ки,  пещеры,  бассейны...  И  был
настоящий заколдованный замок: две отвесные скалы, соединенные перемычкой,
этаким мостиком - на большой высоте. Высокая и узкая  буква  Н.  По  одной
палочке этой буквы можно было подняться к мостику, а с другой -  спрыгнуть
в море, там был такой выступ футах в сорока над водой. Но чтобы попасть на
этот выступ, следовало пройти по мостику. Он был достаточно  широкий,  вот
такой, - Олив показала руками. - Но в средней его части было место шириной
в ладонь и длиной шага четыре. На высоте примерно  ста  футов.  И  вот  мы
проходили по этому мостику, чтобы спрыгнуть ласточкой на  глазах  у  сотен
восхищенных. Я не помню, от чего больше замирало сердце. Может,  от  того,
что я была единственная девочка среди мальчишек  -  причем  все  они  были
старше меня. Вот. А потом один мальчик упал с этого моста, и  солдаты  его
взорвали... в смысле - взорвали мост. Но это было уже  после  меня,  когда
меня забрали другие тетушки...
     - Сколько же у вас было тетушек?
     - Почему было? Они  все  в  добром  здравии.  Одиннадцать.  Родные  и
двоюродные  сестры  отца.  Он  был  единственным  мальчиком  среди  такого
вертограда...
     - А у меня самое яркое  из  детства  -  другое.  Отец  мой  служил  в
управлении железных дорог, и  ему  следовало  посетить  несколько  лагерей
строителей: тянули дорогу  от  Новограда  до  Корабельного.  У  меня  были
каникулы - и я упросил его взять меня с собой. Мы ехали в военном фургоне,
старом, деревянном, скрипящем, - и все везли с собой, даже овес и сено для
лошадей, потому что была зима, трава посохла, легла, а одним  чертополохом
даже степные лошадки не наедаются вволю. В фургоне была печка,  ее  топили
сухим навозом - его было вдоволь по  дороге  -  и  хворостом,  ракитой  да
черемухой, только черемуха там и росла, вдоль  лощин  и  просто  так,  над
подземными ручьями и речками. Длинные-длинные ленты черного  кружева...  И
однажды утром мы проснулись и увидели, что вокруг  лежит  снег.  Он  выпал
ночью, тихо, и покрыл все на свете,  и  казалось,  что  Бог  сотворил  мир
минуту  назад.  Солнце  просвечивало  сквозь  легкие  облака  -   и   было
поразительно тихо. Звуков Бог еще не создал.  Что  уж  говорить  обо  мне,
когда отец, человек технический,  жесткий,  практичный,  и  его  спутники:
геодезист, ворчливый, старухообразный, вечно всем  недовольный  брюзга,  и
возница, старый казак, повидавший столько, что нам и не приснится, -  даже
они были поражены зрелищем... Да,  мы  стояли  как  бы  у  начала  времен,
посреди чистого листа, и только нам суждено было написать  на  нем  первые
строки. У меня больше никогда не было таких важных моментов в жизни.
     - Это я могу представить, - тихо сказала Олив.
     - А ведь что интересно: палладийцы в  массе  своей  народ  островной,
морской, на материке нас живет мало, едва ли пятая часть; но русские, наши
предки, - нация континентальная, степная,  лесная.  И  мое  самое  сильное
впечатление  связано  со  степью,  со  снегом.  А  меррилендцы  -   жители
континента, и даже Новая Ирландия ваша -  тоже  континент:  две  с  лишком
тысячи верст, разные зоны климата,  свои  высокие  горы,  свои  внутренние
моря; но англосаксы - народ островной, морской - и вам помнится море.  Это
заставляет задуматься, правда?
     - Хм... - Олив  потрогала  подбородок.  -  Все  же  и  мы  не  вполне
континентальные жители: селимся по побережью.  Какие  наши  города  не  на
море? Меркьюри, Эффульгент... все, кажется. Нет, море у нас - не только  в
памяти предков. Но в чем-то вы правы. Вывод этот ваш не на беседе со  мной
одной построен?
     - Разумеется, нет. Я уже много лет опрашиваю людей  -  и  примерно  с
таким же результатом. Если не вспоминают какие-либо  катастрофы  и  первую
любовь - то потомки англосаксов говорят о море,  а  потомки  русских  -  о
степях, лесах, реках...
     - Возможно, в том, о чем вы  говорите,  и  кроется  большая  схожесть
палладийцев и меррилендцев, чем русских и англичан. Я читала их книги...
     -  В  этом  рассуждении  есть  резон.  Особенно  если   учесть,   как
формировались  первоначально  иммиграционные  потоки:  у  вас  через   всю
Америку, иногда путь занимал не одно поколение; а у нас  через  Сибирь,  и
это   тоже   требовало   определенных   черт   характера...    Разумеется,
осуществлялся своеобразный отбор: больше шансов прийти сюда было  у  людей
легких,  беспокойных  -  или  гонимых...  Поэтому  и  обычаи  родины  сюда
попадали... как бы сказать... в походном облегченном варианте.
     - Мы пытались ставить Шекспира, "Зимнюю сказку", - задумчиво  сказала
Олив, - и у нас самым скандальным образом  ничего  не  получилось.  И  наш
постановщик, его звали Самсон, Леонид Самсон, представляете? - он говорил,
что его имя символизирует его смертельную борьбу с самим собой, -  он  был
очень умным человеком, и он собрал наконец нас, актеров, и сказал:  у  нас
никогда и ничего не получится, потому что мы живем  на  плоской  земле,  а
Шекспир писал для тех, кто живет на круглой. И мне кажется, что  я  иногда
понимаю, что он хотел сказать. Мы и вправду как-то странно  неглубоки.  На
Хармони я разговаривала с  бывшим  художником.  Он  попал  сюда,  где  ему
предоставлялась полная свобода для творчества - и принялся разводить овец.
Пьесы наших драматургов просты и понятны и даже милы иногда, но Бога в них
нет. Я ведь почему бросила театр?..
     Олив замолчала, а Роман Бенедиктович не  сказал  ничего  в  ответ;  и
возможно, повисшее их молчание затронуло  что-то  в  природе,  потому  что
листья на  дорожках  вдруг  проснулись  и  неуверенно,  на  ощупь  побрели
куда-то, спотыкаясь - возможно, в поисках последнего пристанища. Им вослед
зашептались висящие пока на ветвях. Темные быстрые стрелы вдруг  исчертили
зеркало гавани...
     - Пойдемте скорее, - сказал  Роман  Бенедиктович.  -  Это  к  шквалу.
Продолжим беседу под крышей моего дома?
     - Продолжим, - согласилась Олив.


     С Аликом они расстались  на  какой-то  чудовищной,  черной,  грязной,
вонючей окраине: за спиной были пустые огороды, полосы серо-желтой  жухлой
травы и облетевший кустарник, - а впереди громоздились голые  многоэтажные
домищи с разом  засветившимися  окнами.  Здесь  же,  справа  и  слева,  за
неровными черными заборчиками  по  пояс,  по  плечо  -  стояли  неряшливые
закопченные дома под дощатыми крышами, и из небеленых кирпичных труб валил
угольный чад. Посыпанная гравием дорога была  узка  и  неимоверно  грязна.
Черные покосившиеся столбы с проволокой наверху стояли вдоль нее.  По  обе
стороны дороги прорыты были канавы, поросшие живой еще крапивой и полынью,
частично скрывающей горы мусора и хлама. Глеб на все это  взирал  уже  без
прежней дрожи - да и  не  уборная  это  на  вокзале  в  Хабаровске,  -  но
недоумение оставалось: почему они живут в такой грязи? Почему  не  уберут?
Ведь сделать это ничего не стоит...
     Даже зная ответ, он не переставал удивляться.
     - Вот мы и одни, - сказал Алик серьезно. - Держи вот  это.  Спрячь  и
никому не показывай. - Он протянул Глебу сложенный вчетверо листок бумаги.
- Прочтешь только, когда будешь в Абакане. И делай все строго так, как там
написано. Девочка тебе поможет. По-моему, она вполне с головой. А?
     - Вполне. И вообще - приятная особа.
     - Если вернемся, я за ней приударю. Не возражаешь?
     - Нет, конечно.
     - Тогда я пошел. Не смотри мне в спину, хорошо?
     - Дурная примета?
     - Да.
     - Не буду. Там новый план, да? - Глеб похлопал  себя  по  карману,  в
который сунул записку.
     - Много будешь знать - на пенсию не выйдешь. Такая  вот  поговорка  у
майора была.
     - Ладно, не буду - ни смотреть, ни спрашивать.
     - Только не обижайся.
     - Вот еще...
     Он вернулся, а через восемнадцать часов  плавания  -  мощное,  бурное
попутное течение и порывистый встречный ветер  в  проливе  Шершова  сильно
потрепал  корвет,  от  натуги  вырвало  клапанную  головку  на  одном   из
цилиндров;  подводящий  паропровод  заглушили,  но  обороты  упали,  упала
скорость, да и курс стало держать трудновато, - вместе с Варварой  ушел  в
пыльный мир. Корабль был пуст и неподвижен,  обрывки  парусов  обвисли  на
реях, море жирно лоснилось; проход в Старый мир обнаружился быстро - через
трюмный люк. Глеб спустился: оказалось, что  он  спускается  с  чердака  в
какую-то крошечную комнатку с одним оконцем и узкой, как у шкафа,  дверью;
Варвара упала ему на руки и вдруг замерла.
     - Ты чего? - шепотом спросил Глеб.
     - Так... - она освободилась, встряхнулась. - И  вот  здесь  мы  одни?
Совсем одни?
     - Одни.
     - Не верю... - Она закрыла глаза. -  Слушай,  давай  посидим.  Ты  не
поверишь, я так устала от людей...
     И она села на пол, спиной к стене.
     - Час - ничего не решит, правда?.. Садись тоже...
     - Я посмотрю, где мы, - Глеб вышел на порог.
     Она устала, с нахлынувшим внезапно раздражением подумал  Глеб.  А  я?
Господи, как я-то устал...
     Это, видимо, и называлось здесь дачами; летние  маленькие  домики  за
городом. Они стояли неровными рядами, неказистые, но более аккуратные, чем
те, в пригороде. Тонкие обугленные стволики плодовых  деревьев  торчали  в
беспорядке. Слева, за разбитой  дорогой  с  глубокими  колеями,  начинался
черный кружевной лес.
     Глубокой грустью веяло от всего этого.
     Глеб постоял еще немного и вернулся в дом.
     Варвара лежала на боку, вытянувшись вдоль стены и подложив обе ладони
под щеку. Глаза ее были закрыты, волосы разметались по пыльному полу.
     - Что с тобой? - Глеб присел на корточки.
     - Не знаю... - прошептала она и качнула головой, не открывая глаз.  -
Глеб, дорогой, я... боюсь. Я страшно боюсь, давай не пойдем туда, а? Давай
вернемся... Ты ведь тоже не хочешь идти, я же чувствую, это все твой  Алик
тебя тащит. Вернемся, скажем: не могли пройти, не нашли дороги... так ведь
бывает, правда? Я боюсь, я не хочу, я вовсе не думала, что так будет, но я
не хочу обратно в Союз... уж лучше в тюрьму...
     - Лучше, -  согласился  Глеб  и  погладил  ее  по  голове:  легонько,
кончиками пальцев,  и  Варвара  тут  же  накрыла  его  ладонь  своей  и  с
неожиданной силой прижала. - Только мы все равно сначала сделаем то,  ради
чего идем, а потом уж все равно: в тюрьму, на волю...
     - Я не думала, что так будет, - повторила она. Голос ее звучал глухо.
- Давай пока побудем здесь. Хотя бы до завтра. Мне надо решиться...
     Глеб молча высвободил руку, подошел к окну и достал письмо Алика.
     "Глеб! Делаешь так: забываешь все предыдущие инструкции. На  попутных
машинах вы добираетесь до Ачинска. Встречаемся шестнадцатого октября в два
часа дня на вокзале у пригородных касс. Оденьтесь  потеплее  и  запаситесь
едой и питьем на четыре дня".
     - Ладно, - сказал Глеб. - Переночуем здесь. Только удобнее, наверное,
будет... Подожди, я посмотрю...
     Он переместился  из  пыльного  мира  в  реальный.  В  помещении  было
полутемно: окно закрывал щелястый ставень.  Тонкие  пластины  голубоватого
света проходили сквозь него... Глеб тронул дверь: заперта. Глаза  привыкли
к  полутьме.  В  углу  стоял  маленький  столик,  почти  тумбочка  -  живо
вспомнились школьные спальни - два стула, под окном  кровать,  застеленная
темным покрывалом. Справа от двери была круглая чугунная печка, а рядом  в
ящике лежали короткие поленья и чурочки.  Глеб  улыбнулся  и  скользнул  в
пыльный мир. И тут на него налетела Варвара.
     Она схватила его за отвороты куртки  и  встряхнула  раз  и  еще  раз,
больно ударив затылком о стену.
     - Никогда, слышишь! Никогда больше не оставляй меня одну! Никогда  не
оставляй!.. - Крик вдруг перешел  в  рыдание,  и  она  слабо  ударила  его
кулачком и плечо, а потом замерла,  прижалась,  и  Глеб  обнял  ее,  чтобы
поддержать, и обнимать ее было упоительно. Он  не  заметил  сам,  как  они
покинули пыльный мир, и лишь почувствовал соль на губах,  когда  поцеловал
Варвару в глаза, а потом - встретил ее горячие губы. Никогда  бы  не  смог
остановиться...


     - Да, Юрий Владимирович, - сказал Туров. -  Да,  понял.  Вылечу,  как
только рассеется туман. Отсюда, из Хабаровска, из Комсомольска - где дадут
погоду. Военные тоже не летают. Как  сметана,  в  двадцати  шагах...  Буду
ждать. Да, вы же знаете, Белый  Огонь  -  это  начисто...  нет.  Ну,  есть
неплохой проход в Корсакове, его можно расширить, но выходит он  вдали  от
населенных мест... Впрочем, сейчас это, может быть,  и  к  лучшему.  Ну  и
Магадан, конечно. Всего около двух десятков, разной пропускной способности
- но все пешие. Да. Хорошо.  Ситуация  развивается  по  плану  и  даже  по
графику, что редкость. Кажется, уже пора  думать  о  формировании  второго
эшелона...  Понял.  Разумеется,  это  чисто  ваша   компетенция.   Василий
Васильевич? Не знаю. Думаю, нет.  Почему?  Гибкость  утратил.  Причем  уже
давно. Чемдалов за три с небольшим месяца сделал больше, чем он за...  Да.
Я просто высказал свое  мнение.  Хорошо.  Спасибо,  как  всегда.  Вс„  как
всегда. До свидания.
     Туров дождался сигнала отбоя и тогда положил трубку.  Телефон  внешне
не напоминал  вертушку  -  обычный  рижский  аппарат  старого  образца.  И
квартира  была  просто  квартирой:  двухкомнатная  сталинка   с   высокими
потолками и огромными коридорами,  достаточно  запущенная,  но  вроде  как
жилая. Нравы и обычаи Тринадцатого доводили Турова до умоисступления.
     Что ж,  вполне  может  оказаться  и  так,  что  именно  ему,  Турову,
предстоит эти обычаи перелопатить...
     Что там говорил Чемдалов про охрану? Да, надо  бы  сделать,  но  чем,
какими силами? В Москве остались шесть человек и больной Клюква. А санкцию
Ю-Вэ на допуск профессиональных охранников получить будет  трудно...  хотя
через месяц-два круг посвященных придется расширять беспредельно...
     Придется ребятам совместить приятное с еще более  приятным.  За  счет
сна выкроить по четыре часа и еще по четыре -  за  счет  работы.  Охранять
Ю-Вэ в промежуточной зоне. Ладно, это дня два-три, пока не рассеется туман
- потом переброшу в Москву кокаинщиков...
     Он снял трубку и набрал 13 - дежурного по Отделу.



                                    23

     Они встретились на странно чистеньком Ачинском вокзале в два  часа  с
минутами  шестнадцатого  октября,  старательно  друг  друга  не  узнали  и
расположились в зале ожидания, полном едва на две трети, так, чтобы видеть
друг друга. Здесь было много помятых людей привычно усталого  вида,  будто
бы делающих очередную пересадку на путях своего бесконечного  путешествия.
Были семьи с корзинами и чемоданами, были две компании ребят с рюкзаками и
гитарами  -  и  не  было  ничего,  кроме   жестких   скамей,   разделенных
подлокотниками. Глеба поражало и даже  пугало  то,  с  какой  легкостью  и
простотой входил он в эту жизнь. Наверняка в  ней  были  свои  тонкости  и
сложности, но пока что она  казалась  ему  упрощенным,  плоским  вариантом
дорожного бытия Мерриленда. Все то же самое, только без: (следует  длинное
перечисление). Скорее всего,  он  был  неправ.  В  первом  путешествии  по
Старому  миру  его  окружал  кокон.  Но  и  тогда  он  испытывал  страшное
напряжение. Сейчас - напротив, расслабление до аморфности, и поэтому  шипы
Старого  мира  не  ранили:  он  обтекал  их.  Казалось,  что  он  попал  в
собственный сон. Все было легко и просто.
     В  три  открылся  газетный  киоск,  сразу  же  выстроилась  маленькая
очередь. Глеб подошел, присмотрелся. Покупали в основном газеты,  часто  -
сразу все. Алик коснулся его плеча, сказал:
     - Разрешите посмотреть?
     - Пожалуйста, - отодвинулся Глеб.
     Через секунду в его руке оказалась записка. Алик  отошел  и  встал  в
конец очереди.
     - "Катера и яхты", пожалуйста, - подал Глеб пятерку. -  И  "Знание  -
сила".
     Взял журналы, мятую трешку и несколько монеток сдачи, вернулся,  сел.
Варя, улыбаясь, смотрела на него.
     - Порядок? - спросила она.
     - Вполне.
     - А для меня ничего не купил?
     - Дамских изданий не было... - он виновато развел руками.
     Чуть позже, листая журнал, он незаметно  развернул  записку.  "Берите
два билета на пятьдесят пятый до  Тюмени,  лучше  купе".  Глеб  знал,  что
билеты начнут продавать за два  часа  до  прибытия  поезда.  Времени  было
много. Им овладело чувство пробуксовки,  чувство  безмерной  длительности,
протяженности событий, бесконечного спектакля,  первое  действие  которого
все давно забыли, актеры несут  отсебятину,  а  до  финала  еще  тянуть  и
тянуть.
     - Как  смешно,  -  сказала  Варя,  -  четыре  года  тут  не  была,  а
ничегошеньки не изменилось...
     В углу играли на гитаре и весело нестройно пели. А я ежиков люблю,  я
от ежиков торчу, я от ежиков шизею, пусть они хоть три рубля! Глеб  закрыл
глаза. Было тепло и чуть качало, как в лодке на тихой реке.
     - А что случилось с твоей мамой, Глеб? - негромко спросила Варя. - Ты
никогда не говорил о ней.
     - Я ее совсем не знаю, - сказал Глеб.


     Можно было не  смотреть  на  таблицы,  Туров  знал  их  наизусть:  на
пятнадцатое октября инфляция в Мерриленде  составила  сто  девяносто  пять
процентов при прогнозе двести пятнадцать; неожиданно дрогнул и пошел  вниз
- относительно палладийского рубля - курс золотого соверена,  и  это  было
совершенно необъяснимо. Продажа зерна на биржах сократилась почти на треть
при цене, возросшей лишь  за  последний  месяц  на  шестьдесят  процентов.
Остановились сотни заводов и  мануфактур:  продукция  не  находила  сбыта.
Впервые за последние двести лет с рынков Ньюхоупа исчезло мясо: йомены  не
торопятся резать скот.  В  небольших  городах  и  на  Острове  перебоев  с
продовольствием пока нет, но - вот-вот начнутся.  Зафиксирован  устойчивый
рост экспорта продовольствия  в  Палладию;  палладийский  Кабинет  намерен
принять протекционистские меры... И  так  далее.  По  оценкам  аналитиков,
вероятность победы  левого  кандидата  на  выборах  превышает  восемьдесят
процентов. Тем более вот-вот начнется  грандиознейший  скандал  по  поводу
продаж  за  бесценок  земельных  участков  в  Аркадии,   материал   сделан
великолепно, газеты в стойке, кому надо - уплачено... А  когда  выяснится,
что все это высосано из пальца, поезд уйдет...
     Но если все так хорошо, то почему так неспокойно?
     Потому что Вильямс сделал подряд несколько очень сильных  ходов?  Что
говорит о том, что действует он не вслепую? Взял "языка"?  Или  Величко  с
ним? Допустим...
     Все равно: никто из аналитиков и резидентов, погибших  или  пропавших
бесследно за прошедший год (потери-то какие: восемнадцать  человек!  почти
десять процентов состава!), не знал главного...
     Не обольщайся, сказал Туров мысленно. Дураков не  держим,  и  сложить
два и  два  -  всякий  может.  Кто  из  тех,  кто  знает  о  существовании
Транквилиума, не поймет, для чего  строится  БАМ?  Теоретически,  это  мог
понять и тот же Величко...
     Допустим, он знает. Ну и что?
     Значит, знает Вильямс и прочая сволочь.
     Поэтому и убит Чемдалов.
     Чья очередь?
     Моя... Туров посмотрел на окно и усмехнулся. Он так  и  не  разучился
любить опасность.
     Впрочем, опасность эта мнимая. Корень квадратный  из  минус  единицы.
Вильямс объявился в столице, а Марина будто бы видели на Хармони. Могло  с
ним так поступить палладийское правительство?
     Могло. Могло, правда, и не поступить... И даже скорее  нет,  чем  да.
Они  и  соглашение  об  иммигрантах-то  нарушают,  а  тут  -  всего   лишь
кратковременное пребывание в Старом мире. Кстати, почему они  так  лояльно
стали относиться к иммигрантам?
     Дело к войне?..
     Надо бы заслать на  Хармони  настоящего  агента,  а  не  подмастерье.
Впрочем, заслать - не проблема. Связь, господа, связь! Без ионосферы радио
действует на расстоянии горизонта,  это  вы  знаете?  Хорошо  бы  поискать
ходы... но октябрь