аком  случае  придется  либо  пускаться  в  неуемные
спекуляции,  как  Крафту   или   Котторну,   либо   допускать   истинность
разнообразных озарений...
     - Понятно. Вас, однако, мне назвали как лучшего  знатока  проблемы  в
целом. Более того:  как  некоего  посвященного  в  ее  суть.  Кстати,  кем
посвященного?
     - Это выдумки  Иконникова...  Хотя...  Понимаете,  мы  имеем  дело  с
предметом, в котором невозможно отличить выдумку от истины. Нет опоры  под
ногами, нет аксиом. Так что, может быть, это и не выдумка вовсе,  а  самая
что ни на есть жгучая истина.
     - А эти "озарения", о которых вы говорите, у вас были?
     - Нет. Я не пророк и даже не евангелист. Я - библиотекарь, и этим все
сказано.
     - И вы хотите сказать, что своего мнения не имеете?
     - Почему же? Имею. Но стараюсь не навязывать его другим.
     - Даже если вас настойчиво просят?
     - Хорошо. Я попробую. Только не требуйте  от  меня  обоснований  моей
точки зрения:  на  девяносто  девять  процентов  это  интуиция  пополам  с
предчувствиями.
     - Я весь внимание.
     - С основным тезисом уважаемого Константина Михайловича  относительно
происхождения Транквилиума я не спорю. Я, собственно, ни с чем не спорю...
Но вот относительно его предназначения  -  позвольте  не  согласиться.  Не
обратили ли вы внимание на то, что Транквилиум относительно  Старого  мира
не стоит на месте? Причем перемещения его носят не постепенный, а  шаговый
характер,  и  происходят,  с  точки  зрения  непосвященного   наблюдателя,
хаотически? Между  тем,  две  особые  зоны  Транквилиума:  "червонная",  в
которой возникают проходы между мирами, и "нулевая", где Старый мир вообще
не сопрягается с Транквилиумом, -  всегда  приходятся  на  основные  очаги
цивилизации, причем "червонная" зона ложится на очаги молодые, а "нулевая"
- на старые.  Сейчас  под  "червонной"  лежат  Россия  и  Америка,  а  под
"нулевой" - Европа. Тысячу лет назад под "червонной" была Европа  и  Малая
Азия, а под "нулевой" - Африка, Египет. Пять тысяч лет...
     - Извините. Но существуют же очаги цивилизации, куда  более  древние,
которые никогда...
     - Китай? Индия? Инки? Центростремительные, интровертные  общества,  в
которых по  достижении  некоторого  уровня  жизнь  замирала,  и  начинался
регресс - иногда до окончательного распада, чаще - до варварства и  начала
нового цикла. Цивилизации сложных, изощреннейших запретов...
     - И какую же вы видите связь между?..
     - Самую прямую. Транквилиум служит для стимулирования  того,  что  мы
называем "прогрессом". Он - как ладони гипнотизера, который тихим  шепотом
внушает вам новые, непривычные мысли... и в первую очередь - мысль о  том,
что перемены - благо. Кстати говоря, сами мы так  не  считаем...  но  это,
очевидно, не обязательно.
     - Мы? - как-то неожиданно рассеянно спросил князь. - Кто такие мы?
     - Те, кто живет здесь. Самое сердце  этого  удивительного  организма.
Или мозг. Или нервы. Короче, что-то самое главное.
     - То есть, вы хотите сказать: именно мы,  транквилианцы,  делаем  то,
что...
     - Конечно. Именно мы. Сами. Не ведая, что творим.
     - А... как? Способ?
     - Боюсь, что вы слишком многого от меня ждете. Необъяснимым  остается
почти все, касающееся механизма. Вы знакомы, хотя бы  в  общих  чертах,  с
достижениями Старого мира в области счетных машин?
     - Да. Хотя и не в деталях.
     - Детали не важны. Главное, что мы знаем теперь:  практически  все  в
мире можно выразить с помощью чисел, произвести  над  числами  необходимые
действия - и получить результат любой жизненной  коллизии,  не  ожидая  ее
разрешения, так сказать, наяву. А с другой стороны - совершенно  очевидно,
что вот это устройство, - Алексей  Мартынович  поднес  палец  к  виску,  -
работает по тому же принципу. И, продолжая логический ряд  -  не  вызывает
сомнений, что и общество организуется по тем же принципам. Понимаете меня?
     - Возможно, - сказал князь осторожно и засмеялся. - Последнюю  неделю
мне пришлось спать едва ли по три часа за ночь. Можете  себе  представить,
как я напрягаюсь, стараясь воспринять...
     - Разрешите выразить вам сочувствие. Может быть,  отложим  беседу  на
лучшие времена?
     - Лучшие времена уже прошли... Из ваших  слов  получается,  что  все,
происходящее у нас, отражается на жизни в Старом мире?
     - Не все. И вряд ли я вам скажу, что именно отражается. Что-то. Можно
строить предположения, но пока слишком мало мы знаем... слишком мало.
     - То есть: Марин и иже с ним?..
     - Он и другие, подобные  ему,  организуют  деятельность  того  самого
неуловимого процесса, о котором мы только что говорили.
     - С ума можно сойти... Сами они, разумеется, ни о чем не подозревают?
     - А это неважно. Та роль, которая им навязана, заставляет играть себя
- хочешь ты или не хочешь... знаешь, чем кончится пьеса, или не  знаешь...
Что сказал вам господин Иконников, отправляясь в путь? Что намерен сломать
эту машину?
     - Да... хотя другими словами.
     - Это просто самый правдоподобный предлог. Со мной  он  был  когда-то
откровенен... мы ведь вместе начинали эти исследования,  изыскания...  кто
мог подумать, что дойдет до каких-то практических  дел?  И  мечта  у  него
была: добраться до средоточия этой машины, до ключа, до рычагов управления
- и начать преобразовывать мир по своему разумению. При всем своем  остром
уме он иногда бывал удивительно наивен.
     - Дружба его с Мариным - вследствие этого же?
     - Разумеется. Хотя с  Борисом  Ивановичем  было  трудно  не  дружить.
Удивительно общительный и симпатичный человек. Я слышал, он умер  какой-то
странной смертью?
     -  Да.  Убит  в  запертой  изнутри  комнате.  Давно,  еще  до  начала
меррилендских событий.
     - Жаль. Не видел его почти двадцать лет, а вспоминаю до сих пор.  Это
о чем-то же говорит?
     - Видимо...  Алексей  Мартынович,  дорогой,  вы  объяснили  мне,  что
профессор Иконников готовится захватить власть над миром - и в то же время
так спокойно к этому относитесь?
     - Я же говорю - он наивный человек. В том же "свитке Сулеймена" очень
подробно рассказывается, что произойдет  с  непосвященными,  проникшими  в
Черного Великана. Вы знаете, что Марин-старший поднимался туда -  и  через
день вернулся постаревшим на  месяц?  А  ведь  ему-то  как  раз  разрешено
было...
     - Так что же он - не читал?
     - Читал, конечно. Но истолковал в свою пользу...


     Ночью было почти холодно. Броня осклизла от росы. Туман  стелился  по
низинкам, подсвеченный фарами. Не наступала только тишина: где-то  стучали
моторы, где-то -  далеко  -  постреливали.  Хотелось  найти  Адлерберга  и
заорать: что, сука? Доволен?! Но никуда, конечно, Туров не пошел.
     Два дня  нелепых  боев  вогнали  в  тоску  не  только  его.  Подходил
Свистунов, друг Баглая, нынешний  командир  разведчиков.  Что-то  не  так,
Степан Анатольевич...
     Конечно, не так. А  откуда  возьмется  это  "так",  если  не  сделано
главное: не определена цель операции? Мы что, хотим кому-то доказать  свое
огневое  превосходство?  Так  оно  очевидно,  об  этом   противник   знает
прекрасно.  И,  что  характерно,   не   бежит.   Прячется,   рассеивается,
залегает... Это порода, ребята. Здесь не знают принципа "дают - бери, бьют
- беги." Вам не понять. Я сам знаете сколько среди  них  прожил,  пока  не
начал к ним привыкать? О-о...
     Конечно, мы можем, выстроившись, пройти  куда  угодно  -  в  пределах
Острова, разумеется. Возможно, что нам это и предстоит. Но  надо  знать  -
куда. Меня вы не желаете слушать...  пока.  И  поэтому  наносите  какие-то
мелкие разрозненные удары по тем группкам противника,  которые  не  сумели
увернуться... или получили приказ не уворачиваться. Такое тоже может быть.
Три десятка схваток, все без исключения нами  выиграны...  и  что?  Ничего
абсолютно. Трата невосполнимых патронов и горючего.
     "Мы возьмем власть и будем диктовать свою волю..." Даже не помню, кто
это был, такой умный. Все-таки, кажется, не Адлерберг. Тот, хоть  и  псих,
но не дурак.
     Впрочем...  даже  стоящие  часы,  случается,  показывают   правильное
время...
     Связаться с Парвисом.
     Парвис - это голова.
     В конце концов, именно этот вариант прорабатывался  три  года  назад,
когда Вась-Вася и Чемдалова в последний раз приглашали к Брежневу.  Именно
тогда Парвис и его группа получили особые полномочия.
     Вполне возможно, что час пробил.


     - ...просто не дошел. Убили, захватили - разве  узнаешь  теперь?  Или
дошел - и не поверили. Легко себе представляю. Нет, полковник, я с вами не
согласен...
     Они ехали в рассохшемся скрипучем фургоне (тент полуистлел, в прорехи
смотрели  звезды;  их  было  много  сегодня),  запряженном  парой  меринов
настолько  старых,  что  даже   масть   не   запомнилась   -   равномерная
пепловатость. Претензий к миссис Гекерторн за такой ветхий транспорт  быть
не могло: получено почти даром,  под  неопределенные  обещания  и  простую
бумажную расписку. А главное - могло ведь не быть и этого...
     Дэнни шел впереди с фонарем, Глеб и полковник сидели рядом на  козлах
и тихо беседовали, думая, что она спит. А она не спала, смотрела в небо.
     Меня даже не тянет к нему...  Человек  и  человек,  один  из  многих.
Господи, какое было  безумство,  какие  сны,  какие  грезы!  Получается  -
навоображала себе, а он и не смотрит. Или - не до того? Еще  мокнет  рана,
еще просыпается он от кашля  и  тяжело  дышит...  и  вокруг  -  происходит
такое... И постоянно - люди рядом... и Билли на руках.
     Доктор Фицпатрик рассказывал как-то, что  у  женщин  сильнее  развито
природное начало, что часто все порхания  и  фейерверки  -  лишь  средство
заполучить мужчину,  отца  ребенка  -  после  чего  характер  меняется,  и
потребность в порханиях исчезает. И это не задавленность былом, а  что  ни
на есть природный императив. Правда, женщина сама этого понять не может  и
в изменениях этих винит мужчину - который, да, явился поводом для них - но
отнюдь не причиной... Вот и у меня так, говорила она себе, я  получила  от
Глеба все, что он способен был  мне  дать:  месяц  блаженства  и  ребенка.
Больше мне требовать нечего...
     Но - почему он так побледнел, когда увидел Билли? Я  испугалась,  что
он упадет. И - больше ни слова о сынишке, как будто это... что?
     Каким он был славным и открытым тогда - и насколько  он  непонятен  и
даже неприятен сейчас... Он так отмахнулся от вопросов об Олив  -  а  ведь
это моя ближайшая подруга. Допустим, ему неловко говорить со мной о ней...
хотя, черт возьми, какая может быть неловкость между нами после всего, что
было? Я ведь знаю - он спал с ней, а потом она  и  меня  затолкала  в  его
постель... И мне это было по душе, понимаете? Потому  что...  ах,  да  что
говорить...
     Что такое жизнь? Всего лишь способ накопления ошибок...
     Читая старые слова, мы пишем новые тетради, и прекратите, Бога  ради,
стирать нам грани естества. Осенний пир едва ль продлится, уж маски вянут,
пламенея, и опадают, словно листья, в миру стать лицами не смея. И  вот  я
по аллее длинной иду и подбираю лица... О, научи меня молиться - но прежде
вылепи из глины!
     Билли шевельнулся рядом, и в ответ шевельнулось сердце.
     Неумолчный скрип колес вдруг стих. Фургон остановился.
     - Вроде бы, приехали, - сказал Глеб.
     - Похоже, - отозвался  полковник.  -  По  крайней  мере,  по  расчету
времени получается так.
     - Здесь указатель,  -  издалека  донесся  голос  Дэнни.  -  Написано:
"Вомдейл".
     - Смотри-ка ты, - сказал полковник. - Не промахнулись.
     Постов на въезде в городок не было. Равно как и света в окнах  домов,
не говоря уже об уличных фонарях. Дэнни долил масла  в  "летучую  мышь"  и
продолжал идти впереди лошадей.
     - Да вот же он, телеграф, - сказал вдруг Глеб.
     Пришлось стучать в запертую дверь, прежде чем с той стороны раздались
шаги и скрип засова.



                                    13

     К утру седьмого  сентября  Виггелан  собрал  на  восточном  побережье
сорокапятитысячную армию при трехстах орудиях. Два новейших крейсера,  два
монитора и десяток кораблей помельче готовы были открыть  огонь  по  любой
цели в трехмильной прибрежной  полосе.  И  пару  козырей  адмирал  имел  в
рукаве: бригаду добровольцев с Хармони и  секретные  пушки  инженер-майора
Зацепина. Пускать их в ход нужно было наверняка и в  решающем  месте  боя.
Только вот боя как такового все не  было  и  не  было.  Бурунцы  метались,
подобно опасному, но слепому зверю.
     Спрашивается:  почему  они   вдруг   сорвались   с   цепи?   Кажется,
договорились по-хорошему...
     Наверное, уже не узнать.
     Но теперь остается только одно: ткнуть зверя палкой  -  и,  когда  он
вцепится в нее зубами, ударить по башке.
     Он оторвался от карты и посмотрел на  штабных  офицеров.  Они  стояли
молча и строго.
     - Георгий Иванович, - сказал он и  почувствовал,  как  позвякивает  в
голосе перекаленное железо, - демонстрацию произведем  на  твоем  участке.
Силами гренадерского полка. Затем, отступая, будешь заманивать  противника
вот сюда, в теснину. Здесь их встретят волонтеры... и,  даст  Бог,  крепко
обработают. После чего ты наносишь настоящий удар вот отсюда в направлении
теснины и там их запираешь  -  насмерть.  А  Филипп  Андреевич  и  Василий
Захарович со своими егерями проходят через лес и  наваливаются  на  них  с
флангов. В то время  как  артиллерия  вот  отсюда,  с  высоток,  будет  их
гвоздить и гвоздить...
     Крысиным капканом мы пытаемся поймать волка, подумал  вдруг  он.  Нам
никогда не одолеть их... Это была слабость,  обычная  его  слабость  перед
любым боем. Никто не мог знать о ней...


     Рано утром  седьмого  сентября  армия  трудовиков  смяла  оставленные
палладийцами заслоны на восточном участке фронта  и  начала  стремительное
наступление вдоль побережья на север, настигая и захватывая обозы...
     - У нас еще есть шанс избежать настоящего боя, - сказал Туров,  когда
все, наконец, замолчали. - Я прошу всех  задуматься  о  том  положении,  в
котором мы оказались...
     - По чьей вине? - вскочил Адлерберг.
     - Я вам могу назвать фамилию, - пожал плечами Туров,  -  но  что  это
даст?
     - И это будет, конечно, не фамилия Туров?
     - Нет. Я не отдавал приказа вводить вас сюда - и не  отдавал  приказа
оставить вас здесь. Единственный человек, обладающий  властью  отдать  эти
приказы...
     - Миша Меченый, - хмуро закончил Адлерберг. - Это нам ничего не дает.
     - А если меня прислонить к стенке - это что-то даст?
     - Короче, - сказал Адлерберг. - Свою  вину  за  все  произошедшее  вы
отрицаете?
     Это паранойя, подумал Туров. С ними уже ничего не сделать.
     - Если за все - то отрицаю. Признаю лишь, что развалил  дисциплину  в
группе и выпустил из рук управление ею. Но я никогда и  подумать  не  мог,
что прапорщики и офицеры КГБ за три дня сумеют превратиться в  отъявленных
махновцев...
     Молчат. Съели.
     - Оправдывает и вас, и в  какой-то  степени  меня  лишь  то,  что  мы
оказались в положении совершенно безвыходном. Я прошу сейчас всех спокойно
и очень холодно произнести про себя: мы - здесь - застряли - на - годы. Не
исключено, что навсегда. Понимаете, что это значит? Мы ведь не сможем  все
время воевать...
     Он сделал паузу. Все ждали.
     Дяденька, выведи...
     - Я сам пойду парламентером. Может быть, мне удастся объяснить...
     Автобус подпрыгнул, и тут же тугой удар близкого разрыва  забил  уши.
Поэтому накатывающиеся плотные цепи солдат в зеленых  мундирах  он  видел,
как в немом кино...
     Не из чего было сделать белый флаг!
     Потом - под танками задрожала земля...


     Петр  Сергеевич  бросил  бинокль.  Не  было  сил  смотреть  на   это.
Гренадеры, которые утром стояли перед ним - гибли сотнями под  пулеметами,
под гусеницами танков... Он знал, что так и будет, что в  этом  и  состоит
сатанинский план - но невыносимо было видеть... А  через  минуту  наступит
очередь его бригады - вот так же гибнуть в огне. Только  мы,  может  быть,
сумеем ужалить в ответ...
     Ночью никто не  спал.  Настроение  было  взвинченно-веселое.  Травили
анекдоты, пели.  Знали:  те,  кто  завтра  останется  живой,  получит  все
гражданские права для себя, семьи и еще двух человек по своему выбору.  На
эту тему почему-то было особенно много смеха. А ведь после всего,  подумал
Забелин, Хармони уже не удастся  удержать...  Независимо  от  исхода  боя,
исхода войны - тесто поперло. Уже не загнать обратно. Он не  знал,  хорошо
это или плохо...
     Внизу по дороге рванули вперед два танка - прямо на батарею  капитана
Губернаторова. Пушки стояли  за  земляным  валом,  старые  четырехдюймовые
гладкоствольные. Ничто они были против танков. Так, приманка...
     Справа и слева от дороги сидели в замаскированных окопах  добровольцы
с безоткатными орудиями.  На  испытаниях  кумулятивные  снаряды  прошивали
сорокасантиметровую стальную плиту...


     - Они подожгли Павлика и Кольку!
     - Что?!
     - Они подожгли Павлика и Кольку! У них ПТО! Ты слышишь? У них ПТО!
     - Этого не может быть!
     - Я же видел сам! Били в борта! Они пробивают броню!
     - Понял... Седьмой, девятый! Вперед, к третьему и шестому - но близко
не подходить, обработать все по сторонам дорог - осколочными! Четвертый  и
пятый - выйти из боя, пополнить боекомплект. Как поняли?
     - Есть пополнить...
     Откуда у них ПТО? И - кипятком: Марин! Значит,  и  он  здесь...  И  -
может быть убит нами, последний мостик, последняя надежда...
     Плохо, что мы опять играем  не  в  свою  игру.  Нас  раздразнили  тем
ударом. Не делаем ли мы то, чего от нас почему-то хотят?..
     Не могу думать.
     Зверь. Просто бросаюсь.
     Но все, что остается - вперед и еще раз вперед. Равнина и путь на юг.
Там у нас будет преимущество не только в огне, но и в  подвижности.  Здесь
слишком тесно, здесь мы уязвимы. Да, надо вырваться  -  и  сразу  посылать
парламентеров.
     Плохой участок - почти полкилометра: узкая долина  иссохшей  речушки.
Но если пробиться здесь - дальше будет почти  легко.  Поднять  вертолет  и
обработать сверху...


     - Не жалеют снарядов... - сказал Денисов.
     Четыре танка издалека и не слишком торопливо расстреливали  из  пушек
позиции добровольцев. Не верилось, что там кто-то мог остаться живой.
     - Сейчас пойдут. Сейчас обязательно пойдут...
     Но прошло три четверти часа, прежде чем передние  танки  качнулись  и
понеслись вперед, по дороге, ведущей к выходу на равнину.
     - Эти остаются прикрывать... молодцы...
     Вертолет  несколько  раз  прошел  над  тесным  участком,  поливая  из
пулеметов кусты и камни.
     За танками ушли пять БМД. Остальные окружили грузовики и цистерны - и
двинулись следом.
     Тянулось молчание.
     - Чего ждешь, майор? - хрипло сказал Денисов. - Уйдут...
     - Нет, - покачал головой Алик. - Они уже мои.
     Они мои, содрогнувшись, подумал он. Они все мои.  На  всю  оставшуюся
жизнь... может быть, на пять минут, а может быть... Это пылало в  каком-то
далеком уголке сознания, а все  остальное  было  как  из  сырого  тяжелого
дерева. Так было когда-то перед экзаменом по  истории  -  решался  вопрос,
остаться ли ему в школе или отправляться в техникум. Так  было,  когда  он
наконец узнал правду про Транквилиум... пришлось быстро принимать решения,
а сознание было именно таким: деревянным. И сравнительно недавно, когда он
освобождал Глеба... тогда  требовалось  решить...  впрочем,  это  неважно.
Хорошо, что он не прельстился тогда иллюзорной  идеей...  все,  хватит  об
этом. Хватит.
     Тот, деревянный, повернулся и сказал:
     - Ильюха, ракету!


     Будто кто-то огромный подхватил штабной автобус под капот и опрокинул
на спину, как жука. Турову казалось, что он плывет в  черной  воде,  не  в
силах вынырнуть. В