что там все понатыкано вперемешку, лук с горохом, огурцы со свеклой, все
это ненормально быстро перло вверх, к солнцу, перло буйно и весело,  ки-
таец воткнул в грядки длинные жерди, к ним на высоте своего роста привя-
зал такие же продольные и поперечные перекладины, потом, выше - еще раз.
Получилось что-то вроде клетки. Как по заказу, рядом с грядками  выросли
два муравейника, Освальд иногда, забавляясь, смотрел, как муравьи  воло-
кут упирающихся гусениц, или дразнил их соломинкой и потом слизывал  му-
равьиную кислоту. Моника каждое утро ставила на стол большую миску мелко
нарубленной зелени - это было вкусно. Освальд ел  и  нахваливал,  китаец
улыбался.
   Несколько ночей подряд бомбили Капери. Шани ездил потом туда  и  ска-
зал, что сгорело полгорода. Освальд стал брать за помол одну меру с  пя-
ти. Приезжал староста, уламывал его, угрожал судом.  Освальд  согласился
вернуться к прежней оплате, один к шести, но с условием, что после обмо-
лота управа станет выделять ему работников не только бесплатно, но и  со
своими харчами. Староста поворчал, но согласился.
   В селе появилось много нищих из города: побирались под окнами, крали,
если плохо лежало. На мельницу забредали редко. Освальд запретил и Мони-
ке, и китайцу давать помногу - чтобы не прикармливать.
   В июле навалилась сушь. Где-то горели подожженные леса, солнце даже в
полдень было красноватым; закаты по-настоящему пугали. На  полях  горели
посевы, горели травы, трескалась земля. Освальд уже понимал, что  урожая
не будет. Старухи на хуторах ворожили, пытаясь вызвать дождь. Шептались,
что такая засуха неспроста. По ночам Освальд  с  китайцем  перетаскивали
мешки с зерном и мукой из амбара в надежный подвал под домом. На  Монику
иногда находило: она переставала видеть людей и вела себя так, будто бы-
ла одна, и нужно было тряхнуть ее посильнее, чтобы привести  в  чувство.
Каждый день она голая купалась в  пруду.  Китаец  в  ужасе  прятался  на
мельнице. Освальд смотрел на нее из окна и скрипел зубами от злости и на
нее, и на себя. Иногда он ловил себя на том, что испытывает к ней насто-
ящую ненависть - душную и тяжелую.
   Единственным, что никак не реагировало на  жару,  было  странное  хо-
зяйство китайца. Конечно, он поливал грядки, таская воду ведрами из пру-
да, но какая же это поливка: по два ведра на грядку? На солнцепеке жухла
даже та трава, которая росла у самой воды. Китаец же  снимал  с  длинных
вьющихся плетей каждый день по корзине крепеньких, в пупырышках и даже в
каплях росы, огурчиков, которые Моника тут же  солила  на  зиму.  Потом,
после огурчиков, пошли какие-то непонятные овощи, размером и формой  на-
поминавшие чайную чашку - "сунцзы"; Освальд попробовал их и не  одобрил;
больше они не появлялись. Китаец исчезал в переплетениях стеблей и выны-
ривал обратно с самыми неожиданными плодами в руках: так, раз он выкатил
огромную желтую дыню. Моника просила инжир,  долго  пыталась  втолковать
ему, что это такое, китаец приносил что-то  похожее,  Моника  отвергала;
наконец, принес то, что надо,- фиолетовые мясистые плоды. Моника  попро-
бовала, восхитилась и дала  откусить  Освальду  -  оказалось  непривычно
сладко и вкусно. Китаец взял корзину и через пять минут вернулся - уже с
полной. Освальд пытался было сунуться следом за ним, но  тесно  перепле-
тенные стебли не пропускали.
   - Нет, хозяин,- сказал китаец.- Не моги. Большой. Надо маленький. На-
до я, надо она. Большой не моги.
   Как-то раз Освальд захотел грибов - китаец сходил и принес грибы. Мо-
ника ставила жареные грибы на стол, когда приехал Шани.
   - Еще неделя-другая такого пекла - и ага,- сказал он, входя.- Где это
ты грибы взял? Выгорело же все.
   - Не все, как видишь,- сказал Освальд.- Садись, пробуй. Пить будешь?
   - Только пиво,- сказал Шани.
   - Моника, пиво осталось? - спросил Освальд.
   Моника молча встала на колени, откинула  крышку  ледника,  нагнулась,
дотягиваясь до одной из веревок, привязанных к  поперечине;  Шани  издал
какой-то странный хлюпающий звук, Освальд посмотрел - Шани, отвесив  че-
люсть, впился взглядом в Моникин зад.
   - Тихо, ты,- сказал Освальд.
   Шани с трудом оторвался от созерцания, потом посмотрел на Освальда, в
восхищении покачал головой и показал оба оттопыренных больших пальца.
   Моника выволокла из ледника канистру с пивом, налила полный кувшин  и
спустила канистру обратно. Потом подала кувшин на стол и  поставила  три
стакана.
   - Маленьким девочкам пиво нельзя,- сказал Освальд.
   - Жарко,- сказала Моника. Она налила себе полный стакан, выпила,  на-
лила еще один и уже маленькими глотками отпила половину.
   - Вот это да,- сказал Шани. Она улыбнулась ему.
   К концу обеда Моника захмелела. Впрочем, Освальд с Шани - тоже.  Пиво
было крепчайшее - от Станислава. Шани хихикал непонятно над чем, Освальд
чувствовал, что погружается, как в трясину, в бездонную  грусть.  Моника
же расшалилась, бегала по дому и шумела. Освальду опять стало  казаться,
что это было уже и плохо кончилось.
   - Слушай,- Шани ткнул его кулаком в бок,- может, уступишь девочку?
   - Иди ты,- сказал Освальд.- Это же моя сестра. Хоть и двоюродная.
   - А я что? - сказал Шани.- Я, может, женюсь. Когда подрастет...
   - Она ненормальная,- сказал Освальд.- На нее находит... затмение.
   - Ну что ты говоришь - ненормальная,- забеспокоился Шани.Вполне  нор-
мальная.
   - Увидишь еще,- сказал Освальд.- Я же знаю. Я же с ней живу, не ты.
   - Да? - Шани потеребил кончик носа, вздохнул.- Ну, ладно...
   - Я тебя, может, как друга предостерег. Она чокнутая.
   - Все равно этот год не переживем,- с  тоской  сказал  Шани.Чует  мое
сердце - перемрем все...
   Голая Моника спустилась по лестнице, прошла мимо  кухни,  где  сидели
Освальд и Шани, и направилась к пруду.
   - Чего это она? - испуганно сказал Шани, глядя на нее через окно.
   - Говорю же - чокнутая. Находит на нее - людей перестает видеть.  Как
лунатик, понимаешь? Как будто нет никого.
   - Вот здорово-то,- сказал Шани.- Как бы я это хотел - чтобы никого не
было.
   - Давай водки выпьем,- предложил Освальд.
   - Давай,- сказал Шани.
   Из оставшегося в памяти Освальда: Шани водит у него перед носом  кри-
вым пальцем и зудит: "А китаеза твой - колду-ун, колду-ун, ой какой кол-
ду-ун..." - Вода в пруду теплая-теплая, даже не мокрая какая-то вода...-
Никого нет, только в глаза, как фонарь, светит багровая луна.
   Очнулся Освальд от мягких влажных прикосновений  к  лицу.  Он  открыл
глаза. Тут же от лица его что-то отдернулось в испуге.  Непонятно  было,
где это он. Попробовал подняться - не смог, что-то крепко держало  попе-
рек груди и за руки. В страхе рванулся - руки освободились. Перевернулся
на живот. От резкого движения что-то сдвинулось в голове, земля заходила
ходуном, как студень,- не удержался и повалился на бок. Отлежался,  при-
поднялся, посмотрел кругом: переплетение стеблей и лоз - огород китайца!
Отлегло от сердца. Свет пробивался сверху - лунный; что-то  подсвечивало
и снизу, Освальд посмотрел в ту сторону - несколько длинных, как  свечи,
светящихся грибов, свет от них шел яркий, резкий - не  чета  лунному.  В
этом свете слева от себя Освальд уловил какое-то шевеление:  там,  осве-
щенное сзади и сбоку, бугрилось что-то темное  и  пористое,  вроде  чуть
приподнятой над землей шляпки очень большого и очень  старого  гриба,  и
под эту шляпку мелкими вороватыми движениями втягивались  тонкие  гибкие
щупальца... Освальд рванулся так, что затрещала спина,  вырвался  из-под
держащих его стеблей, вскочил на ноги, тут же упал,  споткнувшись,  и  в
свете луны увидел, как втягиваются обратно туда, внутрь этой дьявольской
клумбы, выбравшиеся наружу стебли - длинные и гибкие, как змеи.  Освальд
влетел в дом, и здесь его немного отпустило. Здесь были стены. Он достал
из ледника остатки пива, припал прямо к горлышку канистры и стал глотать
его - ледяное и упругое, глотки  проскакивали  в  желудок  как  камешки,
твердые и тяжелые. После того, как пиво кончилось,  он  был  уже  твердо
уверен: померещилось. Он лег, но уснуть не мог, кошмар возвращался,  об-
растая все новыми подробностями. Утром он нос к носу столкнулся с  Шани,
выходившим из комнаты Моники.
   - Ты не это... не думай чего,- отводя глаза, забормотал Шани.- Пьяный
был, проснулся - возле нее лежу, собрался - и ходу. А  ничего  не  было,
это я тебе точно говорю, я хоть и пьяный, а такое-то понимаю...
   Освальд чувствовал, как у него леденеют губы и горло.
   - Скот...- начал он и задохнулся.
   Шани прошмыгнул мимо него, в дверях остановился и обернулся.
   - А не только твой китаец колдун,- сказал он.- Все вы тут колдуны...
   Моника из комнаты не выходила. Китаец колдовал около огорода:  что-то
поправлял, подвязывал, Освальд видел, как он качает головой  и  разводит
руками. Ночное видение вновь стало  казаться  не  кошмаром,  а  действи-
тельностью. После обеда приехал работник с одного  из  дальних  хуторов,
привез двенадцать мешков пшеницы и сказал, что про мельницу ходят  нехо-
рошие слухи, будто мельник и его работник-колдун подпустили засуху  -  и
нельзя ли в таком разе за деньги докупить еще мешочков пять-десять муки?
Освальд заломил цену, работник неожиданно цену принял, золото было у не-
го в кисете вместе с табаком - ударили по рукам, загрузили  телегу,  ра-
ботник хлестнул по волам, телега, повизгивая осями, развернулась и  пое-
хала, а Освальд задумался. Надо было срочно что-то делать.
   Под вечер приехал почтальон, привез еще одно письмо от отца. Отец пи-
сал, что они уже пятый месяц не видят земли, все океан да океан, видимо,
что-то стряслось с американским континентом, так как по расчету  коорди-
нат пароход находится в районе города Денвер, штат Колорадо.  Отца,  уз-
нав, что он бывший мельник, назначили старшим механиком,  потому  что  в
принципе конструкция мельничного привода и паровой машины где-то  схожи.
Вчера неподалеку от них всплыло какое-то огромное морское  животное,  на
поверхности были видны только глаза, огромные, как мельничные колеса,  а
потом оно нырнуло и проплыло под пароходом, почесав себе спину  о  киль,
да так, что судно пронзила долгая дрожь, а между некоторыми листами  об-
шивки, там, где давно не обновляли клепку, стала проступать вода, и мат-
росы говорят, что достаточно одного хорошего шторма, чтобы пустить паро-
ход на дно, но все пять месяцев стоит полнейший штиль, и поэтому особен-
но непонятно, что случилось с Америкой...
   Уже стемнело, когда верхом, без седла, прискакал Шани.
   - Ты тут придумай что-нибудь,- сказал он Освальду. Голос у  него  был
отчаянный.- Мужики шумят по дворам, хотят тебя завтра жечь идти...
   Он залез на лошадь и ускакал в темноту.
   Тут Освальд вспомнил, что Альбин сегодня вообще не показывался.
   Когда Освальд вошел в дом, китаец и Моника сидели за столом. На столе
горкой лежали какие-то похожие на грушу плоды, Моника ножом отрезала  от
одного из них кусочки и отправляла в рот.
   - Попробуй, как интересно,- сказала она.- Растет в земле, как картош-
ка, а по вкусу совсем как колбаса.
   Освальда передернуло.
   Он долго лежал в темноте без сна. Почему-то вспомнился офицер в  чер-
ном - тогда, зимой... в тот самый день, когда появился китаец... Они  не
оставили мне выхода, подумал Освальд. Глупо... Когда взошла луна  и  все
стихло, он встал и пошел в чулан под лестницей. Там на полке  с  инстру-
ментом лежала пешня - небольшой ломик с рукояткой, чтобы  зимой  долбить
проруби в пруду. Он взял пешню, взял фонарь  "летучая  мышь",  посмотрел
вокруг, что бы такое взять еще, но ничего не нашел. Дорожка до  мельницы
шла мимо огорода китайца, поэтому Освальд взял далеко в сторону и  потом
в лесу долго искал выход на плотину. Он тихо прошел по  плотине  -  вода
текла по желобу тонюсеньким ручейком, колесо  почти  не  вращалось  -  и
толкнул незапертую дверь мельницы. Там было темно,  и  Освальд  подумал,
что надо зажечь фонарь, но забыл, как это делается,-  стекло  не  хотело
подниматься. Наконец он справился с ним, ломая спички,  зажег  фитиль  и
стал осматриваться. В глазах плавали лиловые пятна.  За  жерновами,  там
же, где он в первый раз увидел китайца, стоял топчан, и китаец  спал  на
нем, с головой укрывшись мешком. Освальд подошел ближе. Он  был  в  двух
шагах, когда китаец приподнялся на локте и открыл глаза, щурясь от  све-
та.
   - Драстуй, хозяин,- сказал он.- Приехай привезла?
   Освальд молчал. У него сразу отнялось все тело. Он медленно присел  и
поставил фонарь на пол.
   - Серно молоть? - неуверенно спросил китаец и спустил ноги с топчана,
нашаривая свои тапочки из старой автопокрышки, и тогда  Освальд,  что-то
закричав, наотмашь ударил его пешней. Удар пришелся  по  поднятой  руке,
китаец ахнул и попытался встать, и Освальд опять ударил его,  целясь  по
голове, и опять промахнулся, китаец тонко закричал по-птичьи, и это было
так страшно, что Освальд захотел убежать, но вместо  этого  увидел,  как
ломик опускается на голову китайца и погружается в череп - неглубоко, но
китаец начинает клониться вперед и падает у ног Освальда. Освальд  схва-
тил его под мышки и приподнял. Голова  китайца  запрокинулась,  из  раны
густой струей побежала кровь. Освальд деревянными руками положил его  на
мешок, закрыл зачем-то другим мешком, стал стирать кровь с пола и  с  ру
к... Потом пришел холод. Холодная волна  прошла  через  голову,  сдавила
виски. Не возясь больше с тряпками, Освальд поднял китайца на руки и вы-
нес наружу. Китаец был легкий, легче мешка с мукой,  но  неудобный.  Ос-
вальд донес его до огорода, присел, не выпуская его  из  рук,  отдохнул,
потом, напрягшись, резко встал и изо всех сил бросил в заросли. Раздался
тяжелый всхлип. Освальд на заплетающихся ногах обогнул огород и, не раз-
деваясь, плюхнулся в пруд. Он долго просидел в воде, отмывая лицо, руки,
одежду. Потом он выбрался из пруда и пошел в сарай. Там была  припрятана
большая ценность: бочка автомобильного бензина. Освальд подкатил бочку к
огороду, выбил чоп и, наливая бензин в ведро, стал  методично  окатывать
растения. Сразу же началось шевеление, треск, шорох. Потом, когда бензи-
на в бочке почти не осталось, он поднял ее, как китайца, и тоже забросил
в заросли. Взял ведро, в котором специально оставил бензину на  донышке,
отошел шагов на тридцать, снял рубашку, затолкал ее в  ведро.  Подождал,
когда она пропитается бензином, и бросил в ведро горящую спичку. Пыхнуло
огнем, потом загорелось ровно и дымно. Не дожидаясь, когда ведро  раска-
лится, Освальд схватил его и бросил в сторону огорода - и  успел  упасть
на землю, прежде чем рвануло. Его обдало диким жаром, он приподнял голо-
ву и посмотрел: крутилось пламя, и в пламени кто-то метался,  и  стебли,
еще живые, пытались расплестись и расползтись, но огонь был слишком  жа-
рок, они мгновенно гибли и сами становились причиной огня, а по низу все
кто-то метался, и из земли выдирались кривые корни, корчась и съеживаясь
в пламени, рушились поддерживающие жерди, и  чад  стал  распространяться
по-над самой землей - жирный и сладковатый чад...
   Освальд не помнил, как он дошел до дома, как, сдирая с себя все, рух-
нул на постель, как крутился на раскаленной постели, как вскочил и  бро-
сился вверх по лестнице, как Моника кричала:  "Нет!  Нет!  Нет!",  а  он
схватил ее, оторвал от окна, повалил и подмял... он и помнил это,  и  не
помнил одновременно - знал, что помнит, поэтому боялся  вспоминать.  Ему
хотелось начать жить с того момента, когда он оторвал голову от  подушки
и увидел, что Моника сидит рядом, поджав ноги, и что-то  чертит  пальцем
на простыне, а по стеклу жадно барабанят дождевые капли.
 
 
   МОСТ ВАТЕРЛОО
 
   В этом странном и запутанном деле, которое зовется жизнью, бывают та-
кие непонятные моменты и обстоятельства, когда вся вселенная представля-
ется человеку одной большой злой шуткой, хотя что в этой шутке  остроум-
ного он понимает весьма смутно и имеет более  чем  достаточно  оснований
подозревать, что осмеянным оказывается не кто иной, как он сам.
   Г.Мелвилл
   Пылинки в солнечном луче...
   Дальняя комната освещена ярко, а здесь полумрак и прохлада.
   Что-то хрустит под ногой, и льется из крана вода.
   Дальняя комната вся завалена бумагой, весь пол в бумагах, смятых и не
смятых...
   Камерон стоит в двери и весь колышется, как зной, как медуза, как же-
ле на блюде, и кудри его золотой короной... Ворона  Камерон.  Ворона-ро-
на-она-на! Пылинки в солнечном луче.
   Петер!
   Это кто-то зовет меня, но я не вижу никого, и только имя  отдается  в
глубинах сердца моего, и только пятна световые ползут по стенам к потол-
ку, и только воды низовые...
   Вот именно. И только пить. Пить, есть и спать. Это все, что  я  могу,
хочу и буду.
   А женщину?
   А, вот это кто. Это Брунгильда. Нет, Брунгильда, спасибо, но в другой
раз. Сейчас на повестке дня совсем иные вопросы...
   Пылинки в солнечном луче...
   А Летучий Хрен уже спрашивал про тебя, гудит Камерон, продолжая колы-
хаться на свету, расплываясь при этом в широченной улыбке, но  уши-то  у
него все равно просвечивают багровым, и я ничего не могу с  собой  поде-
лать, я набираю воду в рот и опрыскиваю его уши. Уши шипят и брызгаются,
Камерон недоволен, а я хохочу, потому  что...  Ворона  Камерон  докрасна
раскаленными ушами доблестно прокладывает себе путь в сугробе, приближая
час нашей решительной победы! Летучий Хрен? А хрен с  ним!  Что  ты  ему
сказал? А надо было правду - приполз, мол, и брык! Готов.
   Готов.
   Шиш, ребята, рано вы меня списываете в готов, рано, мы  еще  повоюем,
поборемся и помужествуем с ней, знаете, как это там делается? Подумаешь,
неделю не спал, я и еще неделю... Что? Ах, пылинки...
   У тебя шнапс есть?
   Это Камерон спрашивает Брунгильду, конечно, не меня  же  ему  спраши-
вать, что? Молчу, молчу. Но я молчу так красноречиво тая под взором  ва-
ших воспаленных глаз вздымаемых высоко к небу блестящими во тьме звезда-
ми печали бережно хранимой и возносимой к небесам без тени  страха  пред
томленьем слиянья бешеного тела с душою нежною  и  кроткой...  селедкой,
водкой, сковородкой...
   Это что, все мне?
   Да что вы! Да нет, ребята, я же просто не смогу... это все... ну хва-
тит же... хва...
   Дай ему по спине, пусть откашляется.
   Уже не надо.
   ...в штопор - у-у-уп! Готов. Сплю.
   ...прикуп - прилипала - приличие - примадонна - примак -  приманка  -
примат - пример - примерка - примета - примесь - примечание - примирение
- примитив - примочка - принудиловка - принцесса - принятие -  приоритет
- припухлость - приспособленец - прочее - прочее - прочее... Все на све-
те слова начинаются на "П", и хоть лопни - на "П" и на "П" и на "П" -  и
никуда от этих "П" - ну что ты будешь делать, обложили со всех сторон...
   - Подъем! - Петера похлопали по плечу.
   По периметру периастра поднимались перфорированные портики,  по  пер-
вости принятые паломниками-пломбировщиками...
   - Вставай, скотина! - его тряхнули сильнее.- А то сейчас водой!
   - Что? - Петер попытался сесть, не получилось,  глаза  тем  более  не
открывались, но по команде "Подъем" следовало встать и одеться за  сорок
шесть секунд, потому что команда "Подъем" зря не дается...
   - Вставай, соня, курорт окончен.
   Это Камерон. Ну да, это Камерон, я же вернулся, вернулся и - ха-ха! -
кое-что привез! Ну да.
   - Сколько времени?
   - Семь вечера. И учти, что это уже завтрашний вечер.
   - Как это?
   - А так, что тебе дали поспать - ну, ты и поспал.
   - Сутки? - не поверил Петер.
   - Тридцать один час. Абсолютный рекорд редакции.
   - Врешь ведь.
   - Чтоб я сдох! - поклялся Камерон.- Вчера пытались тебя будить, но ты
заехал Летучему Хрену в нос, и он велел оставить тебя в покое. А  сейчас
позвонил и очень тебя хочет. Ночью бомбежка была - не слышал?
   - Ничего я не слышал... А мой материал?
   - Экстра! Ультра! Супериор! Он сам монтировал и был близок к оргазму,
его просто успел