ами красноватая пустошь  справа,  темно-стального  цвета  река  и
скалы над нею, оглаженные и блестящие, будто  натертые  ваксой.  Неровный,
как спьяну  вычерченный,  Становой  хребет  далеко  позади.  И  -  залитая
стеклообразной массой воронка со стадион размером, и -  никаких  признаков
того, что здесь было сотворено людьми... насыпь с рельсами обрывается, как
обрубленная топором...
     Движок мотовоза  застучал,  зафыркал,  и  пейзаж  потек  мимо,  мимо,
выплывая из-за спины и собираясь в точку, как на картинке из  учебника,  а
потом мотовоз чуть вильнул задницей и въехал в длинную  темную  выемку,  и
все стало совсем другим. От двух эшелонов, накрытых здесь ударной  волной,
мало что  осталось;  солдаты  в  оранжевых  жилетах  и  без  них  медленно
ковырялись в обгорелом железном месиве. Хорошо,  людей  там  было  не  так
много, подумал Брянко, цистерны только да техника... Горело страшно.
     Они  миновали  место  катастрофы  и  вновь  оказались  под   солнцем.
Непонятно, как шла волна - здесь, например, уцелел даже фанерный ангар.  А
километрах в двух веером вывалило лес.
     Как Тунгусский метеорит...
     Полковник Валуев ждал их с нетерпением. Брянко подошел к нему.
     -  Виталий   Евгеньевич,   работы   можно   прекращать.   Официальное
распоряжение получите скоро...
     Сигарету спустя они уже качались и подпрыгивали в воздушных  потоках.
На "Антоне" до  Бадайбо,  ближайшего  приличного  аэродрома,  было  два  с
половиной часа лета...


     Олив проснулась. Было  предощущение  чего-то  необычайно  важного.  А
после пробуждения - возникло и ощущение  чьего-то  злого  присутствия.  Не
поднимая головы и не открывая глаз, она осмотрелась. Повернула  голову  на
подушке, бормотнула сонно...
     Нет, палата пуста. Но присутствие  не  прекращалось.  Олив  осторожно
перегнулась и заглянула под кровать. Серая тень  таилась  в  углу,  но  не
угрожала - просто сидела, и все.
     Оттуда, из-под кровати, выбирались иногда чешуйчатые птицы,  вырывали
клочья мяса из икр, из рук, тянулись к лицу. Но это вечерами, ночами...
     Нет, подумала Олив. Того, кто злой, еще нет. Он придет,  но  его  еще
нет.
     Медленно открылась дверь. Не та, которая вела в коридор  -  белая,  с
черным глазком, - а та, которая всегда за спиной.
     Олив села, набросила на плечи халат.  Пушистый.  Гостей,  даже  злых,
стоит принимать именно в пушистом халате...
     - Входите, господа! - сказала она громко.
     Руки коснулись ее.
     - Так сразу, да? - она стряхнула с себя черную  волосатую  лапищу.  -
Это не по закону...
     Но тут открылась другая дверь - белая. За нею не было  никого,  долго
не было никого, а потом резиново раздулись и заполнили  собой  весь  проем
две синие фигуры, гротескные, с огромными  ногами  и  огромными  ладонями,
обращенными вперед, с отвратительно маленькими лицами. Но это были царь  и
царица, и потому Олив быстро встала, поправила волосы и  сделала  глубокий
придворный реверанс, одновременно пытаясь оттолкнуть наглые  щупающие  где
попало руки.
     - Ваши величества, прошу вас, входите. Простите мой угрюмый вид...
     Царь был сегодня  в  жемчужном  жилете  и  голубой  мантии,  подбитой
колонком. Царица оказалась  мужчиной  -  почему-то  все,  входящие  в  эту
комнату, делались снизу по пояс голыми - но Олив постаралась  не  обращать
внимания на такую несообразность. То ли еще бывает...
     - Л'хту занцар апо тринахт, хтомо си авмирг ма врахт! - подняв  руку,
провозгласил царь: он был пророк и поэт.  -  Грисда  ур  тринахт  борку  -
альмирахт искиль ма тху!
     Грозные чеканные строки повергли Олив в ужас. Они предвещали позор  и
смерть. Но нельзя было возражать царю...
     - Да, ваше величество,  -  прошептала  она,  становясь  на  колени  и
опуская голову. - Так, как вы пожелаете...
     Она стояла на зеркале, а по ту сторону зеркала была  площадь,  толпа,
костер - и неумелый палач, мальчишка, пытающийся разжечь проклятый  костер
под дождем. Толпа давала ему советы, кричала,  хохотала,  и  наконец  даже
она, привязанная к столбу, нет, к кресту, почему-то к кресту  -  даже  она
начала давать ему советы, а  он  ерзал  и  суетился,  неумелый  испуганный
мальчишка, пытающийся казаться настоящим палачом...


     - Такие дела, князь,  -  доктор  Богушек  развел  руками.  -  Нам  не
пробиться к ней.
     - А нет ли в ее  безумии  системы,  Владимир  Францевич?  -  князь  в
сомнении потер бровь.
     - Система есть  в  любом  безумии.  Это  разум  бессистемен.  Она  не
безумна, вот в чем суть проблемы. То есть... - он замолчал.
     - Я, кажется, понимаю, что вы хотите сказать. Хотя сам я не улавливаю
разницы...
     - Нет, я о другом. Система, не система...  Есть  характерная  деталь.
Одна деталь, которая стоит системы.
     - Слушаю.
     - Дверь. Во всех ее экскурсах присутствует дверь. Она то  и  дело  то
перед ней, то за нею; то может пройти, то нет; и  за  дверью  ее  ждет  то
находка, то потеря... Но дверь присутствует всегда. Равно как  и  зеркало.
Дверь и зеркало. Вот в чем интерес.
     - Значит, вы принимаете наше предложение?
     - Не давите на меня. Я обещал подумать, и я подумаю.
     - Мы очень рассчитываем на вас, Владимир Францевич.  Может  оказаться
так, что в ваших руках окажется судьба короны...
     - Это меня и пугает. Калерию Вячеславовну посетим сейчас, или желаете
перевести дыхание?
     - Пойдемте сразу. Кстати, Глеб Марин знает, что это его мать?
     - Может статься, что и не знает. Сам он о ней не спрашивал ни разу, а
я ему в душу руками не лез...


     Меррилендскую эскадру  обнаружили  на  дальних  подступах  к  Хармони
второго  августа.  Известие  это  привез  авизо  "Заводной"  третьего   на
рассвете, и в полдень палладийская эскадра вышла в море.  Она  насчитывала
девять вымпелов: три новейшей постройки  бронепалубных  крейсера  "Орлан",
"Сарыч" и "Лунь", два старых,  но  прошедших  переоборудование  броненосца
"Святогор"  и  "Черномор",  легкий  крейсер  "Панголин"  и  три   фрегата:
"Ветеран", "Татарин" и  "Яр".  Полтора  десятка  мелких  судов:  корветов,
сторожевиков, канонерок -  должны  были  нагнать  эскадру  до  наступления
темноты.
     Вторжения трудовиков на Хармони  ожидали  уже  около  года.  Разведка
доносила о ходе его подготовки. Поэтому, с одной стороны, их ждали -  а  с
другой, когда ожидание растягивается на  год,  оно  почти  перестает  быть
ожиданием...
     По плану, осуществлять оборону Хармони должны были пятнадцать  боевых
кораблей линейного и первого классов. Еще в  апреле  их  столько  и  было.
Потом - начались ремонты, отзывы на другие операции...
     Под утро четвертого августа на северо-западе замечены были факелы над
трубами  пароходов  и  вспышки   сигнальных   прожекторов.   Контр-адмирал
Ухач-Огорович, более известный народу по прозвищу  "Македон",  скомандовал
поворот и перестроение. Ветер дул попутный.  Шли  под  парусами,  нагнетая
давление в  котлах.  В  четыре  утра,  в  первых  лучах  солнца,  марсовые
меррилендской эскадры заметили идущие  наперерез  чужие  корабли.  Адмирал
О'Греди скомандовал полный ход и полную готовность.
     Сражение началось в четыре пятьдесят пять.
     В эскадре О'Греди  насчитывалось  восемь  линейных  крейсеров  класса
"Карнэйшн": "Дэйлиа", "Лили", "Кризантемум",  "Астер",  "Лоурел",  "Роуз",
"Жасмин" и "Вайолит". Кроме того, имелись два фрегата: "Люпус" и "Агат", а
также охраняемый ими  конвой  из  шестнадцати  вооруженных  транспортов  с
десантом.
     Считая   только   артиллерию   главных   калибров,   стороны   имели:
шестидюймовых орудий: меррилендцы - восемьдесят, палладийцы  -  шестьдесят
два; восьмидюймовых орудий:  меррилендцы  -  сорок  восемь,  палладийцы  -
двадцать два; десятидюймовых: меррилендцы - ноль, палладийцы - двенадцать.
По  мощности  разового  залпа   эскадра   О'Греди   превосходила   эскадру
Ухач-Огоровича почти вдвое.
     Но Македон бил первым.
     О'Греди  шел  походным  ордером,  отягощенный   транспортами.   Когда
крейсера дали полный ход,  между  ними  и  транспортами  неизбежно  возник
разрыв, по ходу боя  все  возраставший.  Ухач-Огорович  шел  в  бой  двумя
колоннами, уступом:  "Орлан",  "Сарыч",  "Лунь"  и  "Панголин"  составляли
основную ударную силу, блокирующую голову неприятельской  колонны,  а  три
фрегата и броненосцы шли правее и на пять кабельтовых отставая, так что  у
наблюдателей О'Греди до  последней  минуты  создавалось  впечатление,  что
палладийские корабли выстроены в одну линию. И когда фрегаты увеличили ход
и втиснулись между своими крейсерами и  флагманом  О'Греди,  а  громоздкие
броненосцы оказались не вдали, не  в  хвосте  длинной  колонны,  а  совсем
рядом, на фланге - сделать уже ничего было нельзя.  Разве  что  выстрелить
первым.
     Но и этого меррилендский адмирал не успел. Залп фрегатов опередил его
на четверть минуты.
     Итак,  получилось   следующее:   все   палладийские   корабли   имели
возможность бить из всех орудий, за исключением  казематов  левого  борта;
меррилендские   могли   стрелять   только   носовыми;   лишь    три-четыре
меррилендских корабля могли вести  достаточно  эффективный  огонь,  прочие
находились  слишком  далеко  от  палладийского   строя.   Таким   образом,
первоначальное двойное превосходство в артиллерии сменилось на соотношение
примерно обратное: на каждые два палладийских снаряда О'Греди мог отвечать
едва ли одним, да и то это соотношение менялось все более в пользу моряков
Македона: уже через десять минут огневого  боя  флагман  О'Греди  "Дэйлиа"
перестал отвечать огнем на огонь, окутался дымом и отвалил влево.  Македон
перенес огонь на "Лили"...
     Три крейсера один за  другим  сгорели  в  фокусе  вогнутого  зеркала,
составленного палладийской эскадрой. Капитан второго ранга Дамс,  командир
"Лоурел", сломал строй и повел корабль круто вправо, на тройку потрепанных
фрегатов. За ним пошел "Роуз". "Жасмин" и "Вайолит"  остались  на  прежнем
курсе.
     Палладийской эскадре  тоже  пришлось  туго.  На  "Орлане"  взорвалась
носовая башня, два снаряда пробили цистерну с маслом и подожгли  его,  еще
один - разнес рулевую машину, и теперь бронзовое перо  руля  перекладывала
палубная команда, руками выбирая цепи. Матросы падали под градом осколков,
на смену упавших приходили новые... "Лунь" лишился  всех  офицеров,  огнем
руководил мальчишка-гардемарин; башнями командовали мичмана;  рулевой  вел
корабль сам, сообразуясь с собственным пониманием боя, "Сарыч" был истыкан
во множестве мест, и потом, копаясь  в  его  железных  потрохах,  инженеры
качали головами: вот здесь на вершок прошло... здесь на полвершка...  Лишь
в конце боя он получил снаряд в машину,  но  это  уже  ничего  не  решало.
"Панголин" медленно тонул, у  него  была  две  пробоины  ниже  ватерлинии,
машины работали только на откачку воды, переборки сдавали. Но  именно  его
восьмидюймовый  снаряд  поразил  крейсер  "Жасмин"  в  самое  сердце  -  в
пороховой погреб. Пламя вымахнуло до небес. С проломленным взрывной волной
бортом корабль стремительно лег на борт и стремительно затонул. С него  не
спасся никто.
     Короткая схватка "Лоурел" и "Роуз" с тройкой фрегатов  и  поспешивших
на помощь им "Орланом" была короткой. И без того понесшие огромные потери,
фрегаты  не  могли,  казалось,  оказать  серьезного  сопротивления  только
вступавшим в бой тяжелым крейсерам. Три попадания  подряд  восьмидюймовыми
развалили пополам "Яр".  Но  сосредоточенный  и  точный  огонь  комендоров
"Ветерана" и "Татарина" с короткой и неумолимо сокращающейся дистанции был
не менее страшен: носовую башню "Лоурел" заклинило, снесло фок-мачту и обе
дымовые трубы. "Роуз" получил полтора десятка попаданий с "Орлана", в  том
числе в котел и в машину. По инерции он прошел еще  около  мили  и  лег  в
дрейф. Тела ошпаренных моряков составляли жуткий его след...
     Это был разгром. "Астер", избитый до полной  неподвижности,  и  почти
невредимый "Вайолит" спустили флаги. "Лоурел" уходил  куда-то,  дымясь,  и
никто не знает,  что  с  ним  случилось  в  конце  концов.  На  горящие  и
неподвижные "Дэйлиа" и "Роуз" высадились абордажные  команды.  Сохранившие
ход "Лунь" и "Татарин", ведя сторожевики и корветы, направились к колоннам
практически беззащитных транспортов...
     Минул полдень.


     Этим же утром произошел другой морской бой, на этот раз бескровный. В
проливе  Картера,  между  островами  Беллей  и  Волантир,  старенькая,   с
изношенными машинами  канонерка  "Энн"  попыталась  перехватить  идущий  с
необычайной скоростью парусник странного вида. Капитан канонерки  в  своем
рапорте использовал обороты "как нам  показалось",  "возможно,  что..."  и
прочие подобные; в действительности же он  ясно  видел  (поскольку  владел
лучшим на флоте биноклем работы мастера Арфонса - с двадцатичетырехкратным
увеличением), что парусник  имеет  два  очень  длинных  и  узких  корпуса,
соединенных широким аркообразным пролетом. Две мачты  в  форме  буквы  "А"
были наклонены вперед; непривычного кроя паруса располагались под довольно
большим углом к вертикали и сейчас, при ходе под крутой бакштаг, не только
гнали судно вперед, но и выхватывали его из воды. Немало людей  стояло  на
мостике, на пролете и на самих корпусах, опираясь на  леера.  В  ответ  на
выстрел  канонерки  -  бомба  боднула  волны  кабельтовых  в  двух  позади
парусника - на корме  его  порывисто  засверкало,  и  три  секунды  спустя
цепочка пенистых столбов отделила канонерку от цели.  И  капитан  каким-то
внутренним чутьем понял, что не промахом это было,  а  предупреждением,  и
скомандовал лево на борт...


     "Воланд" вошел в Срединное море. На борту его, помимо  команды,  было
около двухсот  пассажиров:  молодых  мужчин,  русских  и  американцев,  не
понаслышке знающих, что  такое  танки.  Безоткатные  орудия,  производство
которых на Хармони лихорадочно осваивали весь последний год, прошивали  на
полигонах десятидюймовую кованую сталь.


     Олив расчесывала волосы перед  зеркалом,  присматриваясь  и  повторяя
движения той, другой  Олив,  которая  стояла  за  стеклом.  Потом  та,  за
стеклом, тревожно замерла  и  прислушалась.  Вздохнула,  виновато  развела
руками, отложила гребень, кивнула на прощание и заторопилась к выходу.  За
дверью была длинная  зыбкая  лестница  из  неструганых  досок,  грязная  и
скрипучая.  Лестница  выводила  к  светлому   четырехугольному   отверстию
непонятно в чем. Олив спустилась - ступени опасно прогибались  -  и  вышла
наружу. Белая, будто мукой обсыпанная, земля, непонятно чего  развалины...
Лишь черные столбы с оборванными проволоками стояли, как похоронные  свечи
в белом свадебном торте. Идти можно было только прямо. Зовущий голос - его
не слышно ушами, но если распахнуть грудь... Серая лошадь  выбежала  из-за
угла дома, висящего на струях  застывшего  дождя,  мелко  засемени,  пошла
боком, боком - и легла, дернула ногой... все. Что-то приподнялось над  нею
- невидимое, воздушное... так фокусник срывает со столика шелковый платок,
так хозяйка убирает салфетку с пирога... Черный зверь  с  крыльями  сжался
для прыжка на месте мертвой лошади. Он был  похож  на  гигантскую  летучую
мышь в крокодиловой коже. Олив вскрикнула - но нельзя было не идти, а идти
можно было только прямо.
     Она прошла мимо зверя - и долго чувствовала его прожигающий взгляд.
     Башня впереди была такой: будто  из  узкой  щели  в  стене  выбирался
человек, почти выбрался, и тут его застало  окаменение.  Вот  рука...  вот
нога со вздувшейся от безумной натуги мышцами...  вот  плечо,  шея.  Лицо.
Красивое лицо.  Короткий  нос  с  прямой  спинкой,  упрямый  подбородок...
Никогда не видела она этого человека. Второй, похожий на упавшую гранитную
статую, до половины ушел в землю, преграждая  дорогу.  Она  обогнула  его,
посмотрела назад. Это был  Вильямс.  Обросшего  бородой,  изможденного,  с
безумными глазами - она его все равно узнала. И был кто-то третий,  черный
всадник, два коня следом, - он приближался, но почему-то не был виден;  но
Вильямс, припавший ухом к земле, слышал его: жажда возмездия  и  решимость
отразилась на гранитном  лице,  он  приподнялся,  камень  его  тела  пошел
трещинами...


     ...он приподнялся и в лицо Глеба уставилась бульдожья рожа револьвера
не стреляйте полковник это я Глеб но все заволокло синим с пробелью  дымом
и тяжелый кусок свинца боднул его в грудь и все перевернулось и боль  была
такая что невозможно вспомнить пробило насквозь ломом и осторожно  уложили
на черт знает откуда взявшиеся носилки и повезли покачивая все плыло и  не
было сил вздохнуть и открыть глаза...


     ...будто удар грома, неслышный другим. Она даже оглянулась назад,  но
там не было ни туч, ни  пушек.  Отряд  уходил  в  пустоши  предгорий,  где
человека нельзя найти, если он этого не захочет. Билли всхлипнул, но не от
того, конечно, что услышал гром, а - просто она слишком крепко прижала его
к груди. И вот уже неделя - а эхо того грома будто бы так и  прокатывается
над головой.


     - А что предлагаете вы? - спросил Новый.
     Василий Васильевич помедлил.
     - Приложить все  усилия  к  выводу  группы  вторжения,  -  сказал  он
наконец. - Уничтожить технику,  стереть  следы  своего  пребывания.  Очень
медленно и аккуратно восстановить резидентуры.  Сейчас  мы  действуем,  не
имея девяноста пяти процентов необходимой информации...
     - Это сколько же вы тогда имеете? - махнул  ладошкой  Новый.  -  Пять
процентов  или   девяносто   четыре?   Непонятно   выражаетесь,   товаришш
генерал-майор, четче надо, внятнее...
     - Вы меня не сбивайте, Михал Сергеич, я и сам  собьюсь,  когда  время
подойдет, - сопляк, подумал  Василий  Васильевич,  со  мной  Ю-Вы  так  не
говорил, а уж он-то был не тебе чета... да со мной, пацаном  еще,  Сталина
за руку здоровался, понимал дело, а ты...  -  Сейчас,  пользуясь  тамошней
смутой, не составит труда восстановить агентурную сеть. На это  уйдет,  по
нашим прикидкам, полтора года.  И  уже  после  того  возобновлять  попытки
влияния на ситуацию в целом.
     - А пока, значит, признать свое полное поражение и быстренько уносить
ноги, так, что ли, товаришш генерал?
     - Так точно. Напомню лишь, что именно виртуозная  операция  по  уносу
ног стяжала Суворову Александру Васильевичу славу военного гения.
     - Не надо нам тут демагогии, не надо. Военный гений,  понимаш...  Как
много людей в полном курсе дел относительно группа "Буря"?
     - Целиком и полностью - одиннадцать. Частично -  около  ста.  По  эту
сторону. Там...
     - Недопустимо много. И как  же  вы,  бляди,  сумели  допустить  такой
провал? Как, я вас спрашиваю?
     - Товарищ Генеральный...
     - Тихо! Нет у нас теперь асимметричного ответа - ты это понимашш? Что
- космические лазеры клепать нам, да? Так ты это полагаеш? Или - есть  еще
надежда? - тихо спросил Новый. - Есть надежда, генерал, а? Есть?
     Василий Васильевич помедлил.
     - Надежда есть, - сказал он. - Мыслей настоящих пока нет...
     Теперь помедлил Новый.
     Маскировочные мероприятия  какие  вами  запланированы?  Дезинформация
какая?
     - Атомный взрыв в мирных целях...
     - Это хорошо. Это пойдет, это проглотят. Дальше: как  вы  собираетесь
выводить группу?
     - Через оставшиеся точечные проходы. Есть несколько в  Магадане,  это
было бы приемлемо,  но  с  той  стороны  расположен  Порт-Элизабет,  центр
народной  власти...  может   получиться   нежелательная   коллизия,   даже
столкновение, а это не в наших интересах. Сейчас расчищают  старый  проход
на станции Ерофей Павлович, он ведет на пустынный берег. Собираюсь вывести
через него. Технику, как я уже сказал, придется уничтожить на месте.
     - Понятно... - Новый посмотрел на свои руки, как будто на  ладонях  у
него была написана шпаргалка. - Вы, товаришш генерал-майор, посидите  пока
в приемной...
     Даже тот день, когда Ю-Вы наподдал ему по