аже себе.
   Итак, эластичный поводок и кусочек сахара -  и  гордый  хомо  сапиенс
превращается в гордого собой хомо сервуса, человека служебного,- правда,
не каждый, но тут-то и вступает в игру некий репрессивный орган.  Сорную
траву с поля вон! - и на поле остается отборная пшеница, колос к колосу,
голос к голосу, и так из года в год, а потом на пшеницу  нападает  вдруг
пятнистая парша, и открывается тогда, что сорные васильки от этой  парши
пшеницу раньше и спасали... И тут либо приходится признавать  агротехни-
ческие ошибки и делать шаг назад, или уж ломить вперед,  до  логического
конца. Что мы и делаем.
   Но любая система дрессировки и выбраковки, как бы точна она ни  была,
не в состоянии охватить весь массив личностных различий,  и  кто-то  ус-
кользнет от нее, а кто-то окажется невосприимчив,  а  кто-то  станет  ее
убежденным врагом - не потому, что он родился  врагом,  а  сама  система
сделала из него себе врага; системе, чтобы существовать, нужен враг, ибо
без врага не нужна система. Так уж получается, что вакантные места  вра-
гов заполняются моментально, такова уж наша природа, и наказание  любого
виновного в непокорстве системе - как бы ни была сформулирована его вина
- служит не к исправлению заблудшего и не к наставлению его на праведный
путь, а лишь к сепарации тех, кто поддается принятым методам  дрессиров-
ки, от тех, кто им не поддается; последние изолируются или уничтожаются,
по обстановке. В умелых руках эта система  почти  безотказна,  но  часто
дрессировщики, увлеченные ее эффективностью, забывают о руках и начинают
считать, что безотказность присуща самой системе...
   - Очнись.- Хильман толкнул Петера локтем в бок.
   - Да,- сказал Петер.- Да, конечно.
   - Все увидел? - спросил Хильман, и голос его был странный, совсем  не
хильмановский голос - скорее голос того Хильмана, что навещал  Петера  в
его бреду, голос, которым  тот,  призрачный,  Хильман  требовал  доказа-
тельств дружбы...
   - Пойдем,- сказал Петер.
   Они повернулись, и вдруг в спину им  ударил  крик:  "Майор!  Генералу
скажи - я ни в чем не виноват! Юзеф Поплавски, сапер - ни в чем не вино-
ват! Генералу! Скажи генералу!" "Молчи, сука",- негромко, но веско,  ра-
зом перебив крик, сказали Юзефу Поплавски, саперу.- "Молчи, гнида. Из-за
тебя весь барак без баланды оставят".- "Эка  невидаль  -  не  виноват",-
сказал еще кто-то. И кто-то прошептал: "А правда, скажи генералу,  пусть
разберется..." И тут от  двери  тонким,  прерывающимся  голоском  кто-то
пискнул: "Атанда! Блокфризер идет!", и Хильман, ухватив Петера за  руку,
рванул его из барака наружу, и, сразу окунувшись с головой в чистый  хо-
лодный воздух, Петер понял вдруг, что дышать им не может, он хватал этот
воздух ртом, насильно гнал в легкие, но воздух, дистиллированный и  раз-
реженный, никак не мог наполнить грудь, и Петер понял, что сейчас задох-
нется, и страх, такой смертельной силы страх, какой он испытывал едва ли
когда еще, обрушился и подмял под себя все, это длилось мгновение, но за
это мгновение, показалось Петеру, он успел раствориться и родиться зано-
во, и когда он вновь ощутил себя таким, какой он есть, то  есть  стоящим
на земле, он понял, что наконец  вдохнул,  вдохнул  полную  грудь  этого
проклятого воздуха и сможет отныне дышать - отныне и  далее,  до  самого
конца...
   Расстались с Хильманом легко, будто до завтра, но Петер знал, что это
насовсем, потому что такое может быть только однажды. Хильман звал его к
берегу Стикса, но Петер не пошел - не захотел. По разным причинам. Прос-
то не захотел, и все. Может человек чего-то не  хотеть,  не  вдаваясь  в
объяснения? Может, согласился Хильман и не настаивал.
   Он сказал еще, что Петер подсказал ему  замечательную  мысль:  обойти
всех тех, кого он зовет своими друзьями, и посмотреть, как они там.  Пе-
тер подумал, что долго Хильман не продержится, но иллюзии потеряет;  од-
нако отговаривать не стал - бесполезно отговаривать.
   Они пожали друг другу руки, Хильман пожелал Петеру дотянуть до конца,
а Петер не нашелся что пожелать в ответ, и Хильман усмехнулся понимающе,
ткнул его кулаком в плечо, повернулся и пошел обратно - по направлению к
лагерю. Он отошел на несколько шагов и исчез. Не то растворился в  тума-
не, не то просто сделался невидим. И Петер, еле переставляя  ноги,  поп-
лелся к своим.
   Он тащился, сгибаясь под тяжестью сегодняшнего дня,  и  больше  всего
ему хотелось сейчас упасть и  никогда  уже  больше  не  подниматься,  но
встречи, отпущенные ему судьбой на этот путь, еще не все  состоялись,  и
вскоре сверху его окликнул очень  знакомый  голос,  и  Петер,  наверное,
просто ждал подспудно, что этот голос когда-нибудь окликнет его,  потому
что не удивился, не обрадовался и не испытал вообще  никаких  эмоций,  а
просто сказал:
   - Я к тебе туда не полезу. Спускайся, и поговорим, если хочешь.
   Сверху упала веревка, и по веревке ловко, как большая  грязно-зеленая
обезьяна, спустился Баттен.
   - Привет,- сказал Баттен добродушно, но взгляд его был настороженный:
а как воспримет бывшее начальство появление блудного техника?
   - Решил отлежаться? - хмуро спросил Петер.- Умнее всех хочешь быть?
   - Всех-то не получится,- сказал Баттен.- Как, например, умнее генера-
ла можно оказаться? Но, в меру сил и способностей...
   - Тебе чего нужно? - спросил Петер.- Ты говори, а то я не могу -  ус-
тал, как не знаю кто.
   - Холодает,- сказал Баттен.
   - Ладно,- сказал Петер,- придумаю что-нибудь.
   - Придумай пару бочек солярки,- сказал Баттен.- Жратвы мне на полгода
хватит, а вот если морозы...
   - Заскучаешь за полгода-то,- сказал Петер.
   - Нет, не заскучаю.- Баттен потупился.- Ко  мне  друзья  заглядывают,
то, се... За полгода тут все кончится, это уж точно.  Еще  чуть-чуть,  и
завалится этот мост к энной матери, как его  медленно  ни  строй.  Ивенс
этот такой строитель, что не дай бог его  в  скорняки:  из  снега  тулуп
сошьет и за соболий продаст - ловкач! Смотрю я на него из своего  далека
- и прямо сердце ноет: ну почему я так не умею?
   - Думаешь, ловкач? - раздумчиво сказал Петер.
   - Ловкач,- уверенно сказал Баттен.- Уж я-то чую.
   - Зря ты нас бросил,- сказал Петер.- Период  пошел  сложный,  воевать
нам приходится на два фронта, а у тебя рука легкая.
   - Ты, старик, никогда хорошим нюхом не обладал,- сказал Баттен.- А  я
всегда чую, когда начинает порчей шкурки подванивать.
   - Станут они тебе шкурку портить,- сказал Петер.- На кой ты им -  ма-
раться?
   - Ты как вчера родился,- сказал Баттен.- Я вообще на тебя  изумляюсь,
как такие субъекты до половой зрелости доживают? И зачем,  главное?  Был
бы себе ребеночком, умненьким таким,- на радость папе с мамой. А то  вы-
рос, майором заделался... пардон, прими мои поздравления, я ведь не  ус-
пел тебя тогда поздравить? Или успел? Впрочем, не помешает и  лишний  ра
з... так вот - вырос, заделался подполковником, пост такой значительный:
Заготовитель Правды, Поставщик Двора Его Императорского Величества!  Эх,
Петер, Петер...
   - Что "эх"? Почему мне все говорят "эх"?
   - Да ведь ты же ни черта не видишь вокруг себя. Ты ни черта не  пони-
маешь, не чуешь и не чувствуешь. Ни черта не слышишь. У тебя всегда  та-
кая гордая рожа, будто тебе под нос кусочек говна подвесили.  Ты  к  лю-
дям-то присматривался когда-нибудь? Не к тому, что они делают или как вы
там говорите - созидают, а к ним самим, к лиц выражениям,  к...  а,  что
тебе толковать! Ты скажи, за последнюю  неделю  каких-нибудь  перемен  в
том, что ты ешь, не было?
   - Нет вроде,- пожал плечами Петер.- А что?
   - А то, что пока я с вами был, ты с генеральской кухни  жратву  полу-
чал, а теперь, я думаю,- с общей. Ну-ка, напрягись, припомни.
   - М... кажется... Кажется, да. Точно. Последнюю неделю  все  каша  да
каша...
   - Вот. Очень наглядно. А туда же - борец за правду. Ты ведь не знаешь
правды и знать ее не можешь, потому что на мелочи тебе плевать, тебе об-
щие планы подавай, ты их и лепишь, эти общие планы... Я понимаю - харак-
тер у тебя такой, и не приучен ты мелочам внимание уделять, ты ими брез-
говать приучен, приучен брезговать мелочами и сегодняшним днем - ты  ду-
маешь, что это недостойно пристального рассмотрения, что главное  -  это
обязательно что-то большое и обязательно устремленное в  завтрашний  ден
ь...
   - Ты меня совсем каким-то ослом выставляешь,- сказал Петер.
   - Ты и есть осел,- сказал Баттен.- Если хочешь знать, на  таких,  как
ты, все и держится.
   - Это ты загнул,- сказал Петер.
   - Ничуть,- сказал Баттен.
   Они помолчали, и Петеру представилась вдруг во всей  красе  нелепость
каких-либо возражений на эту голую истину - да, господа,  истину,  таким
уж я уродился, таким выкормлен и выбит, чтобы не  обращать  внимания  на
детали быта и вообще все суетное и преходящее, а видеть явление  целиком
и проникать в суть, и обобщать с точки  зрения  прогрессивной  философии
пангиперборейства - а ты ее знаешь, ту философию? Вот то-то и оно...
   И вообще, все это действительно неважно, а важно то, что жив  Баттен,
что сработало его чутье и что, доверяя чутью Баттена, порох надо держать
сухим.
   - Пойду я,- сказал Петер.- Значит, солярки...
   - Пожалуйста,- сказал просительно Баттен, и Петер вспомнил, что  Бат-
тен мерзляк и всегда кутается во что-нибудь теплое.
   Интересно, почему они мне все доверяют: и чокнутый Шанур, и  дезертир
Баттен, с усталым недоумением думал Петер. Более того: почему  я  допус-
каю, чтобы они мне  доверяли  и  втягивали  меня  в  самые  разные  под-
расстрельные истории? Как у меня там с инстинктом самосохранения?  Петер
прислушался к себе. С инстинктом было хреново:  весь  замордованный,  он
свернулся калачиком где-то на дне и тихонько поскуливал. Бедняга,  пожа-
лел его Петер, и инстинкт слабо огрызнулся: себя пожалей.
   А в блиндаже господин Мархель устраивал разнос младшим операторам. Он
сидел за столом, на котором горой громоздились катушки с пленкой и  про-
чие атрибуты киношной деятельности, и выговаривал за  развал  работы,  а
операторы стояли навытяжку: Армант внимал ему со скукой, Шанур -  с  ти-
шайшим бешенством в глазах.
   - А вот и главный виновник,- сказал, поворачиваясь всем корпусом, как
самоходное тяжелое штурмовое орудие "Элефант", господин Мархель;  только
сейчас Петер усек, что он в дрезину пьян.- Итак,  господин  под-пол-ков-
ник, объясните-ка мне, соблаговолите, как вы понимаете  политику  нашего
Императора в области... Смиррна! Стоять, как подобает, когда  речь  идет
об Его Величестве! ...как вы понимаете своей брюквой, которая у вас рас-
тет на месте наблюдательно-мыслительного органа, в просторечии...
   Петер повесил камеру на гвоздь, подошел к господину Мархелю  вплотную
и четко, сдерживая себя из последних сил, произнес:
   - Господин советник, потрудитесь покинуть наше общество.  Вы  находи-
тесь в состоянии, недопустимом для продолжения разговора.
   - Т-ты!..- клокотнул господин Мархель и стал подниматься из-за стола,
цапая себя за задницу, где должна была находиться кобура, и тогда  Петер
ему врезал. Ох, и много же он вложил в этот удар!  Все,  что  лежало  на
столе, так и брызнуло в стороны, и ноги господина Мархеля, обутые в мяг-
кие шевровые сапоги, взметнулись над столом буквой "V" - символом победы
и возмездия. Потом он тяжело грохнулся на пол по ту сторону стола и  за-
тих.
   Немая сцена: Петер придерживает левой рукой правую, потому что правая
занемела и ниже локтя ее будто бы нет совсем, поэтому  он  непроизвольно
ее там ощупывает, чтобы убедиться, что она все-таки есть; Армант и Шанур
растерянны до предела, такого оборота событий они не ожидали и теперь не
могут вспомнить свои действия и реплики в этом  варианте.  Пять  секунд,
десять секунд... Кончилась немая сцена.
   Армант: Вы что, вы что?.. Совсем уже? (чуть не плачет: огибает  стол,
наклоняется над господином Мархелем).
   Шанур: Бог ты мой! Какой апперкот! Какой классический апперкот!
   Армант: Господин советник? Господин советник? Не дышит! Что же будет?
Что вы наделали? Что вы наделали? Нас же всех расстреляют!
   Шанур: Перестань скулить! Петер... (не может  словами  выразить  свои
чувства, поэтому делает жесты, будто рвет на себе волосы и  подбрасывает
их вверх; в тех местах, откуда Шанур родом, это означает проявление наи-
высшего ликования души).
   Петер: Да ну вас. Сами не могли послать его подальше... А как он  но-
гами!
   Шанур: А как он ногами! Я никогда не забуду - как он ногами! (начина-
ет хохотать; он хохочет громко и совершенно неэстетично, широко  раскры-
вая рот и задирая голову, при этом звуки возникают такие, будто в  горле
у него работает небольшая камнедробилка).
   Петер: Да ну вас... Ну вас всех... (скисает от смеха,  отходит,  дер-
жась за живот, и валится на кровать; дальше хохочет лежа).
   Армант: Господин советник? Вы живы? Ну откройте же глаза. Не открыва-
ет. Что же будет? Вы что - с ума посходили? Не понимаете  ничего?  (вне-
запно тоже начинает смеяться; сквозь его страх прорывается странный рва-
ный смех, иногда усилием воли Арманту удается сдержать  смех  и  сделать
скорбное лицо, но это на секунду, не более: губы начинают  кривиться,  и
он вновь захлебывается смехом, только в глазах мелькает  паника,  как  у
настоящего утопающего).
   Петер: Оставь его, Ив. Проснется утром и ничего помнить не будет.
   Армант (с надеждой): Вы думаете?
   Петер: Ты что, сам никогда не надирался?
   Армант: Хоть бы обошлось...
   Шанур: Да ладно тебе. Запричитал...
   Господина Мархеля общими усилиями подняли с пола и уложили на кровать
Арманта. Обморок его скоро перешел в сон, он задышал  глубоко  и  ровно,
потом захрапел. Под утро он привел постель Арманта в негодность,  но  не
проснулся.
   Рапорт, подготовленный Петером, в кратком изложении трактовал события
так: господин советник в нетрезвом виде  угрожал  оружием  подполковнику
Милле, был подполковником обезоружен и обездвижен. Просьба не  придавать
инцидент огласке. Однако подавать рапорт не пришлось, так  как  господин
Мархель, проснувшись поздно и с тяжелой головой, несколько  сконфузился,
потрогал припухшую челюсть, извинился перед младшими операторами за при-
чиненное беспокойство и, кое-как приведя себя в порядок, удалился. Через
час он вызвал Петера и еще раз принес свои извинения; как Петер понял, о
событиях вчерашнего вечера он имеет весьма смутные и путаные представле-
ния. Потом господин Мархель сказал:
   - Мне кажется, мы несколько расслабились и позволили себе... позволи-
ли расслабиться... да. Туман, снижение темпов  работ,  некоторая,  я  бы
сказал, некинематографичность происходящих событий; но  тем  более  надо
собраться с мыслями, проявить определенную фантазию, мастерство, талант,
наконец. Я прошу вас сегодня вечером в штаб генерала на совещание. Поду-
майте, не внести ли какие-нибудь изменения в сценарий?  Да,  и  вот  еще
что: я вызвал усиление, и завтра прибудут еще несколько человек из вашей
редакции, а во-вторых, есть информация, не слишком, правда, достоверная,
что наш техник не был похищен агентурой, а  просто  дезертировал;  прошу
вас, попытайтесь проверить и, если возможно, опровергнуть  эту  информа-
цию. Вам это сделать проще, чем мне.
   - Слушаюсь,- сказал Петер.
   - Ах, подполковник, оставьте этот официальный тон!  Ну  какой  вы,  к
черту, военный? А я? Зачем нам этот барьер субординации? Давайте на "ты"
и по именам? Хотя бы без посторонних?
   Петер понимал, что медлить при ответе нельзя, что самое неудачное бы-
ло бы помедлить и сказать "да", поэтому он без внешних проявлений сомне-
ний и брезгливости протянул руку и сказал:
   - Петер.
   Господин Мархель руку принял, пожал - кисть у него была вялая и горя-
чая - и сказал:
   - Гуннар!
   В голосе его была какая-то неподобающая случаю значительность.
   Только позже Петер понял суть этого перехода на "ты" и далее - к раз-
нузданному амикошонству. По въевшейся привычке господин Мархель  намерен
был поменять местами причину и следствие, чтобы после некоторой  времен-
ной экспозиции казалось: вот были старые кореша, Гуннар и Петер, и  Гун-
нар схлопотал в рыло от Петера, и ничего особенного в этом  нет,  то  ли
еще бывает между старыми корешами, это вам не от подчиненного плюху  по-
лучить, да еще при свидетелях...
   Туман не поредел, и внизу, у стапеля, стало просто  невозможно  нахо-
диться: смешиваясь с соляровым чадом, туман превращался в нечто  непере-
носимое, едкое и для дыхания непригодное, а оседая на камне, образовывал
скользкую, как сало, пленку, по которой катились даже рифленые  подметки
итальянских хваленых ботинок, и дважды Петер припечатывался к  земле-ма-
тушке весьма чувствительно. Работа почти стояла. Петер поискал  и  нашел
Козака, и Козак рассказал ему, что за последние три дня  удалось  поста-
вить лишь одну секцию, и пока ничего не предвидится, потому что все  по-
растеряли, новые начальники-выдвиженцы ни хрена не умеют, крепежных  уз-
лов опять некомплект, а площадка загромождена неочередными секциями так,
что пешему не пройти. "Бардак",резюмировал он.
   Инженер Ивенс пытался организовать рассортировку на монтажной площад-
ке, но ничего лучшего, чем просто побросать секции в каньон, он не  при-
думал. Несколько секций сбросили, а потом вниз сорвался трактор, и трак-
торист выпрыгнуть не успел. Ивенса опять чуть не пристрелили.
   Дважды на глазах у всех, и у  Петера  в  том  числе,  солдаты  комен-
дантского взвода подходили к офицерам-саперам и уводили их. Затем  Петер
подслушал интересный разговор:
   - Пять против одного на Крюгера.
   - Принято.
   - Три против одного на Нооля.
   - Принято.
   - Семь против трех на Ивенса.
   - Принято.
   - Два против одного на сержанта Дегенхарта.
   - Принято.
   - Двадцать пять против одного на оператора Шанура.
   - Принято.
   Петер заглянул за угол трансформаторной будки. Саперы окружили  чело-
века в плащ-накидке, в руках у него были билетики, которые он  раздавал,
помечая что-то в них и в блокноте; деньги,  получаемые  от  саперов,  он
складывал в полевую офицерскую сумку. Полагаясь на свою невидимость, Пе-
тер подошел поближе и взялся за камеру. В грохоте и лязге,  производимом
механизмами, в гудении, исходящем от трансформатора, услышать звук рабо-
тающей камеры было невозможно, однако человек с билетиками поднял голову
и подозрительно огляделся, но Петера не увидел. Это был адъютант генера-
ла Айзенкопфа майор Вельт.
   Петер, Шанур и Козак курили в той самой пещерке,  где  когда-то  жгли
костерок и пили хороший чай в теплой компании. Козак  рассказывал  самые
распаскуднейшие новости. Не таясь, комендатурщики подходили к саперам  и
требовали от них доносительства. Если кто-то отказывался,  его  уводили;
если кто-то соглашался, но не выполнял - его тоже уводили. Был выпущен и
распространен специальный бланк "Для донесения", в котором  все  излага-
лось типографским способом и оставалось лишь подставить имя и фамилию. С
прошлой недели якобы неофициально работает тотализатор, и что  из  этого
выйдет, еще неясно. Все смотрят друг на друга с опаской. Если так пойдет
и дальше...
   Петер рассказал немного о лагере. Шанур смотрел на  него  с  открытым
ртом, а Козак выслушал почти равнодушно и проворчал: "Ясное дело..." Они
докурили и разошлись.
   Совещание у генерала открыл сам генерал.
   - Думаю, можно подвести первые итоги,- сказал он.- Хотя ускорить темп
работ не удалось, но в остальном успехи большие. Выявлено и  изолировано
либо уничтожено тысяча пятьсот два агента врага. Прорыто сорок пять мет-
ров туннеля под каньоном. Проведена замечательная кампания по  наглядной
агитации. Как я понимаю, взятое нами направление совершенно верное. Гун-
нар, когда ты намерен закончить фильм?
   - Видишь ли,- сказал господин Мархель,- речь еще не идет о завершении
фильма. Речь идет о продолжении съемок и возможном перемонтаже некоторых
сцен.
   - Пора уже думать о завершении,- возраз