нею  и
берегом выступало из воды множество серых и красноватых камней.  Говорили,
что в давние времена здесь был город и порт, но земля опустилась...  Густо
пахло  йодом  и  теплым  илом.  Над  степью  воздух  начинал  плавиться  и
растекаться, временами поблескивая над  землей,  как  озерца  или  соляные
плеши.
     - Зря водку пили, - Глеб обтер платком лицо и шею. - Потом изойдем.
     - Как раз не зря, - не согласился Алик. - Пот выйдет, и будет  легко.
Это как в бане...
     Он принялся развивать тему бани, и Глеб отключился.  Это  было  новой
его способностью: не ускользать в пыльный мир, а как бы  оставлять  вместо
себя говорящую куклу, самому же - погружаться в ту чужую  память,  которая
недавно чуть не свела его с  ума  и  которая  теперь  все  сильнее  манила
заглянуть в ее черные глубины...
     Он  знал  теперь  миллионы  ответов  на  вопросы,  которые  вовсе  не
стремился задавать.
     Въезд на полигон охранялся тщательно: даже у  самого  Алика,  который
этот порядок и ввел, потребовали пропуск - и он предъявил его, подписанный
им самим.
     Из  странствий  Глеб  вынырнул  окончательно  в   чистом   просторном
блиндаже.  Тяжелый  темный  стол,  ажурные  тростниковые   стулья,   узкая
горизонтальная амбразура - и полированный, в медных  перехватах,  поручень
под нею... Не по-армейски пахло: воском и цветами.
     Начальство, вопреки обыкновению,  не  задержалось:  было  три  минуты
одиннадцатого, когда  задробили  копыта,  тут  же  по  лестнице  скатились
адъютанты. Проверили, убедились - и следом солидно спустились  генерал  от
артиллерии  Попцов  Иван  Степанович  и  контр-адмирал  Матвей  Мартынович
Казанегра, тоже старый  артиллерист,  заместитель  командующего  береговой
обороной. А затем - блиндаж наполнился свитой, и стало тесно и душно.
     - Господин Генерал, господин контр-адмирал,  разрешите  приступить  к
испытаниям. Команда готова. Докладывал инженер-майор Зацепин. -  Под  этой
фамилией Алик был известен здесь  и  далее,  а  настоящее  его  имя  знали
человек десять.
     - Так вот, без передышки? - усмехнулся генерал. - Торопитесь изумлять
стариков?
     Они действительно были старики, лет по шестьдесят  пять  каждому,  но
старики бодрые  и  не  чуждые  юношеских  страстей.  По  крайней  мере,  у
Казанегры была стойкая слава ловеласа. Даже в такую жару и вдали от дам он
благоухал  "Зеленым  долом",  шею  его  обнимал  шелковый   платок,   руки
обтягивали белоснежные перчатки.
     Алик нервно усмехнулся, перевернул стоящие на столе большие  песочные
часы и кивнул своему казаку:
     - Иван, ракету.
     Казак пулей вылетел из блиндажа. Зашипела и звонко хлопнула в  вышине
сигнальная  ракета.  Через  полминуты  в  сотне  саженей  перед  блиндажом
вылетела и развернулась артиллерийская упряжка. Вместо  орудия  к  передку
прицеплено было нечто не вполне понятное: крытый брезентом  огромный  ящик
между высокими колесами. Упряжка с передком унеслась, артиллеристы  быстро
и слаженно стянули с ящика брезент, развели и  вогнали  лемехами  в  землю
тонкие станины. Наводчики тут же, усевшись на дырчатые железные креслица и
прильнув лицами к нарамникам прицелов, завертели штурвальчиками. Ящик стал
наклоняться и поворачиваться. Теперь было ясно видно, что  состоит  он  из
уложенных в несколько рядов и  скрепленных  между  собою  длинных  толстых
труб.
     Поднял руку один наводчик и тут же другой. Солдат  с  разматывающейся
катушкой в руках побежал к блиндажу.
     - Вот и все, сказал Алик. - В боевых  условиях  они  уже  открыли  бы
огонь. Две минуты десять секунд.
     Глеб  посмотрел  в  направлении  стрельбы.  Старый  деревянный   барк
"Епифания" стоял на якоре в миле от берега. Он казался очень маленьким.
     Загромыхал подковами сапог солдат с катушкой.
     - Ваши  высокоблагородия...  господин  инженер,  Альберт  Васильич...
извольте вот принять...
     - Спасибо, братец, - Алик принял катушку. - Ступай наверх, да  далеко
не отходи.
     Не глядя ни на кого, он водрузил катушку на стол. На  ней  оставались
последние витки толстого многожильного провода. Потом - поднял  с  пола  и
поставил рядом деревянный зеленый сундучок с откидывающейся  крышкой.  Под
крышкой были кнопки, как на гармони. Алик вынул из сундучка уложенный  там
толстый электрический шнур с многоконечной вилкой, вставил ее в гнездо  на
щечке  катушки.  Подошел  к  амбразуре,  посмотрел.  Артиллеристы,  как  и
приказано им было. Укрылись в окопе.
     - С Богом... - голос Алика сорвался, и он отдернул протянутую было  к
сундучку руку. - Господин генерал, Иван Степанович... первый  выстрел,  на
счастье...
     Генерал внимательно посмотрел на него. Алик был бледен.
     - Не волнуйтесь так, инженер. Все будет в  порядке.  Стреляйте.  Ваши
мины, не мои... Не терпится увидеть.
     - Тогда - как стрелять? Одиночными, очередью, залпом?
     - Как находите нужным.
     И Алик вдавил верхнюю левую кнопку.
     От верхней левой трубы назад и вниз, в землю - ударила струя пламени.
Позади орудия взвилось облако пыли и черного дыма. Белый ком огня вырвался
вперед и вверх - и косо ушел в небо, волоча черный плотный смоляной хвост.
Половину пологой арки над морем нарисовал он и оборвался, и  Глеб  уже  не
знал, видит ли он белесую искру продолжающего полет снаряда -  или  просто
угадывает... вниз, вниз, вниз... и - белый столб  в  полукорпусе  по  носу
барка.
     - Ну и звук! -  крутя  головой,  как  пес  после  купания,  засмеялся
Казанегра. - Будто черт на борону наступил... Накрытие  первым  выстрелом,
инженер, с чем вас и поздравляю, - он стянул перчатку и пожал Алику  руку.
Кисть у него - Глеб успел заметить - была синяя.
     - Разрешите продолжать?
     - Продолжайте...
     - Тогда вот так... - и Алик медленно повел пальцем по кнопкам:  слева
направо, слева направо, слева направо...
     Казалось, блиндаж снесет одним  только  ревом.  Пыль,  жар  и  копоть
долетели до амбразуры и ворвались внутрь. Жуткий дымный  столб  повис  над
морем, и уже в нем, в сердцевине его, пролетали  ставшие  багровыми  комья
огня. Где-то вдали делился дым на истонченные острия...  Глеб  не  отрывал
взгляд от барка. Белый столб под бортом... белый столб...  белый  столб...
промах - далеко... Им овладело чувство свершившейся неудачи:  корабль  был
заколдован, и даже в упор - ни один снаряд не коснется его... Белый  столб
за кормой... И - темная вспышка! Из  корабля,  будто  из  пыльного  ковра,
вылетело облако пыли. И - сразу  две!  И  -  не  столб,  а  веер  у  носа:
попадание ниже ватерлинии в борт. И - когда все уже стихло, ватная тишина,
ватная... - еще одна вспышка в дыму.
     Казанегра опустил бинокль, обернулся, что-то сказал. Понял,  что  его
не слышат. Он сам себя не слышал. Тогда - обнял Алика  за  плечи,  показал
оттопыренный большой палец. И генерал;  крепко  пожал  руку,  другую  руку
положил на плечо, улыбнулся. Алик повернулся, показал  на  Глеба.  Генерал
подошел к Глебу, протянул руку. Ладонь у него была твердая и шершавая.
     Наверх вышли, когда дым чуть развеялся и осела  пыль.  Барк  пылал  и
быстро садился носом в воду. Понемногу возвращались звуки.
     Оглохшие, чумазые, веселые артиллеристы стояли навытяжку, получая  от
генерала благодарности и золотые.
     Казанегра с Аликом  прохаживались  чуть  в  стороне,  и  слышны  были
обрывки их разговора. "...Двухнедельная почти продукция - в один залп.  Но
в принципе... Самое узкое место  сейчас..."  Все  узкие  места  Глеб  знал
наперечет. Хороший  ин