ную
донельзя: угол печи обвалился, чугунная плита  стояла  косо,  -  прошел  в
кладовую. Здесь на плечиках,  прикрытые  полиэтиленовыми  чехлами,  висели
костюмы. Чемдалов бездумно переоделся, взял  зонтик,  брызнул  на  манишку
одеколоном "Фортуна". Дальше путь его лежал по помосту, ведущему к  двери,
через которую в обычном мире наполняют кладовую продуктами.  Он  прошел  в
нее и оказался в довольно узком - как здесь помещаются телеги и фургоны? -
промежутке между двумя глухими стенами. Теперь -  вон  по  той  приставной
лестнице к окошку на втором этаже, закрытому тяжелыми ставнями и запертому
на ключ...
     Он отпер замок, потянул ставень на себя. Последнее, что он  увидел  в
жизни, - это маленькая черная дырочка, смотрящая ему прямо между  глаз,  и
чье-то полуотвернутое лицо по ту сторону. Потом плеснуло лиловым, и больше
ничего не было.


     (Через несколько минут труп  Чемдалова  сожрал  Белый  Огонь,  сожрал
вместе с теневым домом купца Джона Хаппера, богатейшего человека в  Шарпе.
Через какие-то микропроходы  пламя  просочилось  и  в  реальный  мир,  дом
занялся, но подоспевшие  пожарные  отстояли  его.  Случившийся  поблизости
полковник  внутренней  службы  Кристофер  Вильямс  тепло  поздравил  их  с
успехом...)



                                    22

     Неделя беспрерывных  косых  дождей  (шла  перемена  ветров)  внезапно
измучила Светлану так, как не измучила ставшая вдруг давней,  полузабытой,
почти небывшей - ее безумная одиссея. Наверное, просто кончались силы...
     Хотелось лежать и зло плакать - зло и  бессильно.  Черные  мысли  она
гнала, но ничего не могла поделать с бессилием и  злостью.  Это  было  как
дождь, это следовало пережить... как дождь, который  хлюпал  за  окнами  и
напитывал воздух сырой тоской.
     Сайрус, милый, ты лучше не подходи ко мне, шептала она  беззвучно,  я
ведь почти не человек сейчас, я не та, которую ты обронил из рук, и не та,
которая упала тебе в руки. Я рычу на всех, кто приближается. Я  их  боюсь,
они могут сожрать моих щенков. Я их ненавижу... Сайрус, Сай, ты  ведь  все
понимаешь, да? Найди себе любовницу, нам обоим будет легче. Нет, я тут  же
убью ее, как только  узнаю.  Сделай  что-нибудь  со  мной,  преврати  меня
обратно в человека, ты же можешь... Он не мог, и она это знала.
     Ах, столько надо было сказать, а получается так мало  и  не  то.  Как
будто я не знаю языка, как будто молчала  сто  лет.  Вырывается  фраза,  в
которую я вкладываю все, а люди слышат лишь: "Зачем нужно столько времени?
Из-за него все беды..." Глупо, Господи...
     А если бы и правда, одной фразой? Одной строкой, строфой? Не главное,
а то, что остается, когда слова уходят, истираясь? Сейчас скажу...  Я  все
еще жива. Да, я - жива...
     Ответа нет. Молчит презренный  мир.  Я  для  него  ничто,  пылинка  в
янтаре. Стена дождя, как пир то слез, то миражей, то дев морских,  то  то,
то это... тянутся слова, картинки в фонаре, наскучив  ролью,  меняются,  и
промежуток фраз висит, висит, пока хватает сил, и  -  рушится  цветник.  И
лепесток приник и плачет по ночам, но тризна по свечам, рассеивавшим тьму,
отложена. Тому - не быть...
     Не быть и не желать...
     Остались тени.
     Тенью она бродила по дому,  с  такими  же  тенями  сближаясь,  но  не
сталкиваясь. Все протекало  насквозь.  А  иногда  -  будто  горячий  шарик
вырастал под кожей на границе шеи и подбородка,  и  тогда  воздух  не  мог
пройти в грудь, и подступал страх и гнев. Зачем вы сделали со мной  такое?
Хотелось ударить кого-то - перенести на него свою боль и свой  страх.  Она
сдерживалась из последних сил. Вся пища  была  незнакомой.  Я  не  женщина
больше и не жена! - кричала она в подушку. Сайрус был терпелив и заботлив,
как брат, как отец, и это душило.
     Лучше бы он бил меня...
     Если бы он не позволял мне так распускаться, я бы и не  распускалась.
Не распускаюсь же я в школе...
     В школе она была деловита и приветлива, хотя окружающих иногда пугала
тень безумия в ее глазах.
     Наконец вернулось солнце. Небо стало светлым, чуть тронутым белизной.
Вернулись краски этих мест: светлая, с намеком  на  серебристость,  зелень
травы и листьев, белая глина множества  обрывов  и  овражков,  проселочных
дорог, кирпичных кладок, абрикосовый цвет черепичных крыш. По утрам лощины
наполнялись туманом.
     Прошли всего два солнечных дня, и тоска отступила. А на третий  день,
ближе к вечеру, к  воротам  (всегда  распахнутым)  Милкстримлита  подкатил
фаэтон доктора Фолланда. Но вместо доктора из него вышел бородатый человек
в морской форме. Светлана, смотревшая из окна, вдруг почувствовала, что  у
нее исчезли ноги. На раскинутых руках она слетела вниз - и  понеслась  над
белой землей.
     - Папка приехал! Папка, мой хороший, ты приехал! Па-апка!!!
     - Светка...


     Штормило жутко. На четвертый день капитан приказал сбавить ход:  угля
не хватало. Ставить паруса было бессмысленно: ветер менялся ежеминутно. От
ударов "толкачей", вертикальных волн, бьющих порой  саженей  на  двадцать,
расшатались заклепки, стальной корпус "Музгара" дал течь. Помпы,  конечно,
справлялись пока...
     Не оказалось никого,  стойкого  к  морской  болезни.  Зеленые,  члены
экспедиции ваялись по койкам, поглощая  бренди  и  сухари  с  перцем.  Это
помогало  средне.  Но  даже  и  в  таком  состоянии   Варвара   продолжала
натаскивать Глеба.
     - Вот захотелось тебе поесть. В городе. Что ты делаешь?
     - Ищу, где написано: "Столовая", "Кафе"... э-э... "Кафетерий"...
     - Дальше.
     - Захожу. Если есть гардероб,  раздеваюсь.  Смотрю,  самообслуживание
там или нет.
     - Как определишь?
     - Должна быть длинная стойка со специальной  дорожкой  для  подносов.
Подносы должны стоять стопкой. На столике рядом. Часто  они  все  грязные.
Тогда можно повыбирать тот, который почище, или  крикнуть:  "Эй,  где  тут
чистые подносы?" Потом пойти вдоль стойки...
     - Ладно, это ты знаешь. Что такое жалобная книга?
     - Такая тетрадь, куда можно записать, что тебя плохо обслужили. Тогда
торговца накажут.
     - Как обратиться к продавщице?
     - Девушка.
     - А к милиционеру?
     - Э-э... Товарищ милиционер.
     - А просто к женщине на улице?
     - По-разному. Гражданка, например. Или просто: женщина.
     - Усвоил... Едем дальше.
     И они ехали дальше. Глеб узнал, чем отличаются понятия  "отмочить"  и
"замочить", "хлопнуть" и "трахнуть", "приплыть" и "причалить"... Не  будем
особо закашивать, сказала Варвара, делаем так:  ты  мальчик  из  приличной
семьи, мать и отец преподаватели в вузах, профессора, сам учишься в МГУ на
филфаке, брал академический отпуск на год по болезни... видок у тебя...  У
меня парень был, там учился на третьем курсе, так что я кое-что  знаю,  он
рассказывал. Значит, занятия начинаются первого октября, на картошку ты не
ездил из-за этого своего отпуска... ты все  понимаешь,  что  я  говорю?  Я
должен понимать или можно  просто  запомнить?  -  спросил  Глеб.  Лучше  -
понимать. Тогда объясняй...
     Она объясняла.
     Проклятая качка,  ругалась  она,  ну  да  ничего:  сойдем  на  берег,
обязательно тебя соблазню. Глеб усмехался. Он знал, что  на  берегу  такой
возможности у них не будет подавно...
     Хотя...
     С Варварой было легко.


     Отцу не  сказали  ничего.  А  он,  похоже,  что-то  зная  или  просто
догадываясь, ни о чем не расспрашивал.  Рассказывал  сам.  На  две  тысячи
миль, к самому подножию Кольцевых гор, ушли баркасы - на веслах, в  полный
штиль, при ста десяти градусах и  удушающей  влажности,  когда  вообще  не
бывает ничего сухого, одежда преет, сухари  превращаются  в  тесто,  крупа
горит, жестянки с мясом ржавеют насквозь, царапины и ссадины не  заживают,
не говоря уж о чем-то  серьезном...  Ночами  сходишь  с  ума:  бездна  под
ногами, и слышно, как она дышит; страхом наполнен сам воздух; право,  море
Смерти. Неделями не ступали на берег, да и какой он берег: соляная кора на
мили вдаль и на многие сажени  в  глубину.  Лишь  местами  на  высоких,  с
плоскими вершинами утесах видны были растения  самого  невозможного  вида.
Синие хвощи в рост человека, деревья с волосатыми стволами,  вздрагивающие
от прикосновения... Самое жуткое впечатление - от подножия Кольцевых  гор.
Из черной воды встает вертикально черная стена и уходит  в  самое  небо...
так и не удалось  найти  места,  где  можно  высадиться,  и  лишь  однажды
зацепились баграми и  кошками  и  набрали  из  расселин  камней:  осколков
мориона и обсидиана...
     Не все вернулись: сгинули бесследно два  бота  с  продовольствием  во
время  разбивки  промежуточного  лагеря,  и  в  штиль  в  миле  от  берега
опрокинулся баркас с гелиографом: доктор Уэкетт проводил  съемки.  В  воде
моря Смерти очень трудно утонуть: она слишком соленая и плотная; но  возле
опрокинутого баркаса спасатели не обнаружили никого... И было  еще  немало
смертей от болезней и несчастных  случаев,  и  была  даже  драка  с  двумя
убитыми на месте и двумя умершими спустя день - это уже на обратном  пути,
когда вдруг кончились силы. Один офицер сошел  с  ума  и  ушел  в  соляную
пустыню, в адское пекло, в безводье. Но все же -  вернулись,  в  основном.
Впервые дошли до конца мира и вернулись.
     Как будто многие годы прошли, так все изменилось. Их никто  не  ждал,
все забыли о  них.  Горы  дневников,  образцов,  зарисовок,  непроявленных
фотопластинок - так и лежат, наверное, в пакгаузах  Порт-Блесседа.  Банки,
хранившие деньги экспедиции, прогорели; жалованья  уплатили  едва  десятую
часть. Ни чиновникам, ни ученым нет дела ни до чего, кроме денег и выборов
- только об этом они и могут думать. Деньги - сейчас, выборы -  через  два
месяца... теперь уже через месяц с небольшим. Какие-то люди ходят группами
по  улицам  столицы,  очень  неприятные  лица.   Плакаты   самого   дикого
содержания. Все знакомые - в  состоянии  паники.  И  все  пытаются  что-то
купить, купить, купить. У всех одна забота. Цены безумные. Ньюхоуп  всегда
был дорогим городом, но ведь не настолько же! Суетно и дымно. В  сравнении
с ним Порт-Блессед строг и спокоен.  И  даже  Порт-Элизабет.  Хотя  и  там
чувствуется лихорадочность. На улицах много военных. Все это неприятно...
     В один из дней середины октября  Борис  Иванович  и  Сайрус  ушли  на
охоту, вернулись вечером, настреляв бекасов...  Ночью  Сайрус  вошел  -  в
спальню Светланы.
     - Не спишь? - шепотом спросил он.
     - Нет, - отозвалась Светлана.
     - Я хотел бы попросить тебя вот о чем... - начал он, присаживаясь  на
край кровати. - Мы сегодня разговаривали, и... как бы сказать... В  общем,
пожалуйста: попроси его остаться здесь, с нами.
     - Ты чем-то обидел его? - резко спросила Светлана.
     - Почему ты так решила? О,  я  неправильно,  наверное,  сформулировал
просьбу. Нет, нежная, я его не обижал - это немыслимо для меня. Я  слишком
его уважаю. Но беда вот в чем: он, кажется, решил возвратиться в Палладию.
     - Не может быть! Его же сразу арестуют!
     - Это не совсем так. Видишь ли, объявлена амнистия  республиканцам  и
вообще  всем,  замешанным  в  событиях  семьдесят  второго   года.   Людей
возвращают из ссылок, выпускают из тюрем. На Посту Веселом  отец  встретил
своего бывшего сослуживца. Восстановлен в дворянстве, в  воинском  звании.
Получил земли - правда, без  крестьян.  В  соответствии  с  воззрениями...
Теперь строит крепость.
     - Сайрус, а ты правильно его понял? Ведь мне-то он ничего не сказал -
а должен бы первой... и вообще - он что, хочет  меня  бросить  совсем?  Не
дождаться, пока... Это не похоже на него, Сай. И вообще - что он оставил в
этой Палладии?
     - Не знаю, нежная. И о тебе у него сердце болит. Но, понимаешь  ли...
Похоже, что будет война.
     - Какая война? Ты о чем?
     - Как в девятьсот первом. Между нами и Палладией.
     - Сай, это невозможно! Это дикость какая-то... даже подумать...
     - Да, это дикость, дорогая, и я бы согласился с тобой, но...  слишком
уж многим она желательна. Из тех, разумеется, кто  сам  никогда  себя  под
пулю не подставит. Но... ты же помнишь мятеж?
     - Да... помню... И что?
     - Он был нелеп и никому, в сущности, не нужен. Но - состоялся.  Война
тоже нелепа и никому, казалось бы, не нужна. У  нас  нет  спорных  земель,
напротив - огромные незаселенные территории. Но как-то так получается, что
все настоящие изменения в мире происходят посредством войны - а  наш  мир,
похоже, твердо вознамерился измениться. Не  думаю,  что  кто-то  конкретно
решит начать войну... Извини, я зарассуждался. Весь день только об этом  и
говорили... Так вот: я тебя очень прошу помочь мне уговорить отца остаться
здесь, с нами. Или... пусть заберет тебя с собой. Да, это  было  бы  лучше
всего.
     - Сайрус, что ты такое говоришь?!
     - Видишь ли... Если начнется эта война - то тут же начнется и  другая
война, внутренняя. И наш бедный остров окажется в самом центре бури.
     - Сайрус, я понимаю тебя. Молчи: может быть, я  понимаю  тебя  лучше,
чем кто-либо на этом свете. Я знаю, как чувствует  себя  женщина,  которая
собирается родить, какие опасности ей  мнятся...  Должно  быть,  у  мужчин
бывает что-то подобное. Не возражай! Я не уеду от тебя.  Я  не  отойду  от
тебя ни на один шаг, иначе... после того, что сделал ты, от чего отказался
ты... ради меня... я буду... буду... - она всхлипнула и замолчала. -  Сай,
я не знаю ничего, я не знаю даже, любишь ли ты меня, и я сделаю  все,  что
ты мне скажешь, все, понимаешь, все... но если я не буду  тебя  видеть,  я
умру.


     Вильямс обвел  взглядом  лица  сидящих  за  столом  -  до  отвращения
самоуверенные лица людей, почему-то  уверенных  в  том,  что  все  в  мире
происходит по их воле  и  плану.  Они  приятно  заблуждались,  и  никакими
усилиями их не выбить было за границы этого заблуждения.
     - Переворот следовало совершать летом, - терпеливо сказал он. - Когда
эти ублюдки шумели и  стреляли.  Сейчас  любое  резкое  движение  с  нашей
стороны вызовет обвал внизу. По нашим данным, бредуны и их подручные имеют
на руках несколько  миллиардов  фунтов  ассигнациями,  большое  количество
золота  в  монетах  и  слитках,  которое,  будучи   выброшено   на   рынок
одномоментно, полностью разрушит нашу кредитно-финансовую систему... Я  не
уверен, что они добиваются именно  этого,  но  прошу  иметь  в  виду:  они
способны это сделать. Кроме того, они имеют арсенал  из  нескольких  тысяч
винтовок армейского  образца,  а  также  некоторое  количество  оружия  из
Старого мира, которое по боевой эффективности превосходит наше  в  десятки
раз. Ими руководят профессиональные  бунтовщики,  прошедшие  подготовку  в
специальных лагерях где-то на островах  Тринити,  а  некоторые  -  даже  в
Старом мире. Впрочем, все это  вы  знаете.  Я  с  полной  ответственностью
утверждаю, что у правительства не хватит наличных  сил  и  средств,  чтобы
удержать эту кашу в горшочке. Равно как и не допустить к власти Макнеда  и
тех, кто стоит за ним, легальным путем... Впрочем, это мы уже обсудили.  Я
даже не слишком надеюсь на нашу армию и флот: среди офицеров  немало  тех,
кому риторика Макнеда по нутру. Итак,  еще  раз:  выборы  мы  проиграем  с
вероятностью двадцать к одному.  Весь  год  идет  четко  организованная  и
отлично проплаченная газетная кампания против правительства. А вы, господа
министры, просто соревнуетесь между собой в даче поводов  для  травли.  Мы
все знаем, чем вызвана инфляция. Но народ нашим разъяснениям не  верит,  а
вранью  Макнеда  верит  безоговорочно.  И  переубедить  народ  мы  уже  не
успеем... - Вильямс помолчал, собираясь с  мыслями.  -  Предлагаемый  вами
переворот, так сказать, в кругу семьи, еще более безнадежен, чем выборы...
Лично я вижу единственный выход из положения: сделать так, чтобы выборы не
состоялись. Поводов по закону два: карантин и война.  Карантин  объявлять,
слава Богу, не с чего...
     Зашевелились. Кто-то, глядя на президента, поднял руку.  Хоук  жестом
осадил его, кивнул Вильямсу: продолжайте.
     - Благодарю, ваше превосходительство. Итак, нам нужна  небольшая,  но
формально объявленная война - которая позволит не допустить войны большой,
всеобщей, настоящей. Что мы получаем?  Во-первых,  вносим  раскол  в  ряды
потенциальных повстанцев: их воинственная риторика сработает на нас. Нужно
ли менять власть, чтобы начать справедливую войну - если власть эту  войну
уже ведет? Мы перехватим  этот  флажок.  Далее  -  мобилизация.  Мощнейшее
средство для того, чтобы направить энергию  разрушения  в  иное  русло.  В
у_к_р_е_п_л_е_н_н_о_е_  русло.  Введение   военного   положения   позволит
провести необходимые аресты  и  интернировать  всех  подозреваемых,  а  не
только тех, чья вина доказана хотя бы следствием.  Более  того:  население
мгновенно займет сторону правительства, бредуны окажутся в изоляции - хотя
бы на время, но это время мы используем... Наконец,  главное:  в  условиях
войны мое подразделение сможет наконец покончить с  проникновением  в  наш
мир подрывных элементов, оружия и денег извне. Позвольте мне  не  оглашать
механизм этого, но... я обещаю. Итак, я предлагаю немедленно направить  Ее
Величеству конфиденциальную просьбу инсценировать  вторжение  на  один  из
пограничных островов:  Фьюнерел,  Эстер,  Левиатон.  Я  могу  выступить  в
качестве посланника, поскольку меня хорошо знают  палладийские  форбидеры.
Спасибо.
     Вильямс поклонился и сел.
     Несколько человек подняли руки, но Хоук на них не смотрел. Он смотрел
только на Вильямса.
     - Подобное - подобным, да?.. - он забарабанил пальцами по столу. -  Я
позволял себе думать об этом, но лишь в сослагательном наклонении: ах, как
кстати была  бы  маленькая  периферийная  война...  Спасибо  за  четкость,
полковник. Правда, вы  заинтриговали  меня  относительно  действий  вашего
подразделения... Не намекнете?
     - Нет, - на улыбку президента Вильямс не ответил.
     - Ну что ж... Прений не будет, господа.  Перерыв  до  четырех  часов.
Остаются: военный министр и министр финансов. И вы, полковник, тоже...


     - Вы великолепно владеете русским,  госпожа  Черри,  -  доцент  Роман
Бенедиктович Якоби благосклонно улыбнулся. - Даже трудно поверить, что  вы
впервые в Палладии.
     - В Эннансиэйшн огромная русская община, и я два  года  играла  в  их
театре. Мне специально  ставили  произношение.  Да,  это  были  прекрасные
времена...
     Они сидели на скамье в Якорном парке и смотрели на  корабли,  ровными
шпалерами протянувшиеся вдоль бонов. Их были многие десятки.
     - Старый парусный флот... - вздохнул Роман Бенедиктович. -  Как  жаль
будет лишиться его навсегда...
     - Не думаю, чтобы нам это грозило, -  сказала  Олив.  -  Насколько  я
знаю, у нас  просто  не  хватит  угля,  чтобы  перейти  на  чисто  паровое
плавание.
     - Увы, это не так, - Якоби покачал головой. - Запасы угля  огромны  -
просто  их  запрещено  разрабатывать...  Расскажите  мне  о  самом   ярком
впечатлении детства, пожалуйста.
     Олив не удивилась. Это была нормальная манера Якоби  вести  разговор.
Они  познакомились  на  пакетботе  и  продолжили  знакомство  на   берегу.
Знакомство быстро перешло в платонический роман, и Олив  чувствовала,  что
все идет к углублению отношений.  Жена  доцента,  женщина  тихая  и  очень
болезненная (если не сказать: постоянно больная), не возражала против этой
дружбы. Олив считала, что на ее месте тоже не стала бы возражать.
     Впрочем, к последней стадии  ухаживаний  доцент  еще  не  перешел,  а
однажды Олив поймала на себе его странный взгляд.
     - Самое яркое... - она задумалась.  -  Два  года  -  мне  тогда  было
восемь, потом девять - я жила у тетушек в Изольде. Изольда -  очень  милый
город, похожий на увеличенный до  нормальных  размеров  кукольный.  Дни  с
апреля по ноябрь я проводила на пляже - можно сказать, все дети там просто
жили. Такой  город  детей:  песчаные  зам