почти без потерь. Когда  подвели  итоги  этого
второго дня, оказалось, что сбито четыре самолета и еще четыре "ушли  со
снижением, факт падения не  зафиксирован";  бомбами  выведено  из  строя
одиннадцать орудий, тридцать два артиллериста убито, девятнадцать  ране-
но. Противник решил применять тактику измора.
   Работы приостановились. Саперам грозили не столько бомбы, сколько ос-
колки снарядов: падая с такой высоты, они сохраняли убойную силу - круп-
ные осколки, разумеется. Зенитные снаряды создаются  с  таким  расчетом,
чтобы при взрыве возникало большое количество мелких  осколков,  имеющих
очень большую начальную скорость - два-два с половиной километра  в  се-
кунду. Такой осколок, весящий десять-пятнадцать граммов,  встречая  пре-
пятствие, производит огромные разрушения; однако такую большую  скорость
он сохраняет на дистанции пятьдесят метров или чуть больше. Он вязнет  в
воздухе, как в песке, и падает на землю, уже безопасный и остывший.  Од-
нако из-за отклонений в  технологии  производства  взрывчатки,  корпусов
снарядов или взрывателей, из-за повышенной хрупкости или излишней  проч-
ности металла, или по другим причинам - но иногда, исключительно  редко,
в отдельных случаях при разрыве снаряда образуются  один  или  несколько
крупных осколков. Вес их колеблется  от  ста  граммов  до  килограмма  и
больше, а начальная скорость сравнительно невелика, и в деле противовоз-
душной обороны их значение близко к нулю - рой быстролетящих мелких  ос-
колков произведет в конструкции самолета  куда  больше  разрушений,  чем
один крупный и сравнительно медленный осколок; но потенциальная  энергия
его высока - из-за большой массы - и, по пути к земле трансформируясь  в
кинетическую, приводит в случае соприкосновения осколка  с  человеческим
телом к летальному исходу. Сами понимаете, при зенитном огне под осколки
подворачиваются тела тех, кого огонь этот призван защищать. Но - лес ру-
бят...
   Когда над головой рвутся десятки тысяч снарядов, крупные осколки  па-
дают дождем. Стали защищаться от осколков. Над рабочими местами  устано-
вили навесы из листовой стали, наделали огромное количество щитов, чтобы
прикрываться,  пересекая  открытые  пространства.  При  монтаже  навесов
больше полусотни саперов выбыло из строя, из них половина -  безвозврат-
но; зато работы возобновились и продолжались и днем и ночью.
   Где-то через неделю после возобновления работ в блиндаж к  киношникам
забрел инженер Юнгман. Он был явно не в себе, впервые  Петер  видел  его
настолько беспомощным. Баттен подливал ему шнапс, инженер пил,  не  хме-
лея, потом отказался: не в коня корм,- но не уходил,  а  все  порывался,
кажется, о чем-то поговорить, но все время - казалось Петеру - не решал-
ся и говорил о том, что не имело ни к чему ни  малейшего  отношения:  то
как женился во второй раз на женщине, выходящей замуж в  четвертый  раз,
то перескакивал на свое детство и странным образом увязывал умение  пла-
вать и способность чувствовать свои ошибки, еще  не  осознавая  их,  то,
чуть не плача, доказывал, что взрывать те мосты, которые только что  пе-
ред этим строил,занятие не для разумного человека,  но  делать  это  ему
приходилось, и многократно, поэтому за принадлежность  свою  к  разумным
существам он не поручится, то пространно излагал нечто о границе сред, и
даже Петер со своим высшим техническим его не понял...
   Погас свет, и минуту спустя  лампочки  чуть  затеплились  багровым  -
что-то случилось на электростанции. Тревоги, впрочем, не было, не было и
посторонних звуков наподобие взрывов или выстрелов. Глаза привыкли к по-
лумраку, и разговор возобновился, кто-то что-то сказал о неприспособлен-
ности человека к военно-полевым условиям, Петер возразил в  том  смысле,
что попробуете еще настоящих окопов, и здешняя жизнь представится  раем,
и тут Юнгман сказал:
   - Ничего, приспособится человек.  Машина  приспособит,-  и  улыбнулся
жестковато.
   И голос его, и улыбка как-то обращали на себя внимание, и Петер спро-
сил:
   - Машина? Какая машина?
   - Вообще машина. Машина с большой буквы.
   Юнгман встал, уронил табурет и даже не заметил этого.  Его,  кажется,
прорвало:
   -  Человечество...  прогресс...  процветание...  свобода,  равенство,
братство и счастье... Чушь! Человек пребывает  в  приятной  уверенности,
что он является если не центром вселенной, то уж хотя бы  царем  природы
здесь, на нашей планете. Чушь, чушь! С той минуты, когда первая обезьяна
взяла в руки палку и привязала к ней камень, человек возник и сразу  ис-
чез, потому что появилась Машина. Нет человека в природе! Есть Машина, и
есть полужидкие создания, которые при ней  прижились.  Человек  как  вид
давно уже не подвержен эволюции, за  него  эволюционирует  Машина.  Идет
эволюция Машины, и человек является только средством этой эволюции,  так
сказать, мутагенным фактором. Машина вполне  сознательно  отбирает  себе
людей. Когда-то ей понадобились люди с хорошо развитой кистью - они были
отобраны и дали потомство, прочие сгинули. Ей нужны люди с хорошо разви-
тым мозгом, на случай возникновения каких-либо кризисных  ситуаций,пожа-
луйста, человек имеет мозг, стократно превосходящий тот, который ему не-
обходим повседневно. Машина не подчиняет себе людей, это смешно - она их
отбирает и развивает в соответствии со своими потребностями. Сегодняшни-
ми своими потребностями, заметьте. Эволюция  слепа.  Каменный  топор  не
знал, что ему предстоит стать бронзовым, потом железным, потом  бензопи-
лой. Он просто потихонечку превращается из одного в другое. Цели у  эво-
люции нет. Точнее, ее никто не знает - ни Машина, ни, тем  более,  чело-
век. Конструктор, создающий новую форму Машины - ракету, скажем,-  знает
о результате своей работы не больше, чем космическая частица, поражающая
яйцеклетку...
   - Подождите, Юнгман,- сказал Петер.- Машина, по-вашему,это...
   - Совокупность всех машин и механизмов, существующих сейчас в мире.
   - Ага,- сказал Петер и задумался. Ему представились на миг расползши-
еся по континентам железные шевелящиеся заросли,  маслянисто  блестящие,
сверкающие, ветвящиеся, как кораллы...
   - ...как кораллы,- подхватил его мысль инженер Юнгман, и Петер  снова
стал его слушать.- Новые слои нарастают, старые отмирают, все это приоб-
ретает самые причудливые формы - притом старые слои не умирают сами  со-
бой, новые душат их, отнимая металл, энергию, людей  -  это  приводит  к
конфликтам...
   - И государственные границы,- напомнил Петер.
   - Нет,- сказал Юнгман.- Это другое. Государственные границы для Маши-
ны - это как бы клеточные мембраны, они создают необходимую для развития
разность потенциалов... впрочем, когда эта разность  превосходит  крити-
ческую, границы не выдерживают...
   - Тогда война?
   - Не обязательно. Аншлюс, колонизация, свободная торговля...
   - А война?
   - Война, мне кажется,- это когда у Машины возникает что-то вроде  ра-
ковой опухоли, и она ее удаляет...
   - Интересно,- сказал Петер.- А когда мы станем ей  не  нужны,  нас...
того?
   - Ну что вы,- сказал инженер,- как это - не нужны? Люди всегда  будут
нужны Машине, они - источник ее развития, ее изменений. Изменения всегда
должны приходить извне, развития изнутри быть не может. Другое дело, что
Машина вольна изменять нас самих по собственному своему  усмотрению.  Но
что в этом страшного? Мы с вами - вид, выведенный ею искусственно. Ну  и
что? Вы чувствуете свою неполноценность?
   - Да как сказать... До сих пор не чувствовал.
   - Инженер! - вдруг заговорил Армант, голос его был напряженный и зве-
нящий.- Получается, что вы отождествляете свою Машину с Богом?
   - Ну что вы,- сказал Юнгман,- какой бог? Организм,  только  и  всего.
Большой и сложный организм. Подумаешь, человеков выводит. Мы вот выводим
новые породы собак - что мы, боги после этого? И вообще... бог... Бог не
должен совершать таких ошибок. А то - уроды  разные...  тупиковые  ветви
эволюции... пирамиды там... и прочее. Хотя, может быть, создание Бога  -
это и есть цель эволюции Машины? Бог из Машины... Только  тогда,  навер-
ное, и человеку надо будет перестать быть лишь смазкой в ее  шестеренках
и возвыситься до нее. Всемогущество как цель... а если оно будет достиг-
нуто и станет средством - тогда что? Новый виток? Ладно, пойду я...
   Он поставил табурет на место и вышел. Утром  его  видели:  совершенно
спокойный, он обошел все участки, отдал несколько дельных  распоряжений,
потом вошел на мост, прошел по нему до самого конца - четыреста тридцать
метров на тот момент,- долго стоял там, а потом  прыгнул  вниз.  Армант,
дежуривший в это утро с камерой возле моста,  проследил  объективом  его
падение до самого конца.
   - Какая мелкая, себялюбивая сволочь! -  негодовал  господин  Мархель,
расхаживая по штабу; Петера он зачем-то притащил с собой.-  Он  что,  не
понимал, к чему это приведет? Как мы теперь будем снимать сцены  с  ним?
А? Что молчишь? - обернулся он к генералу Айзенкопфу, который тоже  рас-
хаживал по штабу, но с меньшей скоростью и  большей  амплитудой,  вместе
они смотрелись как маятник стенных часов и маятник Фуко.- Может,  перес-
нять все это? А где исполнителя взять?
   - Любого из моих - дарю,- сказал генерал.
   - Типаж не тот,- сказал господин Мархель с досадой.- Не тот, не  тот,
не убеждай меня! - он выставил перед собой  ладонь.Хоть  он  и  сволочью
оказался, а вспомни - какое лицо, а? Какие жесты!
   - А может, так и сделать - мол, сволочью оказался? - раздумчиво  ска-
зал генерал.
   - Да что ты говоришь? - возмутился господин Мархель.- Как  это  может
быть, чтобы человек, который замыслил великое дело, и вдруг  -  сволочь?
Нет, Йо, ты не понимаешь...- Он забегал еще быстрее.- Ты ни черта не по-
нимаешь. Тогда получается, что мост - это творение сволочи,  а  тогда  -
для чего он его замыслил и куда это смотрел генерал Айзенкопф? Что  ска-
жешь?
   - А вот ты его сам и сыграй,- предложил генерал.
   Господин Мархель задумался.
   - А что, Йо,- сказал он медленно,- это, кажется, идея. Это  надо  об-
мозговать. Значит, так: у нас есть большая сцена представления  проекта,
у нас есть несколько сцен, где он на строительстве, и  несколько,  когда
он за работой...
   - Вы уже играете одну роль,- напомнил Петер.
   - Вот и отлично,- сказал господин Мархель.- Выйдет так,  что  инженер
сам вершит суд над изменниками.
   - Вы в форме кавалергарда,- напомнил Петер.
   - Да кто заметит! - начал было господин Мархель, но перебил сам себя:
- Верно, майор. Кому надо, заметят. Суд уже не переснять  -  или  перес-
нять?
   - Нет,- сказал Петер.- Вы там в одном кадре... с теми.
   - Жаль,- сказал господин Мархель.- А тебе, майор,  это  урок:  впредь
снимай так, чтобы было легко монтировать. Так, это отпадает. Что делать?
   - Слушай,- сказал генерал,- эта сцена прыжка - она у тебя есть?
   - Есть,- сказал господин Мархель.- Издалека, правда.
   - Тогда дело можно представить так, что его застрелил снайпер,-  ска-
зал генерал.
   - Точно, Йо! - вскричал господин Мархель.- Ну ты и голова! И не поду-
маешь, что генерал!
   - Стараемся,- сказал генерал, польщенный.
   - Как сделать только, чтобы понятно было, что это снайпер? Телеобъек-
тивом... или в титрах просто? А, майор? Что скажешь?
   - Можно просто в титрах,- сказал Петер.- А вообще-то... Есть кадр,  я
его снимал со спины, и он как раз закашлялся  и  вот  так  наклонился  и
схватился за грудь...
   - Точно! - воскликнул господин Мархель.- Это то, что надо!  Блестяще.
Ну майор, ну молодец, это ж надо же так, а? Какие у нас люди, Йо,  да  с
такими людьми нам бояться нечего, такие за нами и в огонь, и в воду, и к
черту в пекло...
   Они смонтировали кадры, снятые Армантом, с тем,  что  неделей  раньше
снял Петер, и получилось именно так: инженер стоял на мосту, потом вдруг
наклонился вперед, схватился за грудь, и дальше он  уже  летел  вниз,  в
бездонную почти пропасть, и камера безжалостно прослеживала его полет.
   - Теперь надо траурное построение,- сказал господин Мархель.
   - Можно использовать кадры построения  при  открытии  строительства,-
сказал Петер.
   - Нет,- сказал господин Мархель.- И пусть стоят, обнажив головы.  Вы-
берите момент, когда стрельбы не будет, и снимите.
   Начались трудности с подвозом. Чтобы обеспечить стройку всем  необхо-
димым - материалами, боеприпасами, едой, водой, горючим и вообще всем на
свете, поскольку на месте, естественно, ни черта не было и быть не  мог-
ло,- так вот, для этого требовалось не меньше шестисот авторейсов в сут-
ки. Запасы, созданные заранее, растаяли моментально, с первыми же  труд-
ностями, а трудности, наоборот, все росли и  росли.  Авиация  противника
переключилась на дороги. Прикрыть зенитками все сотни  километров  дорог
не было ни малейшей возможности, истребители по известным причинам вооб-
ще старались держаться подальше отсюда, поэтому вскоре шоферы  даже  под
страхом расстрела отказались ездить днем - удавалось  проскакивать  лишь
одиночным машинам. За ночь удавалось перевезти едва ли половину  необхо-
димого, тем более что и по ночам никаких гарантий не было: то  налетали,
как мошкара, легкие ночники и забрасывали грузовики  мелкими  бомбами  и
термитными шариками, то тяжелые - эти развешивали в небе "люстры" и бом-
били неторопливо и прицельно, как на полигоне.
   Вскоре стало совсем плохо с едой, воды выдавали по пол-литра на чело-
века, и зенитный огонь стал не таким оголтелым. Чего по-прежнему  хвата-
ло, так это горючего для генераторов - сварка! - и всякого строительного
железа.
   Вместо инженера Юнгмана назначили другого - Ивенса. Этот был  кругло-
лиц и рыжеват и двигался замедленно, будто его рукам, ногам  и  туловищу
приходилось преодолевать несильное, но вполне ощутимое сопротивление. Он
принял дела от заместителя Юнгмана - майора Копитхеера; Петер  при  этом
присутствовал. Они обошли стройку, а потом Копитхеер взял свое новое на-
чальство за пуговицу и стал ему объяснять насчет формулы Кракси-Хомберга
и модифицированной формулы Бернштейна - как начальство знает, всегда все
считают по Кракси-Хомбергу, а Кракси  и  Хомберг  интеграл  сигма-эль-эф
принимают за ноль, хотя при больших значениях эф зависимость сигма-эпси-
лон становится нелинейной, а мы имеем дело как раз с очень большими зна-
чениями эф, а это значит, что в пограничном слое  возникнут  напряжения,
совершенно не учитываемые в расчетах, поэтому он,  Копитхеер,  осмелился
посчитать по формуле Бернштейна, хотя это и запрещено  по  ряду  причин,
начальству, разумеется, известных - начальство покивало,-  и  вот  какой
результат у него получился; более того, он полагает, что покойный Юнгман
тоже считал по этой формуле - не сразу, а дня за три до того, потому что
брал у него справочник, а сегодня он, Копитхеер, справочник этот  забрал
обратно, а там закладка именно на этой  странице,  понимаете?  Да-да-да.
Именно так. Вот и он, наверное, тоже - посчитал-посчитал, да и прыгнул с
моста. Прыгнул? Почему прыгнул? Его же убил снайпер. Какой снайпер,  что
вы? Уверяю вас, именно снайпер. И формула Бернштейна не применяется сов-
сем не по тем причинам, о которых вы  думаете.  Бернштейн  не  учитывает
продольного сцепления силовых элементов, кроме того, он ведь  неокантиа-
нец, субъективный идеалист - так что, инженер, не  запудривайте  разными
глупостями мозги себе и другим. Идите.
   Копитхеер постоял, потом порвал свои  бумаги  пополам,  еще  пополам,
смял их и бросил в пространство перед собой, пнул ногой нечто воображае-
мое и ушел, бешено-бледный, яростно отмахивая левой рукой комментарии  к
какой-то произносимой про себя фразе. Петер,  дождавшись  ухода  Ивенса,
подобрал брошенные бумаги и сунул их в карман. С этим  следовало  разоб-
раться подробнее.
   Построение по случаю панихиды по инженеру Юнгману было  назначено  на
пятнадцать часов. Саперы стояли, сняв каски, и генерал Айзенкопф говорил
речь. Речь была длинная, хотя и укладывалась примерно  в  следующее:  он
был хорошим гражданином, верным слугой Императора и  гениальным  инжене-
ром, он заложил фундамент нашей победы и пал от  пули  врага.  Наверное,
говорить коротко и емко генерал считал несолидным. Когда  он  перешел  к
тезису о том, что вот сейчас самое время в едином порыве завершить нача-
тое им строительство и тем способствовать окончательному разгрому врага,
один из саперов упал - как стоял по стойке  смирно,  так  и  упал  лицом
вниз. Остальные стояли, не шевелясь, пока кто-то не  крикнул:  "Ложись!"
Адъютанты генерала попадали на него сверху, прижав к  земле.  У  сапера,
упавшего первым, из-под головы выползала красная лужица. Петер  подбежал
к нему, перевернул на спину. Пуля попала саперу в висок.
   Прикрывая Айзенкопфа со всех сторон, адъютанты увели его подальше от-
сюда. Сапера отнесли в тень, прикрыли брезентом. В тот день мост  больше
не ремонтировали: ставили дополнительные броневые щиты на  рабочих  мес-
тах, рыли траншеи и отсыпали брустверы, развешивали брезенты и  маскиро-
вочные сети, прикрываясь от взгляда с того  берега.  Пули  настигли  еще
двоих: был убит лейтенант и тяжело ранен рядовой  сапер.  Казалось,  что
принятые меры обезопасят работы - но черта с два! Пули прилетали неведо-
мо откуда и неведомо как находили цель. Потери росли и  росли.  В  своем
блиндаже, где была только крохотная отдушина под потолком, был убит  Ко-
питхеер - в голову. Так же, в голову, был убит сапер, спавший на  нарах:
вечером лег головой в угол, утром стали его поднимать, а он  уже  холод-
ный; уж там-то даже отдушины не было, и три наката сверху, и народ  вок-
руг, и выстрела никто не слышал... Чудом избежал смерти Шанур:  сидя  на
дне траншеи, он перезаряжал камеру, в какой-то момент он наклонил  голо-
ву, и тут же в стенку траншеи ударила пуля. Она зацепила мочку уха,  ка-
менной крошкой посекло плечо и шею, несколько дней этим  ухом  Шанур  не
слышал. Место было глухое, вдали от каньона, совершенно не просматривае-
мое с той стороны, да и вообще со дна траншеи было  видно  только  небо.
Пулю Шанур выковырял и принес Петеру; это была  сплющенная  девятимилли-
метровая пистолетная пуля. Петер велел помалкивать  и  пулю  спрятал  до
лучших времен.
   Бесчинство снайперов продолжалось с неделю, потом пошло на убыль. Мо-
жет быть, после того, как прибыли минометчики. Они расположились  навер-
ху, где стояли лебедки, и целыми днями обстреливали противоположный край
каньона. Петер поснимал их, потом перепоручил это дело Арманту,  и  тому
поручение пришлось по душе. У операторов вообще наметилась некая специа-
лизация: Петер больше уделял внимания производственным процессам,  Шанур
углубился в быт саперов и артиллеристов - не в тот официально освещаемый
быт, который вместо отдыха разыгрывали перед камерой  солдаты  в  специ-
ально отстроенных декорациях, а реальный быт, подсмотренный почти тайно;
Арманта увлекало все, связанное со стрельбой. Петер просматривал его ма-
териал: орлы-минометчики на позициях, наблюдатель с биноклем, вот он ви-
дит нечто шевелящееся и дает команду, по рукам  плывет  тяжелая  мина  и
опускается в ствол, все зажимают уши -  камера  вздрагивает  от  ударной
волны, снова тот берег, несколько секунд ожидания -  и  взрыв  там,  где
только что что-то шевелилось. Потом еще и еще взрывы.  Все  заволакивает
пылью и дымом. Еще с одним снайпером покончено! Петера занимал один воп-
рос: почему за все время у минометчиков не было ни одного убитого и даже
раненого, если не считать того олуха, который в пьяном виде полез на ча-
сового? Минометчики рапортовали о своих победах, требовали огромное  ко-
личество воды якобы для охлаждения стволов, а по ночам приносили эту во-
ду саперам и обменивали на всякие приятные безделушки  наподобие  ножей,
зажигалок, динаров и прочего.
   У Копитхеера был прескверный почерк, Петер немало помучился с ним, он
даже хотел было к нему сходить и попытаться  объясниться,  но  не  успел
застать его в живых. Тем